Текст книги "Страх"

Утром следующего дня Эдуард Васильевич засел за написание заключения по жалобе Устиновой. Сколько уж он написал подобных заключений, – не счесть, Но на этот раз писалось трудно. Даже очень трудно, так как был почти на все сто процентов уверен, что Устинова права – её мужа действительно убили из-за этой страшной видеокассеты, что лежит сейчас в его сейфе. Интуитивно Калюжный чувствовал, что эта кассета ещё принесет много горя и несчастий. Заключение он написал лишь к обеду. Отнес прокурору. Тот, почти неглядя, подписал. Спросил:

– Где у тебя кассета?

– В сейфе.

– В сейфе? Это хорошо. Ты не вздумай её кому-нибудь еще.

– Что я не понимаю.

Прокурор долго, изучающе смотрел на подчиненного, высокомерно усмехнулся.

– Понимаешь? Это хорошо. Иди.

Калюжный встал и вышел из кабинета. Прокурора Грищука, этого гладкого, ухоженного барина с аккуратной рыжеватой бородкой и масляным, ускользающим и нагловатым взглядом светло-серых, каких-то водянистых глаз Эдуард Васильевич не долюбливал и побаивался. Не может человек быть порядочным с таким вот взглядом. Поговаривали о его связях с какими-то темными личностями. Но Калюжный не слушал этих сплетен. Грищук был его начальником, и этим все сказано.

После обеда, где-то в районе четырех часов позвонила Ксения Петровна Устинова и с болью и возмущением в голосе сказала:

– Это все вы! Вы!

Поначалу Эдуард Васильевич подумал, что ей уже кто-то успел сообщить о принятом решинии по её жалобе. Но на всякий случай спросил:

– Что случилось, Ксения Петровна?

– А вы не знаете?

– Мы что, так и будем разговаривать вопросами? Что я должен знать?

– То, что сегодня ночью убиты Людмила Гладких и Женя Огурцов, – разрыдалась Устинова. – Это вы! Из-за вас!

«Они узнали, что видеокассета была у Людмилы и что она её смотрела вместе с Огурцовым!» – пронеслось в сознании Калюжного и ему стало страшно.

– Не говорите глупости, – машинально ответил он Устиновой.

– Глупости?! Нет, это не глупости! Вы там все заодно. Люда что-то такое вам рассказала о моем муже и прочем, что… Убийца! Негодяй! – с ней уже началась самая настоящая истерика.

– В таком случае, я не вижу смысла в продолжении нашего разговора , – сказал Эдуард Васильевич и положил трубку.

Сообщение Устиновой его буквально потрясло. Он прекрасно понимал, что преступники убирают всех – и тех, у кого была кассета, и тех, кто её видел. По воле нелепого случая Калюжный был и тем и другим и понял, что обречен. В распоряжении тех олигархов огромная армия боевиков, наемных убийц, вся мощь государственной машины, наконец. Что может всему этому противопоставить он, маленький, незаметный человек? Ничего не может. У зерна, попавшего между мельничными жерновами, нет иной альтернативы, как превратиться в белую пыль. Что же делать?!

Эдуард Васильевич не видел выхода. Что бы он не делал, что бы не предпринимал, результат будет одним и тем же.

Он пошел к Татьяничевой и рассказал о разговоре с Устиновой. То, что произошло с «железной леди», Калюжный видел впервые. Она прямо на глазах постарела на добрый десяток лет. Кожа на лице сморщилась, посерела. Глаза выражали страх, страх, и ничего, кроме страха. В полной растерянности она проговорила:

– Но почему ее?… Они же не могли, не должны знать, что у нее, кассета у нее?!

– Значит, каким-то образом узнали, – ответил Эдуард Васильевич.

– Пойду, доложу шефу. Ты подожди. – Татьяничева сорвалась с места и выскочила из кабинета.

Вернулась она минут через десять ещё более растерянная. В глубокой задумчивости проговорила:

– Странно все это.

– Что?

– Так… ничего. А где кассета?

– У меня в сейфе.

– Может быть её уничтожить к чертовой матери?

– А что это даст?

– Хотя да, ты прав, это ровным счетом ничего не даст. Попали мы с тобой, как кур во щи. И дернуло тебя.

– Кто же знал?

– Это конечно. Я тебя ни в чем и не обвиняю. К тому же, я сама тебя послала. – Она тяжело вздохнула. – Ситуация, что б ее!

– Что же делать, Маргарита Львовна?

– А я знаю?! – В голосе зампрокурора прозвучали нотки отчаяния. – Ступай, посоображай, как нам выбраться из этого дерьма, – устало проговорила Татьяничева.

Эдуард Васильевич вернулся в кабинет и долго думал над случившемся. Ситуация казалась ему безнадежной, тупиковой. Очень даже безнадежной и очень даже тупиковой. Он был в отчаянии. Почему, почему это случилось именно с ним? Ведь он всю свою сознательную жизнь старался избегать нестандартных ситуаций, конфликтов и всего прочего. И вот, на тебе! Говорят, что есть такой закон, закон подлости, если человек боиться, к примеру, машин, то обязательно будет сбит автомобилем при переходе улицы, если – воды, то утонет. Так вот случилось и с ним. Черт знает что такое! Что же все-таки делать?! Может быть сбежать? Куда?! С их возможностями они где угодно достанут. К тому же нужны другие документы и все прочее. Нет, это не вариант. Есть от чего паниковать.

Счастливая, спасательная мысль пришла ему в голову в конце рабочего дня, когда Эдуард Васильевич уже ни на что не надеялся. Кассета! Да-да, именно сама кассета может его спасти! Пока кассета у него, преступники не решаться его убить. Нужно лишь создать у них уверенность, что если с ним что случиться, то кассета сразу же попадет в оппозиционные правительству средства массовой информации. Да, но они будут пытать? Ничего, он это выдержит.

Калюжный достал из сейфа кассету и положил в карман. Он решил ехать на дачу старого друга его отца Друганову Олегу Дмитриевичу. Когда-то тот вместе с отцом Калюжного Василием Викторовичем работали на заводе Чкалова летчиками-испытателями и крепко дружили. Василий Викторович погиб при испытанни новой машины, когда Эдуарду Васильевичу исполнилось всего десять лет. И Друганов был ему за отца. Олег Дмитриевич уже без малого двадцать лет на пенсии и летом безвылазно пропадает у себя на даче, что находится в садоводческом обществе сразу за Золотой горкой. Общество это возникло более сорока лет назад и земельные участки работникам завода в то время буквально навяливали. За эти годы Друганов стал заядлым садоводом. Выращивал огромную чуть ни с кулак клубнику, выводил новые сорта сибирских яблок, собирал по пять ведер винограда, из которого делал отличное вино, да ходил за полтора километра в деревню Каменка, где в пруду ловил карасей и карпов. Словом, вел активную жизнь пенсионера.

Эдуард Васильевич вышел из прокуратуры, сел в свои старенькие «Жигули» и поехал на дачу к Друганову. Машину Калюжному купила мать на оставшиеся от отца сбережния после получения сыном диплома юриста.

Через несколько минут в зеркало заднего вида Калюжный увидел неотступно следовавшие за ним «Мицубиси». Сердце его упало. Слежка! Чтобы проверить, так ли это, он стал петлять по улицам.»Мицубиси» повторила все его маневры. Сомнения отпали.

«Что же делать?» – в панике подумал Эдуард Васильевич до упора выжимая педаль газа. Город он знал, как свои пять пальцев. Узкими улочками, проулками, проходными дворами ему удалось избавиться от «хвоста». Удача его окрылила. Настроение заметно улучшилось.

Друганова он застал на даче, колдующим над стелящейся яблоней. Седой, как лунь, коренастый, в сапогах и толстовке он очень походил на писателя Хоменгуэйя. Увидев Калюжного, он широко, радостно заулыбался и, раскрыв объятия, пошел навстречу, обнял, крепко стиснул.

– Здравствуй, Эдик! Рад видеть тебя в добром здравии! Что-то совсем стал забывать старика.

– Некогда, дядя Олег, работы много, – ответил Эдуард Васильевич.

– А-а! – махнул рукой Друганов. – Это обычная отговорка молодых, когда больше сказать нечего. – Как жена? Анатолий как?

– Все нормально, дядя Олег. Все живы здоровы. Анатолий серьезно коммерцией занялся.

– Он что, университет уже закончил?

– Нет, на последнем курсе. А где Надежда Викторовна?

– Не говори, – сокрушенно вздохнул Олег Дмитриевич. – Мотается по общественным делам. Она ведь у меня крутой общественницей стала. Возглавляет Детский фонд. Теперь я её вижу лишь по выходным, да и то не всегда.

Жена Друганова Надежда Викторовна, красивая, энергичная женщина была в свое время известным в городе врачом-педиатром.

– Ты по делу или так? – спросил Друганов.

– Так.

– Выпить хочешь?

– А же за рулем, дядя Олег.

– Ах, да, извини. Тогда чайку попьем. Я сейчас организую. А ты пока поскучай.

После ухода Друганова, Калюжный послонялся по дому, затем поднялся на чердак, достал из кармана кассету и сунул её под одну из стропил. Порядок. Здесь её сам черт не найдет.

Через пару часов, когда он вернулся домой, то у соседнего подъезда увидел знакомые «Мицубиси». Но теперь он был готов к встрече с бандитами и спокоен.

Убийством своего хозяина Бублика Гена Зяблицкий был не просто напуган, а напуган до смертушки, до посинения, до дрожи в колениях, так как прекрасно осознавал во что по воле случая вляпался. И вообще, случай в жизни Зяблицкого играл роковую, можно сказать, определяющую роль. Честное слово! Начиная прямо со своего рождения. Его мать Варвара Парфенова забеременала от веселого и бесшабашного Димы Заблицкого – решила его таким образом на себе женить. А тот с женитьбой, как говориться, не мычал и не телился, все тянул, подлец, все откладывал, а когда откладывать уже стало некуда, вообще смотался в неизвестном направлении, только его и видели. Баламут, одним словом. А Варвара уже на седьмом месяце. Что делать? Рожать? В двадцать лет надевать себе на шею такой-то хомут?! Ну, уж нет! И она решилась. По совету одной знакомой продувной Люськи Переведенцевой, прошедшей огни и воды, накупила в аптеке всяких там нужных таблеток, заперлась в своей комнате в общежитии, когда девчонки были на заводе, наглоталась таблеток и у неё начались схватки. А ещё через полчаса она благополучно разрешилась от ребенка. А тот, будто чуял неладное, не издал ни одного звука. Потом-то Варвара, когда была в сильном расстройстве от не сложившейся судьбы, не раз говорила, что стоило Генке тогда только пискнуть, как она бы его тут же собственными руками придушила. Так это было бы или нет, но только не судьба, значит, было ему тогда умереть от рук собственной матери. Варвара завернула ребенка и все, что вместе с ним вышло, в рваную простынь, сунула под кровать, а сама побежала на завод во вторую смену. Вот такие вот женщины были раньше в русских селениях! Да! Девчонки с работы вернулись, а из-под Варвариной кровати писк раздается. Переполошились, вызвали комендата, та позвонила в милицию, а уже через час Генка был доставлен в роддом.

Варвара дала ему фамилию бывшего своего хахаля. А отчество он унаследовал от деда, отца матери. Вот так и появился на свет Божий по воле случая Геннадий Иванович Зяблицкий, нежданный, негаданный и никому не нужный.

А потом этот случай ещё не раз, как мог, изгалялся над Генкой. А, да что говорить! Нет в жизни счастья! За сорок уже, и должность вон солидная, а его кто за глаза, а кто и прямо всё Генкой кличут. Говорят – внешность несолидная. Нет, не во внешности тут дело. А этот, на кассете, Сосновский этот, солидный? Огородное пугало и то предпочтительней. А все за счастье считают поближе с ним познакомиться. Лучше бы Генка этой кассеты в глаза не видел. Пропади она пропадом! И зачем только Бублик ему её показал? Не видел бы он её – спал бы сейчас спокойно. А так… О-хо-хо! Здесь занервничаешь!

С Бубликом, или Степаненко, Генка познакомился в лагере, когда первый раз попал за грабеж. Грабеж – это только так говориться. Здесь опять сыграл с ним злую шутку случай. Зашел как-то он в магазин «Подарки» и увидел в отделе бижутерии под стеклянным прилавком серебряную цепочку. А как раз напротив цепочки краешек стекла был сколот. И до того эта цепочка Генке понравилась, до того велико было искушение, что вышел он из магазина, нашел проволочку, загнул на конце махоньким крючком и, вернувшись в магазин, попытался незаметно от продавца извлечь с ветрины ту самую цепочку. И все бы получилось, не зацепи она массивный посвечник. Тот видно до того неустойчиво стоял, что от одного лишь прикосновения цепочки упал. Продавщица в крик и цап его за руку. Генка хотел было вырвать руку, а продавщица будто клещами держит. Сбежалась толпа, вызвали милицию, и сгорел Зяблицкий без огня и дыма. Потом он узнал, что цепочка та была вовсе не серебряной и цена ей в базарный день рубль с мелочью. Укради её Генка, то отделался бы легким испугом, а так грабеж – серьезное преступление. И получил Генка за этот грабеж два года лишения свободы. Случай, что б его!

В лагере-то он и познакомился со Степаненко, в то время уже авторитетным вором, – бегал у него в шестерках. С легкой руки Бублика он и стал Тушканчиком. Как-то сидели вечером в бараке пили чай. Бублик погладил Зяблицкого по голове и ласково сказал: «Смешной ты, Гена! На тушканчика похож». Так он стал Тушканчиком. Прозвище такое же несолидное, как и все в нем.

Благодаря стараниям Бублика, из лагеря Генка вышел уже законченным преступником с воровской психологией. И пошлопоехало. Стал промышлять исключительно кражами, которые чаще всего, то ли из за природной Генкиной трусости, то ли по воле того же случая, оборачивались грабежами, а то и разбоями. То рука в самый неподходящий момент дрогнет, то хозяин квартиры окажется дома. Нет, мокрых дел за ним не было. Но иногда приходилось и нож приставлять к горлу, и «пушку» – к животу. Было дело. Но все как-то удачно сходило ему с рук. Появились деньги. Женился. Все как у людей.

А потом менты, как говориться, сели на пятки. Объявили ему всероссийский розыск. Замели его в доме матери. Сколько ей тогда было? Пятьдесят шесть? А жизнь до того её скрючила, что можно было дать все восемьдесят. Точно. Арестовывал его как раз опер Беркутов. Генка вообще был неравнодушен к таким вот мужикам, как Беркутов, веселым, неунывающим, уверенным в себе. Зяблицкий тогда буквально влюбился в этого опера. Правда. Все пытался тому доказать, что он, Генка, тоже личность. Зачем? А шут его знает – зачем. Может кураж на него какой нашел, или ещё чего. Верно, поэтому он и взял на себя все, что за ним числилось и даже один чужой грабеж. Смех да и только.

Освободился Зяблицкий два года назад, нашел Бублика. А тот уже, мало того, что возглавлял Заельцовскую братву, но ещё и стал уважаемым человеком, коммерсантом и все такое. Степаненко помог ему с деньжатами на первых порах, а потом назначил директором своего ночного клуба.

И все было бы замечательно, не попади в руки Бублику эта самая кассета. Как посмотрел он запись, так моментально озверел. Он ведь был весь из себя патриот. Такой патриот, что клейма ставить негде. А там два олигарха строят планы, как Россию побольше ограбить да унизить, растащить на отдельные округа и все такое. Но главное – в стране все развивается именно так, как наметили те двое. Степанеко едва не тронулся, все это увидев. Однажды, пришел в клуб в крепком подпитии и в сильном раздражении. Материл всех и вся. А затем взял Генку под руку, потащил в кабинет, сунул кассету в видеомагнитофон, включил и сказал:

– Вот смотри , что нашей Матушке-России и всем нам уготовано! Смотри!

От увиденного Генку даже пот прошиб, поджилки затряслись. Нет, не за страну он испугался и не за соотечественников. Честно признаться, все это – Родина-Мать, любовь к родимым пепелищам и отеческим гробам, его мало волновали. Лишь бы ему было хорошо, а остальное – трын-трава. Испугался он от увиденного за себя, ибо понимал, что опять же случайно стал носителем такой информации, от которой не только волос можно лишиться, но и кое-чего посущественней. Понял, что случай опять сыграл с ним злую шутку и теперь дело обстояло куда как серьезнее всего прочего, что было у него до этого.

А когда узнал, что Бублика перед убийством пытали, то решил, что тот его сдал, и стал готовиться к смерти. Но вроде как пронесло. А потом в клубе появился Беркутов с приятелем. Поначалу Генка подумал, что тот случайно забрел на огонек, так как восемь лет назад опер был большим любителем женского пола и всего остального. Генка очень обрадовался встрече и решил пустить пыль в глаза, – знай, мол, наших! Но когда тот стал вопросы задавать, понял, что менты совсем не случайно здесь оказались. Ну и принялся врать напропалую. А что поделаешь? После увиденного, Генка уже никому не верил. И хоть Беркутов был неплохим мужиком, порядочным, но и ему веры не было. Он человек подневольный, прикажут – сделает. Беркуктов конечно же понял, что Зяблицкий врет. У Генки ещё с детства была дурацкая привычка – когда врал, то начинал косить левым глазом. Черт знает что такое! Когда Беркутов уходил, то сунул ему визитку и сказал насмешливо:

– Если, Гена, захочешь что сообщить или исповедаться, звони. Я отпускаю грехи вне всякой очереди.

Шутник он, этот Беркутов.

Зяблицкий обычно приходил в ночной клуб в пять часов, когда тот работал в режиме обычного ресторана, и уходил в час ночи.

Сегодня все было как обычно. Но в десять часов вечера к нему в кабинет зашел метрдотель Баглай Фридрих Маркович и, переминаясь с ноги на ногу, нерешительно проговорил:

– Не знаю, может быть мне показалось, но все же я счел нужным вас предупредить.

Внутри у Геннадия будто что оборвалось, появилось нехорошее предчувствие.

– Что?! Что случилось?

– Там два довольно странных типа… – начал было метрдотель, но Зяблицкий от излишнего возбуждения его перебил:

– Почему? Почему странные?

– Заказали приличный ужин, а пьют только «Карачинскую». Сидят, молчат. По всему, кого-то ждут.

– Ну и что тут странного? Я лично ничего тут странного не вижу. Обыкновенно. Может быть они бывшие алкоголики или диабетики? – проговорил Геннадий, поймав себя на мысли, что, скорее, пытается уговорить себя в обычности поведения посетителем, чем метрдотеля.

– А один из них уже успел побывать в служебном коридоре?

От этого сообщения Заблицкий почувствовал, как у него сначала похолодел, а потом помертвел кончик носа. Когда-то он его сильно отмораживал, и сейчас, когда сильно волновался, переставал его чувствовать.

– То-есть как так? Зачем? – спросил в замешательстве.

– Понятия не имею, – пожал плечами метрдотель. – Эти двое парней меня давно заинтересовали. – А когда один из них встал и вышел, я пошел следом. Вижу, он в коридоре таблички на дверях читает. Я спрашиваю: «Что вам нужно?» А он: «Где тут у вас туалет?» Ну, я его и проводил до туалета.

– А зачем он тут, наверху, туалет? – спросил Геннадий, все ещё отказываясь верить, что совсем недавно рядом по коридору гуляля его смерть.

– Вот и мне не совсем понятно, Потому и пришел доложить.

– Пойдем, ты мне их покажешь.

Они спустились вниз. Приоткрыв дверь в зал. метрдотель сказал:

– Вон видите в центре зала двух здоровых парней?

Геннадий увидел их сразу и понял – это за ним. Экие два мордоворота. На них стоит только взглянуть, и к бабушке ходить не надо, чтобы понять – киллеры. Особенно один. Сущий злодей. Наверное, не один десяток душ загубил?

Зяблицкий поспешно прикрыл дверь, будто боялся, что киллеры его увидят и тут же примутся за свое страшное дело.

Вернувшись в кабинет, он запер дверь на три оборота ключа и на задвижку. Хотя для таких амбалов это разве преграда? Что же делать?! Может быть позвонить Беркотову? Генка нашел в ящике стола его визитку, но звонить не решился. Может быть милиция в курсе. У тех же все под контролем – и госбезопасность. Или как её теперь? ФСБ. И ФСБ, и милиция, и прокуратура. Ну исчезнет с лица Земли ещё один бывший зек со смешной кличкой Тушканчик. Эка важность. Этого никто даже и не заметит. Стоит ли из-за такого с кем-то вступать в конфликт? Нет, звонок может лишь усугубить его положение. Но что же все-таки делать? Где он – выход?

Зяблицкий посмотрел на часы. Всего только одиннадцать. До часа ещё два часа. За это время он здесь умрет от страха. И в это время в дверь постучали. Геннадий вздрогнул, весь сжался. Кончик носа совсем омертвел, такое впечатление, что вот-вот отвалится. Стук повторился. Стучали деликатно. Не должно, чтобы эти – киллеры. Заяблицкий с трудом встал и, едва передвигая, ставшие многопудовыми, деревянные ноги, доплелся до двери, но горло от страха перехватило, и он долго не мог произнести ни единого слова, Постучали в третий раз.

– Кто там? – наконец прохрипел он.

– Это я, Геннадий Иванович, – послышался извиняющийся голос метрдотеля.

«А может быть они там его держат под дулом пистолета?» – подумал Зябюлицкий. Спросил:

– Что тебе?

– Есть дополнительная информация.

А-а, все равно уж. И Геннадий обреченно открыл дверь, готовый ко всему. Но метрдотель был один.

– Что у тебя? – спросил Геннадий.

– Только-что перед вашей дверью был второй, – отчего-то шепотом ответил метрдотель. Кажется, он уже начал понимать, кто эти двое и зачем сюда пришли. – Я спросил, что он здесь потерял, А он, как и первый, тоже спросил насчет туалета.

– Черт знает что такое! – Генка едва не рассплакался от безвыходности своего положения. Так не хотелось умирать. Но, ничего не поделаешь, придется. Сумбурная какая-то получилась жизнь. Только-только, кажется, зажил по-человечески, как уже пора прощаться.

Зяблицкий вновь глянул на часы. Десять минут двенадцатого. А что если они знают его распорядок и ждут именно часа ночи? Очень возможно.

– Я наверное поеду домой, – сказал он. – Устал что-то. Скажешь Корзухину, что остается за меня. Метрдотель сочувственно покачал головой.

– Хорошо, Геннадий Иванович. Счастливого пути!

И гляда на пожилого солидного метрдотеля, Заблицкий отчего-то подумал: «Наверное, и он зовет меня за глаза Генкой». И так ему стало себя жалко, что хоть ложись и помирай, честное слово!

– Прощай, Фридрих! – проговорил он печально, чуть не плача. – Хороший ты человек.

Генка покинул клуб по служебному выходу, сел в свою «Тойоту» и уже через пятнадцать минут был дома. Ни погони, ни чего такого не обнаружил. И это его приободрило. Запер две двери на все замки и совсем повеселел.

Правда, Надежда спросила:

– Что это с тобой?

– А что со мной? – ответил он вопросом.

– Ты как в воду опущенный.

– А-а! – лишь раздраженно махнул на неё Генка рукой, ничего не сказав ни про киллеров, ни про свои страхи. Зачем ещё её к этому подключать, верно?

Посмотрели телевизор, попили чайку. И тут Генка возьми и выгляни в окно. И буквально остолбенел. Два злодея под его окнами стоят, курят. Заметался Зяблицкий в панике по квартире. А жена: «Что такое?! Что такое?!», – догадалась, что что-то случилось. Пришлось ей все выложить. Она аж вся позеленела от страха. Это и понятно – если киллеры придут, то и её не пожалеют.

– Звони, Генка, в милицию! – сказала Надежда.

Но он и на этот раз не решился. Погасили свет, стали через тюлевую штору наблюдать за бандитами, дрожа, будто цуцики, то ли от озноба, то ли от страха, а скорее от того и другого.

И вот увидели, как киллеры вошли в их подъезд.

– Ой, Гена, я сейчас описаюсь от страха, – прошептала Надежда и заплакала. – Умоляю, повони в милицию!

А потом он услышал, как киллеры пытаются открыть дверь. И Генка понял, что у него остался единственный выход – позвонить Беркутову. И решительно направился к телефону.