Текст книги "Москва – Маньпупунёр (флуктуации в дольнем и горним). Том II. Схватка на плато Маньпупунёр"

Часть 4
Зима, весна и лето

Глава 55. Песнь Стояны. падение

С самого рождения и до конца, нас и мы все время кого-то обманываем. Это как будто одна из фундаментальных основ бытия. Не задумывались почему?

Семенов, вздохнул полной грудью, с тех самых пор, как он побывал в подземелье и после того инфаркта, что случился с ним так не вовремя, а бывают вообще болезни вовремя (только у школяров перед самой контрольной), ему все казалось мало воздуху. Сейчас он стоял у грузовых ворот павильона №75, что на ВВЦ/ВДНХ, открытых на обе створки, несмотря на работу, внутри павильона трёх мощных тепловых пушек, поскольку мультикары и вилочные электропогрузчики продолжали завозить оборудование и особо габаритные экспонаты на завтрашнюю выставку промышленного оборудования топливной угольной промышленности.

На дворе стоял этакий бодрящий морозец, снег уже давно ещё около 5.00 утра убрали, чтобы не дай бог не мешать слаженной работе полутора – трёх тысяч специалистов. Он уже как полчаса тому, побывал наверху, по широкой лестнице поднялся в кафе и по заведённой традиции, выпил здоровенную литровую «личную» кружку кофе, приготовленного на страшно дорогой кофе машине «BOSCH».

Так же как и всегда, дочка друга Павла Алексеевича Левашова, командира отдельного батальона материального обеспечения, делегированная на должность продавца, или как сейчас снобы зовут – бариста (хотя это две больших разницы, как говорили в Одессе) принесла перекусить. Она пока только готовится поступать в институт, и подрабатывает, сделала ему два маленьких бутерброда с сыром. Лада, так звали девушку, он её подвёз, транспорт в такую рань не ходит. Пока она того, пусть попробует сама на бюджетный поток, дело не в деньгах, важна наука.

Ещё он съел маленькую корзиночку, пирожные эти он обожал, и все это уже после того, как позавтракал ещё в четыре утра дома, привычка есть в дорогу, в любое время суток пришла в армии, где и спать приходилось не всегда, да и перекусить не удавалось частенько.

Выставочный комплекс, и его павильон конкретно, работал как часы, от одного показа моделей бытовой техники до выставки пород кошек проходило максимум 1—2 дня, бизнес требовал оборотов основных фондов, потому работа эта была не только престижной и денежной, но и с непрерывным циклом производства рекламы всего и вся.

Подношения участников показов – модных шляпок и итальянской обуви, сменялись винами Абхазии и шариковыми ручками по тысяче гринов за штуку. Приходилось отказывать досаждающим коммивояжёрам, предлагавшим громоздкие экспонаты, такие как разборные теплицы, мотоциклы и т.п., поскольку их обратная доставка на завод-изготовитель, из-за дороговизны и не планировалась.

Сегодня было воскресенье, но ССС уже был с 3.30 на ногах. Подбежал, запыхавшийся зам., ответственный за все, в том числе, за размещение участников по арендованным участкам. Сибиряки не успевали с завозом оборудования, отправили автопоездом, а дороги то и прихватило льдом. Прибудут только на вторые сутки во вторник.

Проблема была в том, что место их было рядом с павильоном ООО «Интртелс», где должен был побывать на открытии Премьер, для осмотра экспозиции и новой Магнитно-импульсной установки МИГ, недавно успешно испытанной на одном из заводов Урала. Предложил поменять их местами с – «IFAR Tehnolodgi», предварительно уже согласовано. Утвердил, бумаги стервец даже заготовил, вот что значит моя школа». Это о Бушлере Эдуарде Лазаревиче, которого перетащил с собой из автосалона, тот сам просился, обеспокоенный тем, что новый хозяин был ну, в общем оттуда.

Пора было отправиться в свою кандейку, слева от входа, где смело можно, и соснуть часок, дело то налажено. Он туда и отправился, после того как уточнил заму, цвет ковралинового покрытия на очередную выставку-продажу изделий народных умельцев России.

«Поменяем синий цвет на кирпичный, а то все синий да зелёный, надоели, уточни, пожалуйста. Пусть даже будет подороже, но не намного. И не забудь, про отчётность по плановым за текущий Мне уже насчёт среды Павел Фёдорович звонил, поторопи бухгалтерию, давно наших коров не гонял».

И в тот, самый момент, когда взялся за ручку двери, чтобы закрыть кабинет на ключ, раздался тревожный звонок, ещё подумал, – «Может кто из аппарата выставочного департамента с очередной вводной, но рано для воскресенья, ой не к добру».

Так и, оказалось, звонила жена, чего никогда не делала ранее. Срывающимся голосом, сообщила – «Семенов, нас обокрали!».

«Успокойся, успокойся (второе больше для себя) и расскажи, что там у Вас случилось?», – попросил он. И услышал следующее.

На этом предлагаю, пока оставить три С, ибо ему ещё предстоит переварить услышанное, а также потому только, что иначе не понятен будет дальнейший ход развития повествования и в том числе, случившегося в его доме.

Тихо покатившись, капелька наполненная светом упала, разбившись на брызги искорки, и наступила полная тишина. Из этой пустоты возник ещё не звук, а неясное колебание воздуха. Так шелестит первое дуновение свежего ветра в жаркий полдень, омывая лицо и руки уставшего путника в степи, где иногда кажется, что время остановилось. А человек в этой безбрежности высохших высоких трав, палящего солнца и бездонного неба над головой, такая же былинка, что произрастают здесь уже миллион лет, а может и больше. Иногда налетит суховей, поднимет пыль на редких дорогах и тропах, забьёт ноздри низкорослым лошадям кочевников, иссушит жарким сухим воздухом молодую поросль и умчит за горизонт, а степь опять замрёт.

Родившись где-то там, за пределами восприятия, звук постепенно обретал силу и наконец, стал слышен как мерный шум скрипящей гружёной коло – повозки. Едва различимые тональности не сразу переросли в звучание наподобие органных лабиальных труб, те в свою очередь возвысилась до пронзительных мензур и уже всепобеждающим мощным звучанием обрушились регистрами в меццо-форте и форте.

Изначально ровные текучие звуки, разнеслись по степи, как струи полноводной реки. Некоторое время спустя, они превратились в отрывистые, мечущиеся ноты, распались на отдельные составляющие высокой и низкой частоты. Они словно – то карабкались на холмы или курганы, то стремительно катились с них вниз. Их звучание уже напоминало стоны и крики.

Затем сразу, внезапно, на низкой ноте, звуки оборвались и опять воцарилась тишина.

На верхней, самой широкой и возвышенной площадке шестнадцати метровой стены старого камала – крепости, рядом с главными воротами укрепления стояли трое кметей – воинов глашатаев. Двое с длинными, деревянными трубами – карнаями, один с металлической трубой и ещё столько же – вооружённых, кувиклами и дудами.

На удалении двухсот – трёхсот шагов, безопасном от поражения стрелой, выстроилось, волновалось, шевелилось в нетерпении, готовое по сигналу своего вождя – баскака чикать, яростно ринуться на приступ крепости, войско супостата. Числом оно было не менее нескольких тысяч, словно акриды, куда ни кинь взгляд, везде блестели на солнце нагрудники, кольчуги, клинки мечей, топоров, секир, копий и дротиков. Трепетали на ветру разноцветные прямоугольные, квадратные и треугольные знамёна, хоругви, стяги отдельных племён и отрядов потомков торков и канглов, куман и кунов, составляющих основные силы нападавших. К сёдлам низкорослых клюсей некоторых всадников и на пиках копий приторочены и насажены были головы поверженных противу их.

У других же головы волчьи или собачьи. Среди них были и люди, тёмные лицами, в чудных одеждах на горбатых лошадях – верблюдах, были, и прочие с кривыми саблями в богатых ножнах с насечкой золотом и серебром арабской вязью и украшенные полудрагоценными камнями, с круглыми колчанами, сарачины с тюрбанами на головах из неведомых дальних стран.

Отдельной группой, до 600 человек, впереди штурмующих ту часть стены, где были ворота, находился сброд, в основном бежавшие преступники – суджилары и рабы, некоторые уже с клеймом на лбу или щеке, ищущие удачу и возможность обогащения в войне и грабежах. Они плохо вооружены, по большей части деревянными копьями, ножами, да арканами, из защиты плетёные нагрудники и такие же в два локтя, или три фута щиты. Средь них на траве лежали два толстых обитых в железо бревна с рукоятями, служившие таранами. Из небольшой группы в полста отчаянных головорезов – пластувати, особо ненавидимых защитниками крепости из-за воровской породы, что вооружённые лишь ножами, попытались ночью проникнуть в посад и цитадель под видом беженцев от орды кочевников. Они использовались как разведчики, паникёры и убийцы руководства защитой острога.

Из них в живых остались не более двух десятков, да и те были почти все с лёгкими ранениями. Остальные были убиты сразу или, под пытками выдав и себя и других лазутчиков. На утренний штурм тем, кто участвовал в ночной вылазке, разрешили идти добровольно, но боялись они, зная не писаные законы стаи, но и вперёд особо не лезли.

Также, несколько передних рядов занимали лучники конные, с двумя колчанами по бокам, где стрелы с наконечниками калёными, и пешие, другие вои с факелами и сосудами с «греческим огнём». За ними, по всем сторонам стены стояли воины, несущие штурмовые лестницы и шесты – бревна с крюками и поперечинами. Другие, крепкие телом, дюжие тащили прикрывающие штурмующих сверху от стрел, камней, кипящего жира с кипятком и прочего, деревянные щиты в шесть на четыре больших локтей.

Отдельного внимания заслуживает лаявшая свора, до полусотни тощих злобных, натасканных на людей и лошадей собак. Их держали на случай внезапной атаки конников из крепости, а также запускали в бреши и проломы ворот и стен цитаделей и острогов.

Можно сказать, особо выделялся на фоне вооружённой этой внешне разношёрстной и неуправляемой силы искусственный холм, сооружённый за ночь из земли. На вершине его, немного наклонившись вбок и вперёд, стоял огромный каменный идол, размером с лошадь. Рядом с холмом находилась повозка с воловьей упряжью на шесть голов. На той повозке видимо каменное чудище и привезли. Руки идола мужского полу были соединены в районе мошонки, и было видно, что ноги его слегка согнуты в коленях, это напоминало толстяка, терпеливо ожидающего возможность справить малую нужду. У подножия идола горел ритуальный костёр и несколько человек во главе с шаманом исполняли свои обряды. Наконец главный шаман встал в полный рост и вскинул обе руки к небу и громко что-то прокричал нараспев. По войску прокатился одобрительный шум от криков всадников – степняков. Небо сулило лёгкую победу и богатую добычу.

Только что один из знатных князей черников, темно коричневого цвета шатёр (кара-шадыр) которого, стоял на восток в полутора километрах, бросил свиток с повелением, превратиться о сдаче, к воротам заставного пункта в степи, поставленного на пересечении нескольких важнейших дорог-трактов, для дозору справа и взимати уроки подати. Все ждали либо того, что ворота вот-вот для них отворятся, либо команды на штурм. Силы были настолько не равны, что и те и другие знали, к обеду или менее вероятно – к вечеру сё дня все будет кончено.

Порубежный камал засечной линии был построен так давно, что никто из его защитников не знал ни точной даты начала создания, ни того кто его повелел положить. Правда как-то, пришлые люди говаривали, что появилась крепость ещё во времена троецарствия, как раз на границе Синей и Красной Руси, много веков тому назад на месте сожжённого булгарского городища.

Но церковные – священник Микулица, да после того другие монахи – служки – верные псы Иларионовы, объявили то ересью языческой и запретили повторять греховное. Хотя посадские ковыряя землицу, находили плиты каменные со знаками тайными, рунами Рода – Сварога, но о том помалкивали, не желая биту быть батогами, а то и голову потерять.

Стены около одной – двух саженей толщины состояли из укреплённой смеси камня и глины высотой в большей части около двух, двух с половиной саженей. Выше они были надстроены деревянным в три ряда частоколом из обожжённых брёвен с заострённым верхом, скреплённых изнутри металлическими скобами, его уже поливали внутрь водой из бочек, набирая большими деревянными шайками, ушатами и вёдрами. Также заранее политы были крыша и две стены конюшни.

Крепость представляла, собой, почти ровный квадрат со стороной 250—300 шагов, с трёх сторон обнесённый рвом, глубиной около 2 саженей. Со стороны ворот, к нему справа от них, примыкал небольшой яруга-овраг. Через 50—60 шагов по всему периметру камала стояли, возвышаясь ещё на полторы сажени, деревянные башни, в которых могли находиться до 3—5 лучников воинов. К стенам прилегал обнесённый валом, посад, где жил и работал торговый, иной немногочисленный рабочий люд и приезжие торговые люди.

Гарнизон городка – борони крепости, состоял из 140—160 человек. Он включал также воев-женщин. Прочие это бабы-катуны, челядь, старики, дети, мастеровые, лекари-знахари, обитатели, вместе с посадскими были числом ещё до 70. Внутри находились до полутора десятков строений, наполовину врытых в землю, саманного типа, зернохранилище, дровяной и сушёного навозу сарай да пара закутов. Три десятка степных, низких в холке коней, с десяток повозок и шесть волов составляли подвижную часть бороний дружины. Запасов оружия, пищи, фуража для лошадей хватало на месяц осады.

Вода поступала в колодец по жёлобу из самой глубины яруги, где бежал ручей, укрытый густым кустарником, кроме того, в крепости присутствовал запас воды в больших глиняных кувшинах и бочках-сороковках. Был вырыт и ход потаённый, длиной почти в километр. Укрытый дёрном выход, недалече от малого ключа с чистой водицей. Другой ход через колодезь вёл в овраг.

За свою историю укрепление столько раз разрушали и восстанавливали, что большинство защитников верви догадывались о своей дальнейшей судьбе, знали – клобуки, аль каганы не пощадят никого, да и женщин сначала будут несколько дней подряд насиловать – « … иже ходиша воеваху, и насилье творяху, и тако мучаху, се мрёт», а затем все равно убьют.

Уже вырезан был доглядный – передовой пост, бдети, успевший, таки, передать сигнал тревоги, так что людей и скотину успели согнать, а короба и рамки бортнические с матками пчелиными вынести. Были сожжены немногочисленные постройки за пределами крепости и вытоптаны поля рядовичей, богатые всходами пшеницы и других злаковых – ржи, проса, ячменя, овса, с огородами, где выращивали репу, редьку, чеснок, свёклу. Земли степные, благодатные одаривали хорошими урожаями.

Но и под стенами укрепления, за рвами и у ворот немалым количеством уже валялись трупы, тех воинов всадников и пластунов из числа неприятеля, что удумали сходу взять камал, нанесть урон. И слетевшиеся карги – вороны, уже дрались, каркали, выклёвывая глаза падшим степнякам.

Воины, бдевши на стенах, в башнях и резерв из двух десятков опытных дружинников – надёжа воев хоробых, что сосредоточен вблизи укреплённых ворот, были одеты в натёртые жиром, кожаные панцирные или чешуйчатые рукавные рубашки. Часть в кольчуги -байданы и малые кирасы – броню, бронзовые шлемы и поножи, на руцех голицы, чистое, по возможности новое исподнее, защищались небольшими четырёхугольными щитами со слегка закруглёнными углами. Выносливые, вооружённые железными мечами-акинаками, палашами и кинжалами, дротиками и копьями с железными наконечниками, имея короткий лук с двойным искривлением, в справной броне были они грозными противниками, но их было так мало. В бой дружинник шёл в особой нательной рубахе и в поясе, расшитыми оберегами – рунами.

Узоры в виде ромбов и сложных двойных крестов и завитков, символы Сварога и Семаргла должны были защитить и даровать победу. Отсюда и последовавшая затем традиция, сохранившаяся вплоть до наших дней, одевать перед бранью смертной новое, чистое исподнее.

Особая каста – витязи, как правило, крупные от природы вои. Среди них особо ценились сверхнадёжные булатные мечи от кузнеца Людота, все уникальные именные (Китоврас, Горыня, Хорь). Нередко, в боевом пылу, экстазе даже зимой они скидывали все, оголяя себя до пояса, в знак того Сварог вошёл в них, и могли сражаться так часами, без передыху. Только мечи сверкали, вращаясь во все стороны, ако мельницы страшные, безжалостные, но потом падали герои замертво…

Вооружение посадских, и не дружинников – рядовичей, закуп, смердов и холопов состояло в основном из кос, серпов, топоров, мотыг, рало, рогатин да ножей с самодельными палицами-дубинками, редко можно было увидеть у кого щиты или нагрудники.

Кроме того, на стенах были заготовлены и выложены бревна и камни для сброса, ковши и жбаны под горящую нефть, факелы, смола и топлёный жир с кипятком, багры с крюками. На вышках стояли ящики со стрелами и дротиками. Для поджигу разожжены были костры по три на кажну стену.

Надо помнить, что огни возжигали и при бедствии, чтобы умилостивить бога, в огне сгорали духи считавшиеся источниками этих напастей.

Одеты мужчины и женщины были в «чёрную», то есть рабочую одёжу. Мужи – в длинные с вышивкой рубахи, штаны, носили пояса и кожаную простую обувку. Посколь дело было летом, часть обходились вовсе без обуви или в лаптях, завезённых торговыми людьми ещё с осени.

Женская одёжа, состояла из длинных платьев изо льна, также разукрашенная вышивками по вороту и рукавам. Украшений на них не было, их одевали только по праздникам.

Борону камала возглавляла княжна, ей подчинялся воевода, управлявший собственно бранью – отражением атак неприятеля – супостата на крепость, и другими ратными делами, ему подчинялись витязи-дружинники – старшие на каждой из стен, резерва, лазутчиков и старшина ополчения. Витязи на стенах командовали десятниками над башнями и приданными посадскими. Текущие вопросы бытия, обеспечения оружием, сытью – пищей, водой и другими припасами решал советник княжны, он же усадский боярин.

Помощи не вждати, ни чаяти, пока весть дойдёт, пока удельный княжич дружину соберёт, да дойдут они конные и пешие до дальнего-то кордона, от крепости одни головешки, да кое-где веръжен вал стены останутся, а степняков и след простыл.

Уйти, оставить крепость тоже было никак нельзя, все равно в степи с бабами и детьми малыми, верховые быстро догонят, порубят всех едино. Телеги, запряжённые лошадьми, двигались по степи со скоростью 60—80 вёрст (по 500 саженей) за дневной переход, а волами ещё медленнее 50—55 вёрст. Зато конница степняков на рысях могла проходить 180—240 вёрст, а хлынцой (быстрым шагом) – 110—130 вёрст. Да и брата старшего княжны, вештии княжича боялись – молод, потому горяч и суров, кто известный верший наказ о службе кордонной порубежной нарушит – смерть тому лютая. Так что, сражайся и умирай в чести, спасая других роду-племени.

Рядом с теми, кто только что перестал трубить в карнаи на деревянной площадке, самого высокого участка стены укрепления, стояла молодая босая девушка с княжьим украшением на обритой голове – кичкой и длинной, по щиколотки, рубахе, без приволоки. Почему не в боевом облачении, более подходящем тому моменту, станет понятно чуть позже.

С нею были двое мужчин. Один, старик в необычном для этих мест и племён, чёрном до пят одеянии, с длинными седыми волосами и бородой, в деревянных, на верёвках сандалиях о босу ногу. Он был наставником, духовником молодой княжны и вид имел самый удручённый. Другой, в дорогих доспехах и высоком украшенным остроконечном шеломе, и в тимах, пыхный. По всей видимости, был он воинским начальником у защитников дозорной крепости. Един такой. На боку кривая сабля басурманская в красных ножнах. Сей воевода, зрелый муж, уже мыслил – как подороже отдать свою, да и не только свою жизнь супостату и подоле продержаться.

Он рассчитывал на сутки двое, за это время другие кордоны-заставы успеют под защиту войска баб, с детьми, стариков, да прочий невоенный люд из-под удара вглубь земель удельных и соседских, ежели силы супостата зело велики будут вывести (этимология супостат – супонь, кожаный ремень, который затягивают часть упряжи и тат/тати – разбойник).

Почему княжна оказалась в крепости, а не в детинце главного града удельного княжества, догадаться не сложно.

Дщери княжеского роду наравне с другими не замужними, не болезными и ведуньями, наравне с мужчинами рода, приспособлены с малого возраста были к делу ратному и несли службу по всем окраинам и весям, невзирая на княжеские привилегии и трудности воинского быта. Одного они не могли – опозорить род. Умели они не только носить ожеpелья из золотых и стеклянных бус. Бpонзовые зеркала, гребни, костяные, красного шифера и свинцовые пpяслица, пользовать, но и грамоту ведали и мечом каролингским владели, луком и металлическими – эмейской спицей и плоским поясным наконечником, ежели потребуется.

Вторая капелька слезинка упала, но не скатилась вниз, а замерла, пройдя половину пути по щеке. Наконец, молодая воительница правившая кордоном, справилась с проявлением слабости, хорошо, что её не видела дружина. Пыня запела, сначала тихо, голос едва дрожал. Затем он окреп, уже не жаловался, стал громче. Теперь его слышали не только те, что стояли рядом, но и в первых от площадки сторожевых башнях.

Это была древнеславянская предсмертная ритуальная песнь – заклинание «Реи рэи». Она не просила защиты у богов Сварога, Ярилы, Перуна или Берегини, она не прощалась с миром прави. Княжна просила Чернабога о возмездии, взывая к трём его ипостасям – Мести, Обиде и Мору. Это заклинание не было известно почти никому, а с самых древних времён матриархата, до Баалу, ещё до появления – «лая матерная», передавалось изустно ворожеями и только прошедшим тайный обряд посвящения высокородным особам женского полу.

Согласно ритуалу, в силу его действие вступало при одном непременном условии. Только тогда, когда на проклятия и разуправу ворогу отдавалась в замени, по равне, самая жизнь чающиго. Да и то не всегда, а то и многие кровавые жертвоприношения потребны были, чтобы в стане супостата поселилась Обида и начались кровавые междоусобицы и войны за злато и власть, чтобы подкрался незаметно Мор и начал косить, един род вражий неизвестной болезнью. И наконец, довершала дело Месть, исполнявшая проклятия о гибели племени, пожаре ли, наводнении, смерти, порче на детей и до пятого их колена, или какой другой беде, лихомани, горю.

В народе ходили смутные буденья, слухи, но их относили к ведьмам или ведуньям, за поминание, в этой связи лиц княжеского роду одно – дыба и мучительная смерть на колесе, а ближних в холопы, тут стоянием коленями на горохе не отделаешься. Даже волхвы и «знахари -обаянники» про те дела теперь не речили, считая их греховными и долженствующие полному забвению быть преданы.

Первые звуки заклинания были звуками того, может быть ещё праязыка, на котором Адам общался с животными тварями в Эдеме. Короткий «и» сменился – «ишшш…» имел десятки оттенков и колебаний почти не различимых даже тренированному слуху музыкантов. Звуки непрерывные являли собой слова образы, постороннему не понятные, скрытные, как если бы в новейшем русском языке убрать часть гласных «чрньбг», в котором можно узнать развёрнутое – чернобог. «Ишшш» – более всего походит на древнее китайское «шии» и означает змей.

Ритуальная песнь – заклинание начиналось с обращения к Змию Аспиду, что был много старше рода человеческого, звуки трубы должны были разбудить его, по старым поверьям он их не переносил. Далее шло обращение к Луне, но не к спутнику матушки Земли-Зеи, а к Луне-Лону, откуда всё зарождается и появляется на этот свет, дабы не родила она лютому ворогу …А семя Уда никогда больше не оплодотворило Лоно-Луну.

Пытаться перевести их содержание на современный язык не имело смысла, поскольку это не человеческое было, но только вторенное.

Издаля, к камалу со всех сторон поползли гады, разные ядовитые кольцами чёрные, редкая здесь толстая гюрза, серо-бурая степная гадюка, безобидные полозы ужи и мелкие, опасные только ранней весной медянки, первыми забеспокоились лошади, всхрапы их и удары копытами стали слышны пока в отдалении.

Шипящие звуки стихли. Им на смену пришли слова пения на другом незнакомом языке. Голос девушки взлетел вверх и пульсировал, гибкий обертонами и резкий, как кыпчак.

Затем ей пришлось петь с полным напряжением голосовых связок, как того требовала фабула заклятия одну низкую ноту. Вибрации «вожщли» наконец в резонанс, да такой силы, что у находящихся рядом воев завибрировали кое-где пластины нагрудной брони. Стоящие внизу у самой лестницы, ведущей наверх, к площадке заткнули уши. Жуткое это было ощущение, казалось, готовы лопнуть были барабанные перепонки, неведомая сила гнала незнамо куда.

Известно было, что в древние времена особо одарённые умели так петь, что в резонансе трещали и лопались слюдяные оконца в княжьих хоромах и теремах, падали люди «повьрже», мотали головами кони, а сами сие чудо творящи, могли и от земли в воздусе на вершок, али аршин аки подвешены быти. Этот зов вначале удивил, а потом привёл в ужас тех, кто его услышал на столь дальнем расстоянии.

По обе стороны стены поняли, что это не простая песнь, но страшное ведьмино проклятье. Многих пронял озноб, несмотря на жару начинающегося дня. Поднялся суховей ветер, гнавший перекати-поле. Разорвавший все прочие звук иссяк, установилась на некое время полная тишина.

Затем опять мощно загудели басами карнаи, металлический громче и звонче, а дуды и кувиклы выше и шелестящими полутонами. Ударили палки в подобия барабанов «… овы бьяху въ бубны, друзии же въ козиць и въ сопьли» и единым выдохом во всю мощь 200 глоток прозвучало троекратное Ур-агх. На последнем, сняв с головы, княжьи кичку и перстень с большим яхонтом, бусы, отдала все наставнику, расцеловала его на три стороны и, поклонившись в пояс на четыре, подошла к самому краю высокой площадки.

Посмотрела, на Ярило красное, да небо голубое, как и глаза её, глубокое, словно речка полноводная, там, где родилась, на Итиль-реке и прыгнула вниз. Аки птица, расставив широко руки в стороны и молча, не вскрикнув встретила смерть, пронзившими молодое прекрасное тело её, острыми белыми кольями, во множестве укреплёнными и загодя усиленными на дне рва. Почти сразу белого цвета рубаха, с рукавом, по-летнему, окрасилась пятнами красной, обыкновенной крови, тело ещё дважды в посмертных судорогах дёрнулось и затихло, головою свесившись, словно пытаясь напоследок что-то мелкое рассмотреть там в траве. И действительно там под ней лежал, выпавший из руки небольшой, но широкий и острый нож, которым при неудачном падении, чтобы не ожидать мучительной смерти молодица хотела покончить с собой.

Потом ещё на очищенных от коры и высохших на солнце гладких высоких в полтора метра кольях оно медленно сползло, так что княжна, будто землю эту целовала и накрыла нож с костяной ручкой собой. Но смотреть на это, уже было некому, начался приступ крепости.

И смешались крики и стоны с боевыми выкриками, звон бубенцов, закреплённых на бубнах с пением тетивы луков, грубыми звуками таранов, бивших и бивших в ворота, шипением проливаемого кипятка и жира на головы и плечи штурмующих стены и треска, горящих уже брёвен вершей стены. Истошными криками раненных и умирающих степняков и руссов.

К тому времени, когда солнце начало только-только заходить за ровную линию горизонта, множились они звоном мечей, да все чаще истошными причитаниями над погибшими детьми и ором, насилуемых тут же посреди битвы детей, девок и молодых баб.

А уже к утренней зорьке добили и последних, пытавшихся укрыться в земляных схронах обитателей крепости, их искали, травили собаками. Догорали последние из строений, что могли гореть, над камалом висел густой дым, видимый в степи за десятки километров.

У сгоревшего дотла дома боярина стояла большая повозка с собранным и увязанным снопами оружием, отдельно мечами, палашами, копьями и стрелами. Востру саблю, дабы врагу не досталась, в качестве дорогого трофея, а пуще того, не убивала своих же, в чужой руке, воевода, раненный, всё же успел сломать о колено, прежде чем быть убиту, хоть и была та вроде как дамасска, видать обманули басурмане.

Утоптанная за долгие десятилетия земля внутри периметра и снаружи была обильно полита кровью как нападавших, их было в разы поболее, так и защитников. Из 227 человек, к обеду следующего дня в живых остались трое, одна девушка-подросток 12 лет, в шатре у баскака, молодой вой, под пытками, изуродованный, давший согласие показать кратчайшую дорогу к следующему острогу, на пути к граду удельного княжича, да малой парнишка Волемир, хороший бегун.

Он, как и было оговорено заранее, нёс весть о гибели княжны и дружины с боярином и посадскими людьми, волосы княжны с перстнем и ещё сумку чево другого, с пищей и водой, для этого был спрятан в самой середине того потаённого хода, что вёл к чистому ручью. На исходе ночи он выбрался наружу, и успешно обойдя ночные дозоры супостата, змеёй ускользнул в степь, чтобы уже через двое суток знакомой тропой добраться раньше ворога и постучать в ворота Ближнего острога. Ещё через 4 дня, после того, будучи доставленным в детинец с княжьим заветным словом и тут же представленным, пред светлые очи молодого княжича с печальной вестью.

Ещё, но об этом стало известно гораздо позже, десятник Ратмир увёл с собой под землю 16 человек (три дружинника, четыре ополченца и четыре бабы-катуны с детьми), в известный ему, да усадскому боярину Гориславу, подземный схрон. Из дома боярина он выводил в сложную цепь туннелей и пещер, вымытых в земной породе когда-то протекавшей здесь подземной частью реки, от которой ныне остался лишь ручей на дне оврага.

Сам боярин стар был и потому отправил дщерь с десятником, скрыв лаз, принял мученическую смерть от топора вора и убийцы из сучьего сброда. Тело его порвали голодные псы, а знатный кафтан посадского, хотя и в засохшей уже крови получил один из родовых ханов сиров-кыпчаков.

Осталось узнать, зачем Стояна, так звали княжну, так нелепо на взгляд человека нашего времени, ушла из жизни, ведь теми же двумя лазами, могла сховаться, спрятаться до поры, уцелеть, наконец, в плену? Конечно, могла бы, но вот только крепости бы в таком разе, сдавались одна за другой. Совесть не позволяла, гордость княжья. Трусость была непозволительна.

Понимая, что все погибнут и, видя, что пуще смерти их вождь боится бесчестия и люди посадские и дружинники шли спокойно на смерть за своим племенным или родовым лидером. Если княжна, баба не боится, то почему я должен, думал каждый. А княжна так воспитана была, как надеюсь и большинство русских воинов и простых граждан великой и могучей, наверно ещё и необъятной потому России. К тому ещё в сражении, в пылу и неразберихе битвы всегда существовала возможность попасть в плен и быть обесчещенной.