Текст книги "Император Александр III"

Император Александр III

Мир оставляю вам,

Мир Мой даю вам.

Ев. от Иоанна

Скоро лучезарная земная личность Почившего Императора Александра III предастся земле, откуда взята была, по выражению церковной песни; но дух Его, заветы Его и жизнь Его, составлявшие животворящую сущность Его царствования, получают бессмертное значение великого примера для подражания, ясного поучения оплакивающему Его народу и одной из светлейших страниц в истории образованного человечества.

Он скончался как жил, со спокойствием христианской души, а жил Он, как царствовал, и царствовал Он, как жил, не только в понимании, но в непрестанном исполнении долга, а указания долга Он брал из любви к Богу и из любви к Своему народу.

Вот в чем, дерзаем сказать, заключается главная таинственная сила минувшего царствования, и к чему, как к главному, прилагается все остальное, и вот над чем призваны для продолжения нашего исторического пути задумываться современные и грядущие поколения. История не раз вписывала в свои летописи имена великих монархов, мудрых правителей, законодателей, славных полководцев, но давно уже в истории мира пропал след чисто библейской личности монарха огромного народа, какого жизнь и царствование слились в одно смиренное служение Богу – как правде, а народу – как любви, и которого плодотворящая сила росла по мере того, как умножалось его смирение и его «я» сливалось с царственным долгом.

* * *

Несмотря на то, что почивший Государь по рождению Своему не был, казалось, предназначен к Престолу, будучи вторым Сыном Императора Александра Николаевича, но Провидение с самых ранних Его лет, как будто в предвидении Его грядущей в дали судьбы, обставило Его воспитание и развитие столь богатыми духовными силами, что можно без преувеличения сказать, обнимая памятью весь период Его жизни до вступления на престол, что редко монарху выпадала на долю такая богатая помощью, подготовительная к Самодержавному престолу школа, какая дарована она была почившему Государю, причем следует сказать, что редко кто к этой школе относился с такою строгою и великою добросовестностью, как именно Он.

Воспитание Его имело характер двойной школы. Одна была, так сказать, официальною, с главным воспитателем, с помощником его, с учителями и уроками; другая была, если можно так выразиться, домашняя, внутренняя, или духовная.

Неизвестный художник. Портрет Н. В. Зиновьева. 1829

Главных воспитателей у Него было два: в раннем детстве генерал-адъютант Н.В. Зиновьев, а затем до конца его воспитания это дело вел генерал-адъютант граф Б.А. Перовский. Про Н.В. Зиновьева была одна молва: это был честнейший и благороднейший человек, старого лучшего закала русский вельможа, с золотым сердцем и с честною душою… От этой души детская природа Воспитанника восприняла только хорошее, и, благодаря ей, духовная атмосфера периода детства Александра Александровича была простая, задушевная, честная и русская.

В 1860 году должность главного воспитателя Государевых Детей Александра и Владимира Александровичей принял на себя, тогда еще свиты, молодой генерал граф Борис Алексеевич Перовский. Это был выдающийся по благородству и теплоте своих чувств человек и Царский слуга; в нем горела и кипела честная и чисто русская кровь, и, приняв от Государя дело воспитания Его Детей, он вложил в него всю свою душу, с точным пониманием того главного, что было нужно.

Б. А. Перовский

Это главное он свято соблюдал. Чистая духовная атмосфера для роста Великого Князя стала как будто шире; она стала живою в смысле общения со всеми вопросами жизни, не утратив своей прежней простоты; изгнаны были только ложь и лесть. В этой атмосфере воспитатель пришелся по душе своему Воспитаннику, и, испытывая влияние честного и горячо отозвавшегося на все доброе человека, Великий князь им был застрахован от тех влияний, которые в придворной жизни обманывают ум, размягчают совесть, ослабляя чувство долга и приучая ее к какой-то искусственной снисходительности к себе… Граф Перовский обходился со своим Питомцем, как садовник с любимым своим цветком; он лелеял Его ум и сердце, он следил с любовью за Его ростом, и не было в Юноше ни сорной травки, ни пылинки… Личность Его развилась на чистом воздухе и в той именно атмосфере, которая соответствовала Его природе. И в этом смысле велика и светла заслуга графа Перовского перед Россией; начавши воспитывать в Александре Александровиче только Брата будущего Государя, он затем, когда было угодно Богу, продолжал в нем воспитывать Наследника Престола, и в первый, и в одиннадцатый час с той же любовью, с той же, можно сказать, страстностью к высокой цели, сберег в Нем все Ему данные Богом душевные сокровища и от всякого зла оберег настолько прочно, что душа его Питомца уже после воспитания была недоступна в течение всей жизни какому-нибудь дурному влиянию.

А. Колуччи. Портрет графа Строганова. Ок. 1845

Но Великий Князь Александр Александрович рядом с этим получал и другое воспитание. Оно продолжалось до 18-летнего возраста. Воспитание это Он получил от дружбы со Своим Старшим Братом Николаем Александровичем, продолжавшейся до Его кончины, в 1865 году. Эта дружба и это воспитательное ее значение для будущего Государя имело таинственный смысл Богом избранного пути. Цесаревич Николай Александрович воспитывался отдельно от братьев графом Сергеем Григорьевичем Строгановым. Воспитание это, в руках столь многосторонне авторитетного человека, происходило с соблюдением, так сказать, всех только возможных наилучших условий, а так как Воспитанник гр. Строганова был даровит, любознателен и прилежен, то на такой благодатной почве воспитание Цесаревича принесло обильные плоды.

И вот плодами этого воспитания Воспитанника гр. Строганова – преимущественно умственного и государственного – посредством дружбы Цесаревича с Братом, последний мог пользоваться на полном просторе и действительно пользовался ими. Дружба этих двух Царственных Братьев имела свой особенный характер, а именно – воспитательный для Каждого из Них; она заключалась в обмене, так сказать, влияний: Старший Брат делился с Младшим плодами Своего научного и государственного воспитания, а Молодой Брат, как это сам говорил покойный Цесаревич, обмениваясь с Ним Своими впечатлениями, чувствами и мыслями, имел на Него благодетельное влияние Своею искреннею и честною натурою. Вне уроков Они всегда были вместе и жили одною жизнью. Жизнь внешняя, жизнь государственная тогда, в первых шестидесятых годах, кипела, так сказать, на всех парах новизной и прогрессом; все отголоски этой жизни не могли не проходить в воспитательных комнатах Государевых Сыновей, и вот тут эта дружба двух Братьев, благодаря которой так часто и постоянно Они сходились для обмена мыслей, имела особенное значение. С одной стороны, путем дружеской беседы Старшего Брата с Младшим – последний узнавал многое лучше и яснее, чем на любой лекции, а другой стороны, здравый и спокойный ум Младшего Брата влиял на более впечатлительный ум Старшего Брата отрезвляюще, и в Их духовный мир воззрений на жизнь влияния новой эпохи входили на столько, на сколько они воспринимались обоими вместе, после взаимной, так сказать, проверки. В этом отношении один эпизод в 1864 году весьма интересен. Граф Строганов пожелал познакомить своего Воспитанника с конституционным правлением сравнительно с русским так, чтобы о том и о другом Он мог составить Себе сознательное понятие, и для этого одному профессору поручил сперва прочесть лекцию о конституционном правлении, без всякой критики, а затем другому было поручено изложить сущность Самодержавного правления. Цесаревич не замедлил поделиться впечатлениями со своим Братом; оказалось, что первая лекция Его увлекла до известной степени красотою его изложения; несколько дней Он находился под ее впечатлением, но когда прочитана была вторая лекция, Цесаревич испытал необыкновенно сильное впечатление, с особенным чувством обнял Своего профессора и поблагодарил его за то, что он снял с Него бремя смущения и укрепил во всем том, в чем русский человек должен был быть убежден… Это глубокое и живое впечатление Он в тот же вечер целиком передал Своему Брату.

Путешествие Цесаревича по России в 1863 году, в течение 4-летних месяцев, сыграло тоже свою воспитательную роль в жизни Его Брата Александра Александровича, ибо Цесаревич писал Ему большие и восхитительные письма с каждого места остановки и в них не только описывал малейшие подробности путешествия, но и сообщал Ему все свои мысли и впечатления, навеянные главным образом разговорами с русскими людьми о местных нуждах. Благодаря этим письмам, Великий Князь Александр Александрович как будто сам путешествовал по разным губерниям России и незаметно обогащался самыми разнообразными и верными сведениями о разных сторонах русской жизни.

Зимой 1863–1865 года, как бы все по тому же таинственному велению рока, оба Брата еще более сблизились, если только это было возможно, и настроение их ежедневных бесед становилось как бы серьезнее. Первые признаки роковой болезни Цесаревича начали появляться намеками; Он становился подчас задумчивым и грустным, и только появление Брата Его как будто наводило на Него луч света, Он именно светлел, любуясь Им, и ото всех требовал, чтобы Им любовались, как Он любовался Его чистою и прекрасною душой.

12 апреля 1865 года в Ницце Наследник Цесаревич Николай Александрович умирает, завещая Своему Брату Свою Невесту и Свое призвание, а России – завет крепко любить Своего Друга, Брата за его чистую и прекрасную душу.

* * *

Здесь начинается новый период в жизни нового Наследника Престола. Период этот без всякого преувеличения может быть назван долголетним приготовлением к Престолу и царствованию. В 1868 году Он женился и устроил себе в Аничковом дворце Свой тихий и мирный дом. За год, предшествовавший Его свадьбе, Цесаревич закончил Свои классные занятия, а с женитьбою начал Свои занятия добровольные. Они заключались в чтении и в беседах с русскими людьми о России. То и другое молодой Цесаревич любил, и бывали случаи, когда предметы беседы с русскими людьми до того Его увлекали, что Он посвящал им целые вечера… Невольно эти беседы получали для Него поучительное значение государственных этюдов, ибо на них сходились люди, приезжавшие из провинции, с людьми петербургскими, и каждый вопрос в присутствии Великого Князя проходил через суждение двух взглядов: петербургского и провинциального. Нужно ли говорить, что именно этого рода занятия оставили в будущем Государе глубокий след, так как создали и укрепили в Нем навсегда живое убеждение, что государственная правда узнается от согласования ее двух источников – умственного мира петербургских государственных сфер и умственного мира людей, работающих на своих местах в провинции, – и это убеждение, в свою очередь, выработало в Великом Князе потребность в каждом вопросе отдавать Себе отчет, как о нем думают здесь и там, и делать выводы из сравнительного соображения о вопросах. В то время это именно отношение к жизненным вопросам имело весьма важное практическое значение и, так сказать, решающее влияние на развитие в будущем Государе Своих главных взглядов на управление. В то время Петербург представлял из себя кипящий центр всевозможных умственных работ, канцелярских проектов и самых разнообразных стремлений в области осуществления государственного прогресса, как главной задачи времени…

Аничков дворец. Гравюра, раскраска акварелью.

Я. Васильев по рисунку М. И. Махаева. 1753

Всего меньше Петербург бюрократический интересовался провинцией с ее жизнью; всего более проектами реформ, исходившими непосредственно из голов передовых людей, которым нравилась эта лихорадочная деятельность ломки и перестройки и которых увлекали налегке и на лету схватываемые доктрины Европейского Запада. При обыкновенных условиях это время могло быть самым опасным для Молодого Цесаревича, если бы Ему пришлось оставаться и готовиться к будущему в сфере этого умственного Петербурга исключительно; опасным потому, что отличительная черта этой государственной школы в то время заключалась в беспредельной самоуверенности всего этого реформаторского мира, побуждавшая его относиться с полным равнодушием, а подчас и с презрением к жизненным авторитетам провинциальной глуши и, во всяком случае, отрицать всякую нужду в общении с ними для получения верных государственных взглядов. Легко поэтому понять, какую бы трудную будущность готовил Себе будущий Государь, Который призван был зреть и крепнуть в душном и гордом мире петербургского либерала-бюрократа, себя одного признававшего непогрешимым и законным судьей государственных нужд России. Но всего этого Молодой Цесаревич совсем и навсегда избег, устроив Свой Собственный образовательный для Себя мир из людей, приезжавших из России, писавших о России, которых, как я сказал, Он при себе соединял с петербургскими людьми. Однажды пришлось на деле убедиться Великому Князю, насколько Он правильно глядел на Свои подготовительные обязанности служить России и насколько можно быть полезным своему государству, если смотреть на дело со всех его жизненных сторон.

В одной части России открылся неурожай и появились угрозы голода. Великий Князь получил о нем самые подробные сведения и, горячо приняв к сердцу открывшиеся нужды, доложил о них Государю. Государь, независимо от правительственных мер, поручил Цесаревичу организовать помощь для нуждающихся и продолжать собирать сведения на местах посредством лиц, пользующихся Его доверием.

Все помнят, каким благословением осенила тогда Россия имя Государя и Его Сына не только за помощь, своевременно поданную, но и за то, что под непосредственным руководством Цесаревича дело было так практично целесообразно и умело ведено.

Эпизод этот имел громадное воспитательное значение в жизни будущего Государя. Он понял на деле, до каких опасных и драматических недоразумений и усложнений может доходить государственное дело, когда из опасения тревожить или беспокоить Государя часть правды скрывается; затем, как Он сам говорит, в эти несколько месяцев, пока Он был председателем этой комиссии, сходясь постоянно с живыми людьми из провинции и деловыми людьми в Петербурге, – Он узнал больше, чем мог бы научиться в несколько лет. При этом выделился весьма наглядно для всех тот такт, с которым в столь щекотливом и трудном положении Цесаревич не позволил Себе ни малейшего отступления от законных порядков и от строгого уважения к лицам, облеченным Государевым доверием, дабы ни в ком не могла зародиться мысль, что Он воспользовался исключительностью Своего положения или что в порученном Ему деле Он вел какую-либо самовольную и независимую от правительственных учреждений политику. Строгость этого принятого на Себя обязательства была так для Него свята, что когда, по окончании всего дела по продовольствию неурожайных губерний, Он счел Себя обязанным сделать особое представление о вознаграждении лиц, участвовавших в работах, Он дал этому представлению пройти узаконенные инстанции, и только тогда, когда в комитете министров признано было необходимым сообразоваться с существующими для наград узаконениями, Цесаревич взял на Себя лично ходатайствовать у Государя о награждении Своих будущих сотрудников согласно Его представлению, что Государем немедленно было исполнено.

Наступила эпоха войны. В ней выпала на долю Цесаревича трудная задача – трудная, как душевное бремя, следы которого, как оказалось после, отразились в том душевном настроении Монарха, под влиянием которого Он из миролюбия создал одну из целей Своего царствования.

Как известно, Ему поручен был Рущукский отряд, имевший огромное оборонительное значение начала кампании и потому призванный к тому, что на войне для всякого человека самое тяжелое, к неподвижности. И действительно, долгие месяцы Цесаревич должен был, как узник, в зимнюю погоду проводить в однообразной обстановке сторожевой службы, прерванной только двумя блестящими военными делами своего отряда. Но в этом однообразном обиходе много впечатлений перебывало в душе Рущукского смиренного Полководца. Здесь Он перевидел и перечувствовал всю обратную сторону медали войны, ее закулисные тайны: здесь Он, ежедневно посещая раненых, видал их страдания; здесь, ежедневно беседуя со Своими сослуживцами, Он слышал все сведения боевой жизни, мысли, суждения, рассказы, начиная с чудных проявлений русской вековой доблести и кончая, увы, весьма печальными сторонами того мира, который есть неизбежная изнанка сегодня войны, а завтра всякого другого людского дела. И все это Цесаревич с глубоким вниманием слушал, все это в Нем перерабатывалось в эти долгие зимние дни Его глубоким здравомыслием и светлой душой, и вот эти-то месяцы явились Его второю подготовительною школою к царствованию; это не была одна военная и боевая школа; это была и жизненная школа, ибо все до одной картины жизни перебывали перед его глазами и перебывали впечатлениями в Его душе… И если тут, именно тут, Он почувствовал и понял, как кратки минуты военного счастья, упоения успеха и как долги, напротив, дни, месяцы и годы страдания и бедствия от этой самой войны, если они дали душе Его прочувствовать, что значат слова: потоки крови, стоны раненых, крики умирающих или письма, приходящие из дома к адресату, давно зарытому в общую могилу, – то что же удивительного, что Рущукский Военачальник, став Русским Царем, дал сердцу Своему сказать: да будет мир, да не будет войны!

* * *

Но, увы, после тяжелого периода войны настал для Цесаревича период еще более тяжелый. Совершился Берлинский конгресс, под впечатлением которого, надо полагать, в душе Цесаревича родилось и созрело то чувство, с которым по вступлении на престол Он решил иностранную политику Своего государства всецело вести Сам и лично. Затем пошли тяжелые минуты постепенного усиления беспорядка и возраставшей дерзости крамолы, в течение которых Цесаревичу пришлось быть с тяжелою душевною скорбью безмолвным зрителям. Роковая тьма нисходила на русскую землю, и жизнь стала проявляться под влиянием обманов зрения и чутья. Самым главным и роковым обманом было то состояние беспомощности и опасности, в котором представляли себя призванные доверием Государя управлять и действовать; этот овладевший ими обман повлек за собой тяжелое и угнетенное бессилие, которым воспользовались безумные враги народа, чтобы из горсти негодяев представлять угрожающий мираж какой-то общественной силы; они стали усиливаться, власть стала все слабеть, преступные замыслы стали повторяться в своих покушениях все чаще и чаще, и под этим тяжелым гнетом времени никто не смог трезвым голосом развеять роковой обман и крикнуть: опасность только в правительственной слабости, прочь компромиссы, уступки и полумеры; одна только минута силы и бесстрашия власти, и крамола исчезнет… Но этот голос не раздался, и тучи собирались над Петербургом все грознее и мрачнее. Чтобы судить о силе действия на умы нашедшего на них, как тучи, обмана, достаточно припомнить два разнородных, но одинаково печально-поразительных факта. Накануне 1 марта Государь Александр Николаевич говорил с радостью Своим приближенным о том, что Он сегодня впервые чувствует Себя легко, ибо последний злоумышленник схвачен. На другой день Его не было в живых. Второй факт со значением государственного события находился в роковой связи с первым в том отношении, что правившие тогда делами люди – жертвы собственного ослепления, пришли к зловещей мысли, что последний крамольник исчезает тогда, когда правительство, не доверяя своим силам, решится призвать на помощь, вне существующих порядков, какие-то сторонние избирательные силы. Таким образом, 1 марта совершилось тогда, когда Великий Преобразователь-Мученик был вдвойне обманут: во-первых, в Своей безопасности, а во-вторых, в цене этой мнимой безопасности, купленной попыткой ослабить без того расшатанную и ослабленную власть уже решительным шагом в пользу какой-то миражной общественной силы.

* * *

Никогда положение Государя, вступающего на престол, не было так существенно трудно, как Императора Александра III. Не говоря уже о поражении Его сердца, как Сына и как человека, горем и ужасом в такую минуту Его жизни, когда она требовала от Него самого спокойного настроения и самого светлого взгляда на создавшееся вдруг положение, для того, чтобы быть в состоянии взять в руки направление событий, – но самый характер тогдашней политической минуты, самый психический мир этого политического положения, сложившегося, как было выше сказано, из обманов мысли и из миражей зрения, представлял почти безвыходное положение и сразу лег всем своими ужасным бременем на душу молодого Государя. Кругом все почувствовали незнание, куда идти, как думать, и все взгляды растерянных, так сказать, душою устремились на Государя с надеждой и молением вывести Россию из крови и мрака.

Антон фон Вернер. Берлинский конгресс. 1881

И дабы еще поразительнее было верное представление о страшно трудном положении Государя, надо вспомнить, что Он был, как Самодержавный Глава Русской земли, в ту именно минуту совершенно Один. При других условиях времени, как бы велик ни мог быть ужас от цареубийства, преемнику подло убитого Царя дана возможность найти в твердом и единомыслящем строе правительственных лиц и учреждений полное содействие его первым шагами при вступлении на престол. К сожалению, 1 марта совершилось при других условиях; именно этого твердого и единомыслящего строя в правительственной среде не было, а, напротив, в ней оказывалось что-то по свойствам своим и по влиянию на умы шаткое и неуверенное, а по существу – либеральное, в смысле разлада с духом вековых преданий и устоев Самодержавия. С одной стороны, успело установиться совсем чуждое этому духу и этому строю начало главенства одного над остальными представителями высшего правительства, взявшего на себя руководительство и ответственность на почве политики внутренней совсем почти ему неизвестной, с другой стороны, как было выше сказано, самая почва государственного строя являлась пошатнувшеюся и извращенною вследствие иллюзии, поставившей безумие и преступную дерзость горсти террористов крамолы в связь с общественным строем всего государства и обманувшей убитого Государя убеждением, что крамола может быть подавлена только уступками общественной власти на счет правительственной, или, другими словами, ослаблением самого Самодержавия.

Такова была политическая трудность минуты. Если к этому прибавить, что лицо, стоявшее во главе тогдашнего правительства, было новому Государю совсем незнакомо, то картина трудностей, сразу охвативших Царя 2 марта, станет еще поразительнее.

Но молодой Государь взглянул на Небо, и вот с той самой минуты началось Его чудотворное мудростью царствование.

* * *

Бог помог воззвавшему к Нему Монарху немедленно и с той поры не оставлял Его до последней минуты царствования, ибо Царь ни единой минуты Своего царствования не переставал главного – вразумления и силы – просить от Бога!

Но в то же время, в эту-то самую трудную минуту Его жизни, огромною помощью явилось все то прошлое Его, о котором мы намеренно говорили настолько подробно, чтобы ясна была связь того прошлого с Его царствованием; получило смысл Его воспитание, сберегшее все прекрасные стороны Его натуры и не привившее к ней ничего сорного и лживого; ожила как будто в своих указаниях дружба со Старшим Братом-Цесаревичем, со всеми ее воспитательными подробностями, до двух лекций о самодержавии и о конституционализме включительно, с их глубокими впечатлениями на молодые русские души; получило свое призвание в эту минуту то долгое время наблюдений над жизнью и государственными делами, которое прошло до 1881 года и в течение которого Он приучал свой характер к наблюдательности, к хладнокровию, к обдуманности, а Свой ум знакомил с людьми. Словом, вся пройденная школа приготовления к царствованию пригодилась именно в эту важнейшую минуту Державному ее Ученику, но паче всего сыграли здесь впервые свою историческую роль две главные нравственные черты чистой, как кристалл, души Государя Александра III: это ненависть ко лжи и обожание правды. Осененный Божьею помощью и внимая, благодаря ей, чутко Своим лучшим чертам души, молодой Государь, не будучи в состоянии сразу дать Себе точный и ясный отчет в создаваемом около Него политическом положении, сразу в то же время почувствовал предчувствием, так сказать, что в этом положении нет главного – правды, и что уже поэтому оно и опасно и не по Нем. Но в то же время выдержка, такт и навык владеть Собой, приобретенные Им жизнью, указали Ему правду для первых шагов. Было два возможных поворота для иного, чем был Александр III, монарха: или сразу все повернуть круто, или в отчаянии решиться отдаться тем, которые еще 1 марта мнили спасти положение торжеством либерализма. Покойный Император Александр III избег обеих крайностей: Он дал Себе задачу осмотреться и обдумать положение. Обдумывая, Он душою, молившеюся и горячо любившею Свою Россию, искал правды. Тогда один из государственных людей, с детства знавший Государя, внимая только доблести и долгу, пришел к Нему и высказал Ему ту правду, которую Он думал Сам, но которую в смирении не решался провозгласить. Лик Государя прояснился, как прояснилась перед Ним вся правда в малейших чертах; Государь поблагодарил Своего верного слугу за эту правду и затем издал манифест, в котором сказал и напомнил всем и каждому, что первым условием славы, силы и благоденствия России есть крепкая и неприкосновенная Самодержавная власть. Манифест этот получил значение сильного луча солнца, рассеявшего мглу и туман; воссияло весеннее утро, все вздохнули легко; исчезли обманы, самообольщение и миражи; Самодержавный Царь Александр III стал царствовать, и тогда Он почувствовал, что Он не один, что с Ним вся освобожденная от ужасного кошмара благомыслящая и преданная Россия.

* * *

Развеяв все колебания, сомнения и обольщения мысли, Государь первый год Своего царствования с мудростью посвятил изучению эпохи, дабы выяснить Себе всю жизненную правду, т. е. действительные потребности Своего государства.

После этого года у Него составилось ясное представление о действительности и составился план действий.

Государь понял, изучая жизнь, что на дне ее в государственном смысле таилось глубокое недоразумение и что недоразумение это мешало, во-первых, жизни идти правильно и спокойно, а во-вторых, возможности государства пользоваться всеми благами дарованных Его Великим Отцом внутренних преобразований.

Неизвестный художник.

Карикатура на судебную систему. Конец 1850-х

Недоразумение это заключалось в том, что все реформы, идя одна за другой с усиленною быстротой, не только буквою новых установлений и законов, но и духом своим применялись ко всему государству и к целому народу, на самом деле вращались только в известных высших и средних кругах, как служебных, так и общественных, не проникая вглубь народной жизни, где ничто не было к ним подготовлено, где не было главного образа и действия власти и ее разума, и куда они проникали только в виде или бессмысленных толков, или новых явлений, крестьянскому народу малопонятных. Явилось освобождение крестьян от помещичьей власти, но ее не сменила никакая власть, вследствие чего материальное благоденствие слилось в народном уме с представлением о безвластии; явилась земская реформа, с новым циклом общественных и всесословных прав, но на почве народной жизни не явилось никакого представления об обязанностях и ответственности, не определилась практическая почва; вследствие чего с представлением о земстве связалась деморализующая иллюзия реформы, направленной не столько к народному благу, сколько к ослаблению правительственной опеки в губернии. Явилась судебная реформа, и она всюду распространила, вместе с новым порядками судоотправления и судопроизводства, какие-то новые, народной среде чуждые доктринерные начала; явились новые формы суда, явилась и новая политика суда; а так как отличительною чертою этой новой судебной реформы было безмерное властолюбие и духовная жажда присвоения себе не только общественного, но и политического влияния, то в силу этих духовных инстинктов оказалось, что новое учреждение мировых судей в провинции, например, заняло место руководителей правами и жизнью в самых центрах народной жизни – в деревне. Таким образом, в многомиллионной среде народа крестьянская реформа дала понятие о безвластии, земская реформа дала понятие о правительственном бессилии вести уездное хозяйство, судебная реформа придала учреждению мировых судей характер и направление своего ведомства, т. е. призвание подчеркивать перед народом свою независимость от всего того, что народ привык признавать представителем правительственной власти, царствовала смута безвластия и непонимания новых порядков.

Но Государю, изучая прошлое и настоящее в делах и в людях, пришлось понять и другое. Пришлось понять, что либерализм, как стремление к движению вперед, хорошая вещь, когда его двигатель – любовь к народу и желание ему блага, и когда в духе понимания исторических преданий и идеалов этого народа, это движение вперед исходит от единственного Вождя и Хозяина России – от Русского Самодержавного Государя; но что тот же либерализм пагубен и опасен, когда он, исходя из разрозненных с народом голов, имеет задачею вовсе не благо народа, которое является только предлогом, а самолюбивые похоти к ослаблению правительственной власти в пользу партийного и так называемого правового многовластия, и опасен потому, что вводит в государственную арену все дурные страсти и все людские слабости, отстраняя главные народные нужды.

Словом, Государь понял ясно, что главное условие, от которого зависит благосостояние народа и его движение вперед, – это внутренний порядок, а внутренний порядок зависит, в свою очередь, от подчинения жизни одному Хозяину, одному Руководителю, одному Толкователю закона и правды и одному фактору, способному всякой реформы устранять вред и утверждать благо!

* * *

Тогда, когда план внутренней политики был установлен, Государь призвал графа Д. Толстого, известного Ему по энергии и стойкости своего характера и по твердости его политических убеждений, и поручил ему, вместе с министерством внутренних дел, постепенное приведение в порядок и в соответствие с главными основами русского государственного строя всей внутренней провинциальной жизни, по плану, Им преподанному.