Текст книги "Почему языки такие разные"

Поезд медленно останавливался, приближаясь к станции;

Поезд подошел к станции и остановился.

Несовершенный вид в первом предложении говорит о том, что действие длится: поезд начал останавливаться некоторое время назад и еще продолжает двигаться. Во втором предложении ясно сказано, что ситуация «останавливаться» исчерпана: поезд уже остановился, больше движение продолжаться не может.

Конечно, русский совершенный и несовершенный вид устроены гораздо сложнее, чем здесь сказано. Оба они выражают и много других значений – этих значений так много, что лингвисты даже спорят друг с другом по поводу некоторых из них. Но основу русского вида всё-таки, пожалуй, составляют пары, похожие на те, что только что были приведены: несовершенный вид показывает нам середину без начала и конца, а совершенный – обычно конец ситуации или просто ситуацию-точку, которая не может длиться.

Длительность, конечно, выражается особым образом не только в славянских языках. В грамматиках французского, итальянского, испанского и других романских языков обязательно упоминается особая глагольная форма – имперфект. По сути дела, это не что иное, как длительный вид, но с некоторыми особенностями. Одной из них является то, что романский имперфект возможен только в прошедшем времени – а, например, в будущем времени эти языки не дают возможность выразить видовой характер ситуации. В русском языке мы можем свободно сказать в будущем времени и Поезд остановится (совершенный вид), и Поезд будет останавливаться (несовершенный вид). Правда, и в русском языке не все времена так снисходительно относятся к обоим видам. В настоящем времени совершенный вид оказывается невозможен: мы можем сказать только поезд останавливается (в несовершенном виде), а все попытки превратить останавливаться в остановиться неизбежно приведут к тому, что мы будем вынуждены поменять настоящее время либо на прошедшее, либо на будущее (попробуйте сами!). Попробовали? Ну, теперь вам уже, наверно, кажется не таким странным и то, что во французском особая форма для длящихся ситуаций возможна только в прошедшем времени. Зато в английском языке длительность выражается в любом времени: эти формы относятся в английских грамматиках к серии «continuous», нам уже приходилось о них говорить и раньше (поскольку длительные формы обычно соотносятся в английском с актуальными ситуациями).

Английский среди других европейских языков оказывается наиболее богатым видовыми формами. К простому («точечному») и «длительному» виду добавляются еще формы перфекта. Перфект – это особый вид, противопоставленный и точечному, и длительному; он, с одной стороны, выражает тот факт, что действие завершилось в прошлом (и в этом отношении он немного похож на точечный), а с другой стороны, перфект утверждает, что последствия этого действия еще существуют и в момент речи (и тут перфект отчасти сближается с длительным видом). Помните, как мы разбирали английский пример с написанным письмом: I’ve written the letter? Так мог сказать человек, который только что написал письмо (действие совершено), но еще не успел отправить (даже, может быть, не успел положить его в конверт), так что результат действия писать (в виде написанного письма) в настоящий момент налицо. Так ведут себя «идеальные» глаголы в перфекте.

К сожалению, не всё в языках устроено так просто, особенно когда дело касается вида. Здесь многое (и в английском, и в русском языке) зависит от конкретных глаголов. Мы уже обращали на это внимание: одним глаголам нравится изображать точечные ситуации (и они не принимают показателей неточечных видов), другим глаголам – неактуальные ситуации. А бывает и так, что глагол принимает форму какого-нибудь вида, но настолько приспосабливает ее к своим собственным потребностям, что первоначальное значение этого вида и узнать трудно. Возьмем, например, такое русское предложение:

Вот уже четыре года я живу в Африке.

Оно явным образом выражает длительную ситуацию, однако, если мы захотим перевести его на английский язык в длительном виде, это будет ошибка. На самом деле по-английски здесь нужно употребить перфект, который по своему основному значению («достигнутый результат»), казалось бы, не имеет к нашему предложению отношения. Тем не менее англичанин скажет именно так:

I’ve lived in Africa for four years.

Более того, даже мысль «Я (давно) это знаю» можно выразить в английском языке с помощью перфекта:

I’ve known it.

Как же такое оказалось возможно? Всё дело в том, что основное значение перфекта к этим глаголам вообще не подходит: ведь не у всякой ситуации может быть результат. И жить, и знать описывают нечто постоянное – процесс или положение дел, которые результата не имеют. Это отличает их от тех ситуаций, которые обязательно предполагают движение к какому-то результату: например, если мы читаем книгу или рисуем домик, то чем больше проходит времени, тем ближе мы к концу, к завершению этого действия.

Когда видовая форма не имеет возможности выражать свое основное значение, ей приходится как-то менять свое значение, приспосабливаясь к конкретному глаголу. Так происходит и с перфектом. У глагола «знать» нет результата, так что, когда мы употребляем его в перфекте, нам приходится «подгонять» значение перфекта к этому глаголу, – например, считать, что «знать» – это в каком-то смысле одновременно и ситуация, и ее результат, так что I’ve known можно понять и как «Я знаю <сейчас, до сих пор> – в результате того, что я знал это раньше». Интересно, что по-русски мы иногда выражаемся очень похожим образом: Я всегда это знал – не правда ли, это значит и то, что я знаю это до сих пор? Нечто похожее происходит в русском языке с употреблениями обоих видов. Сложных случаев здесь много, но мы приведем только один пример. Мы уже знаем, что несовершенный вид должен выражать длительное нерезультативное значение. Нередко, однако, глаголы в несовершенном виде не обозначают ни длительности, ни незавершенности, а обозначают то же самое, что и в совершенном виде, то есть достигнутый результат. Например, скажем ли мы:

Я уже прочитал эту книгу –

или:

Я уже читал эту книгу, –

в обоих случаях мы понимаем, что книга уже прочитана, то есть результат достигнут. Получается, что в этом случае несовершенный вид уже не может выражать свое «идеальное» значение незаконченности, и различие между формами совершенного и несовершенного вида как бы вынужденно меняется, становится более сложным. Кстати, не так просто определить, во что это различие превращается. Даже нам, говорящим по-русски, и то не сразу ясно, какая разница между Я уже читал и Я уже прочитал. Но всё же разница здесь есть. Когда человек говорит Я уже прочитал, это значит, что известно, что он начал читать и уже какое-то время читал книгу; утверждается, что чтение закончено. Когда человек говорит Я уже читал, его собеседнику заранее ничего не известно – неизвестно (да и не важно), начинал он читать или нет.

Чтобы это стало яснее, рассмотрим такую ситуацию. Вы вдвоем с приятелем читаете эту книгу – переворачивая страницу за страницей. Прежде чем один из вас перевернет страницу, он, естественно, спрашивает у другого:

Прочитал?

В этом случае как-то нелепо будет выглядеть вопрос:

Ты читал?

Ведь и так ясно, что ваш собеседник читает, нужно узнать только одно – насколько далеко он продвинулся в своем чтении. И наоборот, если вы показываете приятелю какую-то новую (по крайней мере, новую для вас) книгу, то совершенно естественно сказать при этом:

А это у меня «Дочь Монтесумы». Читал?

Ваш приятель скажет, что он не читал, и вы дадите ему почитать. Через некоторое время, встретив его, вы поинтересуетесь уже по-другому:

Ну как «Дочь Монтесумы?» Прочитал?

Сказать читал здесь будет уже неуместно. Таким образом, всякий раз форма типа прочитал заставляла нас проникать внутрь ситуации и разбираться в ее внутренней структуре глубже, чем форма типа читал. Вот какое неожиданное и сложное различие может быть связано с русскими видами. И, добавим, различие очень редкое. Французский язык, например, не сможет различить эти две ситуации, француз в обоих случаях скажет одинаково: J’ai lu, что будет означать и «Я читал», и «Я прочитал». Даже в соседних славянских языках могут возникать трудности с переводом этих двух русских предложений.

Поэтому и считается, что вид – одна из самых главных трудностей при изучении иностранного языка, и ошибок, например, при употреблении русского вида даже самому искушенному в русском языке иностранцу избежать очень трудно.

До сих пор мы говорили о том, как глагольные категории описывают разного рода особенности ситуаций, совершенно упуская из виду, что ведь это не глагол сам по себе, а человек описывает ситуацию! Просто говорящий может из скромности делать вид, что его как бы не существует, он описывает действительность «как она есть». Но ведь человек вполне может и заявить о своем присутствии – и язык дает ему для этого самые подходящие средства. Мы можем говорить о нашем отношении к тому, что происходит. Например, одно дело – просто сказать:

Пошел дождь, –

это мы описали реальное событие. Совсем другое дело – сказать что-то вроде:

Эх, пошел бы дождь!

В этом случае дождя нет, но мы хотим, чтобы он был, и наше желание в предложении специальным образом выражено. Категорию, которая «помогла» нам это сделать, древние грамматики называли модус, то есть «способ» <думать о ситуации>, «отношение» <говорящего к ситуации>. На русский язык это слово было переведено как наклонение – то, как говорящий склонен (или, как в старину говорили, наклонен) представлять себе ситуацию, что он о ней думает. А что он может думать?

Например, может ничего не думать. Это нейтральное, «никакое» – или, как его называют в грамматиках, изъявительное наклонение. Это самое скромное наклонение просто описывает реальное событие – и больше ничего.

Может оказаться, что событие, о котором идет речь, на самом деле не имеет отношения к реальности; говорящий может только предполагать, что оно когда-нибудь произойдет:

Если бы ночью светило солнце, а зимой распускались цветы…

Это ирреальное наклонение; в нашем русском примере оно выражено частицей бы, которая сочетается с формами прошедшего времени глаголов (в этом случае, конечно, они уже не имеют прямого отношения к идее прошлого).

Предположив существование какого-нибудь нереального события, мы можем рассуждать дальше: что произойдет при таком условии? Во многих языках нам для этого понадобится особое условное наклонение:

 
Если бы Кролик
Был покрупнее,
Если бы Тигра
Был посмирнее,
Глупые игры
Нашего Тигры
Кролика бы
Не смущали нисколько…
 

В русском языке, как легко видеть, способ выражения ирреального и условного наклонений совпадает: это всё та же частица бы. Но, например, во французском языке мы должны будем во втором случае употребить форму особого условного наклонения, которое называется кондиционалис (а по-французски – condi-tionnel).

Но может быть и так, что сейчас события нет, а говорящий хочет, чтобы оно произошло. Что говорящему делать? Вообще-то, у него есть два пути. Он может «просто» хотеть – так сказать, пассивно; в крайнем случае, он может сообщить об этом своем желании вслух:

О, если бы кто-нибудь принес мне аленький цветочек…;

Ах, хорошо бы сейчас искупаться в Черном море!

Это тоже будет (точнее, может быть) особое наклонение – оно называется оптатив. В русском языке, правда, такого особого наклонения нет – русский язык и тут не отказался от своей любимой частицы бы. Зато полноценный оптатив имелся в древнегреческом языке и в санскрите.

Другой вариант – говорящий хочет активно, то есть не только хочет и сообщает об этом, но и пытается одновременно заставить (или уговорить) кого-то исполнить его желание:

О дайте, дайте мне свободу…;

Опустите, пожалуйста, синие шторы!;

Не могли бы вы написать мне на память испанский сонет?;

Стоять смирно!

Как видите, способы, которые есть в этом втором случае в распоряжении говорящего, довольно разнообразны. И всё же обычно в языках мира для этого используется одно главное наклонение – догадались ли вы какое? Конечно, речь идет о повелительном наклонении (оно же называется императив). Императив существует почти во всех языках мира, причем часто для выражения этого значения используется самая простая, исходная форма глагола (безо всяких суффиксов или приставок). Бывают языки, в которых различается сразу несколько императивов: например, вежливый и не очень вежливый, или «мягкий» и «категорический». Представляете, как удобно говорящим на таком языке родителям – вместо того чтобы произносить длинную фразу вроде:

Категорически в последний раз предупреждаю: немедленно безо всяких разговоров иди домой! –

им достаточно только поставить глагол «идти» в форму категорического императива – и эффект будет тот же самый (если будет).

В русском языке (в отличие, например, от японского или монгольского) таких особых наклонений нет, но из наших примеров вы могли заметить, что в русском языке существуют и более сложные формы для выражения просьб и требований. Это могут быть опять-таки формы с частицей бы (в этом случае они выражают особую вежливость: не могли бы вы… не были ли бы вы так любезны…), а могут быть, например, и формы инфинитива (молчать! – чем не категорический императив?)

Далее, говорящий может не знать точно, произошло событие или нет, и выражать сомнение по этому поводу – с помощью специального «сомневательного» наклонения. В русском языке мы и в этих случаях почти всегда используем нашу универсальную частицу бы, например:

Будто бы снег идет?

или

– Вам понятно? – Как будто бы понятно…

Зато во многих языках мира такие случаи не только обозначаются с помощью особого наклонения, но иногда еще и различаются причины, по которым говорящий сомневается. Особенно интересно, что бывают языки, которые обязательно заставляют говорящего сообщать, откуда он знает то, о чем он говорит.

Например, если сам он не видел, как происходило событие, то, может быть, он слышал об этом от других. Говорящие по-русски для того, чтобы выразить этот смысл, используют специальные частицы: мол, дескать, де:

 
…И царицу в тот же час
В бочку с сыном посадили,
Засмолили, покатили
И пустили в Окиян –
Так велел-де царь Салтан.
 

В болгарском же языке в подобных случаях используют особое «пересказывательное» наклонение.

Другая возможная причина неуверенности и сомнений говорящего: он только слышал, но не видел, как нечто произошло. Для выражения этого тоже может иметься особое наклонение глагола; такое «слышательное» наклонение есть, например, в ненецком языке. Ненец сидит внутри своего жилища, и дождь барабанит по крыше. Он говорит своему собеседнику-ненцу:

Дождь, слышь, идет! –

но при этом смысл, который мы по-русски передали отдельным словечком слышь, в ненецком языке «встроен» в форму глагола, потому что он выражается с помощью особого наклонения.

Наконец, в некоторых языках американских индейцев наклонение используется в еще более необычной ситуации: для обозначения события, которое можно «вычислить», логически рассуждая.

Вот идет отряд индейцев, преследуя своих врагов, и вдруг один из индейцев видит в глубине леса, среди деревьев, следы костра. Он обращается к вождю и говорит:

Похоже, они прошли здесь неделю назад.

Впрочем, это мы с вами сказали бы так, а индеец, конечно, скажет это по-другому. Сейчас нам важно, что он сказал бы не только что-нибудь вроде одну луну вспять вместо неделю назад; самое главное, что вместо двух слов – похоже и прошли – он сказал бы одно: похоже-прошли, то есть к глаголу «пройти» он присоединил бы показатель такого необычного для нас «вычислительного» наклонения.

Как видим, языки необыкновенно разнообразны и изобретательны в этой области: если попытаться собрать все возможные значения категории наклонения в языке, их число окажется довольно велико – что-то около десятка. Но в конкретном языке – русском, французском, английском и т. п. – разных наклонений, как правило, не больше трёх-пяти. Дело в том, что многие, вообще говоря, различающиеся в языках значения оказываются «склеены» в одно. Именно так устроено, например, русское «сослагательное» наклонение (то есть наклонение с частицей бы) – оно выражает и условие, и желательность, и нереальность, и многое другое одновременно, то есть формы сослагательного наклонения глагола употребляются во всех этих (как мы убедились, разных) случаях. Следовательно, русский язык как бы «не видит» между ними различий; он выделяет реальное событие (изъявительное наклонение), побуждение к совершению действия (повелительное) и остальное – то есть всё нереальное, сомнительное, условное. Такое противопоставление встречается в языках довольно часто. Правда, наряду с языками типа русского известны и языки, которые организуют систему наклонений очень дробно: к таким языкам относятся многие языки индейцев или многие языки уральских народов, живущих на севере России (о ненецком языке мы уже говорили, близки к нему в этом отношении и такие, например, языки, как нганасанский и селькупский).

Мы рассмотрели далеко не все, а только самые основные и распространенные грамматические категории существительного и глагола. В большинстве языков к этим категориям добавляются еще многие другие, – например, определенность/неопределенность имени (как в английском, французском и других) или категория лица глагола, как в очень многих языках, и, в частности, в русском (я пиш-у – ты пиш-ешь и т. д.). Есть, однако, и такие языки, где даже те немногие категории, которые мы успели обсудить, – число, род, время – отсутствуют. Представляете – в языке нет времени или числа! Конечно, мы готовы пожалеть говорящих на таком языке: ведь они не виноваты, что им достался такой бедный язык. Но если подумать, окажется, что жалеть нужно… скорее нас с вами.

Действительно, ведь если в языке нет грамматической категории времени, это вовсе не значит, что говорящие на нем не могут ответить на вопрос, когда произошло то или иное событие – до того, как о нем заговорили, или после. Это значит всего лишь, что говорящий не обязан каждый раз, употребляя какой-нибудь глагол, сообщать об этом, – он может делать это только тогда, когда это действительно почему-либо нужно самому говорящему. Как видите, в таком языке будет всего лишь больше свободы, чем у нас с вами: не надо – не говори. Язык с грамматикой можно сравнить с игрой, в которой требуется говорить исключительно в рифму. Так говорить можно, но довольно трудно; говорить без рифм или не обязательно в рифму оказывается, конечно, значительно легче.

Вернемся к времени. В русском языке, как мы знаем, время грамматическое. Но – только для глагола. В формах имен существительных время грамматически не выражается. Конечно, многие существительные обозначают вещи и предметы, которые существуют «вне времени»: чашка, ложка или стол не связаны с моментом речи. Но ведь среди существительных есть и такие слова, как приезд, встреча, задержка, раздумье и т. п. Они так же, как и соответствующие глаголы (приехать, встретиться, задержаться, раздумывать) обозначают ситуации, протекающие во времени. Тем не менее грамматических средств, чтобы это время выразить, в русском языке нет. Но значит ли это, что мы не можем определить или указать время встречи, приезда и т. д.? Ведь мы говорим концерт состоится или состоялся, завтрашняя или вчерашняя встреча, прошлые неудачи, ожидаемые победы, старые раны, бывший тренер команды и многое другое – и во всех этих случаях мы указываем не что иное, как время ситуации. Но указание на время будет, во-первых, не обязательно; вместо:

Вчерашняя встреча с Чарлзом Диккенсом произвела на меня большое впечатление –

можно при желании сказать и просто:

Встреча с Чарлзом Диккенсом произвела на меня большое впечатление, –

ничего не говоря о том, когда она случилась. Во-вторых, время здесь выражено отдельным словом, а не особым показателем в составе существительного.

Таким образом, что такое язык без категории времени, можем легко представить себе даже мы, говорящие на русском языке.

Еще легче представить себе язык без рода. Собственно, даже в английском языке грамматического рода почти нет: по-английски говорят одинаково – big («большой/большая/большое») или my («мой/моя/мое») и про лиц мужского, и про лиц женского пола, и про неодушевленные предметы – с любым существительным употребляется одна и та же форма прилагательных или артиклей. «Остатки» рода можно найти в английском языке только у личных местоимений: если пришел мужчина или мальчик, англичане скажут:

He came, –

а если пришла женщина или девочка, то скажут:

She came.

Заметьте, что в отличие от русского языка в глаголе род того, кто пришел, никак не отражается.

Про неодушевленные предметы, с которыми что-то происходит, говорят it: It happens «Это случилось, произошло» (какое-то событие); It is red «Это красное».

По-русски надо уточнить, что именно красное, чтобы правильно перевести: «Он красный» – если это, например, карандаш или дом, «Она красная» – если это стена или роза, или, может быть, «Оно красное» – если это яблоко или перо.

Вы, наверное, знаете, что it положено обычно говорить и про животных, так что, если русское Он проголодался может относиться и к псу, и к его хозяину, английский язык в таких случаях вполне определенно говорит, о ком идет речь: если речь о человеке, тогда –

He is hungry, –

а если о собаке, то только –

It is hungry.

Есть языки, в которых даже личные местоимения не различают рода, – например, армянский язык. И «он», и «она», и «оно» в армянском языке обозначаются одним и тем же словом na. Точно так же устроены персидский, венгерский и тюркские языки – это языки, в которых грамматический род отсутствует полностью. Попробуйте-ка перевести на такой язык, например, заголовок газетной статьи вроде «Он и она» или название французского журнала «Elle» (то есть опять же «Она»)! Впрочем, с точки зрения некоторых языков с пятнадцатью-двадцатью классами и русский язык – очень бедный. Ведь когда сказитель западноафриканского народа фульбе (говорящего на языке фульфульде – помните?) произносит перед своими слушателями такую, например, строчку из баллады о герое прошлых дней:

Он опустил ее на землю, он направил ее к дому, –

никто не задает ему вопросов, всем всё ясно. А мы из буквального русского перевода можем только догадаться, что «он» – это, наверное, и есть герой, о котором идет речь, но кто же «она»? Слушатели-фульбе это прекрасно понимают: в первом случае «она» – это «нога», во втором случае – «дорога»! Эти слова в языке фуль-фульде принадлежат к разным классам, и местоимения, соотносящиеся с ними, тоже будут иметь разную форму (первое будет звучать как ngal, а второе – как ngol, и, уверяю вас, фульбе ни за что их не перепутают). Если у вас в языке более двадцати классов, то очень легко бывает обходиться одними местоимениями (ведь сказать «он» тогда можно более чем двадцатью способами!). Русскому языку до такого богатства, понятное дело, далеко.

Язык без падежей, в общем, тоже легко представить: ведь в английском или французском нет падежей, если, конечно, не считать падежей у личных местоимений. Когда по-английски говорят:

Peter gave John a book, –

мы понимаем и переводим это единственным образом: «Питер дал Джону книгу». Значит, мы понимаем, что Питер и Джон – разные действующие лица в этой истории и роли у них разные. Именно это мы и обозначаем в русском языке, когда употребляем имя Питер в именительном падеже, а Джон – в дательном. Англичане эту разницу, конечно, тоже понимают. Ведь если они говорят то же самое, не называя имен, «Он дал ему книгу», то они, как и русские, выбирают разные падежные формы местоимений: He gave him a book.

Но как же они обходятся без падежей существительных, распределяя роли в предложении? Во-первых, просто догадываются. Ведь в действительности не так уж часто встречаются ситуации, в которых роли можно перепутать. Если у нас предложение с глаголом читать и двумя существительными – девочка и книга, то довольно легко догадаться, кто что читает. Да и кто кого ловит, тоже легко догадаться – помните наше предложение с глаголом ловить и существительными старик, невод, рыба? Не может же, в самом деле, оказаться, что невод ловит рыбу стариком! Так что, если говорить честно, падежи нам не так уж и нужны. Хотя, конечно, бывают трудные случаи, и нам с вами они тоже известны, хотя и говорим мы на языке с падежами. Например, знаменитое предложение (его очень любят лингвисты):

Мать любит дочь.

Здесь два разных падежа, именительный и винительный, но формы их у данных слов совпадают, так что мы оказываемся в точности в положении англичан или французов с их «беспадежными» языками, и причем в абсолютно безнадежной ситуации, когда угадать, кто кого любит, вообще говоря, никак нельзя. «И всё-таки скорее мать, – подумаем мы, – иначе бы, наверное, было сказано:

Дочь любит мать, –

то есть слова в этом предложении были бы расставлены по-другому». И такое рассуждение в большой степени верно. Оно не совсем верно для русского языка только потому, что, если бы это предложение было произнесено не обычным способом, а со специальным ударением на первом слове, это значило бы, что понимать его надо наоборот:

Мать любит дочь (то есть «именно мать любима дочерью»).

Но верно, что порядок слов действительно является одной из основных «замен» грамматических падежей. И там, где падежей нет, порядок слов помогает понять соотношение ролей в предложении: сначала главное действующее лицо, потом объект, на который воздействуют, потом инструмент и так далее. В таких языках изменение порядка слов будет означать, что изменились роли у соответствующих «актеров».

Еще одна область, где падежи «помогают» понимать ситуацию, о которой идет речь, и где без них действительно приходится трудно, это, как мы уже не раз говорили, обозначение пространственных ориентиров. Например, возьмем предложение из двух слов: идти и дом. Что может иметься в виду? «Идти от дома» или «идти домой», «идти вдоль дома» или «идти мимо дома» и т. д. и т. п.? Здесь, как мы знаем, многие языки используют сложные падежные системы, но большинство – вместо падежей (как английский, французский и другие) или наряду с падежами (как русский) используют специальные слова – предлоги (они предшествуют существительным) или послелоги (они следуют за существительными). Предлоги уточняют не только положение в пространстве: мы говорим с Петей; для мамы; из-за плохой погоды и мн. др. С другой стороны, именно предлог – прежде всего предлог with – позволяет отличить в английском предложении инструмент от объекта:

John is drawing a pencil («Джон рисует карандаш»; карандаш – объект рисования),

но:

John is drawing with a pencil («Джон рисует карандашом»; карандаш – инструмент рисования).

Что касается языков без грамматического числа, то они действительно встречаются реже. Искать такие языки нужно прежде всего в Юго-Восточной Азии – в Китае, Бирме, Таиланде, Лаосе, Вьетнаме; есть они и среди индейских языков Северной Америки. Как же обходится язык без грамматического числа, то есть, например, без того, чтобы, говоря:

В комнате поставили стол(ы), –

не уточнить, один был стол или много? А очень просто – совершенно так же, как мы с вами обходимся, употребляя, например, слово лук. Говорящий по-русски скажет:

Я вижу лук, –

совершенно не заботясь о том, была ли это одна маленькая луковица, корзина лука или целая грядка. Если же ему зачем-либо понадобится уточнить количество лука – ну, например, в кулинарном рецепте, это легко сделать другими средствами, например, так:

«Для приготовления этого восхитительного блюда вам понадобится: моркови – 2 унции, черепахового бульона – 4 пинты, лука – три штуки [или: три небольшие луковицы]…»

Очень похожим образом (добавляя, например, специальные слова при счете того, что нужно считать) и поступают китайцы, вьетнамцы или индейцы, говорящие на языках без числа. И кажется, ничуть от этого не страдают – скорее наоборот.

Выходит, что без любой грамматической категории язык вполне может обойтись. Пожалуй, исключением из этого правила будет вид. От вида язык никак избавиться не может. Вид есть даже в таких языках, где нет окончаний, приставок и суффиксов, как, например, во вьетнамском. Тогда значение вида выражают специальные слова. В таком языке, например, вместо

Поезд остановился –

скажут что-нибудь вроде

«Железный-конь останавливаться-кончиться»,

вместо

Поезд останавливался –

«Железный-конь останавливаться-длиться»,

а вместо

Поезд останавливался много раз –

«Железный-конь останавливаться-возвращаться».

Специальные глаголы (кончиться, длиться, возвращаться), которые будут использованы вместо показателей вида, – не что иное, как вспомогательные глаголы этих языков. Собственно, английское предложение:

He used to sing at night,

которое лучше всего перевести на русский как «Он обычно пел по ночам» (а буквально оно значит «Он использовал петь на ночь»), содержит как раз такой вспомогательный «видообразующий» глагол. Между прочим, современный английский язык по своей грамматике вообще довольно сильно похож на китайский (только китайский проще) – лингвисты давно это заметили.

Отличие английского от китайского состоит в том, что в английском есть и другие средства для образования форм вида глагола, а в языках, где таких возможностей нет (они называются изолирующими, в следующей главе мы поговорим о них подробнее), вспомогательные глаголы – это единственный способ обозначить вид (совсем не обозначать его, как вы знаете, языки не могут). Кроме китайского и других языков этого региона так устроены, например, и многие западноафриканские языки, говорящие на которых живут на побережье Гвинейского залива, – из них самый известный, пожалуй, язык йоруба в Нигерии. Это и есть самые «бедные» с точки зрения грамматики языки. И, следовательно, как мы выяснили, самые, если так можно сказать, «демократичные» языки – по своему отношению к говорящим на них людям.