Текст книги "Почему языки такие разные"

Глава шестая. Сравниваем слова

Итак, мы узнали, для чего служат в языках грамматические формы слов (они же словоформы). В этой главе мы поговорим о том, как устроены слова и как они образуются в разных языках.

Возьмем такое предложение:

Ошибка на ошибке сидит и ошибкой погоняет.

Сколько в нем слов? Можно сказать, что семь, – между ними шесть пробелов и в конце стоит точка. А можно сказать, что пять, потому что ошибка, ошибке и ошибкой – это формы одного и того же слова. Такой ответ тоже будет правильным – всё зависит от того, что именно называть словом. Во втором случае нашими пятью словами будут такие: ошибка, сидеть, погонять, на, и.

Мы имеем право сказать, что в нашем предложении есть слово погонять, хотя в точности такого слова мы там не найдем. Мы найдем там только слово погоняет. Но так же точно мы не найдем слова погоняет и в словаре: вместо него надо искать слово погонять.

В чем здесь дело? А дело в том, что само слово «слово» мы понимаем двумя способами. Во-первых, слово – это та цепочка звуков (или букв), которая встречается нам непосредственно в тексте. Слово в тексте называется, как вы помните из начала предыдущей главы, словоформой (а иногда и просто формой); мы называем его так, потому что обычно это лишь одна из многих возможных форм – форм… чего? Тоже слова – но «слова» в другом своем значении. Для этого второго значения лингвисты придумали особый термин – лексема (от греческого léxis – «слово, речь»). Лексема состоит из нескольких (а иногда даже из многих) словоформ. Обычно лексему называют, используя какую-то одну из ее словоформ, например, говорят: лексема «ошибка». Эта словоформа называется главной, или основной, или еще исходной; именно она-то и помещается в словаре на первом месте.

Теперь мы можем совершенно точно сказать, что в нашем предложении – я приведу его еще раз:

Ошибка на ошибке сидит и ошибкой погоняет –

содержится семь разных словоформ и пять разных лексем. А вот в строчках Лермонтова:

 
Волна на волну набегала,
Волна погоняла волну –
 

содержится тоже семь словоформ, но разных словоформ при этом – всего пять, ведь, например, волна в первой и во второй строчке – это одна и та же словоформа (именительного падежа единственного числа). А разных лексем в этих строчках – всего четыре: (волна, набегать, погонять, на).

У каждой лексемы тем больше словоформ (или просто форм), чем больше в этом языке грамматических категорий. Сколько, например, словоформ у русской лексемы ошибка? Их столько, сколько в русском языке разных падежей, да еще умножить на два числа – единственное и множественное.

Словарь всякого языка состоит из его лексем (или «лексики», как еще говорят лингвисты). А много ли бывает слов-лексем в языке? Иными словами, насколько большим должен (или может) быть словарь языка? Чтобы прочесть достаточно простую книгу на иностранном языке и понять в ней каждое слово, нам нужен словарь, в который входит не меньше тридцати тысяч слов – при этом, конечно, самые редкие слова в такой словарь не попадут. Но, может быть, это и не нужно?

Все зависит от того, как, с кем, о чем вы хотите говорить, какие книги читать.

Во всяком языке есть слова более употребительные и менее употребительные; есть такие, которые можно найти почти в каждом предложении (местоимения, предлоги, союзы, глагол быть), а есть такие, которые могут ни разу не встретиться даже в большой книге. Мы с вами, говоря по-русски, то и дело употребляем такие слова, как он, такой, в, на, не, и, очень, и гораздо реже (а может быть, и никогда?) – такое слово, как Минцветметпромстройбанк, хотя и те, и другие, безусловно, – слова русского языка.

Самых, как говорят лингвисты, частотных слов в языке не так много – около тысячи; для повседневного общения человеку нужно побольше – приблизительно восемь-двенадцать тысяч слов, но, конечно, чем больше слов человек употребляет в своей речи (иначе говоря: чем больше его словарный запас), тем интереснее его слушать, потому что говорит он тогда разнообразнее, необычнее и выразительнее. А еще есть писатели, которые, как говорят, обладают «даром слова», и их речь, конечно, много богаче обыденного языка. Полный словарь развитого современного языка (английского, французского, русского и под.) обязательно должен включать еще специальную, профессиональную лексику, то есть по крайней мере самые важные из тех слов, которыми пользуются математики, химики, лингвисты, медики, инженеры, охотники и т. д. А жаргоны, а разговорные словечки, принятые среди студентов, школьников, военных, музыкантов, хиппи? Ведь это тоже русский язык, пусть и в несколько непривычном для нас облике.

В одну книжку словаря вся эта лексика не поместится (хотя, как вы, наверное, знаете, многие словари – это, пожалуй, самые толстые книги, если, конечно, не считать энциклопедий; впрочем, энциклопедии – тоже в каком-то смысле словари. Только в словарях приводят те свойства слов, которые дают возможность понимать обычные тексты на этом языке, а в энциклопедиях объясняют, что значит это слово в языке науки. Именно поэтому наряду с обычными словарями существуют словари специальные, словари терминов в разных областях знаний, словари жаргонов и т. д. В самых полных словарях самых богатых современных языков число лексем заведомо превышает сто тысяч. Но язык, как вы уже хорошо знаете, продолжает развиваться и изменяться, ему по-прежнему нужно много слов – и тех, что есть, часто не хватает, поэтому требуются новые.

Итак: откуда берутся новые слова? Иногда, как мы знаем из третьей главы, они заимствуются из других языков, но это происходит далеко не всегда. Чаще всего язык строит новые слова из своих же старых. А как?

Самый простой способ: ничего со словом не делать, а просто использовать его как новое, другое слово. Такой способ нам часто бывает полезен и в жизни. Например, мальчик играет с приятелем в машины. И им не хватает грузовика. Они берут самый обыкновенный кубик и договариваются: пусть это и будет недостающий грузовик. У кубика, конечно, нет колес или кузова, но в игре это не так важно, ведь его используют, как если бы это был настоящий грузовик; например, кубик движется по полу – значит, он «едет», на него посадили мишку – значит, он его «везет», и т. д. Так что кубик как бы теряет свои «настоящие» свойства: его больше не используют по назначению (ничего из него не строят, никуда не кладут), – зато приобретает новые.

Этот способ хорош тем, что он – самый экономный; и интересно, что многие языки при изобретении новых слов действуют так же, как мы с грузовиком и кубиком. Есть особенно «экономные» языки, которые этот способ даже предпочитают всем остальным. Например, английский. Скажем, в английском языке есть всем известное слово water «вода». Это неодушевленное существительное, оно может, как всякое существительное английского языка, быть, например, определенным и иметь при себе артикль the:

the water in the bottle «вода в бутылке».

Оно может употребляться с предлогами: in the water «в воде»; out of the water «из воды» и т. д. Но английский язык может взять и объявить это слово… глаголом. Получится такой новый глагол английского языка – to water. Это новое слово уже не может быть неодушевленным и не может становиться определенным или неопределенным, оно не употребляется с предлогами или прилагательными. Зато – его можно употребить, как и положено глаголу, в прошедшем или будущем времени:

I watered –

или

I shall water;

его можно спрягать (то есть изменять по лицам):

I water, he waters, we water… –

или, например, поставить в повелительное наклонение, да еще в отрицательной форме:

Please, do not water!

При этом с самим словом water ровным счетом ничего не происходит. В точности: взяли кубик, а получился… грузовик. И таким же образом в английском языке можно поступить с очень многими существительными, – например, со словом a hammer «молоток», «молот» или a nail «гвоздь»: получатся глаголы to hammer и to nail. Это будут уже другие слова английского языка, которые и значить будут другое, и, конечно, иначе переводиться на русский язык. И если даже вы не знаете этих слов, вы, наверное, можете догадаться как. Понятно, что to water – это что-то делать с водой, to hammer – что-то делать с молотком, а to nail – с гвоздями. Проще всего догадаться, что значат последние два слова, потому что с молотком и гвоздями делают обычно одну вещь: молотком бьют, поэтому to hammer и значит «стучать, забивать», а гвоздями прикрепляют (втыкая их во что-либо). Значит, to nail a picture на русский язык следовало бы перевести как «прибить картину (гвоздями)»; вообще-то, в русском языке есть даже специальный глагол пригвоздить, но почему-то он по-русски не значит «прибить гвоздями» – он значит, например, «остановить на месте – как бы крепко прибив гвоздями» (мы можем сказать Он пригвоздил меня взглядом, но не говорим Пригвозди-ка эту доску молотком, а то она плохо держится).

Чуть труднее с переводом слова to water, ведь воду мы используем самыми разными способами: пьем ее, купаемся и плаваем в ней, моем и стираем ею – и всё это, вообще говоря, могло бы значить to water. Могло бы значить – но, оказывается, не значит: для глагола to water английский язык выбрал другое употребление – «смачивать; поливать» (тоже, конечно, возможное). Так что предложение:

Please, do not water our garden –

значит «Пожалуйста, не поливай наш огород».

Понятно, что не каждое слово в языке можно просто так взять и превратить в другое слово и не про каждое превращенное слово сразу ясно, что оно будет означать. Это и есть главная проблема для тех, кто изучает такой «экономный» язык, как английский. А лингвисты для такого способа получения новых слов придумали особое название: конверсия (это слово в переводе с латинского и означает «превращение»).

Если в английском конверсия для образования новых слов применяется, можно сказать, почти на каждом шагу, то в других языках дело может обстоять совсем иначе. В русском, например, конверсия – не такой уж частый прием. Правда, в одном случае русский язык использует ее очень охотно – когда ему нужно прилагательное превратить в существительное. Ведь если в русском языке, например, существительное становится глаголом, то с ним обязательно что-нибудь происходит, или спереди, или сзади к нему что-нибудь присоединяется (как в парах чай – чаевничать или дракон – раздраконить). А вот с прилагательными не происходит ничего. Посмотрите сами:

Золотой купол дворца Рейнфилла Первого был издалека виден каждому, кто вступал во владения короля Эндоры. – Буратино зарыл под деревом один золотой.

В первом случае слово золотой – прилагательное, во втором случае то же слово – существительное, которое обозначает золотую монету. Мы понимаем это только потому, что у этого слова другие соседи и ведет оно себя так, как положено в русском языке существительному, а не прилагательному, вот и всё.

В русском языке есть много других способов образовывать новые слова, но они по сути своей очень отличаются от английской конверсии.

Дело в том, что в русском, как и во многих других языках мира, слова делятся на части, которые тоже что-то значат сами по себе, и такие значимые части слов лингвисты обычно называют морфемами. Слов (лексем) в языке, как вы помните, много (их число измеряется десятками тысяч), а морфем – немного (их число измеряется всего лишь сотнями или тысячами). Язык устроен экономно: из одних и тех же морфем он строит разные слова. Слова, таким образом, можно представлять себе как поезда с вагончиками – комбинируя разные вагончики, можно составлять разные поезда (недаром ведь железнодорожники называют поезда составами!). Главная часть поезда, конечно, паровоз: он везет всё остальное, то есть вагоны, и без него поезд – не поезд, потому что ехать он никуда не может; паровоз же может ехать в любую сторону, прекрасно обходясь и без вагонов. И в слове тоже есть главная часть: это корень. Корень может составлять слово и один, сам по себе, а может – в сочетании с другими морфемами (их принято называть аффиксами); зато слов без корня, из одних только аффиксов, вообще говоря, не бывает. Это общее свойство разных языков мира. А вот присоединяются аффиксальные морфемы к корню в разных языках по-разному: здесь языки довольно сильно различаются, и их можно сравнивать, причем сравнивать их интересно сразу в двух отношениях:

– как ведут себя морфемы по отношению к корню и

– как ведут себя морфемы по отношению друг к другу.

Начнем с первой проблемы: как ведут себя морфемы по отношению к корню. Есть корень и другие морфемы – или, пользуясь нашим с вами сравнением, – паровоз и его вагончики. Как они могут располагаться друг относительно друга? Самый простой способ: паровоз, а за ним вагончики, но можно и наоборот: сначала вагончики, а потом паровоз, который их как бы толкает сзади. При образовании слов в языках мира используются оба способа, так что слова могут быть похожи и на паровоз с прицепленными к нему сзади вагонами, и на паровоз, толкающий их впереди себя. Правда, если один и тот же вагон поезда можно при необходимости в одних случаях везти, а в других – толкать, то морфемы в языке распределены очень строго: есть такие, которые могут стоять только перед корнем, и есть, наоборот, следующие за корнем. Морфемы этих двух групп никогда ни в одном языке не совпадают, как если бы у нас были, скажем, как в старину, вагоны первого и второго класса – желтые и синие, причем желтые присоединялись бы к паровозу только спереди, а синие – исключительно сзади. И раз уж эти морфемы различаются по своему положению относительно корня, лингвистам удобно и называть их по-разному, так что первый тип морфем, как вы, наверное, знаете из школьных учебников, называют приставками, или префиксами, а второй – суффиксами.

В русском языке довольно много и префиксов, и суффиксов: вы-, на-, под-, при-, из-, пере-, за-, по– и, с другой стороны, -ник, -чик, -тель, -оват, -ист, -енн – их настолько много, что даже просто все их перечислить у нас здесь не хватило бы места. Следовательно, русское слово может «расти», так сказать, и вперед, и назад. Например:

На русский язык в этом отношении похож, например, венгерский и многие индоевропейские языки, такие, как немецкий, латынь, армянский. Но есть языки, где слова стремятся «расти» только в одну сторону – например, вправо, как это происходит со словами в тюркских языках, или влево, как в языках банту. В тюркских и дравидийских языках вообще нет префиксов, зато суффиксов много и они с легкостью образуют длиннейшие «поезда» (причем привычные настоящим железнодорожникам – с паровозом-корнем впереди), а в банту суффиксы есть, но они, в отличие от префиксов, используются не так уж часто. Зато префиксы языкам банту настолько нравятся, что те часто употребляют их вместо окончаний: достаточно сказать, что даже множественное число у существительных в банту выражается специальным префиксом (а не особым окончанием, как мы привыкли и как действительно это будет почти во всех языках мира). Посмотрите еще раз на пример из языка суахили (это, как вы помните, самый знаменитый язык банту), который мы приводили в разделе 6 предыдущей главы, и вы убедитесь в этом сами. Есть, конечно, языки, в которых мало (или вовсе нет) и суффиксов, и префиксов, но речь сейчас не о них.

Итак, мы обсудили две возможности поведения морфем по отношению к корню и, соответственно, два типа таких морфем – префиксы и суффиксы. Эти два способа настолько хорошо известны, привычны и естественны (вспомним паровоз!), что кажется, других возможностей просто быть не может. Однако человеческий язык гораздо разнообразнее и изобретательнее: в языках мира (и в том числе, как мы увидим, в русском языке) встречаются и другие способы взаимного расположения корней и прочих морфем. Например, следующие четыре.

СПОСОБ ПЕРВЫЙ. Морфема оказывается одновременно и спереди, и сзади корня, то есть она разрывается и как бы окружает корень, образует вокруг него кольцо. От латинского корня со значением «круг, кольцо» circ– (от него же образованы и циркуль, и циркулярная пила, и просто цирк – ведь арена в цирке круглая!) происходит лингвистическое название таких морфем: циркум-фикс. В русском языке по крайней мере две такие морфемы: раз-…-ся и до-…-ся. Действительно, как, например, по-вашему, образовано слово разбежаться? Кто-то скажет: с помощью приставки раз-. Но ведь тогда в русском языке должно быть слово бежаться, а его нет. Другой кто-нибудь скажет: с помощью суффикса – ся. Но в русском языке нет и слова разбежать. Какой же выход? Считать, что раз– и -ся одновременно присоединяются к исходному бежать, другими словами, что разбежаться образовано от бежать с помощью циркумфикса ра-…-ся.

Всякая образующая слова морфема имеет какое-то свое значение: преобразуя исходное слово, она добавляет это новое значение, и слово меняется не только внешне, удлиняясь, но и, так сказать, внутренне, потому что значит уже другое. Разных значений у таких образующих новые слова морфем очень много. Есть, например, уменьшительные и увеличительные суффиксы, как в словах рука, ручонка и ручища или гора, горка и горища (правда, горка – это не всегда просто маленькая гора, но ведь и ручка – это не всегда просто маленькая рука). Часто уменьшительный суффикс значит не только (и не столько) то, что предмет очень маленький, а то, что мы к нему хорошо относимся, считаем привычным и милым: например, чаёк гораздо приятнее пить, чем просто чай, а Надя превращается в Наденьку не тогда, когда на нее смотрят сверху вниз, а когда, например, преподаватель Татьяна Михайловна ставит ей пятерку по математике. А помните, как в рассказе Зощенко одну и ту же девочку называли и Леля, и Лелечка, и Лелище?

В русском языке есть, как вы знаете, и особые «направительные» приставки; от одного глагола бросить (а это еще далеко не самый плодовитый глагол) можно образовать целый длинный список новых глаголов с разным «направлением» или «способом» бросания, например:

и т. д. и т. п.

Можно было бы, наверное, устраивать олимпийские игры по придумыванию слов с разными приставками. Следовательно, наша новая морфема – циркумфикс раз-…-ся, если она действительно настоящая словообразовательная морфема, должна обязательно иметь какое-то свое значение. А для того, чтобы понять, есть такое значение или его нет, нужно сравнить между собой бежать и разбежаться, шалить и расшалиться, играть и разыграться, плясать и расплясаться, гореть и разгореться и другие подобные пары, а их в русском языке не так уж мало. И оказывается, что раз-…-ся имеет довольно сложное значение, которое можно попытаться описать, например, так:

«Начав делать А[1]1
  А – это действие, которое обозначает глагол, к которому наш циркумфикс присоединяется.


[Закрыть], делать А всё более интенсивно и наконец довести А до очень высокой степени».

Следовательно, во-первых, если соседка звонит к вам в дверь и спрашивает:

Что это вы тут расшумелись? –

она имеет в виду, что вы начали шуметь, стали шуметь всё громче и громче и, наконец, довели шум до такой высокой степени, что у нее уже нет никаких сил это выносить.

Во-вторых, можно придумывать новые слова, – например, расшутился, разрисовался или какое-нибудь распрограммировался – и все догадаются, что это значит (а вы догадались?).

Наконец, в-третьих, в некоторых словах, – например, в слове разгримироваться в таком, скажем, употреблении:

«Всякий актер обязан разгримироваться, и только после этого может появляться на улице и в присутственных местах» [из «Правил поведения актера»] –

используется не циркумфикс раз-…-ся, а приставка раз-, которая прибавляется к глаголу гримироваться (образованному, в свою очередь, с помощью суффикса -ся от глагола гримировать), ср.: Он сначала загримировался, а потом разгримировался. Именно поэтому разгримироваться значит тут совершенно иное – «ликвидировать результат А». С другой стороны, представим себе главного режиссера, который вбегает в актерскую уборную и с порога кричит: «Сколько ждать можно! Третий звонок! Публика свистит и ногами топает, а вы тут – разгримировались, понимаешь!» Это гневное разгримировались будет значить уже не «сняли грим», как в предыдущем примере, а «до такой степени увлеклись гримированием, что…» – то есть как раз то, что и должен выражать наш с вами циркумфикс! Значит, разгримироваться (так же как, например, расписаться и многие другие) – слово двусмысленное, или, вернее сказать, два разных слова, причем одно из них образовано просто приставкой раз-, а другое – циркумфиксом раз-…-ся.

Конечно, циркумфиксы встречаются довольно редко. В русском языке можно вспомнить, пожалуй, еще до-…-ся (добегался, доигрался, досписывался…) со значением «делал А до тех пор, пока не достиг какого-то отрицательного результата В». И в других языках циркумфиксы не часто, но используются. В немецком языке с помощью циркумфикса (ge-…-t) даже образуется форма причастия: например, machen по-немецки значит «делать», а причастие «сделанный» будет выглядеть так: ge-mach-t.

СПОСОБ ВТОРОЙ. Морфема может соединять два корня в единое слово, находясь при этом между ними (именно от латинского inter «между» образовано лингвистическое название таких соединительных морфем – интерфикс). Этот тип морфем вам, должно быть, лучше знаком, чем циркумфиксы, – вы, наверное, сразу вспомнили и водОлаза, и ледОход, и пылЕсос, и камнЕтеса, и многие другие слова. Действительно, в русском языке два интерфикса – о и е, а способ образования новых слов с помощью соединения корней довольно распространен. Этот способ образования слов широко использовался древними индоевропейскими языками – особенно много таких слов в древнегреческом и санскрите (об этом свойстве санскрита мы еще поговорим позднее). Если вы читали русский перевод знаменитых поэм Гомера «Илиада» и «Одиссея», то, должно быть, заметили, что русские переводчики постарались передать эту особенность древнегреческого языка, эту его тягу к сложным словам – благо русский язык вполне позволяет это делать, хотя сам пользуется таким приемом гораздо реже. Вот как это получается у В. А. Жуковского, переводившего «Одиссею»:

 
Так, постоянный в бедах, Одиссей отдыхал, погруженный
В сон и усталость. Афина же тою порой низлетела
В пышноустроенный город любезных богам феакиян,
Живших издавна в широкополянной земле Гиперейской…
 

Там –

 
Властвовал царь Алкиной, многоумием богу подобный.
 

(начало Песни шестой: Одиссей у феаков)

Многие «гомеровские» слова прижились и в русском языке. Так, мы, вслед за Гомером (и Жуковским), привычно называем Одиссея хитроумным, а олимпийских богов – небожителями.

Если говорить о современных языках, то одно из первых мест по количеству сложных слов занимает немецкий язык, причем в нем тоже есть несколько разных интерфиксов: -n-, -s– и др. Надо, однако, заметить, что интерфиксы в языке вовсе не обязательны, но, если их нет, это совсем не значит, что в языке нет сложных слов. Вот, например, венгерский язык ненамного отстает от немецкого по увлечению сложными словами, однако интерфиксами этот язык не пользуется. Да и в немецком языке есть немало сложных слов, образованных без интерфикса. Есть они и в русском, хотя русский язык старается такого избегать; но такие образования, как иван-чай или диван-кровать, являются именно сложными словами, хоть и маскируются русской орфографией подо что-то промежуточное. Тем не менее мы говорим: любуюсь иван-чаем, а не любуюсь иваном-чаем, так что это – самые настоящие сложные слова. Венгерские сложные слова все как раз такие, в них, если следовать нашему сравнению, один паровоз сразу цепляется за другой.

Только вот можно ли считать интерфикс настоящим вагоном между паровозами? Ведь он ничего не «везет», потому что интерфиксы, в общем-то, ничего не значат. В русском языке, например, о или е не добавляют ничего нового к значению слова и «по смыслу» ничем друг от друга не отличаются (ведь ни у того, ни у другого собственного смысла нет). Нет, не похож интерфикс на вагон – скорее уж какой-нибудь буфер.

СПОСОБ ТРЕТИЙ. Морфема может вклиниваться внутрь корня, как бы разрывая его, – тогда она называется инфикс. Инфиксы используются в языках редко. Они были в латинском языке, где, правда, не передавали никакого самостоятельного значения, а только помогали образовывать настоящее время некоторых глаголов. Например, латинская глагольная форма fid-it означала «он расколол» (корень – fid-), а форма того же глагола find-it означала «он раскалывает»: внутрь корня вставляется носовой инфикс – n-. Это – остатки древнего индоевропейского спряжения; интересно, что похожие инфиксы сохранились и в литовском языке, где, например, глагол lipti «прилипать» образует такую форму настоящего времени: limpu (-u – как и в русском, окончание первого лица единственного числа, а инфикс в этом слове – т-).

Похожим образом используются инфиксы и в других языках, где они есть, – например, в языках, на которых говорят очень далеко от нас, на Филиппинских островах в Тихом океане. Один из главных филиппинских языков – тагальский – как раз и знаменит (в числе прочего) своим пристрастием к разного рода инфиксам. Без инфиксов в тагальском языке не бывает ни прошедшего времени, ни настоящего. Вот, например, от глагола с корнем hanap (это значит «находить») форма прошедшего времени выглядит так: humanap. Сможете ли вы обнаружить в ней инфикс? А как будет выглядеть форма прошедшего времени от тагальского глагола sulat «писать»?

СПОСОБ ЧЕТВЕРТЫЙ. Морфема не только разрывает корень – она и сама разрывается. Таким экзотическим способом (для нас, конечно, а не для тех, кто говорит на этих языках) ведут себя трансфиксы. Корень и трансфикс представляют собой как бы две гребенки, вставленные друг в друга зубцами (какие уж тут вагоны!). Чрезвычайно широко используют трансфиксы все семитские языки – арабский, древнееврейский и современный иврит, амхарский и др. В семитских языках корень может состоять только из согласных, а трансфиксы обычно (хотя и не всегда) содержат только гласные; получается, что слово может существовать, только если одно накладывается на другое по определенной схеме (семитологи так часто и говорят: схема образования множественного числа, настоящего времени и т. п.). Знаете ли вы, кто такой факир? Может быть, вы думаете, что это просто фокусник? Нет, по-арабски это слово означает прежде всего «бедняк», «(странствующий) нищий»; оно образовано от глагола со значением «быть бедным». Глагольный корень здесь состоит из трех согласных: F-Q-R (q – особый гортанный согласный арабского языка, произносящийся глубже, чем русское «к»), а трансфикс, образующий существительные со значением «тот, кто…», – это -a-ii-. Если наложить корень и трансфикс друг на друга по определенной схеме, как раз и получится слово faqiir. Вот еще некоторые слова с тем же корнем и другими трансфиксами:

faqura «он был бедным; он нуждался»;

afqara «он стал бедным, впал в нищету»;

ufqira «его довели до нищеты»;

fuqr «бедность, нужда»;

fuqaraa «бедняки, беднота».

Конечно, в арабском (и в других семитских языках) есть не только трансфиксы, но и префиксы с суффиксами, однако, даже присоединяя к корню, например, префикс, говорящие всё равно должны позаботиться о том, чтобы вставить в него и трансфикс – ведь иначе корень нельзя будет даже произнести! Возьмем другой арабский корень: S-R-F, со значением «возвышаться; быть знатным, благородным» (именно с ним связано слово «шериф» – арабское sariif «знатный, благородный, честный»). Вот какие могут быть слова с этим корнем:

yašrufu «он благороден»;

istašrafa «он поднялся, взошел»;

tašriif «почет, почести»;

mustašraf «терраса, балкон».

Как видите, арабское слово может иметь префиксы (ya-, ta-, ista-, musta-), но каждый префикс требует своего набора гласных, вставляемых между согласными корня (арабисты называют это «огласовкой»). Например, глагол «быть высоким» с помощью префикса ista– превращается в глагол «подниматься» (так сказать, «делать себя высоким» с точки зрения арабского языка), а этот глагол – с помощью другого префикса – в существительное «терраса» (так сказать, «место, куда поднимаются» – это ведь имеется в виду терраса в южных домах под жарким солнцем), но при этом огласовка корня тоже меняется. Арабские слова устроены чрезвычайно логично, просто эта логика использует несколько странные для нас средства. Но если привыкнуть, окажется, что трансфиксы – очень продуманная и красивая система.