Текст книги "Любимцы Богини"

– Не останавливаться! Гальюн там! – догнавший их конвоир, придерживая автомат, свободной рукой показал на выбеленный известкой неровный забор входа в туалет. Закончив свои дела, Василий собрался идти обратно, но был остановлен товарищем по несчастью:

– Ты что, соскучился по камере? Куришь? Тогда перекур! Он порылся в своем пиджаке и с видом фокусника извлек из него сильно измятую пачку «ТУ-134» и расплющенный коробок с несколькими спичками.

– Угощайся, – Слава протянул ему раздавленную, но целую сигарету.

– А этот? – спросил Василий, кивнув головой в сторону забора.

– Не бойся. Разберемся!

Василий с жадностью затянулся.

– Курение запрещено. Время закончилось. Шагом марш в камеру! – почувствовав сигаретный дым, разнервничался через забор конвоир.

– Ты откуда, брат? – опять же через забор туалета, спросил Слава.

– Какое тебе дело! Я сейчас вызову подсменных и обоих положу в дерьмо!

В подтверждение намерений караульного они услышали звук передергиваемого затвора автомата.

– Ну, это ты зря, брат. Хочешь, я скажу, откуда караул. С Разбойника! – ничуть не струсив, ответил Слава.

– И что!

– Седого знаешь? Кирюху-москвича? «Годков» ваших!

– Есть такие. А ты откуда их знаешь?

– Когда я в «годах» ходил, они только «черпаками» были. Уважать нужно старших, а то смотри, когда придет твое время, кто тебя будет уважать!

За стеной наступила тишина.

– Ладно! Курите только недолго!

Они успели накуриться вдоволь, когда услышали голос начкара:

– Караульный!

Слава и Василий, не ожидая команды, двинулись в камеру.

В камере Василий спросил:

– Ты что, действительно знаешь этих Седого и Кирюху?

– Конечно! Я ведь в дивизионе тральщиков после учебки от звонка до звонка отслужил. Я родом с Красноярского края. Там недалеко от Тайшета небольшая деревушка есть. Поехал домой, но уже не то после службы. Деревня она и есть деревня. Ровесники все, кто после армии – уехали, а те, которые остались– спились. Когда увольнялся, бывший флагманский штурман предложил место в гидрографии, его туда перевели. Я сначала отказался, а потом пожалел. Вернулся. Работаю уже год. Живу в общежитии в Крыму. Если женюсь, обещали дать квартиру в Техасе. Девчонка есть. В общем, все нормально, если не считать загубленные субботу и воскресенье.

Лицо его помрачнело:

– Да, еще хотел тебе сказать! Я гражданский, и меня не имеют право держать здесь. Отпустят часа через два, когда Фугель приедет!

– А кто этот Фугель?

– Прапорщик, комендант гауптвахты. А тебе я не завидую. Придется сидеть до понедельника, пока твои начальники не узнают, что ты здесь. Вечером, может быть, покормят, а так и не надейся. Я это знаю, потому что за службу раз десять здесь в карауле стоял.

Все получилось, как говорил Слава.

– Алтухов! На выход! – услышали они через некоторое время. Слава простился:

– Сигареты и спички оставляю тебе. Держись!

Звякнули вытаскиваемые из замка ключи. Василий остался один. Силы оставили его, и он успев прижаться спиной к холодной шершавой стене, стал медленно сползать на пол. Через некоторое время стало легче. Василий попытался занять себя, пытаясь мысленно представить, где и что сейчас делают его бывшие сокурсники, но ничего не получалось. В голове почему-то не переставая, повторялось одно и тоже слово: «Филат, Филат!». Появилось какое-то чувство тревоги. Где он его слышал?

«Филат, заканчивай!» – вспомнил Василий. Он слышал эту фразу, когда его избивали в кафе. А может быть, ему просто послышалось? Если верить Алтухову, какой-то военный одним ударом, голыми руками убил Филата. Кто этот Филат? «Сутулый»? Василий сжал правую руку в кулак и внутренне усмехнулся. Нет! Ему далеко до купца Калашникова. Если «Сутулый» – Филат, то рассказ Славы об убийстве – вымысел. Если Филат другой человек – все равно фантазия. Без кастета здесь не обошлось.

Василий потерял счет времени, когда вновь услышал звук открываемого замка. Его приехал осматривать доктор из госпиталя. Врач, человек в возрасте, попросил раздеться до пояса. Он долго слушал что-то в груди, щупал ребра и лазил по голове. Между делом спросил:

– Кто это Вас так?

– Да, сам не знаю! – солгал, чтобы не объясняться Василий.

– Эх, молодежь! Не думает о себе! – вздохнув, произнес доктор. – Вчера в госпиталь привезли двух гражданских. Один с черепно-мозговой травмой, второй с переломом челюсти в шести местах. Что-то не поделили с каким-то военным. Которого с челюстью мы починили, только месяца два придется одной жидкой кашкой питаться. А второго в коме, отправили во Владивосток. Можно было и не отправлять! Не жилец он. Надо же, как ему не повезло. Упал затылком прямо на металлический угол цементного порожка.

– Доктор! А вы не знаете, где это произошло?

– Да чего же не знать! На выходе из кафе. Об этом, наверное, уже весь Тихоокеанский знает! Милицейская бригада из Шкотово с ног сбилась. Это не Вы его так молодой человек?

Василий похолодел. Конечно, он. Об этом можно было понять еще из рассказа Славы. Какой же он наивный!

– Шучу! – с ухмылкой взглянув на него, извинился доктор. – В Вашем состоянии это невозможно! А этого драчуна обязательно найдут! Говорят, все воинские части будут проверять.

После визита доктора Василий долго не мог успокоиться. Какой он тупой! Конечно же, это его рук дело. Неужели всему конец! В чем его вина? В том, что эти ребята не добили его там, в кафе, а он нашел силы ответить им! Абсурд! Он не виновен. Конечно, судя по фильмам и книгам, явка с повинной уменьшает тяжесть наказания. Его уволят. Будут судить. Может быть, наказание будет условным. Но какая разница? Годом меньше, годом больше. Страшно было другое. Все полетит в пропасть. Дорога на родной корабль будет навсегда заказана. Только сейчас он понял как дорога ему служба на флоте. И из-за этого гада! От дикого сожаления на глаза навернулись слезы. Василий сжал кулаки. Сам он добровольно сдаваться не будет. Его, конечно, все равно найдут. Пусть ищут! Жалко родителей. Им будет тяжелее всего. Растили, воспитывали сына, а он оказался преступником. Маме стыдно будет выйти на улицу. Василий представил встречу матери с ехидной соседкой из соседнего дома: «Ну, как там твой, не скоро на волю выйдет? Посылочку, небось, отправила!». С Леной придется расстаться. Зачем он ей такой нужен!

В подобных рассуждениях, ни на что не обращая внимания, Василий провел всю оставшуюся часть дня и начало ночи. Вечером, после смены караула, принесли еду. От холодного картофельного супа, в кривобокой алюминиевой миске, он отказался. Выпил только компот. Жажду ничем не заглушишь! Заснул умиротворенный народной мудростью: «Никогда не зарекайся от сумы, тюрьмы и пьянства». Значит, на роду ему так написано!

Утром начальник караула построил обитателей камер в коридоре. Минут через пять появилось тюремное начальство, преждевременно располневший майор и небольшого роста, сухой, очень прямо державшийся прапорщик.

– Фугель! – вспомнил Василий. – Только комендант, скорее майор, а прапор – старшина гауптвахты. К нему подошли.

– За что Вас задержали? – спросил майор. Василий пожал плечами.

– Начальник гарнизона объявил Вам трое суток ареста за употребление спиртных напитков на территории гарнизона! – суровым голосом объявил начальник гауптвахты. Василий хотел что-то сказать в оправдание, но вместо этого опять пожал плечами. Прапорщик подозрительно посмотрел на него. Василий обратил внимание на схожесть его взгляда с выражением глаз маленьких, но очень злых собачек.

– В офицерскую камеру! – распорядился майор, повернувшись к Фугелю. – Есть места?

– Место найдется, товарищ майор! – вытянулся прапорщик. Так, на ближайшие трое суток, определилась судьба Василия.

Офицерская камера, кстати, оказалась рядом, налево от выхода из коридора. Василий обратил внимание, что на запоре не было замка. Обитатели офицерской камеры встретили его без интереса. Три офицера, все моряки, даже не повернули головы в его сторону. Один задумчиво смотрел в окно, а двое других о чем-то негромко переговаривались.

– Спать, сидеть разрешается только после отбоя, – сказал приведший его начальник караула, бравый капитан, в начищенных до блеска сапогах. Показав на металлическую сетку привинченной к стене койки, добавил:

– За нарушение – дополнительные часы строевых занятий. Матрас принесут.

И только когда капитан закрыл дверь, находящиеся в камере ожили. Откуда-то появилась колода карт и обрывок бумаги с расписанной пулей. Разместившись на одной из коек, по-прежнему не обращая на него никакого внимания, сокамерники с азартом продолжили прерванную игру.

– Здравствуйте! – сказал, немного помявшись, Василий.

– Здравствуй, если не шутишь, – ответил один из игравших, не поворачивая к нему лицо. Что-то знакомое послышалось Василию в голосе ответившего лейтенанта. Профиль лица окончательно убедил его: «Да это же Вертинский!».

– Квадрат? – спросил для верности Василий.

– Квадрат! – ответил тот, и, бросив карты слез с койки. – А ты меня, откуда знаешь?

– Помнишь, на остановке мы с тобой!

Квадрат не дал ему договорить:

– Механик!!! Кто это тебя так? Узнать невозможно! Значит, богатым будешь!

Квадрат протянул ему руку.

– Нашему полку прибыло, – громко сказал он, обращаясь к кому-то из игроков, – потом расскажешь, что с тобой случилось. Для начала приведи себя в порядок! Пойдем, покажу, что тут для этого есть.

Офицерская камера оказалась с удобствами. Оказывается, в ее состав входили еще два помещения, в которые можно было пройти, не выходя из нее. Кабинка душа с двумя умывальниками и туалет. Туалет являлся частью общего на улице, но был отделен от него стенкой и вход в него был возможен только из офицерской камеры.

– Ты извини, кусочка мыла не найдется? – спросил Василий у Вертинского, не найдя ничего похожего в умывальнике.

– Сейчас, совсем забыл, что у тебя ничего нет, – откликнулся на просьбу тот.

Кроме мыла Квадрат принес станок с новым лезвием:

– Все, что есть! Горячей воды нет, мойся той, что есть. Не стесняйся, кроме уборщицы тети Моти здесь никто из женщин не бывает.

Почти час понадобился Василию, чтобы более-менее привести себя в порядок. Пятна крови на кремовой рубашке, погонах и майке отстирались. Брюки кое-как оттерлись. Стирать их он не решился. Не сразу, но нашлось место для сушки. Голый по пояс Василий вернулся к картежникам.

– Если хочешь, присоединяйся, – предложил Квадрат.

Василий отрицательно покачал головой, и Вертинский потерял к нему интерес. Медленно потянулись тусклые дни заточения. Картежники играли целые дни напролет, прерывая свое занятие только на завтрак, обед, ужин, прогулки, а Василий или ходил из угла в угол, или сидел, на холодном полу, думая об одном и том же, как жить ему дальше. На разговоры друг с другом особенно не тянуло, и все же, из скупых коротких фраз сокамерников и из того, что ему рассказал Вертинский, удалось узнать, кто, за что сюда попал.

– Я единственный сижу за дело! – гордо заявил он Василию на одном из перекуров в умывальнике. – А вы все без вины виноватые!

Если не вдаваться в подробности, его заявление соответствовало действительности. Сам Квадрат отсиживал последние сутки из пяти, объявленных ему командиром дивизии, за драку в ресторане поселка Большой Камень. Обычное дело, что-то не поделил с местными. Вообще-то она была четвертой по счету с того момента, как Василий впервые столкнулся с ним на остановке. Вертинский был одной из тех редких необузданных натур, которые не могут найти применение своей бьющей ключом первобытной энергии в обычной жизни. Примеры таких людей есть даже в истории. Например, Толстой – Американец, родственник Льва Толстого. За дуэли и дебоши родственника классика во время плавания на корабле высадили на острове, откуда его, за это же самое, через некоторое время изгнали туземцы. Принимая участие в драках, Вертинский никогда не отрицал своей вины. Он просто считал, что по-другому жить не может.

Василий же был, по его мнению, ярким примером несправедливости. Мало того, что жестоко избит неизвестными, но и за это еще и наказан водворением на гауптвахту.

Да и остальные агнцы по сравнению с ним. Чего стоит история Сергея, старшего лейтенанта с ремонтирующегося в Большом Камне атомохода. Весной, вместе с другом, он возвращался из отпуска на поезде Москва-Владивосток. Соседями по купе оказались две загорелые девушки, говорившие с иностранным акцентом. Ребят это не смутило, потому что попутчицы представились кубинскими корреспондентками, которые по заданию газеты «Гранма» должны были написать серию репортажей о жителях советского Дальнего Востока. Десять суток прошли как один день. Девушки прощались со слезами на глазах и долго не хотели отпускать своих русских попутчиков. Вроде бы зазорного в этой истории ничего нет – ребята холостые, а любовь советских людей к братскому кубинскому народу не знает границ. Но только через три месяца, агентство Рейтер в Австралии опубликовало серию репортажей своих журналисток об их поездке через Советский Союз, от Калининграда до Владивостока. Несколько строк было уделено их случайным попутчикам, офицерам – подводникам. В заметках австралиек не было ни слова о секретных русских атомоходах, зато содержались весьма лестные отзывы о мужских достоинствах русских моряков. Компетентные ведомства без труда вычислили фамилии неразборчивых в связях бедолаг. Комбриг, получивший нагоняй из Владивостока, не долго думая, за потерю бдительности определил Серегу на гауптвахту. Попутчика Сергея он достать не смог. Его корабль ушел на заводские сдаточные испытания.

Из-за женского пола пострадал и Дима, высокий голубоглазый блондин с классическими чертами лица. Он также служил в Петровске, только на торпедо-технической базе. Это к нему обращался Вертинский, говоря: «Нашему полку прибыло». О том, за что ему дали трое суток ареста, никто бы никогда не узнал. На все вопросы товарищей по несчастью он отшучивался или отвечал молчанием. Но вечером того же дня случилось событие, которое раскрыло его тайну и разнообразило пребывание на гауптвахте. Как обычно, перед отбоем пришла с уборкой тетя Мотя. Идя за водой в душ, она поманила рукой за собой Диму.

– Тебя, тебя, красавчик – хриплым голосом она напомнила ему. Дима, удивленно хлопая белесыми ресницами, пошел за ней. Не менее были поражены и ребята. Перед тем как дверь захлопнулась, они успели услышать только одну фразу уборщицы: «Ты, что же кобель бесстыжий!».

Минут через пять дверь открылась. Тетя Мотя не обращая ни на кого внимания, проплыла к входной двери, а за ней выскочил красный как рак Дима.

Офицеры переглянулись, а Квадрат грубо пошутил:

– Что у тебя там за интим с тетей Мотей? Дима отмахнулся:

– Подождите немного. И только после вечерней поверки, когда снаружи раздались звуки навешиваемого на засов замка, он опять пошел в душевую. Вернулся со свертком с закуской и бутылкой крепленого болгарского вина. Угощая ребят, он рассказал, откуда такие подарки.

Ну, в чем он был виноват, если женщины сами вешались ему на шею, причем особенно замужние. Сослуживцы неоднократно замечали, идет в кинотеатр на вечерний сеанс один, а выходит под руку с дамой. С одной из них роман продолжался довольно долго. Любовники потеряли бдительность, и были застигнуты врасплох законным супругом в его собственной квартире. Выяснение вечного в таких случаях вопроса «Кто в доме хозяин?» привело к тому, что одинокая пожилая соседка услышав шум и крики в соседней квартире, вызвала патруль. Начальник гарнизона отреагировал на этот случай стандартными тремя сутками ареста. Любимая женщина не забыла его в беде и что бы как-то скрасить пребывание на гауптвахте, организовала через тетю Мотю эту передачу.

Стоя у импровизированного стола на откинутой койке, довольный Вертинский попросил Дмитрия:

– Ты хоть имя волшебницы, устроившей нам такой чудесный вечер, назови!

– Юлия Константиновна, – ответил Дима.

– А почему не просто Юля? – удивился Вертинский. – Сколько ей лет?

– Двадцать девять!

– Тогда почему Юлия Константиновна? – опять задумался Квадрат. – Где она работает?

– В универмаге!

– В каком отделе?

– Она заведующая универмагом!

– Тогда все понятно, познакомь меня с ней!

– А с ее мужем ты не хочешь познакомиться? – съязвил Серега.

Все рассмеялись.

Квадрата и Сергея освободили через два дня. Без них стало еще тоскливее. Василию повезло, что у него срок содержания на гауптвахте заканчивался в один день с Дмитрием. Дело в том, что отбывшего срок на гауптвахте по правилам должен был забирать представитель части. За Василием никто не приехал. Несмотря на то, что Василий уже получил личные вещи и продовольственный аттестат, прапорщик Фугель упорствовал, не желая его отпускать одного. Хорошо, что за Димой прислали капитана 3 ранга. Он уговорил неуступчивого прапорщика, обещая передать бывшего арестанта лично командиру корабля. В Петровск ехали вдвоем с Димой. Кап-три, посадив их в автобус, напутствовал: «Ребята взрослые. Доедете самостоятельно!». Всю дорогу Василий думал, почему за ним никто не приехал? И только когда автобус выехал после КПП на серпантин сопки, с ее высоты он увидел, что К-30 на привычном месте у дальнего пирса нет.

С остановки Бобылев почти бегом добрался до номера в гостинице. Ему было стыдно за свой помятый вид и только начинавшие желтеть синяки под глазами. Дежурная, увидев его, не удержалась, чтобы не заметить:

– Война, что ли началась в поселке? Одних бьют, других убивают!

Василий хотел пройти мимо, сделав вид, что его это едкое замечание не касается, но не удержался. С натянутой на лице улыбкой, он обронил, как бы невзначай:

– Ну, бьют, понятно меня, а кого убивают-то?

– Да говорят, вроде бы, в поселке какой-то военный, в драке, смертельно ранил гражданского. Два дня назад, с прокуратуры приезжали со свидетелями. Всю дивизию строили для опознания. Только никого не нашли! – довольная тем, что ее юмор оценили, охотно ответила женщина.

«Значит, правы были Славка и доктор! – с тревогой в душе подумал Бобылев. – Если бы не гауптвахта, сидел бы под следствием! А ведь он, наивный, уже начал убаюкивать себя тем, что рассказанное ими сильно преувеличено!».

Приведя себя в порядок, Василий переоделся в чистую форменную одежду. И только тогда обнаружил, что на его тумбочке стопкой лежат несколько писем. Дрожащей рукой он взял верхнее. Так и есть! От Лены, двухнедельной давности. Остальные два письма также были от нее. Читать или не читать? Все равно он должен с ней расстаться. Любопытство преодолело сомнения. Василий достал исписанный аккуратным девичьим почерком листок. Быстро пробежал глазами. Слава Богу! Все как обычно. Ни признаний, ни сокровенных мыслей. Он боялся, что они наложат на него какие-то дополнительные обязательства перед Леной и разрыв отношений с ней тем более будет для нее больнее. Разная чепуха и просьба написать ответ. Более поздние письма были примерно такого же содержания. Это хорошо. Не будет переживать.

Голод заставил идти в магазин. Фея в голубом сарафане сделала вид, что не заметила его разукрашенной физиономии. Кроме плавленых сырков и пряников, на прилавке ничего съедобного не было. Купил и то, и другое. Полбуханки хлеба взял у дежурного по столовой. Сырки с хлебом и чай с пряниками после гауптвахты показались деликатесами. Всю ночь ворочался в полусне, а под утро вообще встал и ходил по комнате. Что-то тревожное не давало заснуть, давило на сердце.

Глава VII

Полная луна освещает пустынную поверхность моря. Безмолвная тишина. Только блики на лунной дорожке. Но вот, где-то вдали, там, где линия горизонта сливается с небом, появляется сгусток каких-то огней. Проходит еще несколько минут и уже можно различить отдельные огни. Слева зеленый, справа красный, а над ними, посередине – белый огонь. Это ходовые огни судна. Огни приближаются и из темноты, бесшумно, словно призрак, появляется увеличивающийся в размерах черный силуэт овального корпуса и возвышающейся над ним боевой рубки. Становится ясно, что это не гражданское судно. Это подводная лодка – боевой корабль ВМФ.

– На вахту, товарищ капитан-лейтенант!

Лавров неохотно открыл глаза. Свет проник через приоткрытую раздвижную дверь в каюту командиров дивизионов, осветив маленький столик, прижавшийся к свободной от коек, кормовой переборке.

– Дверь не закрывай! – предупредил Лавров вахтенного. Прикроватный миньон сгорел, а включать освещение каюты он не хотел, боясь разбудить спящего на верхней койке комдива-раз. Чтобы не удариться о нее головой, Лавров подтянул ноги к себе и перекинул их на пол через высокий край своего ложа. За эти высокие края, отделанные деревом и не дающие спящему выпасть при качке, подводники прозвали койки, представляющие собой глубокие алюминиевые короба, «гробиками».

Ногами нашел тапочки и посмотрел на часы: «Два часа тридцать пять минут». До команды «Приготовиться на вахту» еще целых десять минут. Как хочется спать! Не зря моряки называют эту предрассветную вахту «собакой». Может подремать минутку-другую! Но он встал. Не нравилось ему ожидать своей очереди среди собравшейся вокруг умывальника заступающей вахты. Через минуту Лавров уже стоял у умывальника в трюме первого отсека, держа в руках полотенце, мыло и зубную щетку с тюбиком пасты. Надраенный до самоварного блеска бронзовый краник нехотя выдал тоненькую струйку пресной воды. Лавров посмотрел на манометр. Так и есть! Магистраль не нагружена.

– Таран! Нагрузи цистерну!

Ему никто не ответил, но с торпедной палубы послышался шум шагов и через люк, держась только за поручни вертикального трапа, лихо съехал вниз прямо к «Каштану» БП-1 трюмный первого отсека старший матрос Таранюк.

– Центральный, прошу нагрузить магистраль ВСД!

Центральный что-то невнятно ответил. Минуты через две трубопровод пресной воды затрещал. Тоненькая струйка воды на глазах начала толстеть. Лавров дотронулся до нее: «Холодная как лед!».

Команда «Приготовиться на вахту!» застала его поднимающимся по трапу прочной рубки наверх. Вдохнув пахнущий водорослями, сыростью и сигаретным дымом воздух, он ухватился за мокрую ручку на пиллерсе мостика и рывком выбросил себя на пайолы рубки. За ним поднялись еще несколько человек из заступающей вахты. Подсветка репитера компаса тусклым фиолетовым светом освещала лицо рулевого, делая его неузнаваемым.

– На румбе? – раздалось с мостика.

– На румбе ноль, – ответил рулевой голосом боцмана Орлова.

– Так держать!

– Есть так держать!

– Прикуривай! – предложил кто-то из темноты. Лавров узнал по голосу заступающего вахтенным офицером Шуру Тимченко. Прикурив, заглянул в иллюминатор. Кроме надстройки ничего не видно. Слепит свет ходовых огней. Но по шлепкам волн по корпусу чувствуется небольшое волнение, чуть больше одного балла.

– Развод проведешь сам, я на сеанс связи, – сделав последнюю глубокую затяжку, сообщил Тимченко. Спускаясь, из глубины рубки, он предупредил:

– Будь осторожен! На мостике комдив и командир!

Через несколько минут Лаврову пришлось проделать тоже самое, выполняя команду:

– Третьей смене построиться на развод в центральном посту!

Развод прошел быстро. Смена заступила. Левая турбина работает на винт, правая – в турбогенераторном режиме. Ход двенадцать узлов. Стабильный режим. Техника работает без замечаний. Несмотря на присутствие комдива, мостик особо не тревожит. У них прямая связь с метристом, штурманом и БИПом, управление вертикальным рулем переведено в рубку. Жаль только управленцев. Им все равно тяжело. Впятером тянут трехсменку. Перед самым выходом Бобылев Вася влип в какую-то историю. Пытались забрать с гауптвахты, но не смогли. Комендант оказался упертым.

Все же сдача Л-3 спокойнее Л-2, несмотря на такое грозное название: «Ведение подводной лодкой боевых действий»! На прошлом выходе редко кому удавалось прилечь хотя бы часика на два. Вывеска, срочное погружение, аварийное всплытие, управление подводной лодкой при получении тяжелых аварийных повреждений (заклинивание рулей, возникновение отрицательной плавучести, пробоины, пожары, аварии с оружием, разрывы трубопроводов ВВД и гидравлики, срабатывание A3, поступление пара, ухудшение РБ и т. п) – все по боевой тревоге! А на этом? Отдифферентовались, погрузились, всплыли одной сменой и спокойно идем в надводном положении в район торпедных стрельб.

Даже есть время подумать о личном. Вроде бы теперь у них с Любой постоянная крыша над головой. В политотдел его больше не вызывали. Зам по политчасти ни о чем не напоминал. Каждый его съезд на берег они использовали для ремонта квартиры. Понемногу она становилась похожей на настоящее жилье.

Тяжелей, приходилось с домашней утварью. Несмотря на то, что денежное довольствие командира дивизиона не очень большое, деньги на кое-какие покупки были. Без труда купили холодильник «Бирюса» и черно-белый телевизор «Рекорд». Люба очень хотела, чтобы в доме были стиральная машина и пылесос. Но в магазинах эти товары купить было невозможно. Они продавались по распределению через политотделы. Неизвестно почему, но Володьке за всю службу на К-30, ни разу ничего не предлагали. Ладно, когда был холостяком, а сейчас ведь женатый человек!

Но пылесос они купили. Помогли знакомые, семья Шнайцеров. С главой семьи Валентином, Лавров познакомился еще лейтенантом. В самый первый день своего появления на корабле. Шла субботняя большая приборка, и до только что прибывшего лейтенанта, казалось, никому, не было никакого дела. И вдруг объявление по кораблю: «Лейтенанту Лаврову подняться наверх». На надстройке, прямо у кормового люка, к нему, ослепшему от яркого солнца, подходит улыбающийся кучерявый капитан-лейтенант и протягивает руку: «Давай знакомиться, лейтенант! Валентин!». И дальше: «Выбирай, что лучше, сидеть в прочном корпусе до обеда или совершить экскурсию на дно Японского моря! Володька думает, что это какая-то неизвестная ему шутка и спокойно соглашается на второе предложение.

«Тогда за мной», – говорит Валентин и идет в корму. Володька поворачивается, и, уже привыкнув к солнечному свету, обнаруживает пришвартованный к кормовой надстройке водолазный бот. Почему и для чего были водолазные спуски в этот день, Лавров так и не понял. Только бот, пройдя боновые заграждения и обогнув полуостров Никольского, бросил якорь прямо по-середине живописной бухточки. Глубина метров пятнадцать и прекрасная видимость до самого дна. Тот спуск Володька запомнил на всю жизнь. Он опустился на песчаное дно рядом с голотурией—морским огурцом. Не успел пошевельнуться, как рядом, завертелся окунь. Огромная красная рыба несколько раз лениво проплыла возле него, почти задевая плавниками шлем гидрокостюма.

А через четыре года Валентин же, назначенный командиром БЧ-5 на другой корабль, сдавал ему обязанности командира дивизиона живучести.

Как и большинству евреев, Валентину были свойственны такие положительные качества как ум и деловитость. За какую бы работу он не брался, она всегда выполнялась качественно и в срок. В то же время он был заядлым картежником и любителем слабого пола. Жена его, Лина, как и положено еврейской женщине, молча сносила обиды. Володьке это казалось странным, как и многое другое. Однажды, получилось так, что столик в кафе, за которым сидел Лавров с компанией, оказался рядом со столиком четы Шнайцеров. Они от души хохотали над рассказами какого-то старлея, между делом подсевшего к ним. Лавров прислушался. Паренек, картавя, рассказывал скабрезные анекдоты о евреях, с их пресловутыми персонажами Абрамом и Сарой. Какой еще другой народ сможет смеяться над самим собой!

Шнайцеры никогда никому не отказывали в помощи. Лина работала в Военторге, и могла достать дефицитные вещи. Зная потребности молодой семьи, она предложила Лавровым приобрести пылесос «Буран». Разве можно отказаться от такого предложения! Но стиральную машину они купить так и не смогли. Как-то Люба принесла что-то плоское, завернутое в плотную бумагу.

«Вот наша стиральная машина», – сказала она, доставая из упаковки стиральную доску.

В один из редких выходных дней удалось сходить за грибами. То ли мест не знали, то ли грибов в этих местах не было, но за четыре часа блужданий по лесу они смогли найти чуть больше десятка подберезовиков и подосиновиков. И все-таки приморская тайга их не разочаровала. Словно не хотела отпускать без подарков. На одной из полянок, внимание Лаврова привлекли красные ягоды в корзинке на одиноком, прямо стоящем полуметровом стебле. Да ведь это же женьшень! Форма листьев, ягоды – все совпадает. Лавров хотел позвать Любу, но она опередила его: «Смотри, что я нашла!». Лавров заломил несколько веток, что бы ни потерять место расположения находки и поспешил к Любе. То, что он увидел, так же было достойно удивления. Виноградная лоза, стелилась по небольшой яблоньке, покрывая ее как новогоднюю елку игрушками, кистями крупного, темно-фиолетового винограда. Виноград оказался сладким, чуть-чуть с горчинкой. Набрали целое ведерко. Лавров решил показать свое чудо. Сломанные веточки он нашел, но растение как сквозь землю провалилось. Старатели всегда приписывали женьшеню свойство становиться невидимым. Но одно дело знать, а другое самому убедиться в этом! Люба не поверила: «Наверное, показалось!».

Где-то в районе пяти часов спокойствию пришел конец. Несколько раз с мостика в штурманскую рубку спускался командир. Лавров обратил внимание на его усталое и злое лицо. Потом открыли вахту на БИПе. Биповец, старший мичман Проданов, установил столик планшета и попросил разрешения Лаврова сократить освещение в отсеке. Отсек наполнился голосами докладов на мостик и команд сверху. Проданов, что-то расчертив на планшете, переходил к перископу, наблюдал и опять возвращался к пометкам на планшете, успевая доложить на мостик или уточнить дистанцию до очередной цели у радиометриста. Иногда к нему подходил командир штурманской боевой части Шатунов, и они, наклонившись к планшету, что-то оживленно обсуждали.

В половине шестого все стихло. Проданов продолжал метаться между планшетом и перископом, но доклады на мостик прекратились.

– Что-то случилось? – решил прояснить обстановку Лавров у вышедшего из рубки штурмана, подсознательно почувствовав угрозу, скрытую в наступившей тишине.

– Потом расскажу! Сейчас не время! – ушел от ответа Шатунов.

«Не хочешь говорить? И не надо! Спросим кого-нибудь другого», – решил Лавров.

– Николай, у нас проблемы? – обратился он к стоящему у перископа Проданову.

– Пока еще нет, но очень большая вероятность того, что будут! – понизив голос до шепота, ответил Николай, возвращаясь к планшету.

– Вот смотрите сами, – отодвинув в сторону транспортир и измеритель, старшина команды показал на расчерченные, на кальке графики.