Текст книги "Бортовой инженер Вселенной"
Автор книги: Владимир Жуков
Жанр: Повести, Малая форма
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)
Глава восемнадцатая. Технический гений
И всё бы в день тот обычно закончилось, не повстречай Шухов уже на подходе к подъезду своему друга старого, очень интересного человека, отсидевшего совсем недавно за фальшивомонетничество. Этот товарищ кочегара – Василий Пробойный – был настолько сведущ в технике и электронике, что поражал порой своими познаниями и достижениями не только товарища своего кочегара, но и любого имевшего возможность ознакомиться с гениальными творениями самородка.
Посудите сами. Решил человек раскрыть секрет орловской печати, то есть того самого метода, с помощью которого деньги в СССР печатают, и за месяц какой-то не оставил для себя вопросов. Крутил купюры в руках, вертел. Проецировал их на стенку и изображение изучал. Выяснил сначала, что все бумажки склеены из двух половинок, и при желании, если хорошо помочить и бритвой уголочек поковырять, можно их на два листика разделить. Ещё помороковал и по полочкам всё расставил. Разработал клише, подходящую бумагу нашёл, даже несколько купюр изготовил – просто так не отличить какие. Только, не начав, попался. По многочисленным просьбам друзей делал налево и направо права на вождение автомобиля. Прост в изготовлении по сравнению с деньгами документ, но тайну при массовом производстве бланков сохрани попробуй. С обыском когда пришли, ко всему плюс деньги нашли фальшивые. Ну и загремел на пять лет.
Так ладно бы только с деньгами разобрался человек. Он видеокамеру собственными руками собрал, ту редкую и уникальную вещь, обладанием которой вряд ли кто-то мог похвастаться в Стране Советов, так как даже за границей их не выпускали.
И печать мгновенную разработал. Смотрит камера телевизионная на тебя, а из неё сигнал на проецирующий кинескоп, а тот, как фотоувеличитель на фотобумагу, в ванночке лежащую, в растворе, посылает из лучей картинку. Две минуты, и будьте любезны – фотографию получите, не ожидая, как в «Фотографии», дней несколько. Не было досель в СССР такого.
Только вот незадача: как ни пытался изобретатель, не смог чудо запустить для извлечения выгоды. Любая коммерция, любая инициатива личная, как известно, не приветствуется в Стране Советов. Склад особый ума нужен, хитрость специальная своя, чтобы плавать как рыба в воде в бестолковой системе, а как правило, светлые натуры, увлечённые, не имеют этих нужных качеств.
А спутниковая антенна? Устройства радиоэлектронные какие-то изготовил, на коленке выстучал антенну параболическую. И пожалуйста. Смотрите круглые сутки, пусть на иностранных языках, но всё равно не несчастные две программы по телевизору. Изображение, правда, первое время хромало, качеством страдало серьёзно. Но когда кочегар, знавший хорошо технические проблемы товарища, привёз ему из командировки в Североморск антенну заводского изготовления, качество стало великолепным. Выпросил-таки за магарыч у мичмана с крейсера, стоящего там как раз.
Ну и вот встретились два друга, поздоровались.
– Был на концерте Высоцкого? – спросил Пробойный.
– Был.
– Как думаешь, не протянет долго мужик?
– Не думаю, а знаю, что не протянет.
– А откуда знаешь?
– Люди сведущие подсказали.
– Жаль.
– Ещё как жаль.
– Пошли ко мне, выпьем за него, живой пока, и пофоткаю как раз мгновенкой.
Шухов уже имел удовольствие фотографироваться у друга в его единственной и уникальной фотографии, для того он, разумеется, не пошёл бы на ночь глядя к товарищу, но отказаться за Высоцкого выпить посчитал исключительно аморальным.
Жил Вася Пробойный вдвоём с матерью в частном доме на окраине Чу. Прибыли друзья к нему и расположились в беседке зимней. Выставил хозяин на стол спирта коньячного литровую банку и похвалился:
– За демонстрацию чуда мгновенной фотографии был презентован. Прошу откушать и оценить.
Достал гений технический стаканчики, сальце да огурчики солёные в банке, и поехали за Высоцкого выпивать.
Очень спиртик оказался хорош. «Крепкий на редкость и явно из качественного сырья», – отметил про себя Шухов. Если обычно градус коньячного спирта составлял где-то 70, то этот точно не менее 85 имел.
Когда уровень золотистой жидкости в прозрачном стекле опустился ниже середины, Васю, большей частью молчавшего, словно прорвало вдруг:
– Вообще, гляжу я на наш народ и диву дивуюсь! Пропадает гений, а палец о палец никто не бьёт! Это нехорошо!
– Конечно, нехорошо, только что можно сделать, коли ничего от нас не зависит?
– Всё надо бросить, дёргать к Высоцкому и рядом находиться с ним. Следить, чтобы не нажирался, наркотики чтоб не принимал, соблюдал здоровый режим дня.
Шухов вздохнул:
– С этим не могу не согласиться. Только тебе сорваться, что голому подпоясаться, а у меня семья, служба, и самолёт, и … – рукой махнул. – Да и будет нас с тобой Высоцкий слушать? Не пошлёт подальше куда?
Сказанное кочегаром несколько охладило пыл бывшего фальшивомонетчика. Не зная, что ответить, он капнул ещё в стаканчики горячительного и, стукнувшись, молча пригласил выпить. А когда выпили:
– Нет, – категорично изрёк, – не дурак Высоцкий, что б отвергать нас, желающих его спасти. Лично я допиваю вот эту банку, трезвею – и прямым ходом в столицу, а ты как знаешь! Сиди тут со своим самолётом долбаным, с чадами и домочадцами, с чем не знаю ещё, ну а я – ту-ту!
Оскорбительное высказывание в адрес самолёта очень зацепило Шухова. Но не вспыхнул он, не покинул зарвавшегося товарища, а, наоборот, с банкой поскорей решил помочь покончить, дабы утренний синдром похмельный друга, отбывающего в Москву, облегчить – чем меньше достанется, тем болеть утром меньше будет.
Когда банка опустела и последние капли из неё были выжаты в стаканы, Шухов засопел и:
– Хороший ты, Вася, мужик, – сказал, – гений технический и в целом человек неплохой, но в гуманитарном плане самое обыкновенное мурло. Как мог ты мой самолёт, моего спасителя и кормильца беспардонно окрестить «долбаным»? За что товарища верного оскорбил, барбос? Он не долбаный! Это ты долбаный. А самолёт мой, он не только живой, но и чувствующий и понимающий в тысячу раз больше, чем мы с тобой вместе взятые.
Вася ухмыльнулся.
– Мели Емеля – твоя неделя!
Шухов, обидные слова которого совсем достали, решил распрощаться с пьяным другом, но перед тем, как уйти, не выдавая недовольства и волнения, головой покачал:
– В прошлом году, мой самолёт в прямом смысле слова спас меня, а ты так на него нехорошо. Помнишь, Зойка у меня была в Эльхотово?
– Ну конечно, помню.
– Так вот, приглашает эта самая Зойка меня на день рожденья подруги в ресторан ихний придорожный, как раз на трассе между Нальчиком и Орджоникидзе стоит, возле моста через речку, рядом с постом ГАИ. Подружака её, именинница, как раз в этом кабаке директрисою заправляла.
Ну так вот: идут полёты у нас в районе аэродрома, и остался вылет последний ещё один. Что ты думаешь? Ломается самолёт – на стоянке после заправки на третьем двигателе отказывает турбостартер и не запускается движок, хоть ты что его. Бросить небоеготовым самолёт нельзя, стали неисправность искать и устранять. И нашли, и устранили, только ехать в Эльхотово было не к чему уже. Приезжаю я на другой день к подруге, а она вместо того, чтоб губы оттопырить обиженно, на шею кинулась и ну реветь. От радости, Васёк, от радости. Плачет и причитает:
«Если бы приехал вчера, не было б уже на свете нас!». «Что за чертовщина?» – думаю и узнаю потом. Зашли во время гулянки в ресторан гости незваные и поздравили хорошо: всех как есть из автоматов положили. Про случай тот ты, конечно, слышал… Короче, в моём присутствии больше не отзывайся о самолёте плохо, или больше я не кент тебе.
Вздохнул Вася и:
– Ладно, – согласился. – Не буду.
Выпили последнюю, загрызли яблочком, и Шухов:
– Ты, Василий, того, на меня тоже не обижайся! Сам подумай, как я поеду, если без разрешения начальника гарнизона не имею права части территорию покидать? Если на десятый день отлучки на меня автоматом заводится уголовное дело? Ты первый езжай, а я с армией разберусь – и за тобой следом. Только в виду имей: тут не обернуться месяцем, тут хотя б за год успеть.
Как перечить, гений мог технический? Никак, конечно.
– Это да, я не подумал как-то, что из армии за пять минут не выбраться, а в тюрьму садиться из-за чепухи такой – надо точно быть ослом законченным. Там, дружище, совсем не сладко… От звоночка до звоночка как-никак пять лет.
– А скажи, Василий, – спросил кочегар, – что тебе запомнилось больше всего из времени того сурового?
Поглядел фальшивомонетчик на товарища хитро и в улыбке широко расплылся:
– Не поверишь! Мне запомнилось, ежа сожрали с голодухи как!
– А чего ж ежа?
– Так говорю же – с голодухи жуткой.
Воспоминания, навеянные разговором, выдавили из бывшего зека слезу скупую, и, вздохнув, он:
– Я сейчас, – ладошкой помахал, – посиди.
Сходил домой и баночку поллитровую красного домашнего вина принёс. А когда по полстакана выпили, вздохнул и, словно избавляясь от воспоминаний горечи, торопливо пробормотал:
– А ещё запомнилось из тюремной жизни, – поёжился, словно укусило что-то, – это как два оболтуса проиграли пайку на месяц.
– Чему тут запоминаться? Проиграли да проиграли, интересно так, что прямо чешется.
– В том, что проиграли, интересного действительно немного, только один через пять дней распорол матрас, ваты из него наковырял и давай лопать, запил водичкой и коньки отбросил – желудок разорвало. А вот второй оказался куда мудрей. Разрезал вену, напустил крови в сковороду и жарить стал. Прикинь, запашок какой стоял в бараке от кровищи жареной? А потом стал кушать кулинарный шедевр. Так не выдержала братва, долг заставила простить. Хлеба дали, лишь бы чмакать перестал…
Шухова передёрнуло от услышанного.
– Когда выезжаешь завтра? – перевёл он тему в иное русло.
– А проснусь – и вперёд.
– Останусь-ка я тогда у тебя ночевать сегодня. Как друга лепшего не проводить?
– Оставайся, ещё баночку сухарика забомбим и баюшки. Выпили ещё, а перед тем как завалиться спать, вынул кочегар красного Мефистофеля из кармана и надул его. Зажал пальцами, как ребёнок шарик, и захохотал пьяно.
Посмотрел на диковину Вася и не выразил восхищения никакого, только хмыкнул саркастически.
– А что в этом гондоне может быть смешного? Гондон как гондон. Пусть цвет. Пусть форма. Но гондон он и в Африке гондон. Хочешь, я наделаю тебе таких?
Шухов опешил, не зная, что сказать, а новоявленный Эдиссон от значимости уникальной вещи не оставил камня на камне:
– Я тебе не просто таких наделаю, а с надписью: «Изготовлено в Чу. Мастер Пробойный Вася!».
После принятого на грудь Шухову совсем не до разговоров было, забрал он особистов подарок и запрятал его в карман рубашки. А потом завалились друзья в прихожей дома Василия на топчане большом и заснули мертвецким сном.
Утром же, когда Шухов, привыкший точно без будильника вставать вовремя, проснулся, гений технический, недовольно протирая сонные глаза, проворчал:
– Задержусь я маненько, не поеду нынче.
– Что же это вдруг?
– Денег дома ни гроша. А во сне мысль такая бесподобная пришла – умереть не встать. Ты, кстати, знаешь, чем отличаются атомы разных металлов друг от друга?
– В школе учился, наверное.
– Ладно, не буду кота за хвост тянуть. Атомы металлов отличаются друг от друга количеством протонов в ядре и электронов, вращающихся вокруг него… Короче, осенило: золото в домашних условиях констролить как можно. Чуть поморокую и решу задачу. С бабками оно повеселее будет.
Шухов, у которого голова трещала, как раскалённый чугунный бубен, понимающе развёл руками и на службу двинулся.
Глава девятнадцатая. Мальчишник
Андрей Антонович, отпустив коллег, наконец добрался до Расула Джарповича. На Чу опускался вечер. Усталость, навалившаяся вдруг после бессонной ночи, слякоть и хмарь февральская мало импонировали встрече радостной, только бурной всё равно была та.
Обнялись. Андрей Антонович ручку поцеловал хозяйке и, увидев «Волгу» без номеров, стоящую во дворе:
– Поздравляю, – воскликнул. – Так держать, Расульчик!
– Не поздравляй, я её уже подарил гипнотизёру, надо новую искать машину.
От набившего оскомину и просто вызывающего дрожь слова Андрей Антонович поёжился.
– И тут гипнотизёры, – недовольно скривился, – ну везде достали. Я за одним тоже вот от самого Батайска жал с целой группой на двух машинах, КГБ московское подключилось, а он всё равно ушёл. Обвёл вокруг пальчика, как детей. Иван Данилович с недоумением принял сказанное товарищем.
– Слава богу, у меня в калмыцкой глуши гипнотизёров не наблюдается. Тупорылая одна в основном скотина и алкашная бытовуха.
– А вот я, наоборот, очень рад, что именно с гипнотизёром судьба свела, – Расул Джарапович вздохнул. – Счастье великое привалило – ребёнка вылечил от близорукости. Сколько только ни брались, никто не смог, этот же прохиндей – в два счёта. Но, вот те нате хрен в томате, очумел избавитель мой: изнасиловал несовершеннолетнюю. Видно, с гипнотизёрами не соскучишься. Папа в трансе, и мама в трансе, а мне отмазывать. Отмажу, конечно, не могу иначе, так как по гроб жизни обязан, но это, извините, не игрушки вовсе, это под топор головка.
Андрей Антонович, которого даже упоминание о гипнотизёрах приводило в дрожь, вновь поморщился и:
– Поехали, – сказал, – что ль! Ну их, этих колдунов, к лешему.
На праздник покатили на служебной «Волге», Расул Джарапович за рулём. Путь недолгий лежал в местечко укромное – на заимку, которую местное партийное руководство облюбовало для ублажения особо важных персон. Полковник Магомедиков, как начальник силового ведомства, лично курировал объект и обслуживающий персонал исключительно из родственников подобрал.
Баня уж готова была. Выпив по первой рюмке, погрузились старые друзья сначала в горячее волшебство пара, а потом в колдовство ледяной воды и как будто другими стали. Разомлели, словно блаженные, ничего от жизни которым не надобно, и пролежали так добрую четверть часа молча. Пар хороший он всегда вот так.
Кум Расула Джараповича, Идрис, – смотритель заимки, а также банщик по совместительству и массажист – зашёл и включил на половину громкости магнитофон в предбаннике. Из динамиков в обрамлённое деревом пространство просто и непринужденно полилась песня Высоцкого:
Побудьте день вы в милицейской шкуре,
Вам жизнь покажется наоборот.
Давайте выпьем за тех, кто в МУРе,
За тех, кто в МУРе, никто не пьёт…
Не особо лестные слова поэта о братьях по профессии заставили Расула Джараповича улыбнуться невесело, Андрея Антоновича – ухмыльнуться, а Ивана Даниловича – выругаться:
– Херню поёт! Мужик вроде путёвый, а чушь несёт!
– Не херню, – возразил Андрей Антонович, – а правду. То, что милицию в стране не уважают, – абсолютный факт, к гению какие претензии? Только лично мне то уважение по барабану как-то.
– Мне тоже, но обидно всё-таки.
– Не спорьте, друзья, – вмешался Расул Джарапович, – на что тут обижаться, Иван, радоваться надо, наоборот. В обществе, в котором уважают стражей закона, живут те самые стражи на одну зарплату. Это надо вам?
Иван Данилович покрутил в разные стороны головой, Андрей Антонович вздохнул согласно, а Расул Джарапович продолжал:
– Потом, дорогие мои друзья, Высоцкий артист. Ему всё равно кого играть, от лица кого песни петь, лишь бы достоверно, с тонким проникновением в душу героя. То он от лица шулера поёт, то от лица самолёта, даже от лица волка есть. Ипостаси каждой бытия коснулся. А в кино? В «Хозяине тайги» он жулик, в «Место встречи изменить нельзя» – мент. А вообще Высоцкому есть за что обижаться на нашу братию.
Удивлённо поглядели на товарища коллеги, а тот:
– Не удивляйтесь, – сказал, – ребята. Был тут на заимке у меня чекист московский, важный один полковник. Рассказал он, короче, мне, что как-то бабёнке одной с приветом показалось, будто Высоцкий – копия её насильника. Она заявление, а того в кутузку. Разбираются у нас как, сами знаете, – опознала баба, сомневаться нечего. Суд. Тюрьма. А статья такая – не отмыться от какой ничем, и с которой в зоне вообще труба. Хорошо, чекисты наблюдали за артистом в строй не вписывающимся. Предъявили материалы слежки господам из МВД, алиби доказывающие абсолютное незаслуженно обвиняемого, и того отпустили с богом. А иначе неизвестно даже было б что.
Расул Джарапович посмотрел на часы.
– Что-то капитан Петрушкин не везёт, сукин сын, пивко. Я, директора пивзавода, Хасби просил нефильтрованный свежак к вечеру организовать. Чудо, скажу я вам, какого и в Кремле не нюхали! Знает, шельмец, секрет, жаль, что только три часа хранится. Я…
Раздался стук в дверь дубовую, и на пороге предбанника появился милиционер. В двух авоськах он нёс трёхлитровые банки с напитком, похожим на пиво, только мутноватым несколько.
– Прошу, шеф, чувадальское нефильтрованное, только что из-под крана, сам наисвежайшее наливал.
– Заходи, Петрушкин, откушай водочки, – подозвал подчинённого начальник.
Капитан, польщённый приглашением, снял шинель, положил её на топчан и подошёл к столу.
– Не каждого я балую доверием, как тебя, Петрушкин, – наливая водку в рюмки, прокомментировал жест благосклонности Расул Джарапович.
– А я знаю, товарищ подполковник, – не полез за словом ответным зам в карман, – потому за вас хоть в огонь, хоть в воду. Только прикажите, горло любому перегрызу!
– Вот и замечательно!
Товарищи заулыбались и, стукнувшись, без тоста выпили, а Петрушкин, закусив и пребывая в довольстве полном, подобострастно залепетал:
– Я, товарищ подполковник, один в ментовке ваш самый преданный товарищ и друг. Вот вчера, когда вы ночью Высоцкого слушали, я до самого утра с нарядом охранял киноконцертный зал. Только, вот оказия, куда испарились после – не пойму, убей! Три девки вышли, три мужика, а ни вас, ни Высоцкого, ни ансамбля. «Ну, – думаю, – контактировать остались с творческими людьми, наверное». И лишь только тогда от дворца культуры ушли, вызвали когда на драку.
Сказанное окатило подполковника холодным душем. Он с недоумением поглядел на капитана и, с трудом сдерживаясь, выдавил из себя:
– Ты это откуда взял?
– Так я видел вас, прямо так, как сейчас вижу.
– Ну-ка, ну-ка, поподробнее расскажи.
– А чего рассказывать? Был я на дежурстве вчера, едем на патрульной машине, остановились возле дворца культуры, слышим, музыка гремит вовсю. Три часа ночи. Дай-ка, думаю, посмотрю, что за чертовня? Трогаю дверь парадного входа – не заперта. Захожу, прохожу в зал, а там Высоцкий под ансамбль поёт. Зрители – только вы с товарищами. Хотел тоже послушать, но вы, Расул Джарапович, так глянули на меня и ещё погрозили пальцам, что я тут же ретировался. Нашим никому не сказал, что вас видел: меньше знают – покрепче спят. Я ещё сторожу дал чертей: всё открыто, а он, сволочь, храпит в билетной.
Ошеломлённый начальник чувадальской милиции не вспыхнул, не взорвался, как перекачанный футбольный мяч, не задохнулся от гнева, как на допросе, когда из него подозреваемые делают дурака. Нет, слова просто застряли у человека в горле, будто теннисный шарик в него засунули резко и неожиданно.
А капитан умолк, сунул в рот бутерброд с икрой и, дабы в ожидании поощрения времени не терять впустую, не спеша начал есть его. Только ни благодарности, ни, соответственно, приглашения к рюмке следующей не услышал милиционер. Из оскалившихся уст начальника шипение гневное вдруг послышалось:
– Откуда Высоцкий в три часа ночи возьмётся, если сам лично в одиннадцать вечера усадил в машину его и отправил в Грозный?
Опешивший Петрушкин, потянувшийся было ко второму бутерброду, почуяв неладное, резко отдёрнул руку.
– Откуда я мог взяться во дворце культуры в три часа ночи, если в это время дома почивал спокойно? Ты до белочки допился, сволочь?
Капитан, ошпаренный кипятком незаслуженно обидных слов, так же как начальник только что, потерял дар речи. Иван Данилович понять, разумеется, ничего не мог, а вот Андрей Антонович быстро сообразил, зарыта тут где собака.
– Слушай, Петрушкин, – вывел он капитана из шока. – Не пугайся и не переживай так. Лучше расскажи, помнишь компанию, которая с Расулом Джараповичем была?
– Конечно, помню, – задыхаясь, с трудом, но всё-таки довольно понятно отвечал сбитый с толку милиционер. – Память у меня – зверь. Так я лично знаю двоих вдобавок. Один кочегар из полка – Шухов, который второму секретарю райкома партии втюхал ворованную машину с крылом помятым, но которого не смогли привлечь, потому что военный, и второй Булочкин – техник из той же части, тоже та ещё фигура. Записи толкает на кассетах приблатнённые, но тоже офицер, сами брать не имеем права.
Капитан умолк и, немного успокоившись, будто вспомнив, поторопился дополнить сказанное.
– Так вы, Расул Джарапович, извините меня, пожалуйста, можете их спросить. На одном ряду сидели с вами рядом.
Начальник побагровел, но батайский коллега успокоил:
– Не гневайся, брат Расул, всё говорит правильно капитан. Это проделки того самого обормота, за которым я добрые сутки гнался. Не ругай преданного подчинённого, а лучше налей товарищу на посошок и отпусти с богом. Я и без него тебе расскажу, что да как было.
Бриллиантович вздохнул, молча наполнил рюмки, а Андрей Антонович:
– За дружбу и понимание! – провозгласил тост и добавил: – Никогда, не разобравшись, не следует преданных людей обижать, а то можно с такими остаться подчинёнными, лапти сплетут какие, не успеешь крякнуть! – засмеялся.
Выпили дружно, а капитан Петрушкин поспешил откланяться и покинуть предбанник, так как общество одуревшего вдруг начальника больше не привлекало.
Когда коллеги и друзья остались одни, Расул Джарапович вопросительно взглянул на разрулившего скандал.
– Что за дьявольская чертовщина?
– Тут ты в точку самую попал: и дьявольская, и чертовщина. В КГБ подписку о неразглашении взяли даже. Вот они, товарищи, дела какие. Только эта не про вас подписка.
И поведал Андрей Антонович товарищам всё, что знал о случившемся в поезде «Москва – Баку», а когда закончил, достал из кармана презерватив цветной и надул его. На конце вытянутой ярко-жёлтой сардельки морда непонятного происхождения оскалила в улыбке зубы.
Смех безудержный наполнил обрамлённое в дуб пространство, и оно ожило, будто после летаргии долгой. Андрей Антонович, вполне удовлетворённый произведённым эффектом, вытащил из кармана висящих на крючке брюк свёрток, развернул его и каждому товарищу своему подарил по паре презервативов диковинных.
– Это тоже проделки гипнотизёра?
– А вот это как раз и нет. На армавирском заводе резинотехнических эдакое вытворяют.
– Прихватили кого?
– Можно сказать, прихватили. Иван Данилович вздохнул:
– Весело у вас. Гондоны вон разноцветные, гипнотизёры, а у меня одна мерзопакостная бытовуха, надоевшая до не могу. Не скотина если бы, с ума б свихнулся и как нищий без штанов ходил бы.
– Что же, ты её разводишь, что ли? – удивился Андрей Антонович.
– Не хватало только этого для счастья полного. Стричь купоны – назначение моё, с ворованных табунов и стад. Знаешь, сколько их гоняют по степям калмыцким то туда, то сюда, то туда, то сюда? А одна цаца крупнорогатая – это тысяча рублей бери. Десять цацочек – десять тысяч, то есть хищение в особо крупных размерах. А ведь стада ворованные бывают и по двести и по триста особей. Что отсюда вытекает? А отсюда вытекает то, что каждый мой клиент потенциальный под расстрелом ходит. А когда жизнь на кону сама, торговаться не пристало как-то. Хочешь жить – последние штаны отдашь. Эх, давайте за скотину, что ли, шлёпнем, братцы!
Тост произнесённый развеселил, и потому, выпив и поговорив о том, о сём совсем немного, по второму разу снова париться пошли товарищи.
Повторив все проделанные процедуры, включая поглощение зелёного змия, разомлели друзья, а Андрей Антонович, лёжа на топчане и разглядывая рисунок дерева на потолке, вздохнул:
– Скотина – это замечательно. Лучше скотина, чем эти чёртовы гипнотизёры. С ними можно в такую угодить калошу, из которой не выберешься ни за какие деньги. Нет, подальше надобно от них держаться.
Расул Джарапович очень хотел согласиться, но воспоминания о недавнем излечении сына заставили промолчать. Он потянулся и:
– Ну их к богу в рай, – сказал, – этих гипнотизёров. Мало, что ли, интересного без них на свете? Месяц вон назад, отуманеть. Зарыл чечен Саламдин тринадцать четырёхтонных цистерн во дворе, залил их под завязку государственным ворованным спиртом, стал четырнадцатую закапывать и стольник экскаваторщику зажилил. Тот жадину заложил, и пятнадцать лет как с куста – суд вчера состоялся. Не хватило часа какого-то, чтобы человеку помочь. И сел, и любимого мента крутой шабашки лишил. А ведь если подумать, за что человек подсел? За жадность, за самонадеянность, за глупость. Про ангела-хранителя на минуту забыл барбос и спалился тут же. Деньги бесшабашные помутили разум, возгордился, безопасность же – святое дело, отвлекаться тут никак нельзя.
Расул Джарапович вздохнул.
– А кислотники? Эти вообще черти законченные.
– Что за кислотники?
– А поставщики лимонной кислоты.
– Поясней, Расульчик.
– Ради бога. Наши южные производители фруктовых соков вместо фруктов фуфырят в них сахарок да лимонную кислоту. Денежки, отпущенные на закуп, в карман кладут. Чики-пики всё по экспертизам. Бешеный навар: не хочу – живи. А недавно знаете на чём залетела группа? На пиве – через день в Москву летали пивко лакать. Вроде лучше, чем у нас оно. Раскрутили москвичи. А имей преступнички ангела-хранителя мента – и прикроет, и подскажет что, и от тюрьмы спасёт – совершенно б всё иначе было. Натуральное дурачьё! Так выпьем же, товарищи, за людей, понимающих жизнь правильно, ведающих есть милиция для чего!
Тост поддержали единодушно, а Расул Джарапович добавил громкости магнитофону, и оттуда вновь выплеснулись в пространство редко кого оставляющие равнодушными слова Высоцкого:
«…Мы будем пить, чтоб по России не осталось больше тюрем,
Что б не стало по России лагерей!».
– Ёлки зелёные! – вспылил Иван Данилович. – То менты, то тюрьма! Ну сколько можно? Ставь, Расул, другую кассету.
Тот безоговорочно выполнил пожелание товарища, и из динамиков вырвался Вилли Токарев. Песня неизвестного автора, слегка подправленная на еврейский манер, ничего плохого не предвещала:
«Я спою вам, кому чего снится.
По профессии всё вам приснится, – начиналась она.
– Кто работает кем наяву,
То, конечно, приснится ему…»
Но когда прозвучал куплет:
«А какой сон милиции снится?
Не решился я к ней обратиться.
Пусть их сон остаётся в секрете,
Лучше нету свободы на свете!».
Тут уж товарищи единодушно поморщились, и Расул Джарапович щёлкнул сердито кнопкой магнитофона.
– Ну его к чёрту! – гневно выругался. – Я сейчас вам кое-что поставлю поинтереснее.
Подойдя к телевизору, он включил его, и после того как нагрелся тот, нажал на кнопку видеомагнитофона, рядом стоящего. Видеомагнитофон стоил ровно полторы «Волги». У Андрея Антоновича и Ивана Даниловича драгоценной такой игрушки ещё не было. Впились они глазами в порнофильм, привлечённые не столько содержанием, сколько необычностью. Где в СССР можно посмотреть подобное? Фильм развеселил компанию, а Андрей Антонович, глядя на соитие негра с собакой, засмеялся:
– Тьфу ты! Вот дураки! Ну какой кайф собаку трахать?
– Это скотоложество называется, – пояснил Расул Джарапович, – мания есть у людей такая – бабу им не надо, подавай скотину. Кстати, наша императрица Екатерина Вторая кончилась под жеребцом. Вот что пагубная страсть творит!
– Да, если сама царица докатилась до того, что с несчастного негра спрашивать?
Засмеялись дружно и выпили ещё разок.
– А ты, кстати, о девочках подумал, Расульчик?
– Промашка вышла. От радости, что сына вылечил, всё из головки повылетало.
– Если бы не погоня за гипнотизёром, я бы из Ростова взял с собой красоток. Обломал, гадёныш, масть. Исправляй, давай, Расульчик, промах.
– Это мы махом. Жаль, Петрушкина отпустили, но ничего, сейчас Аньке-наводчице позвоню, живо девок организу…
Чувадальский начальник не договорил, потому что вдруг вспомнил перемазанную кровью прекрасную лилипутку, и интересная осенила мысль: «В труппе Хохотушечкина их три, каждому по одной как раз. Всё равно разруливать ситуацию с изнасилованием, а коли так, в свою очередь благодарит пусть тоже!».
– Нет, мужики, не буду я звонить наводчице, сделаю я вам сюрприз.
Подойдя к стоящему в предбаннике аппарату, Расул Джарапович, не спеша пальцем вращая диск, набрал номер.
– Гостиница?
– Да.
– Хохотушечкин в номере?
– В номере. Только он не подойдет к телефону, заболел.
– Скажите – Расул Джарапович, срочно.
– Слушаю, Расул Джарапович.
– Слушай, Николай Петрович, окажи услугу, у меня сегодня мальчишник с двумя лучшими друзьями, разумеется с людьми порядочными, подари мне своих лилипуток на вечер. Хохотушечкину задумываться было нельзя, и он выпалил подобострастно и угодливо:
– Без проблем.
– Через двадцать минут подойдёт такси – 29-18 номер. Сажай их в тачку. Шофёр знает, куда везти. Завтра назад верну.
– Будет сделано.
Просьба потенциального избавителя лезвием тупой бритвы прошлась по сердцу. С одной стороны: Лялечка – сказочная любовница, пришедшаяся по душе настолько, что к нормальным женщинам интерес пропал. С другой: страшная статья и умопомрачительный срок. Вздохнул подавленный гипнотизёр и, перед тем как идти на встречу тяжёлую, остограммился, дабы храбрости просить хватило.
В тот самый момент, когда Николай Петрович заходил в номер к Ляле, Саша Ножницы поднимался на второй этаж гостиницы, просто так, от делать нечего, посещением решив осчастливить шефа.
Проходя мимо закрытой двери неплотно, разговор услышал. Прислушался.
– Выручай, Лялечка! Как хочешь, но выручай. Светит мне конкретный срок, хлеще прежнего!
– Что случилось? – прозвенел тоненький голосок Ляли.
– И не спрашивай, полнейший, голубка, мрак. Короче, требует начальник местной милиции тебя и подруг твоих на развлекуху к себе.
– А не жалко, господин Хохотушечкин, любовницу подсовывать под мужиков? Я-то думала – у нас любовь, а оказывается – непонятно что.
– Неправильно понимаешь. Примитивно, я бы сказал. Люблю я тебя, Ляля, и другая женщина никакая мне не нужна.
– А чего ж тогда?
– А того, что, если бы с тобой такое же получилось, как со мной, я б раздумывать не стал, долбить другую мне или нет, коли дело жизни касается. – Николай Петрович вздохнул, поглядел со слезой во взоре на любовницу. – Вроде юмор горький, Лялечка, но не до шуток – срок ещё один уже не выдержу.
– Ну, дела! И что же ты там натворил такое, светит срок за что?
– То же самое, что и десять лет назад: в Серокозьевке с завклубом кассовый сконстролили сбор, и вложил кто-то. Начальник местной милиции вроде за меня пока, но попробуй не уважь ему, как дело повернёт, кто знает?
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
