Текст книги "Бортовой инженер Вселенной"

Глава двадцать пятая. Старые знакомые

Мальчишник, приправленный трагической составляющей, неожиданно затянулся. Расул Джарапович, Андрей Антонович и Иван Данилович решили продлить его, дабы хоть немного залечить раны, полученные от безжалостных клыков распоясавшихся волкодавов. Валя, Лёля и Лялечка, безусловно, влияли на процесс излечения исключительно позитивно. Нежданно-негаданно оказались они именно теми лекарствами, которые оказались кстати для скорейшего исцеления.

И вот, наконец, всего, через каких-нибудь пару дней почувствовали подполковники, двигаться что могут удовлетворительно, что на службе появиться можно.

Погрустнели лилипутки, чувствуя расставание, но Расул Джарапович ошарашил:

– Я Лялечку у себя оставлю.

– Я не против, только как всё это будет выглядеть? – удивилась не на шутку гетера миниатюрная.

– Да очень просто. Квартиру на первое время сниму, а потом домик подыщем правильный, в неприметном спокойном месте, в пригороде, купим, и живи себе на здоровье, ни о чём не думай.

Андрей Антонович от товарища не отстал:

– И я, – сказал, – заберу свою.

– И мне эта по душе затея, – не желая быть вороной белой, Иван Данилович подвёл черту.

Так и покатили вскоре актрисы маленькие кто куда: одна в Калмыкию, под Ростов другая, ну а третья осталась в Чу.

Особист Сашуля, на другой день после разговора у Шухова в кабинет шагая к себе, поманил кочегара пальцем, на стоянку с построения когда тот шёл.

– Помнишь такого подполковника Коваль-Волкова?

– Поэта? Замредактора из «Красного Знамени»?

– Да-да.

– Разумеется. Как не помнить? С его подачи печатал в нашей окружной газете стихи. Даже сумму гонорара не забыл: за два стихотворения отхватил аж тринадцать рублей.

– И он тебя не забыл. Едешь ты, короче, на творческую беседу как полковой литератор. Не подумай, что вдруг нужен стал как поэт великий, это я организовал всё, понял? Так что долю свою честно отрабатываю.

– Конечно, понял. Еду сегодня вечерним поездом.

– Вот и ладушки. Заместитель командира полка подполковник Сысойкин, исполняющий обязанности пропавшего комполка, дал уже указание в строевой. Короче, топай за командировочным предписанием – и в счастливый путь. По поводу вылета предстоящего не парься, не торопись, надо будет – найдут замену. До свиданья. Дерзай, коллега!

Шухов кивнул чекисту и оформлять пошёл документы. Проходя по штабу, он заметил в учебном классе прапорщика Христюкова, по роду деятельности занимавшегося в инженерном отделе выполнением тех хозяйственных и оформительских работ разных, женщины-секретарши для которых пригодны мало. Рядом с ним над большим листом ватмана копошились три лейтенанта, только прибывшие из Тамбовского училища лётчиков. Кочегару интересно стало, что же они там делают?

Подошёл к ним, смотрит. Подполковник Сысойкин на разных фотографиях, а под ними, ёлки зелёные, его, Шухова, стихи. Подо всеми фотографиями есть, а под двумя нет. Вспомнил кочегар, как замполит эскадрильи майор Булганин просил к сорокапятилетнему юбилею старого пилота к фотографиям стихи приладить. И выполнил просьбу инженер, правда тех фотографий двух, под которыми пусто было, видно, не существовало ещё тогда, то бишь сделали их недавно.

Поздоровался с офицерами Шухов, а Христюков, сокрушённо покачав головой:

– Вот же, мать твою за ногу, – выругался в сердцах, – стенд уже готов почти, а где этого долбаного поэта искать, не приложу ума.

Шухов было хотел признаться в авторстве, но, удержавшись, спросил, будто бы не зная автора:

– Кто же это всё сочинял?

– Это знает только замкомэски ваш, он же, хренова каналья, в отпуске.

– А проблема в чём?

– Фотки подписать надо, вот эти две, – Христюков карандашом указал на фотографии, под которыми не было стихов. На одной подполковник Сысойкин давал предполётные указания экипажу, на другой он, будучи за штурвалом на дозаправке, топливом в полёте целился штангой в конус.

– Помочь? – спросил кочегар.

– Сможешь, помоги, не то сожрёт инженер к шутам. В эскадрилью с тёплого места турнёт, а оно мне надо?

К той фотографии, где просто командир был со своим экипажем, Шухов не присматривался особо и сразу выдал:

Целью единой и волей одной

Тесно сплочён экипаж боевой!

Удивлённый прапорщик спешно записал стихи и молча уставился на новоявленного стихотворца в ожидании новой порции строк. Но со второй фотографией так же быстро не получилось, Шухов долго разглядывал её с разных сторон и толкового придумать ничего не мог. Но после того как осмотрел тщательно всю подборку, определил, наконец, именно чего не хватает в экспозиции юбилейной всей. А не хватало там всего-навсего его величества мата. Не простого, обыкновенного авиационно-технического, а такой его особой и неповторимой разновидности, которая была уникальным авторским творением гвардии подполковника Сысойкина. Безусловно, этот недочёт можно было устранить только под последней неподписанной фотографией.

Первое, что пришло в голову, тут же кочегар озвучил:

– Перед кабиною конус-пизда

Реет на шланге, а штанга-елда

Жаждет соития, только не факт,

Что состоится желанный контакт.

Сложен он в небе, но наш замполёт

Не промахнётся, коль матом загнёт.

Вот он шарахнул горячим словцом—

Конус на штанге – эффект налицо!

Христюков начал бегло записывать. Писал он, писал, а потом запнулся и с мольбою в глазах посмотрел на Шухова. Лейтенанты молодые засмеялись весело.

– Понимаю, понимаю, это в шутку я. Первые шесть строчек отбрось, а две последние оставь, и получится вполне пристойно. Нет, и их подкорректируй малость. Слушай окончательный вариант:

Грянул Сысойкин горячим словцом—

Конус на штанге – эффект налицо!

– А вот это здорово! – прапорщик воскликнул, записывая. – Это феноменально!

Попрощался Шухов довольный тоже и домой поехал. Хорошо было на душе, но какое-то смутное чувство непонятное кошкою в ней корябало. Прислушался кочегар к загадке русской своей и вычислил дискомфорта причину:

«Почему замполит эскадрильи постарался имя автора стихов сохранить в секрете? Вот он вопрос, смутно допекает какой!».

Пока добирался домой на «Урале» шумном, так и эдак объяснить пытался инженер, странное и непонятное поведение замполита. Плагиата темы мысленно коснулся даже, но решительно отверг её, ибо то, что в небольшом коллективе факт сей проблематично скрыть, ясно быть должно даже самому бестолковому, как бревно, пилоту.

Постепенно вопрос как-то выветрился незаметно из души, из думок, кошки перестали скрести внутри, и кочегар, входя в квартиру, взял на руки подбежавшую дочь.

– Папа, ты чего так рано?

– Вот опять в командировку вечером, потому и отпустили раньше.

До вечера Шухову удалось побыть дома, а после тот же самый «Москва – Баку» и вагон шестой – с тем же номером, что и тот, на котором совсем недавно путешествовал над Землёй. Сам же летательный аппарат, разобранный до винтиков, в это время уже находился в спецлаборатории КГБ в столице. И ведь надо же, купе шестое!

Сел кочегар у окошка и уставился на перрон. Ёлки зелёные! Саша Ножницы персоной собственный кандыляет вдоль вагона. «Предписание исполняет», – догадался Шухов, а товарищ именно в шестой вагон вошёл и, вдоль купе шагая, неожиданно заметил друга. Тот тоже, его увидев, удивился совсем не меньше.

– Фантастика! – воскликнул. – Делает нас судьба не разлейводой, или, если говорить точнее, сиамскими близнецами!

– И действительно – фантастика!

Поезд тронулся, а Саша затараторил сразу:

– Слышал, что в городке творится?

– Нет, из квартиры не выходил с обеда.

– Ну, во-первых: офицеров пять человек дятел положил какой-то из ружья.

– Как положил?

– А так. Подошёл к гостинице офицерской и давай шмалять, давай одного за одним мочить.

– И с чего бы это?

– Говорят, избили офицеры мужика, ну а он на ком попало отыграться вздумал.

– Задержали?

– Задержали сразу. Повязал патруль.

– Во дела, а во-вторых что?

– Во-вторых? Майора Санкина накуролесила жена такое, что тушите свет. С женщин досовских на дефицитные товары собрала деньжонки и умылилась. Мимоходом командира роты продала «газон» корейцам, тот пока обедал дома. Вышел на службу ехать, а корейцы лазают по машине, Иру с ключами ждут. А ещё на яйца в нашем доме и в домах рядом уйму денег собрала и исчезла. Бабы рвут на жопе волоса, но без толку.

– А чего они так, дуры, что ли?

– Как сказать? Она сначала яйца им носила месяц вполцены. Купит за рубль десяток в магазине, а продаст за пятьдесят копеек. Прикормила, усыпила бдительность, вот и дел всего-то.

– Чёртова баба!

– Молодец. Кстати, знаешь, как горбатых лечат?

– В мешок и шилом.

– Совершенно в зюзю.

– Всё равно баб жалко.

– Конечно, жалко.

Долго не видевшиеся друзья мирно беседовали, а «Москва – Баку», чинно покачиваясь в колее стальных направляющих, на север плыл.

В Минводах, несмотря на постоянный трафик курортников, в шестой вагон не подсел никто. Так же и в Невинномысске было. Вволю наговорившись, почувствовали товарищи, что поесть пора.

– Приглашаю, маэстро, посетить вагон-ресторан.

– Предложение принимается.

Встали друзья и двинулись в десятый вагон, в котором как раз и находился пункт общественного питания.

Кушают товарищи, коньячок пьют неплохой, армянский. А чего не пошиковать? Кочегар человек состоятельный, да и Саша, почитай, уже совсем не бедный. И потом, в кои веки придётся вместе на поезде покататься, на «Москва – Баку» самом, да в вагоне-близнеце вдобавок летательного аппарата, облетевшего вокруг Землю?

Кушают друзья-товарищи. С борщом управились не спеша, принялись за шашлычок и не ведают того не знают, что в вагоне рядом едет Санкина персоной собственной, нам известная уже мошенница, что картёжники-кидалы Буча, Пончик и Кацо в Невинномысске сели. После расследования задержались намаявшиеся кидалы у друзей там, чтоб расслабиться и чтобы стресс снять, а теперь вот ехали домой компашкой.

Санкина, не нервничая и не переживая, села спокойно в Чу, зная, что сразу искать не станут. Пока сообразят жаждущие партийного дефицита и яиц дешёвых, как быть и делать что, уж далёко будет. И вот когда в Невинномысске в купе зашли трое весьма приятных мужчин, душу евшая измена мужа как-то вдруг угомонилась сразу, отойдя на план второй куда-то.

«А что, – пронеслось в разобиженном сознании, – только им одним можно? Извините! Посиди теперь, голубчик, дома, обслужи детей, себя, побегай от разгневанных кредиторов, ну а я покуролесю вволю».

Нетрудно догадаться, что попутчиками Санкиной оказались нам хорошо знакомые: Пончик, Кацо и Буча.

Поглядев оценивающе на компанию, Ира нашла самым интересным из всех Пончика. Кацо не импонировал как нерусский. А от мощного по комплекции, статного Бучи так разило примитивностью, что дама сразу не стала рассматривать его как партнёра по любви возможного.

– Что, мужики, знакомиться давайте! – первой начала попутчица. – Я Ира.

– Саша.

– Коля.

– Володя.

– Вот и чудненько.

Достала дама из дорожной сумки коньяк и на стол поставила.

– За знакомство!

Картёжники, не ожидавшие такой прыти, здорово удивились и, хотя им после бурного проведения антистрессовых мероприятий в Невинномысске не хотелось ни пить ни есть, даме отказать не смогли. Пончик поманил пальцем заглянувшего в купе проводника, нам знакомого уже по приключениям совсем недавним.

– Сбегай, пожалуйста, в ресторан и хорошего чего-нибудь принеси загрызть.

Протянул кидала два червонца красненьких, а узнав знакомого, заулыбался.

– Отпустили?

– Отпустили.

– В рубашке родился.

– Не то слово. Судья заявление об изнасиловании писать не стала. Обворованные тоже почему-то.

– Во, мужики, – воскликнул Буча, – учитесь! И судью огулял, и вагон обнёс весь, и вода как с гуся!

– Ну, во-первых, не весь, – уточнил проводник, – а во-вторых, отобрали всё к чертям собачьим! Жаль, гумноиды-чертопузы легко отделались.

– Что за чертопузы?

– Что за гумноиды?

– А военный с охламоном, с вами что играли в карты.

– А чего ты чертопузами их обозвал?

– А как иначе? Захожу в купе к ним, чай несу, после того уже, как вас милиция ссадила всех в Батайске, прохиндей, смотрю, который был с военным, обернулся в чёрта, в инопланетянина потом, а после – в Брежнева. При мундире, сволочь, с орденами, гад. С перепуга, братцы, чаем я тогда облился, кипяточком хорошо ошпарился. А подлец ну точка в точку челюстями клацает и как Брежнев шепелявит точно. Помню как сейчас: «Что, мальчики и девочки! Как вам я? Кстати, знаете, как расшифровывается название сигарет «Памир»? Ха! Ха! Ха! Откуда вам знать! Слушайте да на ус мотайте! «Пошёл Абрам Моисеевич искать работу. «Сара Исааковна, – говорит Абрам, – работа есть только Ивану».

– Ладно, – Пончик заговорившегося перебил, – в ресторан гони, потом расскажешь.

Помчался поручение выполнять проводник, а картёжники в компании приятной дамы не успели и разговориться толком, как явился за закуской посланный.

Ира занялась сервировкой, а Пончик открыл бутылку.

– За нашу удивительную попутчицу! – воскликнул он.

Выпили, и всем одинаково хорошо стало. Ире – потому что как-то по-детски почувствовала себя свободной, а картёжникам – оттого что не нужно было напрягаться, нахлобучивая надоевших почти до смерти лошков.

Выпили по второй, а потом по третьей, и бутылка кончилась. Стало ещё лучше. Ире – потому что Пончик показался ей просто невероятно приятным мужчиной, а кидалам оттого что они ощутили вдруг особенную, фантастическую приятность в расслабляющих стуках рельсов.

– А куда вы, Ира, едете? – спросил Кацо. Санкина улыбнулась горько:

– А куда глаза глядят.

От такого ответа картёжники не просто удивились, а так опешили, что закуска в пищеводах остановилась. Ира, видя состояние мужчин, поспешила пояснить:

– Муж мне, товарищи, изменил. Вот оставила благоверного на хозяйстве и наладилась за приключениями.

Самый неразговорчивый и обычно молчаливый Буча сокрушённо покачал головой:

– Пил, наверное, бил, не обеспечивал как положено?

– Выпивал как все, не бил никогда, обеспечивал вполне нормально. Лётчик, командир корабля, майор.

– Значит, к женщине ушёл другой?

– Не ушёл, так, поклубился раза два, и всё.

– Если так, то несерьёзно поступаешь, Ира. Мужику бабёнку чужую трахнуть разок-другой – всё равно что высморкаться. Баба умная на этот грех никогда не обратит внимания. Ну а дура… – развёл руками.

– Значит, я, по-твоему, дура?

– Конечно, дура. А кто ж ещё?

– Это почему же?

– А потому, что умная баба от такого мужа, как у тебя, никогда не уйдёт. От дома, от детей, от денег…

– Может быть, и так, Санёк, – согласилась грустно попутчица, – может быть, и так. Дети, дом – это, конечно, да, правильно, конечно, но вот насчёт денег не совсем согласна. Что мне деньги, если я сама деньги?.. А вообще чтобы на такие темы разговаривать предметно, явно выпили мы недостаточно.

Тут как раз вновь проводник зашёл.

– Иди-ка сюда, дружок! – поманила его Ирина. – Вот тебе стольничек, нам одной бутыленции маловато… Сделай всё по-человечески, как положено. Бутербродики с икрою чёрной обязательно чтоб тоже были.

Упорхнул мужичок довольный, в предвкушении чаевых серьёзных от суммы крупной, а захмелевшая слегка пассажирка посмотрела на Пончика глазами сальными, затуманенными немного и подумала про себя: «А совсем ничего красавчик! Вот и первая кандидатура! Быть ему моим сегодня! Быть! Иначе я – не я!». Радужные перебирая в голове картины, сняла Ира сапоги и, забравшись с ногами на полку, в окно уставилась. Буча, Пончик и Кацо ей мешать не стали, помня замечание, что мало выпито.

Долго ожидать не пришлось: дверь купе открылась и проводник появился вновь, правда в сопровождении официантки из ресторана, так как на одном подносе не поместились яства. Было видно, что был чем-то он расстроен явно. Выставили на стол всё, и на славу вышло: две коньяка бутылки, и шампанское, и сухое, и с икрой не маленькие бутерброды, и ещё всякой вкусной всячины совсем не мало.

Только осчастливленная рублём, выпорхнула официантка из купе, как, дрожа весь, проводник прикрыл дверь и полушёпотом, заикаясь:

– Там, – сказал, – в ресторане военный этот, его маму за ногу…

Ира, плохо понимавшая, о чём речь, не могла не заметить странной реакции на известие. Её попутчики вроде как перепугались даже. Только Пончик обстановку разрядил:

– Давно всё кончилось, чего бояться, отдыхай себе, голубчик, с богом.

Ушёл к себе испуганный проводник, а Пончик наполнил стаканы и:

– Давайте за Иру выпьем, – задумчиво произнёс. – За то, чтобы все предстоящие её приключения заканчивались исключительно хорошо.

Коньяк отменный, действуя плавно и осторожно, зарумянил симпатичное лицо приятной сорокалетней женщины. Подогретые спиртным мужчины обратили внимание на то, что попутчица в самом деле хороша довольно. А она, улыбкой белозубой озарив купе, просто и естественно так спросила:

– А вы кто, ребята?

– Специалисты-спасатели, – ответил за всех Пончик, – помогаем всем у кого с головою плохо.

– Ничего себе! – удивилась Санкина. – Так и я того же поля ягода! Я тоже помогаю всем, у кого с головой неважно!

Услышав такое от хмельной попутчицы, картёжники засмеялись. Видно было, что весёлая эта дама явно всем им по душе пришлась.

Выпили ещё. Буча чуть опустил окно и приоткрыл дверь в купе. Воздух свежий ворвался в замкнутое пространство, непотребное из него выветривая. В этот самый момент в проёме открытом двери нарисовались Шухов и Саша Ножницы, пробирающиеся после плотного ужина к себе в вагон.

– Ба! – воскликнул несостоявшийся помощник психотерапевта, заглянувший мельком в купе. – Ирочка персоной собственной! Шухов! Угадай, кто это едет с нами?

Кочегар заглянул в купе и, увидев раскрасневшуюся мошенницу в компании ростовских кидал, старых своих знакомых, обалдел.

«Рыбак рыбака видит издалека, – пронеслось в голове кочегара, – надо же так склубиться!» А Александр Вениаминович, долго не думая, бесцеремонно шагнул внутрь купе и к соседушке подсел вплотную:

– Гони, паскудина, сто рублей!

– Какие сто рублей, Саша? Очумел, ты, ненормальный, что ли?

– Те сто рублей, – возмущённо напирал инвалид, – на которые надурила бабушку, что на яйца у неё взяла! По-хорошему не возвратишь, сучонка, разговаривать с ментами будешь. Ты из поезда не выйдешь, дрянь!

– Ну какой же всё-таки ты дурачок, Сашок! – быстро нашлась Ирина. – С яйцами не получилось нынче, получится послезавтра. Хочешь, конечно, если, возьми эти несчастные сто рублей, только в виду имей, будет бабушка ругать, что суёшься не в свои дела.

– Поругает? – ухмыльнулся инвалид. – Да тебя послезавтра днём с огнём с легавыми не отыщешь!

– господи! Саша, да забери ты свои эти несчастные сто рублей и не порть настроение приличным людям.

Санкина достала из сумочки кошелёк, а из него сотню жёлтенькую и протянула просителю разъярённому.

– Вот, возьми и успокойся. Саша взял.

– Исчерпан вопрос?

– Вопрос исчерпан.

– Ну и ладушки. Оставь нас тогда со своим товарищем.

Вы мешаете отдыхать культурно.

Ножницы встал с полки и, из купе выйдя, в проходе стал, а Шухов юркнул на место его – и к Санкиной:

– Не торопись, Ирочка. Это у Александра вопрос исчерпан, у меня же нет. Чтоб скорей возвратить тебя в лоно красивого времяпровождения, рекомендую отдать все деньги, которые имеются при себе. Все до копейки, Ира!

– Это что ещё за грабёж?

– Это, Ирина Александровна, не грабёж, а добровольное изъятие материальных ценностей, добытых преступным путём, в целях передачи оных многочисленным потерпевшим. Наступила мёртвая, нет, даже не мёртвая, а таинственная, гробовая тишина, наполненная чем-то исключительно зловещим. Ошеломлённая Ира никак не могла понять, почему за неё даже не пытаются заступиться новые её знакомые, полные здоровья, сил и явно духом совсем не слабые. Она уже решила помощи у них просить, только кочегар опередил мошенницу.

– К вам, мужики, у меня нет претензий. И поэтому я просто настоятельно не вмешиваться рекомендую, дабы в третий раз трагический сценарий не повторился.

Помня злоключения и точно ведая, что слова Шухова не порожняя болтовня, картёжники не проронили ни слова. Пончик побледнел, Кацо поёжился, Буча покрылся потом, бицепсы его самопроизвольно напряглись и стали твёрдыми, как железо. Видя испуг великий в глазах старых своих знакомых, инженер закрепил успех:

– Хорошо, что трезво оцениваете обстановку, – похвалил кидал. – Так держать, господа картёжники!

Ира же, не соображая совсем, что происходит, и совершенно не желая расставаться с деньгами, кинулась на кочегара:

– Бейте его, ребята! Лучше с вами поделюсь добром, чем с вот этим охламоном хреновым!

Но что это? Пончик и Кацо, вместо того чтобы накостылять этому зарвавшемуся беспредельщику, наоборот, её – даму свою за руки схватили и не дали даже раза вдарить. А Шухов:

– Подержите её, ребята, – попросил картёжников, – не барахтаться чтоб долго слишком.

Пока Пончик, Кацо и Буча держали пытающуюся вырваться Ирину, Шухов и Ножницы шустро прощупали на ней одежду, вещи проверили, ну и, разумеется, что искали, без труда нашли.

Именно в момент тот самый, когда Саша Ножницы и кочегар делали прощупку контрольную, понесла проводника нелёгкая разносить пассажирам чай. Проходя мимо злополучного купе, неожиданно увидел он картину страшную – женщины терзание пятью мужчинами. Испугался и поднос весь с кипятком ядрёным снова точно на себя пролил. Вопль истошный бедолаги всполошил вагон, кто– то с перепуга повалился с полки, и одновременно стали плакать дети в нескольких купе.

Когда всё закончилось, и Шухов, не считая, начал складывать стопки купюр в пакет бумажный, выпал из них листок исписанный. Поднял кочегар его, развернул, смотрит – а это список больных на голову, тех самых, психотерапия по кому рыдает. Сунул его в карман и откланяться уже хотел, но мошенница взмолилась:

– Шухов! Мать твою! На дорогу хоть оставь немного! Варваром не будь, фашистом!

Кочегар внял мольбе женщины и протянул ей две сотенные купюры. Санкина взяла. А Шухов и Саша Ножницы покинули наконец купе.

Только ушли они, Санкина сразу затараторила:

– Это что же, мужики, такое?! Тридцать восемь тысяч кобелю под хвост!

Пончик подсел к Ирине и, прижав её к себе, погладил по волосам, которые распустились по спине, плечам, свисая почти до пояса.

– Не переживай за деньги, бога благодари, что легко отделались! Поверь, страшный это был человек – не нам чета, лучше дальше от таких чертей. бога моли, что обошлось всё эдак.