Текст книги "Бортовой инженер Вселенной"
Автор книги: Владимир Жуков
Жанр: Повести, Малая форма
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)
И похвастался красавец собутыльнику – дружку, чекисту местному. Говорит: «Скопцы проходу не дают! В секту, суки, заманить хотят! Деньги предлагают баснословные и дом за расставанье с яйцами!». А чекист: «Чудесно! – говорит, – молодчина Куропаткин Лёша! Именно моя статья – скопцы – сектанты! Политическая по всем правилам! Разберёмся с ними, не боись, дружище! Как пристанут снова, поломайся чуть и соглашайся, а потом мне расскажи, конкретно где, когда. Это чтоб с поличным стервецов захапать. Дом окружим. А когда готово будет всё к членовредительству, тогда кричи, мы придём к тебе на помощь сразу и заарестуем гадов».
Согласился красавец, сделал всё, как говорил чекист. Окружили дом. Зашёл душу лжеспасающий подсадной в светёлку. Смотрит: водки на столе бутылка и стакан, и на блюдце с ними огуречик рядом, а стола возле – табурет без крышки.
«Снимай штаны и на табурет садись!» – приказывает кормчий (так зовут их главного), водку наливая под обрез в стакан. Снял штаны, не ведая подвоха малый, голою попою на табурет уселся, взял стакан из рук кормчего и только начал пить, погреб как под ним раскрылся тихо и оттуда две ручины ловкие, из которых с бритвой одна опасной. Хвать одна за яйца крепко, а другая отчекрыжила их моментально. Парень в голос, в крик, да только поздно уж. Не успели безобразия не допустить чекисты.
«Не горюй, Лёха! – успокоил пострадавшего собутыльничек. – Требует жертв политическая борьба! Настоящий ты герой, Алёха!»
Шухов долго аплодировал и смеялся долго, до тех пор, пока актриса не сжалилась над ним всё-таки и не сменила жанр.
Утро выдалось солнечным по-весеннему. Валентина организовала кофе.
– Ну и денёчек предстоит сегодня. И с тобой разделаться нужно, и …
– С генералом Дуровым, – не дал договорить кочегар.
Валентина Петровна покраснела резко.
– Это не коллега ли твой рассказал во сне?
– Можешь так считать.
– Правильно рассказал. Кстати, в виду имей, с куртками спешить надо, ибо вот-вот поменяют в Министерстве обороны правила выдачи лётного обмундирования – обесценятся в один момент.
– Хорошо, что предупредила, будем, значит, веселей крутиться. Курток партию ещё готовь, может быть, до новых правил пару раз крутнёмся.
В день тот первый солнечный весны вышло всё у кочегара замечательно. Поздно вечером он был уже с товаром в Чу.
Глава двадцать седьмая. Месть Бриллиантовны
С той поры, как Хохотушечкин отправил девочек на мальчишник, смутная тревога с каждым днём всё сильнее и сильнее стала допекать его. Чувство это, конечно, подогревало долгое невозвращение актрис, но главное было не в том. То, что с артистками ничего не могло случиться, а версию Ляли о возможной гибели Николай Петрович не принимал всерьёз, в том, что целы лилипуточки, не сомневался даже, мучило иное – неопределённость. Дурацкое «изнасилование», как мина замедленного действия, даже при поддержке Расула Джараповича могла независимо от его стараний взорваться в любой момент. Бывший зек, наученный солидным сроком и горьким опытом, это понимал прекрасно.
Николай Петрович стоял в гостиничном номере у окна и думал.
– Когти надо рвать! – вслух помыслил. – Когти! И чем раньше, тем лучше!
В дверь раздался стук, и, не ожидая разрешения, в комнату вошли Витя и Вовочка.
– Николай Петрович, – затрещали наперебой, – работать когда начнём? Жрать скоро будет нечего!
– А кто виноват?
– Ну не мы же.
– Именно вы, ребята. К нашим актрисам с уважением относиться нужно было, с любовью, глядишь, так и кучковались бы в коллективе едином творческом. А вы что делали? То дрались, то ругались. То пьяные, то в соплях. Вот красавицам и надоело.
– Что да, то да, – согласился Вовочка, а Витёк тяжело вздохнул.
– Ладно, присаживайтесь, – указал на диван Николай Петрович. – Перекусим давайте, что ли, по граммуле пропустим, за то выпьем, времена чтоб прошли тяжёлые.
Лилипуты засуетились, накрывая на стол.
– Коньячок там – 07 пузырь – доставайте, братцы, – маг на холодильник кивнул.
Раздался телефонный звонок. Николай Петрович поднял трубку.
– Хохотушечкин.
– Это Расул Джарапович.
– Очень приятно.
– Слушай, Петрович, ты того, девок своих не ожидай, а новых набирай артистов, так я их уже пристроил чудно, возвращаться что не хотят. Рады до соплей актрисы, не переживай за них. И ещё: не афишируй очень о моём участии в судьбе девчонок.
– Понял. Что с моим делом?
– Дело твоё в шляпе. Работай смело, никого и ничего не бойся. Не бросаю я слов на ветер. «Волгу» забери, катайся. Что стоит без дела? Хочешь, деньги можешь у Хамидовны забрать заместо.
– Понял.
– До свиданья, Николай Петрович.
– До свидания, Расул Джарапович.
Николай Петрович повесил трубку. Такой дела оборот вроде бы не сулил ничего плохого, но тревога не проходила в душе.
Выпили когда по третьей, объявил он собутыльникам своим маленьким:
– Наши девочки тю-тю, ребята. Не вернутся больше. Денежней нашли работу. Срочно надобно других искать. Думайте, мужики, соображайте, а иначе не видать удачи.
А пока Николай Петрович выпивает с лилипутами своими, возвратимся к милиционерам нашим.
Итак, как вы уже знаете, заполучили они невзначай сексуальные игрушки живые и попрятали первым долгом их от глаз ненужных. Раны, полученные от волкодавов, заживали с такой невероятной скоростью, что в суматохе будней скоро про них забыли. Будущее не сулило никаких проблем. Откуда они могли взяться, если и деньги, и положение, и перспектива многоплановая: официальная и иная? Но на самом деле появление в судьбе закона стражей девушек, не таких, как все, боли головной прибавило совсем не мало.
Думали богатые любовники, что в деньгах всё дело. Снимут квартиры любовницам или купят им дома хорошие. Будут встречаться тайно, так, что не узнает ни одна собака. Но это теория, практика же с первых дней медового месяца показала полную несостоятельность и непрактичность оной.
Расул Джарапович, поселивший Лялю в трёхкомнатной квартире съёмной, в центре Чу, первым ощутил на себе пикантную щекотливость ситуации. Во-первых, лилипутка жила в хоромах одна, что, безусловно, вызывало нездоровый интерес соседей. Во-вторых, с ней совершенно невозможно было не то что ходить иногда по Чу, даже просто вместе заходить и выходить из дома напрягало очень. К обыкновенной бабе начальнику милиции, которого знают все кому надо и не надо, и то трудно зайти тайно, а тут лилипутка. Притчей во языцах в положении таком не стать невозможно было.
Дело близилось к 8 Марта. Бабушки – соседки говорливые быстро вычислили нездоровую связь Расула Джараповича, и, что самое неприятное, тайная его любовь недолгая в считанные дни стала достоянием Хасимы Хамидовны.
Андрею Антоновичу в решении такого же деликатного вопроса повезло больше. Ранее, ещё до эпопеи с лилипутками, в деревеньке рядом с городом для своей осведомительницы, а по совместительству наводчицы и любовницы, прикупил он домик на подставное лицо, вполне приличный. Кроме того, что возле данного объекта недвижимости никогда не сидели соседки-бабушки, можно было заезжать во двор, из машины не выходя. А всё потому, что в домике имелись рация и телефон, то есть ворота открывались именно тогда, когда нужно было.
О конфликтах между наложницами речи быть не могло – каждая знала положение своё, и каждую оно устраивало. Заартачишься – и кончится беззаботная лафа, а тут – живи не хочу, ешь что хочешь, что хочешь пей, телевизор смотри, читай, богу молись, всё в руках твоих. Но, надо отдать должное, Андрей Антонович, знакомя девушек, конкретно определил, кто в доме старший. Место это почётное актрисе досталось новенькой.
Хуже всего обстояли дела у Ивана Даниловича. Кто хотя бы раз был в Калмыкии, тот знает, как устроена эта республика, глиняная и степная. Через всю её территорию проходит трасса Волгоград – Ставрополь. Перпендикулярно ей, влево и вправо, словно ветки на древе, расходятся дорожки второстепенные, завершаются какие центрами районными. Глухомань такая, что свет туши.
И вот теперь возникает вопрос: как в той глуши, где как на ладони всё, с лилипуткой управляться тайно?
Эту проблему Иван Данилович осознал во всей своей красе именно тогда, когда сворачивал с большой дороги к себе в район. Остановился, призадумался и вскоре нашёл более-менее подходящий выход из положения. В сорока километрах от районного центра находилась кошара, обслуживали которую свои в доску, проверенные жизнью люди и где Иван Данилович отстаивал скот ворованный.
Приняла Валю русская семья хорошо, повинуясь приказу шефа. Так и стала жить лилипуточка в глухой степи, радуясь спокойствию, здоровой пище, воздуху чистейшему и любовника вниманию, разумеется.
Расул Джарапович, пребывая в эйфории сладкой, дома после мальчишника почти не был. Хасима Хамидовна, знающая о его ненормальной связи, не на шутку перепугалась. Как женщина умная, выдержанная и понимающая, никогда бы не обратила она внимание на шалости благоверного. В том, что они место досель имели, супруга не сомневалась. Только было то естественно, а тут же аномальная, бросающаяся в глаза связь. А это уже вразрез с системой, опасно это. Раздуй кадило – не помогут никакие связи.
Лежала дама в соку в саду зимнем, качалась в маленьком гамаке и грустную думала.
«А почему, собственно, вопрос так ставится? – перебирала Хасима Хамидовна мысли, словно чётки невидимые в голове. – Почему? Почему гуляй Расульчик, на здоровьечко, но только как все люди умные? Почему так обо мне не ставится вопрос? Что же, женщина – не человек, что ль? В высшей степени несправедливо эдак! В высшей степени!..» Сын, вышедший из своей комнаты, прервал раздумья.
– Мама, в школу я.
– Ступай, сынок.
Проводила Хасима Хамидовна ученика, только калитку за ним закрыла, звонок раздался. Посмотреть пошла – Николай Петрович. Вышло так, что к размышлениям он оказался кстати.
– Рада видеть? Вы к Расулу Джараповичу, Николай Петрович?
– Да нет, машину хотел забрать.
– А чего её забирать? Ставьте у нас. Сторож я надёжный, да и не сунется никакой к нам вор.
– Это так, да как-то неудобно стеснять, и потом, уеду я, Хасима Хамидовна, из ваших краёв чудных. Домой, на Дальний Восток, двину. Вся там у меня родня.
– Что же так? Неужели плохо в нашем крае хлебосольном? Неужели чем мы вас обидели?
– Что вы, Хасима Хамидовна, вашу доброту забыть нельзя, даже если негодяем быть.
– Так чего ж тогда?
– Да… – почесал Николай Петрович лысину, а благодетельница недавняя перебила на полуслове.
– Если про случай с дочерью Чувадальского, так зря. Не хочу вас оправдывать, но вполне в положение войти могу.
Николай Петрович не понял и вопросительно посмотрел на даму.
– По секрету расскажу. До того ещё, как вы появились в наших краях, случай был, кстати, знает про какой Расул Джарапович. Прибегает как-то соседка моя впопыхах и орёт: «Позови Расула!». А Расула нет. «Что случилось?» – спрашиваю, а она мне: «Дочку Чувадальского насилуют на крыше пятиэтажки школьники-пацаны, и мою хотели, да не далась моя!». «А ну – говорю, – пошли! Без милиции разберёмся! Если это ученики, побоятся нас, в штаны наложат!». Ну и побежали мы спасать девчонку. Вышли на крышу: правда, кучкой пацаны стоят, раскладушка рядом старая, картонкой крытая, а на ней совокупляется Олеся с парнем, пребывая в неглиже полнейшем без стеснения и без насилия. Увидала нас компания – и врассыпную, изловили одного красавца. Ну и кто б, вы думаете, это был? Первого секретаря сынок! Одноклассник! Ничего картина? Разобрались: эта самая Олеся хоровод любила, как ребята говорят – кружок. Ясно стало всё как дважды два. Девочка, на вид невинная, с толку сбить любого мужика могла. Так что, Николай Петрович, не переживайте очень.
Хохотушечкин вздохнул:
– Слава богу, хоть вы полным негодяем не считаете, абсолютно так оно и было. Замял дело ваш муж, только вот с работою ещё не ладится.
– А чего ж с работой?
– Лилипутки сбежали. Нашли себе более высокооплачиваемую работу. Новых найти и тяжело, и времени много надо.
– А куда сбежали?
Николай Петрович промолчал, а Хасима Хамидовна настаивать не стала, так как всё и без ответа знала, улыбнулась только оскорблённая супруга злой улыбкой, испугавшей мага, да и призадумалась, замолчав. «А куда же это две ещё запропастились Ляли?» Вопрос подсказал ответ. Интуиция не подвела.
Минут пять Хасима Хамидовна напряжённо молчала, что-то переваривая в голове тяжёлое, осмысливая трудное, казалось, очень, а потом на лице её загорелась прямо-таки дьявольская улыбка.
– Николай Петрович, – посмотрела Бриллиантовна на гостя взглядом, подобным тому, смотрят которым хозяева на рабов бесправных, – Николай Петрович, знаю я, где лилипутки ваши. Не горюйте за них… Короче, быть вам моим любовником!
Николай Петрович был ошарашен предложением опасным так, что почувствовал, как шевелится копчик. С перепуга он забормотал тревожно: мол, нельзя так обижать хозяина, только смысл рождённых мёртво слов уничтожен был уже в зародыше.
– Не обсуждается, Николай Петрович! Я так хочу! – властно воскликнула хозяйка дома.
Хохотушечкин побледнел.
– Не стоит бояться. Если думаете, что я хочу продемонстрировать мужу, как в отместку наставляю рога, ошибаетесь глубоко. Я, так же как и этот негодяй, чисто по-человечески любовника хочу иметь, и не недоразвитого лилипута, а нормального, обыкновенного мужика.
Николай Петрович слушал ни жив, ни мёртв, только именно такой, бесконечно опасной любви не хватало ему сейчас, а Бриллиантовна успокоила:
– Чтобы комар не подточил носа, я познакомлю вас со своей кумой, живущей через забор, по границе задней. Дама – старая дева, живёт одна, человек мой в доску. По официальной версии, вы её любовником станете. Понадобится, для пущей конспирации, можно мужем и женой вас сделать. Это будет версия официальная. Неофициальная, реальная, только нам троим известна будет. Возражения не принимаются!
Николай Петрович снова сделал попытку что-то сказать, только ничего не вышло.
– Всё, милый, встали и пошли с моей кумой знакомиться.
Глава двадцать восьмая. Сияние над Карибами
Вернувшись из Ростова, первым долгом вечером Шухов заглянул к особисту.
– Дело в шляпе. Более шестисот единиц товара доставлено в Чу, приобрёл по двенадцать рублей, плюс расходы, незначительные совсем, накладные.
– Что-то быстро чересчур управился. Не успел, надеюсь, ничего нашухарить в Ростове? Не заказывал одну песню в кабаке на вечер весь, как в прошлый год?
– В кабачок, естественно, сходил, только не до песен было.
– И чего так?
– Встретил Санкину, деньги у неё забрал для благородного возврата объегоренным. В ресторане шельма спровоцировала скандал… Там такое было – свет туши. Скоро всё по линии своей узнаешь.
Особист подозрительно посмотрел на кочегара, вздохнул и:
– Я уже и так знаю, только вот не предполагал, что твоя работа. Ладно, – махнул рукой, – зависать не стал в Ростове, и на том спасибо. К вылету как раз успел и полетишь сам, значит. Топай отдыхай давай. Эпопеюшки начало завтра. Первый этап, – улыбнулся, – первый обязательный из четырёх.
– Понял, коллега. Не нашёлся комполка случаем?
– Не нашёлся, лахмудей. Ни в Оленегорске, ни на Кубе не нарисовался.
– Ну и бог с ним. Я домой. Пока.
По дороге к дому своему вспомнил кочегар о брошенном особистом словосочетании «первый этап». Улыбнулся, так как прикладной военный юмор знал не понаслышке вовсе и как мог особиста посвящал в него. Только тот плохим учеником был, путался обычно в тонкостях. Четыре этапа имела каждая проверка серьёзная. Обозначила их мудрость авиационно-техническая так: запугивание, выдерживание, изматывание, награждение не участвующих и наказание невиновных. Деление такое на этапы относилось только к учениям, но Сашуля по какой-то непонятной причине распространял его вообще на всё, даже на простые, самые безобидные мероприятия. Не великий грех – ещё научится.
Остаток вечера Шухов посвятил семье. Сколько времени придётся быть вдали от дома, знал лишь бог один.
Также без особого шума инженер эскадрильи передал через соседа-прапорщика, что отъезд на полёты в семь.
Утром, собираясь на дальность, кочегар предупредил супругу:
– Это, дорогая, на неделю минимум, может, даже больше, – дочку спящую поцеловал и пошёл на службу.
На стоянке уже копошились техники: расчехляли и загоняли ТЗ для заправки под пробки, полной. Как и рассказывал особист, в каждой эскадрилье готовили по одной машине, имевшей фильтр-гондолы системы «Лазурь».
Кочегар, прибывший на самолёт после техников через час, обратил внимание на стартеха, что мрачней чёрной тучи был.
– Отчего ты вдруг, Иванович, смурной такой? Не на дальность захотел вдруг, что ли?
– На хрена она мне, ваша дальность! Не чипляй, и так в петлю охота! – чуть не плача стартешок воскликнул, а механик пояснил Синцов:
– Благоверная его супруга аж две тысячи рублей просрала!
– Как просрала?
– Часть в храп с бабами в городке продула, часть Ирине Санкиной отдала, мошеннице, на товары иностранные. Гол теперь наш как сокол Иваныч!
– Правда, что ль, Иванович, скажи на милость?
– Правда, за ногу дери её. Запорол бы суку насмерть, придушил бы, только толку что? Детей глядеть кто будет? Улыбнулись навсегда деньжонки!
– Не переживай так, может, денежки ещё вернутся, а вот выпороть не помешает дуру, чтоб наука ей была хорошая.
– Зачем смеёшься? Над бедой чужой грешно смеяться! Не вернутся тети-мети никогда уже! Ровно три годка мудак откладывал, по копейке собирал – и нате вам!
– То, товарищ капитан, распорядится бог как, – попытался успокоить Шухов.
– бог какой-то?! Чепуху-то не неси! Где бог твой! Был бы он, так разве б допустил такого?!
– То чего не понимаешь, стартешок, охаивать не следует. Он, Всевышний-то, один, а дурачин немерено. Одному ко всем поспеть как можно? Лично я на месте будь его, ни за что б больным на голову не помогал.
– Правильно, только почему из-за чокнутой бабы вся семья должна страдать?
– И то верно. Но на бога для чего нести? Неразумно, ну-ка вдруг поможет. Кроме некому ведь всё равно. Кстати, сколько их бубулькнуло, деньжонок-то?
Улыбнулся капитан так горько, что от жалости у Шухова мурашки поползли по телу.
– Две косые и ещё две сотни, – обозначил старший техник сумму.
– Это точно?
– Абсолютно точно.
– Коль соврал, имей в виду, господь всё видит, с брехуном иметь делов не станет. Не соврал, глядишь, простит и сжалится.
– Две двести! – подтвердил Охалков, а Шухов:
– Верю, – вздохнул, – и искренне сочувствуя, попрошу-ка я Всевышнего помочь тебе. Итак, внимание! – поднял палец указательный над головой кочегар, посмотрел на небо и глаза закрыл, а затем опустил поднятую вверх руку на карман левый куртки кожаной, пистолет лежал в которой, и воскликнул громко:
– Помоги, господи, рабу своему обиженному! Не оставь пострадавшего совсем безвинно гвардии капитана Охалкова Юрия да Ивановича! Верни деньги старому авиатору, керосином и техническим спиртом насквозь пропитанному, любящему самолёт свой и лелеющему его больше, чем самого себя! Помоги, господи! Слёзно вместе с самолётом просим!
Смолк инженер, прислушался к тишине и карман пощупал, на котором рука лежала.
– Хрустит! – удивления мину скорчил и, расстегнув молнию, вытащил на верёвочке пистолет, а с ним денег пачку.
– Молодец, Юрий Иванович! Не соврал! – воскликнул радостно бортовой инженер, техника одуревшего хлопая по плечу, – коль соврал бы, то не смиловался бы покровитель неба и военных авиаторов! Не засунул бы мне в куртку деньги!
Прапорщик Синцов – механик, помогающий шофёру топливозаправщика сматывать заправочный шланг, выпустил его из рук и бабахнул капитана Охалкова по ноге, только тот не ощутил боли. Потерявший дар речи, вылупился он на кочегара испуганно и застыл с приоткрытым ртом, словно статуя неживая. А Шухов как ни в чём не бывало отсчитал двадцать две сторублёвки жёлтые и технику протянул.
Вышел тот с большим трудом из состояния анабиозного, деньги взял и, на небо глядя:
– Слава богу! – благодарно прошептал. – Слава богу! Есть ты, оказывается! За неверие прости болвана!
Кочегар вновь похлопал по плечу коллегу:
– Вот видишь, Юрий Иванович, а ты – бога нет! Есть, голубчик! Ещё как есть!
– Ладно бог, – пробормотал, начиная приходить в себя, капитан. – Всевышний ладно, ты-то как к нему примазался?
– Я же, Юрий Иванович, кочегар – душа самолёта, а душа – это дело богово. Повезло тебе невероятно нынче, что хожу я у него в помощниках, а не то бы прощевайте, мани!
– Ну, спасибочки тебе, помощничек! Сто рублей из этой суммы выделяю на гай-гуй! Празднуем, ребята, экипажем всем, возвратится как помощник бога – кочегар наш из полёта дальнего! – Вздохнул Юрий Иванович, посмотрел на спасителя и головой покачал. – Удивил так удивил, то, что блат на небе у тебя большой, в том совсем не сомневаюсь даже.
Подошедший электрик, более осведомлённый в возможностях кочегара, точнее могущественных друзей его, только снисходительно улыбнулся, а Шухов возьми да ляпни, покуражиться желая над счастливым технарём своим.
– В том, что блат у меня на небе, догадаться в общем-то не сложно было – бог не каждому даёт вагоны по голубенькому рассекать.
– Это что же за вагоны? – вылупил глаза Синцов.
– №6 Москва – Баку. Ты не забыл, Охалков?
Старший техник, списавший видение на проделки спирта технического, был шокирован откровением куда более, чем возвратом денег. Про галлюцинации недавние знать кочегар не мог, выходило, не они то были, а то явь была. Бедный капитан почувствовал, как ум теряет. Шухов, видя, что переборщил серьёзно, успокоил мужика:
– Чего, дружище, испугался так? Никакой мистики, никакого колдовства не было, деньги Санкина сама передала твои мне, совесть, видимо, заела бабу.
Только объяснение простое капитан не принял. Иру Санкину знал Охалков достаточно хорошо, дабы поверить в то, что её вдруг совесть мучить станет. Совершенно не понимая, что происходит на свете белом, пошатываясь, боясь свалиться на бетон, доплёлся старший техник до капонира ниши и присел на нары, тряпьём накрытые. Встал он только лишь тогда, дали когда сигнал на запуск, ибо место у передней стойки при запуске двигателей по инструкции права занимать не имел из экипажа никто другой.
Вскоре три самолёта, оборудованные для ведения радиационной разведки, вылетели в Оленегорск.
Кольский полуостров встретил радостно погодой солнечной, полным штилем и безоблачностью абсолютной. Вылет основной с дозаправкой к цели намечался на завтра, накануне потому, понятно, следовало отдыхать по полной.
Выспавшись хорошо, утром заняли экипажи в самолётах места и за танкерами в океан ушли.
Дозаправка в полёте прошла успешно. Вес полётный самолёта после дозаправки топливом в полёте может превышать вес взлётный. Взяли потому его как раз побольше, столько, сколько только можно было. Далее всё шло исключительно хорошо, без даже самых незначительных аномалий. Правда, после нескольких часов полёта в нейтральных водах по мотогондоле третьего двигателя поползли тонкие золотистые полосы масла. Шухов заметил их, но беспокойства ленты жёлтые у него не вызвали.
– Что там, кочегар, на третьем двигателе? – спросил командир.
– Новое масло МН-7,5 пробивается через уплотнения винтов. Это не опасно. Сейчас по двигателю стакан размазан, впечатление же, будто бочка вышла.
– Всё равно посматривай за маслом в оба.
– Понял, командир. Случая такого, чтоб опасная произошла утечка из-за уплотнений лабиринтных винтовых, пока что не было, только всякое случиться может, неизученное масло, новое.
– Неопасно-то неопасно, только дискомфортно всё равно летать на самолёте, на котором в масле двигатель.
– Согласен, командир. Как только лабиринтные уплотнения начинают о себе давать знать, по прилёте полагается винты менять. Как вернёмся, так и поменяем дома.
Командир молодой, довольный обстоятельным объяснением:
– Хорошо, – сказал. И даже когда через десять часов полёта гондола третьего двигателя стала походить уже не на украшенный золотыми полосками маленький дирижабль, а на коричневого промасленного бегемота, лётчик не задал вопроса.
Шёл в штатном режиме полёт, видимость миллион на миллион, ни намёка на турбулентность. И ведь надо же! Командир флагманского корабля передал по внешней связи группе, что попал в зону обледенения самолёт. Система сигнализации обледенения сработала.
Командир Шухова, гвардии майор Гробовой, не задумываясь о полной абсурдности принятого сообщения, кочегару подал команду:
– Включить систему антиобледенения!
В бортинженере заклокотало всё, сердце учащённо забилось, и по серому веществу дико забарабанил непристойный авиационно-технический мат. Первой мыслью средь его бурных выплесков, которую посчастливилось разобрать, была такая: «То, что командир принял от бортового инженера бестолковый доклад и поделился об обнаруженном обледенении в эфире, – это не удивляло. Лётчик он есть лётчик, не особо думающее существо, чётко окрещённое авиационно-техническою молвой деревянным предметом. Как мог выдать на-гора кочегар такое? Кочегар! Лицо, по самой сути деятельности своей находящееся на борту для тонкого анализа и подсказки правильной. Как можно не знать, что никакого обледенения в принципе быть не может в Южной Атлантике на высоте почти одиннадцати тысяч метров, да ещё весной, летом, можно сказать, почти?».
В памяти вдруг медвежья шкура всплыла, только недовольный командира голос размышления оборвал:
– Кочегар, почему молчите?! Вы включили систему антиобледенения?!
– Никак нет.
– Почему? Не спите! Включить немедленно!
– Командир, – прижал бортовой инженер к горлу ларингофоны, – передайте им, что нет никакого обледенения и быть не может. То у них, как и у нас, масло, выбивающееся из-под уплотнений винтов, датчики СО-4А забило. Имитация обледенения произошла.
– А чего же у нас сигнализация обледенения не фурычит, двигатель один у нас хоть тоже в масле?
– Может запросто такое быть, разные бывают выбросы. Не хватает, знать, у нас количества, забить чтоб датчик.
Майор Гробовой замялся и, нажав на тангенту внешней связи, передал группе сказанное кочегаром.
Командиром флагмана, сообщившим об обледенении по внешней связи был, только прибывший из Рязани, с курсов командиров кораблей, гвардии капитан Маскакин, на которого собирались уже документы на назначение командиром эскадрильи и получение внеочередного воинского звания. Выслушал Гробового он и, пропустив мимо ушей заумные объяснения, тоном, не приемлющим препирательств, повторил ещё раз в эфир:
– 286-й, включить систему антиобледенения, по прилёте получите взыскание!
Гвардии капитан Гробовой гнев начальника плоскопараллельно на подчинённого перенося, грозно рявкнул на кочегара, не как командир-первогодка, а как старый, просоленный волк небесный, только так и не вышедший из состояния деревянного, точно определённого авиационной мудростью:
– Включить систему антиобледенения! Прилетим, получите взыскание!
– Понял, командир, включаю систему антиобледенения для борьбы с несуществующим льдом. При этом довожу до сведения, что наши не вызванные необходимостью действия увеличивают вероятность возникновения на борту пожара, а также без разумных причин напрягают двигатели.
Гробовой, гневно посмотрев на кочегара, показал старшему стрелку-радисту жестом, чтоб тот выключил магнитофон.
– Что ты там за чушь несёшь?! – убедившись в выключении средства объективного контроля, погрозил кулаком кочегару лётчик.
– Дело в том, командир, что включение обогревателей кромки крыла и хвостового оперения здорово повышает вероятность пожара, так как токи в силовых кабелях велики настолько, что малейшее замыкание гораздо опаснее последствий несуществующего антиобледенения. А включив систему антиобледенения двигателей, мы отнимем на бесполезное дело часть воздуха от компрессора, что повысит температуру перед турбиной. Правда, это не опасно совсем, но всё равно, а вот многочасовая работа электрообогревателей крыла и хвостового оперения чревата непредсказуемым – ещё ни один испытатель не гонял полностью включённую систему антиобледенения летом на протяжении почти всей дальности. Дело моё, короче, командир, – объяснить ситуацию, а решать вам.
Гробовой растерялся, но недолго думая спросил:
– А в инструкциях всё это есть?
– Конечно, нет. Когда инструкции составляли, масла МН-7,5 ещё не изобрели.
Гробовой задумался, а кочегар успокоил:
– Не парьтесь, командир! Посмотрите на фюзеляж, на консоли, на оперение – так сияют, аж глаза слепит, наблюдаете вы лёд на них? Повторяю: в Южной Атлантике на высоте одиннадцати тысяч метров обледенение невозможно.
Чувствуя резонность объяснения, Гробовой спросил:
– А чего же они упёрлись?
Помолчал четверть минуты Шухов и, вздохнув тяжело, ответил:
– А того упёрлись, что и кочегар, и лётчики одинаково оказались предметами деревянными. Вот и незадача вся. Доложите, командир, что систему антиобледенения включили, и всё на этом, мы же бестолковых действий не будем производить – дураки пусть гоняют токи баснословной мощности по перегревающимся от стыда кабелям, замыкания смертельного ожидая, пусть воздух отнимают у двигателей бесполезно, жалко только самолёт, издевательства который ни за что не спустит.
– Ну, это ты уже чересчур хватил, – махнул командир рукой, но, надо должное отдать, кочегара понял. Больше не пытаясь противостоять абсурдности ситуации, приказал он жестом стрелку магнитофон включить и по внешней связи доложил флагману:
– Система антиобледенения включена.
Далее полёт в штатном режиме протекал. Фильтр– гондолы по всему маршруту замеряли радиацию, но нигде не встретили аномалий.
Добравшись до района поиска, стали прочёсывать пространство над нейтральными водами вместе с самолётами НАТО, подтянулось которых почти с десяток, но снова ничего опять. По остатку керосина Шухов прикинул, что осталось бороздить океан на рубежах дальних от родной страны максимум полчаса ещё, а потом возвращаться надо.
Разглядывая идущую чуть ниже, справа и сзади, параллельным курсом «Канберру», вдруг почувствовал кочегар состояние дискомфорта в душе. «Что такое?» – сам себя спросил и, прислушавшись к сердца шёпоту, слышному еле-еле, не сразу, но определил причину: «Молодого бортового инженера дурацкий конфуз в полёте не просто его ошибка, это системы сбой! Как допустила она на борт существо с ограниченным таким кругозором, значит, что-то с ней самой неладно!». Шкура вспомнилась медвежья снова, вздохнул бортинженер и за чаем потянулся к термосу.
– Если слышали пилоты НАТО да разобрали смысл переговоров в эфире, – проворчал с досадой, – от души бы посмеялись точно.
Грустно стало Шухову и неприятно. Посмотрел он на обмасленный двигатель-бегемот, на горящие бестолково красные «глаза» указателей обледенения, на «Канберру», в точку превратившуюся, и проверил количество масла в двигателях.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
