Текст книги "Сикстинская мадонна"
Автор книги: Владимир Жуков
Жанр: Приключения: прочее, Приключения
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Чекмарев посмотрел сурово на «таежника»:
– Все мне это напиши, – ткнул в бумагу пальцем.
Написал Башмаков, где надо, расписался потом, а после контрразведчик к нему сурово, назидательно так:
– Я очень, – обратился, – хотел, чтоб ясно было вам, Иннокентий Львович, чем грозит нас вожденье за нос. Если что-то соврали где-то, есть возможность еще пока что, поменять показанья ну и позабыть. Но когда узнаем об обмане, то плохо будет.
– Двинут с армии? – глянул Кеша на чекиста. – Беда какая?
– Если б так, Иннокентий Львович, я не стал бы вниманье ваше заострять на серьезном факте.
– Что же хуже придумать могут?
– Могут. Могут. Представьте, могут. Уж поверьте: служу не первый год в ЧК и наверно знаю, вам сейчас говорю о чем тут. Потому, повторюсь, коль врете, Башмаков, то пока не поздно поменять показанья ваши.
Иннокентий пожал плечами и вздохнул:
– Рассказал вам правду.
– Хорошо, Башмаков, свободны.
Рук пожатье – улыбка снова на скуластом лице чекиста.
После службы, в день тот, с Лаолой Башмаков навестил Дурсулу и за рюмкой столичной водки между делом спросил как будто:
– А скажи мне, так будь любезен, милый тесть, ты когда хвалился о громадных деньгах в столице, то имел что в виду при этом? О каких небывалых суммах речь велась дорогой папаша?
Тесть замялся, а зять:
– Ты только, – успокоил, – не думай, что я на богатство семейства зарюсь. Вовсе нет. Интересно просто.
Тесть вздохнул:
– Не считал ни разу. Не люблю, а желанье коли есть такое, так очень буду благодарен тебе за то, что сосчитаешь. Ну, как?
– А что же, сосчитаю, помочь тебе я рад всегда, драгоценный папа.
– Лезь тогда на чердак и прямо проходи, там мешки увидишь.
Башмаков встал, пошел, поднялся на чердак, как просил Дурсулу, и нашел три мешка там, правда, запыленных, большущих, старых – весил каждый три пуда точно. Вниз спустил и, открыв баулы, ошалел: в тех мешках невзрачных пачки денег в навал лежали.
Сел считать Иннокентий тут же, а когда сосчитал, то ахнул и сказал:
– Так хранить богатство исключительно, папа, глупо.
– Почему?
– Потому что могут умыкнуть эти деньги воры. Это раз, а потом реформа может бахнуть, и крякнут деньги в одночасье в лохматом банке. Ну и мало еще чего там. Надо это?
– Совсем не надо.
– Так что надобно думать папа, ладу дать как такому счастью.
– Вот и думай, сынок, кумекай, голова у тебя большая.
И серьезно над тем вопросом призадумался зять Дурсулу.
Думал, правда, совсем не долго. Три мешка переправить денег не спеша на большую землю – делом было не слишком сложным. И рубли превратились вскоре в то, ворам что хотя порою по зубам, но зато реформам никаким неподвластно все же. И вот так Иннокентий Львович, не гадая, вдруг стал буржуем, пусть подпольным и пусть советским, все равно хорошо, однако.
Не манили особо деньги в жизнь другую из Зюзи Кешу. Свежий воздух кристально чистый, да любовь, и покой душевный, привязали к таежке очень.
Тут еще письмецо прислала убежавшая: «…замуж Кеша выхожу и прошу развода… Как и я, мой жених, художник…»
Башмаков отослал, что надо для суда, и его решенье не заставило ждать особо. «…Развести…» был вердикт, который оказался довольно кстати. Отношенья с супругой новой узаконивать надо было.
Год кончался, и в отпуск выгнать были Кешу должны, порядку подчиняясь тому, что каждый отгулять свой обязан отпуск в год прошедший. О свадьбе думать стал как раз лейтенант в Иркутске с красотою своей таежной. Но не тут-то, однако, было.
В строевой попросили как-то документы, вписать что б должность, на которую был поставлен Кеша в Зюзе, на месте новом. Сдал, подвоха совсем не чуя. А пришел получать – услышал:
– Ничего мы у вас не брали.
– Как не брали?
– А так, расписку предъявите.
– Расписки нету.
– Быть претензий тогда не может!
Побледнев, Иннокентий вышел как пришибленный, как побитый. «Как же в отпуск с невестой ехать? Как жениться смогу теперь я? Обвенчаться лишь только в церкви остается, но что за брак то? В государстве безбожном нашем замполиты сживут со света».
По хрустящему снегу топал Башмаков не спеша и думал: «Что опять за напасть такая?» Глядь – чекист Чекмарев навстречу.
– Что, проблемы? – спросил, как только завершилось руки пожатье.
– Да, проблемы.
– Ну-ну. Какие?
– Документы мои раззявы, в строевом потеряли только. Как вот в отпуск лететь не знаю? Как жениться теперь, скажите? В части нашей дурдом какой-то настоящий творится прямо.
Улыбнулся чекист и молвил:
– Да, сочувствую вам всецело, Башмаков, и скажу: попали вы в крутой переплет, суровый, в тот закончится что плачевно.
Поглядел на чекиста Кеша взглядом полным вопросов, только Чекмарев, не спеша с ответом и вздохнув, пригласил:
– Нам лучше говорить в кабинете будет.
И в особом отделе вскоре, за широким столом уселись офицеры таежной части. Чекмарев закурил, поплыли не спеша к потолку колечки из пахучего злого дыма. Их полет провожая взглядом, особист потихоньку начал:
– Со своею любовью новой в переплет ты попал серьезный, из которого выйти просто не удастся уже, поверь мне.
– Переплета в чем смысл?
– А в том, что есть приказ КГБ, секретный, по таким не советским бракам, как вот твой, Башмаков, таежный. Почему? Твой вопрос предвижу. Потому что быть нищим должен наш рабоче-крестьянский воин и совсем не буржуем, Кеша. Я по имени можно буду?
– Ну конечно.
– Так вот. Взяв в жены богатейку, наш воин сразу тем становится, кто не может быть попутчиком власти, вот как. Мыслят правильно, сам подумай, ну на кой тебе дьявол служба, коли денег великих море? Образ жизни зачем советский? Об одном начинаешь думать, заимевши деньгу, свалить как на гражданку сперва, а после, за кордон как срулить ловчее. Это власти советской нужно? Ясно: нет, Иннокентий Львович. А кому как не нам, чекистам, порадеть за нее старушку?
Иннокентий кивнул.
– Вот то-то, – продолжал Чекмарев, – и дальше: как противиться бракам может КГБ? Как угодно, Кеша, – многолик вариантов веер. Вот хотя бы сейчас твой случай. В строевом документ растяпы не теряли, то мой приказ был помешать чтоб в Иркутске свадьбе не советской по всем канонам. Расписаться не сможешь в Загсе ни на месте в таежной Зюзе, ни в каком-то другом селенье… Нету, кстати, дорог железных до забытого богом края. Только это еще начало. Не сломаешься коль, коль станешь на дыбы, веселей начнется.
– Веселее-то что быть может?
– Интересный вопрос, конкретный. Отвечаю. На службу утром ты явился, к примеру, как-то, и доводят тебе, летишь что не надолго совсем куда-то, разумеется, в часть другую. Прилетаешь туда, а это полигон на Землице Новой, и приказ – телеграмму следом получает его начальство, что служить ты туда назначен, где, понятно, нельзя с супругой, где не скоро получишь отпуск, и в сравненье с которым Зюзя просто-напросто рай небесный. А уж лет не коротких пару ожидать ли невеста станет? Очень даже вопрос хороший. На богатство поди не мало ухарьков пробивных найдется. Объяснять тут не стоит много. И накроется тазом манна.
Для особо ретивых средства есть похлеще еще, такие, о которых подумать страшно. Колит сердце, мороз по коже, представляю когда кошмары, кровь виски начинает пучить, жилу справа ведет на шее. Так что я, как могу, стараюсь о всей той чертовне не думать… Нервы, нервы, все нервы, Кеша, от работы сдают порою. Будь не ладны, – вздохнул, – паршивки. Все болезни от них, все беды в основном в организмах наших от веревочек тонких этих.
И умолк Чекмарев, а Кеша, любопытством гонимый, все же тишину всколыхнул вопросом:
– Для чего, Николай, все это говоришь мне, того не знаю, но уважь любопытство, очень уж прошу я тебя, поведай об одной хоть ужасной страсти… Ну, пожалуйста! Так и быть уж неплохой магарыч поставлю?
Чекмарев улыбнулся:
– Как ты, Иннокентий, – спросил, – считаешь, будет крепок твой брак, коль шишка шевелиться не будет даже, а не то, что стоять как надо? Безнадежно когда повиснет на здоровом, красивом теле, сколь ее не верти и сколько не таращись на девок голых?
– При таком положеньи, ясно, крепким брак никакой не будет.
– Вот и я так считаю тоже. А испортить тебе машинку КГБ, что обдуть два пальца.
– Это как же?
– А просто очень. Принимаю тебя, к примеру, в кабинете своем таежном и на стульчик сажаю, тот, что вроде стульчик, но что с сюрпризом: изотопчик в седушку вставлен, бьет лучами который в яйца, в член, короче, во все хозяйство, без какого не сладко в жизни. Посидим, погутарим малость, и прощай детородный орган, а потом поживи красиво без него, дорогой товарищ. Как не страшно такое, Кеша?
– Очень страшно. Страшнее вряд ли что-то можно еще придумать.
– Можно, Кеша, еще как можно. Вот послушай и вывод сделай. Сомневаться нельзя, что в нашем государстве большом и не ведут сильном разработок втайне новых вооружений разных. Газы, яды, букашки, пташки, инфра, ультра лучи да звуки и поля от каких чумеешь. Понимаешь о чем я это, телевизор, наверно, смотришь и газеты, поди, читаешь.
Ну, так вот, создают, к примеру, вещество в институтах то, что, если примешь граммулю только, незаметно поедешь крышей деликатно, спокойно, тихо. А любую такую каку кто-то первым откушать должен, перед тем как ее в дальнейшем применять на строптивцах станут. И на ком, как считаешь, будут ставить опыты? На советском человеке совке послушном или же на баране трудном, как вот ты, Иннокентий Львович? Вот и к браку опять вернемся. С сумашедшим быть брак не может.
А гипноз? Под гипнозом Кеша, все как есть, как пить дать расскажешь, так вдобавок такую можешь получить установку злую, что забудешь, не что о деньгах, а кто сам позабудешь даже. Не бодайся, дружище, тупо с КГБ, авантюра это, а иначе познаешь скоро вкус страстей, о каких поведал. Коли буром попрешь, то быстро обломают тебя дурашку, с КГБ в лоб рогами – это бесполезная время трата. А с подходом, с понятьем если да в обход, то возможно монстра объегорить. В вопросе этом я к твоим, Башмаков, услугам.
То услышав, в испуге Кеша удивленно глаза расширил. Рябью кожа пошла как будто, и щекотно ужасно стало на спине, возле шеи, слева.
Улыбнулся чекист:
– Не бойся, Иннокентий. О том, лапшу что вешал ты прошлый раз на уши, знаю я, мне не ново это. И балетка, в Москве какая улыбнулась, в столице – это капля малая в море синем. Сохранить коль богатство хочешь и супругу свою при этом, ты поладить со мною должен: заплати и лети соколик. Все я сделаю так как надо, сомневаться не стоит даже, хочешь жить – так умей делиться. Только помни, что время Кеша нам сегодня плохой союзник, не отдам коль на верх лавэшки, и тебя и себя мне будет просто искренне жалко очень.
Башмаков согласился:
– Ладно!
ЭПИЛОГ
Лет пятнадцать прошло с поры той. Развалился Союз Советский, нерушимый, как домик ветхий. Горбачев перестройку начал…
И в начале ее я как-то посетил город Питер в пору буйства белых красивых ночек белосказочных, белочудных.
Все закончив дела, я время коротал в ожиданьи рейса и на взлетку глядел уныло через аэропорта стекла.
Вот, смотрю: приземлился BOEING. Информацию дали сразу, из Нью-Йорка что он. Три цифры на борту прочитал большие: 7, 4 и 7. «Красавец! – про себя поспешил отметить. – Почитай, раза в три поболе, наш чем «Ту-95-й», полетал на котором вволю бортовым инженером… Вот ведь, – призадумался, – мощь и сила в нерушимом была как-будто: самолеты, ракеты, бомбы, корабли, замполитов куча – миражом оказались хлипким».
И от BOEINGа взгляд печально отведя, я пошел к буфету пропустить коньячку 100 граммов, за державу служил которой.
Остограммился и уж было к размышленьям вернулся грустным, как гляжу из толпы прибывших показался знакомым очень мне мужчина один, солидный. Пригляделся, о боже! Это ж Башмаков Иннокентий Львович!
Захотелось к нему скорее подбежать и обнять! И кучей завалить мужика вопросов. Но сдержался, нельзя никак мне быть с героями эдак близко: пострадать беспристрастность может. То писателю надо разве?
Просто стал наблюдать за Кешей.
Вот он в зале, а вот в кафе он. Сел за столик, и кофе чашку заказал с коньяком, и только отхлебнул, как увидел рядом вдруг знакомого, пил что тоже коньячок под лимон, армянский. Пригляделся и я к тому же господину и чуть не вскрикнул: «Шухов! Вот он, герой мой тоже!»
А когда повстречались взгляды авиаторов двух, то встали резко оба они со стульев и по-братски обнялись крепко.
Под коньяк потекла беседа.
– Ну, рассказывай, как ты, Кеша? Умираю: хочу услышать!
– Вроде все ничего пока что. Ну а ты?
– Нет, давай ты первый. Я потом.
– Хорошо. Недолго послужил я в краю таежном…
– По моей, неужели, схеме, – перебил кочегар, – сработал?
– По твоей, – обманул, не вздрогнув, Башмаков, – как по нотам вышло. За толковый совет спасибо.
– Вот как здорово! – обе рюмки кочегар коньяком наполнил.
Улыбнулся я, так как знал что Чекмарев по душе болезни Башмакова убрал со службы, кочегара хотя советов не слыхал никогда, и не был особист с ним знаком, конечно.
После стопки чего-то Кеша замолчал, уходя в раздумья, кочегар всколыхнул какие, только Шухов не дал:
– Сейчас-то как живешь, – он спросил, – чертяка? Балабановский туз по виду. Прилетел-то, поди, из штатов.
И вздохнул Башмаков и грустно:
– Из Нью-Йорка, – сказал, – оттуда.
– Там живешь?
Улыбнулся снова Иннокентий:
– И сам не знаю, где живу, на бомжа хотя и, видишь сам, не похож особо – и везде и нигде, как будто.
– Не скрываешься делом грешным от кого?
– Нет пока что вроде. – И достал Башмаков из кейса тонкий черный ноутбук японский.
– Сам взгляни, вот, и вывод сделай, как живу, существую как я.
И, раскрыв свой компьютер, Кеша на кнопчонку нажал, и ярко загорелся экран квадратный. На картинке предстала вилла, обрамленная морем синим и полоскою белой пляжа.
– На Багамах мой домик это, – пояснил Башмаков, – хатенка.
Кочегар засиял в восторге.
– Вот вам и силовик-дурдомщик!
Лейтенант улыбнулся грустно и еще надавил на кнопку на компьютере пальцем ловко.
– На Мальдивах моя халупка, – указал на дворец рукою.
От восторга промолвить слова кочегар не сумел, он только оттопырил большой вверх палец.
– В разных точках земного шара два десятка таких имею… Вот Тимор, – вновь нажал на кнопку Иннокентий, и вновь был Шухов ошарашен картинкой дерзкой. Больше дюжины черных женщин папуасок на фоне хижин и притом совершенно голых. Среди них голый Кеша тоже, да в обнимку с японкой голой
– Твой гарем? – удивился Шухов.
– Не сказать.
– А японка как же в этот черный коктейль попала?
– Это чукча – моя вторая, повстречался с которой в Зюзе. Звать Лаолою.
– Мило очень. Перестройка тебе, как вижу, Иннокентий, пошла на пользу. Не пойму одного я только, почему со своей женою обнаженный стоишь ты вместе с папуасками и довольно расплываешься весь в улыбке? Для прикола такое, что ли?
С хитрецой в дружелюбном взгляде поглядел Башмаков на друга и ответил:
– Дала не слишком перестройка, сказать коль честно. Это тесть мой – отец Лаолы не обидел деньгой, которой в изобилье у папы было. Он еще при режиме старом бил в таежке успешно зверя и умел укрывать доходы. Миллионщиком был подпольным. Вот начала богатств откуда… Отошел в мир иной, лет пять как, в год один со своей женою и моею любимой тещей… Не живут северОв народы, как иные: за сорок старость, и с косою дежурит баба.
И потом да вполне возможно сие фото назвать приколом. Обвинять в извращеньях только сексуальных меня не надо. Извращение разве это – рассекать по Тимора дебрям без одежд, средь детей природы, коим чужды наряды с детства. Нет, считать не могу зазорным поведенье свое такое. А любовь с коллективом этим чернокожим не грех – забава. Сексуальной свободы остров этот самый Тимор: с природой там в гармонии жизнь полнейшей… Ревность, комплексы жизни чужды… Сам увидишь, когда приедешь в гости, Шухов, ко мне, и вместе сконстролим вот такую ж фотку. Дома после жене покажешь.
– Покажи ей, поди, такое – инвалидом закончишь ночью сладкий сон: без яиц оставит… Только в гости к тебе, конечно, пригласишь коль, приеду точно.
– Приглашаю… Давай за встречу на Тиморе бабахнем, что ли!
И звон рюмок в вокзальном шуме утонул, и, довольно крякнув, кочегар:
– Но зачем ты, Кеша, не пойму, – проворчал, – супругу затащил в кучу девок черных? Что вы с ней приколисты оба? Не понять мне никак вот это.
И вздохнул Иннокентий тяжко:
– Случай мой не стандартный вовсе, а особый, тяжелый случай.
– Что за случай?
– О нем в два слова не расскажешь.
– Ну что ж.
– Так слушай.
Отодвинув ноутбук в сторонку, монолог Иннокентий начал.
Кочегару он все поведал о себе, что мы знаем тоже, начиная с того момента, как с соседом запил от горя. Неизвестного ж как коснулся, сразу к вам поспешил я, чтобы пригласить слушать вместе дальше.
– Гладко вроде вначале было, – говорил Башмаков, – с женою, со второю моей, Лаолой. Взял невинным цветком таежным с непорочной душой наивной. Вроде вся предпосылка к счастью, только то пошутила просто надо мною судьба-злодейка. В коллективе, военном нашем, вдруг женуля моя взбесилась, сатана в ней проснулся словно. Взорвались в организме гены, раньше спящие тихо мирно и к беде повели супругу: к табаку, да к зелену змию, и к повальному блуду злому.
На минуту одну оставить мне нельзя шалапутку было. Отвернулся – уже под газом, отошел – сослуживцы пялят. С увольнением дело, благо, исключительно четко вышло. А не то бы к шутам рехнулся.
На гражданку уйдя, уехал я из Зюзи в Иркутск, до дома. И супругу в тайге не бросил. Но, однако, на месте новом продолжал мыкать горе с нею. Хорошо, что деньжонки были, а не то бы коньки отбросил от такой интересной жизни.
Под охраной держал, от водки сберегая дитя природы, от воздействия ген ущербных непрерывно лечить пытался – но труды оказались тщетны.
Уж подумывать начал, чтобы снова сплавить в тайгу обратно узкоглазое горе, только, в мир иной отошли семейно тесть и теща, а их дочурка так со мной навсегда осталась.
А потом перестройка. Сразу, отворили кордон лишь только, из страны капиталы вывез, что оставил хороший папа, нелегально само собою, и супругу за ними следом.
Раскрутился. Зажил богато. Языки изучил: два знаю. На английском бурчу свободно, на французском совсем неплохо. А Лаоле своей, обжившись, для души подыскал местечко: на Тиморе, где ты вот только нас в компашке веселой видел.
В дикой той глухомани теплой поместил я женулю в племя, вождь за ней где за плату смотрит. Но не жалко для милой денег. Выпивать не дает ни грамма, в остальном же сплошная воля – сексуальной свободы остров. Что еще мог, скажи, ей сделать?
– А еще не завел семейства?
– Не завел, – Кеша молвил грустно, – собираюсь рвануть в Россию, поискать в деревеньке счастья, как механик давал советы, помнишь, прапорщик?
– Как не помнить. И словечко бриджит-бордошка до сих пор кучерявит мысли.
– Никогда не забыть того нам. Ну а ты расскажи, как сам-то? До лампас дослужился, красных, на защитного цвета брюках?
– Не успел, за тобою следом на гражданку ушел почти что.
– Это как?
– Очень просто, Кеша. Прилетел замглавкома, ну и попросил задавать вопросы. Я спросил, почему оружье мы носить не имеем права, и уволен за два был счета… Не успел научить тебя вот… А ведь способ какой отменный.
– Не жалел?
– Как сказать. Мне снится самолет до сих пор. Во снах с ним рассекаем в нейтральных водах, философствуем, книжки пишем. А вот службу как вспомню тошно, так становится. Добрехались замполиты – страна распалась, и никто не пришел на помощь ей в момент бесконечно трудный. Ни один офицер советский на защиту не стал державы. Офицеров держать за быдло – не иметь офицеров значит. Занимательно то, что частью, «предала» СССР какая самой первой, и было наше Иннокентий соединенье. Было в нем три полка, как помнишь. То бишь два в Самостийной, ну и в Чу один, где служили вместе. Прилетел генерал столичный в нашу часть, вдруг какая стала закордонной и ну ребяток агитировать гнать машины, бросив семьи свои в Россию? Обещали златые горы, но никто не поверил только, замполитские помня басни. И немой вереницей грустной под прессА повели кормильцев. Авиации, Кеша, дальней так в России не стало больше.
– Да, – вздохнул Иннокентий Львович, – грустно Шухов.
– Ужасно грустно.
– А потом как?
– Потом гражданка. Добывал хлеб насущный разно, а как Меченый дал отмашку всем гуртом в буржуинство двигать, предприятье создал такое, небольшое совсем, однако, что довольно неплохо кормит. До тебя, Башмаков, конечно, далеко мне, однако бедным не считаю себя нисколько. Вот визитку возьми, дружище.
Кеша вынул свою и тоже протянул, а бутылка вскоре опустела, и стал прощаться Башмаков с сослуживцем бывшим:
– В гости жду. Прилетай, как сможешь. А сейчас же спешу, прости уж.
Шухов, встав:
– До свиданья, Кеша, – на прощанье сказал, – конечно навещу, ждать не будешь долго.
И расстались.
Кафе покинув, завернул в туалет герой наш, из Америки тот что прибыл. Там старушке на входе рублик торопливо помятый сунул, чтоб войти: все за плату стало.
Оросивши мочи струею писсуар, ленинградский, белый, застегнул Башмаков ширинку и на выход пошел, где та же старушонка, сутулясь, горбясь, собирала рубли в коробку. Тонкой ножкой давила бабка без конца на большую кнопку, назначенье которой было поднимать-опускать шлагбаум.
Взгляд мужчины скользнул по старой, и узнал Иннокентий, вздрогнув, в ней супругу свою, когда-то что из Чу убежала в Питер.
– Нина! Вот тебе елки-палки! – прошептал, – Нина! Ты ли это? – только слов тех никто не слышал.
Выйдя, стал Башмаков поодаль, продолжая смотреть на бабку. И в сумбуре, в галопе мыслей, в голове что метались вихрем, разобрал я такую ясно:
«А чего б на Тимор, к Лаоле, не отправить ее, бедняжку… Сколько было любви той в жизни?.. Как ведь все же заразу жалко!»
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
