Текст книги "Сикстинская мадонна"

– Предупредить о неполном служебном соответствии и добровольно-принудительно по замене в тьму-таракань перевести! – выждав паузу, генерал предупредил строго. – Заартачишься если, по недисциплинированности на полпенсии уйдешь! И все на этом!

С младшими же офицерами дело хлопотней обстояло, потому что целая куча их под винты разборки пошла. А раз нарушителей дисциплины воинской прилично поднабралось, так и соответствующее собрание под них рубануть решили. По всем правилам и классическим канонам партийных образцово-показательных мероприятий дело крутнуть задумали.

Генерал-майор Баранов сразу к младшим офицерам пожаловал после того, как с Тугим разделался. Уселся в центре президиума, председательство великодушно на себя приняв, а слева и справа командир полка гвардии полковник Садистов и замполит полковой гвардии подполковник Чебурашко разместились. По самым же краям президиума из пяти человек примостились пропагандист Емелин и заместитель командира полка по спортивной подготовке гвардии майор Щукин с животом мужик, не спортивный вовсе.

Только по местам расселся народ, как дух винипуховский вернулся, сел на подоконник с дороги отдышаться да лучиками солнечными поиграть, а заодно поглядеть на зрелище привычное, которые часто первый носитель, будучи живым, давал зреть возможность.

Открыл генерал собрание и его замполиту предложил вести. Первым под очи ясные карающих старший лейтенант Шухов стал.

– Что можете в оправданье, товарищ старший лейтенант, сказать? – скорчив рожу дьявольскую, обратился Чебурашко к нему.

– А что говорить? Беда пришла. Товарищ умер. Тянул лямку, бедняга, тянул, а в квартире так и не пожил отдельной. Детей двое осталось у него…

– Раздача квартир – прерогатива не ваша! – взорвался замполит. – Вы по существу вопроса отвечайте. Не злите, чтобы потом не сожалеть горько! Объясните лучше, что вы сделали для того, чтобы техник ваш не погиб?

Шухов помолчал чуть, а после очень даже спокойно ответил:

– Как вы знаете, товарищ подполковник, судорога под водой человека свела и сердце у него остановилось почему-то. Так медики установили. А я, честное слово, очень плохой специалист в медицине. На вопрос ваш, мне кажется, полковые врачи куда лучше ответят.

– Вы мне буки не заговаривайте! Дурака не валяйте! – снова заревел Чебурашко. – Товарищ ваш погиб под водой в нетрезвом состоянии будучи, а вы, как начальник его, палец о палец не ударили, чтобы этому помешать. Среди подчиненных пьянство не только не пресекли, но и сами активно в попойке участвовали. Стыд и позор вам – самому прямому виновнику происшедшей трагедии. Будьте уверены, что сейчас вы на волоске от снятия с летной работы.

Шухов стоял молча, понуро свесив голову, чтобы отвязались скорей, и замполит, бросив, наконец, несколько взглядов испепеляющих на него, крикнул гневно:

– Садитесь! С вами ясно все!

Но пропагандист заерзал на стуле и решил в дело воспитания личного состава свою лепту внести:

– У меня, товарищ подполковник, вопрос к этому офицеру есть.

Чебурашко кивнул разрешительно.

– Скажите, товарищ старший лейтенант, когда вы в Москве бывали последний раз?

– Каждый год, как в отпуск еду, посещаю столицу.

– А скажите, товарищ старший лейтенант, будучи в Москве, хотя бы раз вы посещали оперу?

– Никак нет!

– А ресторан?

– Так точно!

– Вот, товарищи, откуда ноги растут! – громогласно провозгласил майор. – Вот, где собака зарыта! Коль человек даже в столице вместо оперы в кабак идет, что в глухомани он делать станет? Пить он станет, товарищи! Я тоже думаю, с офицером этим предельно понятно все!

После слов пропагандиста по залу хихиканье прошуршало, а замполит покраснел. Знал он прекрасно, что подчиненный его, Емелин, дурак конченый, но никак не думал, что настолько. Сверкнул Чебурашко глазами огненными зло да взглядом испепеляющим дурака усадил на место. Испугался тот и сел, язычок до самого конца собрания проглотив.

После пропагандиста спортсмен полковой слова для себя попросил и с вопросом не менее идиотским также к Шухову обратился:

– Вы, товарищ старший лейтенант, за знание приказа о купании расписывались?

– Так точно.

– Так разве речка, в которой утонул товарищ ваш, к местам, для купания отведенным, относится?

Шухов знал прекрасно, что единственным водоемом для купания офицеров, согласно приказу начальника гарнизона, является небольшой песчаный карьер, но взглянув глазами грустными на спортсмена, вздохнул тяжело и на вопрос его отвечать не стал. В окошко уставившись отрешенно, залюбовался он солнцем, лучами золотыми, на стеклах играющими, обращение идиотское полкового спортсмена игнорируя напрочь.

Дело в том, что армия Советская с самого основания своего упорно вес набирала, обрастая такими глупыми, на первый взгляд, приказами и документами, что, вникая в их суть, человек нормальный вполне сойти с ума мог или, по крайней мере, со смеху умереть. Однако, если хорошо присмотреться, то смысл, скрытый в приказах смешных, существовал: в любой ситуации подчиненного по отношению к начальнику в полного идиота превратить и всегда его виноватым сделать.

Одним из документов таких является приказ Министра обороны о купании. Согласно ему, каждый военнослужащий, независимо от должности и звания, строго в определенных местах купаться обязан, там, где начальник гарнизона уже своим конкретным решит приказом. Места эти, опять же, согласно приказу министра обороны, средствами спасения оборудованы должны быть, и во время самого процесса купания военные спасатели там обязаны находиться. То есть купание в любом другом месте, либо в отведенном, но без спасателей, грубейшим нарушением воинской дисциплины является. К примеру, если вы, как воин РККА, дисциплинированный, вдруг искупаться с семьей решили и в место, отведенное приказом начальника гарнизона, прибыли, а там спасателей нет, то боже упаси ножки вам замочить. Нарушите вы приказ Министра тем самым. Семья может купаться, а вы нет. Любуйтесь на здоровье, как отпрыски и благоверная плещутся, резвятся в водице да дисциплинированностью вашей восхищаются. Люди они не военные и за приказ о купании не расписывались.

И еще. Коли с семьей на море в отпуск поедете, то хорошо знать должны, что море к местам, для купания отведенным, тоже не относится. В виду это имейте, если вы воин правильный, помните, что, согласно приказу, в пену морскую лезть права не имеете тоже. Сидите на берегу спокойненько да запах моря вдыхайте жадно. Это все, что разрешается вам.

Конечно же, приказ о купании не как проявление заботы отеческой о личном составе стряпался, и вовсе не за уменьшение смертности на водах авторы его боролись. Понимали потому что прекрасно: никто выполнять не станет его и купаться там будет, где понравится. Но зато, ежели утонул товарищ, приказ о купании нарушив, то есть либо в месте неотведенном, либо без соблюдения правил, то сам он виноват в беде, а командир перестрахован его, защищен, если говорить просто. Роспись у него в журнале заветная, которая очень ясно говорит, что предупреждал командир нерадивого подчиненного, вталкивал в башку его бестолковую, где можно купаться, а где – нельзя. А он, ирод, все по-своему сделал. Утонул не там, где положено.

Вот и хорошо командиру, а Министру обороны – еще лучше. С недисциплинированным утопленником всегда дело проще иметь, чем с дисциплинированным, не сюсюкаться можно с ним. Нарушитель – он и в Африке нарушитель. Утони Иволгин в положенном месте, так хотя бы теоретически семья его, единственного кормильца потерявшая, могла под еще не утихшие толком звуки марша похоронного об улучшении жилья хлопотать. А коль, где не положено, булькнул, так и глаза замполитам мозолить нечего. Только шиш с маслом выпросишь, даже к попу не ходи.

А спортсмен полковой почему к Шухову с вопросом пристал дурацким? Потому что именно ответственным за спорт журнал поручают вести, где за приказ о купании воины РККА расписываются. Вот и хотел начспорт напомнить о себе начальству высокому, что журнал он ведет и что подписи все там, как патроны в магазине, одна к одной расположены правильно. Так что о кровном своем, о насущном физкультурник спрашивал полковой.

А Шухов, понимая, что для порядка человек пыжится, молча себе стоял и ждал, пока тот отстанет, но не унимался майор. Бас тяжелый его вновь на бедного кочегара обрушился:

– Почему, товарищ старший лейтенант, молчите? Расскажите офицерам, как докатились до жизни такой, что с подчиненными вместе купаетесь там, где, согласно приказу Министра обороны, делать того нельзя!

Шухов, которого усердие такое здорово злить начало, чтобы прекратить поскорей процедуру неприятную, на глупый вопрос решил точно таким же образом и ответить. Сделал он выражение лица важное, даже надулся слегка и выдал на-гора торжественно:

– Я, как начальник экипажа технического, конечно, не могу с себя снять долю вины, но главным виновником трагедии считаю именно вас, товарищ майор!

Присутствующие все как один замерли и вытянули физиономии в сторону Шухова, объяснения от него ожидая. Даже генерал со стула своего привстал.

– Да-да, не удивляйтесь, товарищи, – продолжал Шухов, – главным виновником случившегося именно наш начспорт является – гвардии майор Щукин! В полку уже давно работы спортивной никакой не ведется. Ни бегаем мы, ни плаваем. Даже в пляжный волейбол не играем. Будто спорт и физическая культура совершенно в авиации запрещены. Но несмотря ни на что, спортивный азарт и врожденный дух состязания живет в наших воинах и при удобном случае всяком неудержимо наружу ломится, вопреки проискам заместителя командира полка по спортивной подготовке гвардии майора Щукина. Вот и будучи в командировке от родного дома вдали, личный состав экипажа нашего соревнования решил устроить спортивные. Что плохого в том – не знаю. А то, что из всех существующих видов состязаний именно сидение под водой выбрали, так то опять же благодаря майору Щукину. Ведь именно он создал такие условия в полку и в нашем экипаже конкретно, что напрочь все нормальные виды спорта позабывали мы. А состязаться хочется. Вот и придумали новый, незнакомый и неизученный совсем вид.

Шухов умолк, но и начспорт ни слова не проронил больше, зато замполит рявкнул так, что даже комдив вздрогнул:

– Шухов! Кончайте демагогию! В народное хозяйство определю, там умничайте! А здесь армия!

Генерал хотел вмешаться было и растерзать строптивого офицера, но замполит на часы взглянул и, вспомнив, что через полчаса лайнер садится маршальский, остановил его:

– Заместитель командующего через пятнадцать минут прибудет, товарищ генерал, встречать следует ехать уже, – залу же объявил погромче: – Перерыв! После обеда продолжим!

Услышав замполита, встали офицеры и дружно кушать пошли. Опустел зал, а дух винипуховский, в душе солнечном вволю на подоконничке выкупавшись, запереживал. Заволновался и, как Ленин по кабинету, туда-сюда по окошечку заходил. Очень поразила невидимку беспардонная глупость носителя своего – пропагандиста гвардии майора Емелина. «И откуда только дураки такие вот берутся!» – дух подумал злой, и услышал вдруг бестелесный Разума Вселенского шепот:

– И носитель твой и сам ты из карлы-марлы поганой вышли.

– Хорошо! – дух возмутился, – пусть из карлы-марлы поганой мерзкой, – но при чем здесь, извините, опера? В дураке отпетом таком жить не желаю больше!

Пнул бесенок больно ножкою майора в почку, так что тот слегка покривился даже, да и был таков. Полетел другой домишко искать.

Закончился перерыв, и зал быстро наполняться начал. На собрании должен был присутствовать заместитель командующего ВВС по безопасности полетов Маршал авиации Пстыга, потому командиры пораньше усадили людей, чтобы перед глазами не мельтешили. И вот только расселись офицеры по местам и в зале тишина воцарилась, как распахнулась дверь, и маршал вошел, сияя и горя золотом весь, словно Собор Василия Блаженного. За ним целая свита шла – одни генералы поголовно, которые в блеске шефа просто сержантиками казались. Подполковник Чебурашко проорал тут же громко и подобострастно:

– Товарищи офицеры!

Все встали.

– Товарищи офицеры! – вдохновенно выкрикнул маршал-старик.

Все сели.

Собор Василия Блаженного в центре президиума расположили там, где до этого комдив восседал, но в настоящее время в летную столовую удалился. Лично генерал Баранов проконтролировать к банкету приготовления решил, который в честь гостя великого в полку давали.

Маршалы – это вообще очень серьезная категория воинов РККА, для которой тьма привилегий существует. Одна из них – это свободный доступ к коньяку, который Министерство обороны для летчиков запасает. Согласно приказу после каждого длительного полета положено каждому авиатору по 125 граммов коньяка – ровно одна бутылка на стол. Это для восстановления сил, как медицина рекомендует. Да вот беда, ни разу в жизни ни один летчик не пробовал тот коньяк, даже после рекордных полетов с двумя-тремя дозаправками топлива в полете. И приказ тот никто из шелупони армейской даже в глаза никогда не видывал, потому что хранится он под грифом, куда более суровым, чем «Сов.секретно». За знание его личный состав не принуждают расписываться. Это не о купании приказ, а полная и абсолютная его противоположность.

Незнание о существовании приказа о коньяке дает возможность высокому начальству бесплатно потреблять жидкость сию, и особенно в этом деле товарищи маршалы преуспели. Заместитель командующего по безопасности маршал авиации Пстыга в вопросе том белою вороной вовсе слыть не желал и, как остальные коллеги его по звездам большим очень, с удовольствием пользовался предоставленными ему материальными благами.

После того, как уселся он, наконец, поудобнее и на стуле перестал ерзать, Чебурашко продолжил собрание. Экзекуцию над Шуховым он решил далее не проводить в присутствии начальника такого высокого, чтобы строптивый кочегар не отмочил еще чего непотребного. Никак не вписывался он в узкие рамки среднестатистической образцово-показательной жертвы. Мальчиком для битья подполковник старшего лейтенанта Голоконя решил избрать, который в последнее время по пьяному делу неоднократно залетал и ногой одной уже был на грани суда. По разумению замполита, не в интересах затурканного до предела оружейника было демагогию разводить да начальство злить попусту.

– Старший лейтенант Голоконь, – крикнул он, – прошу вас выйти и встать лицом к товарищам!

Но спортсмена полкового дела оборот такой не устраивал явно. Злобу большую на Шухова он затаил, и сильно хотелось начспорту под винты маршалу кочегара бросить. Потому, не успел еще Чебурашко закончить, как громко, чтобы слышали все, напомнил он замполиту:

– Товарищ подполковник! Мы же с Шуховым не закончили еще!

Чебурашко побагровел, гневаясь на беспардонную глупость спортсмена, и произнес, волнения стараясь не выдавать:

– Ах, да! Шухов! – а про себя злобно и похабно выругавшись, подумал: «Покажу я тебе Кузькину мать, только провожу маршала!»

А Шухов вновь вышел из зала к столу президиума и лицом к собранию повернулся. Перспектива снова на глупые, идиотские вопросы отвечать вовсе не импонировала, и поэтому решил молчать истуканом, и видом своим полное осознание вины демонстрировать, чтобы отвязались скорей.

– Расскажите, Шухов, как докатились вы до жизни такой, что товарища угробили своего? Пусть заместитель командующего послушает, – произнес замполит недовольно.

Но кочегар упорно молчал, и тишина в зале стала потому раздражать высокопоставленного военачальника.

– Ну что вы, товарищ старший лейтенант, молчите? Замполит вопрос задал, а вы с мыслями что-то никак не соберетесь. Возьмите в руки себя и поведайте товарищам, как подчиненного утопили в речке?

Шухов поежился, чувствуя, что не избежать полемики, и потому не стал больше зря тянуть время.

– Я до перерыва один раз уже рассказал все по интересующему вас вопросу, товарищ маршал, как на духу все поведал, – с легким, едва заметным, оттенком недовольства ответил он. – И виновника трагедии указал конкретно, что же от меня еще требуют, честно говоря, не пойму никак. За артиста что ли, товарищ маршал, держат?

Заместитель командующего поднял на Шухова удивленные глаза и мягко, но с интересом большим, вновь к нему обратился:

– Ну что же. Не слышал я объяснение ваше, для меня одолжение сделайте, повторите кратко.

Вздохнул Шухов, но добрым тоном обращения сломленный, все-таки старика уважил:

– Я, товарищ маршал, объяснил собранию, что главным виновником происшедшего заместитель командира полка по спортивной подготовке является – гвардии майор Щукин.

Замком потер рукою лоб, напрягая память, но никак не мог вспомнить, что это за майор Щукин такой и взялся он откуда. Осведомленный еще до собрания, маршал знал, что начспорта на месте трагедии не было. Там только один старший офицер был, и того осудили уже. Потому, руками в стороны разведя, сказал Собор удивленно:

– Так не было ж с вами спортсмена! Как же ни за что и ни про что человека невиновного в преступлении обвинять можно?

Но Шухов, еще большее удивление имитируя, ответил сразу:

– Конечно можно, товарищ маршал, ибо истинные виновники – это в большинстве своем не те, кто вершит, а те, которые за кулисами.

Совсем необычная, простая и чудаковатая отповедь молодого офицера, совершенно несвойственная традиционным речам, произносимых на подобных мероприятиях, очень заинтересовала маршала. Прекрасно понимая, что сюсюканье с нарушителем воинской дисциплины при таком большом количестве офицеров совершенно недопустимо и противоречит всем заповедям и канонами РККА, маршал не пошел по пути проторенному и стандартному: не взорвался и не разнес в клочки офицера, всю свою мощь неограниченную используя, а взглянул на него снисходительно, как Господь бог на молекулу водорода, и еще в большей степени весь во внимание превратился. А Шухов продолжал, расположение к себе ощутив, голосом спокойным и правильным, мягко по тишине шагая:

– Для того чтобы виноватым быть, товарищ маршал, совсем не нужно обязательно самому на месте преступления присутствовать. Можно подстрекнуть, а можно просто преступную халатность проявить. Разве виноваты были пилоты американские, что их атомные бомбы послали сбрасывать на японские города? Разве повинны в том, что в два хлопка ладоней превратились в пепел Хиросима и Нагасаки и погибло двести тысяч человек? Нет. В том американские летчики невиновны, хотя и руками собственными преступление то вершили.

Шухов остановился на мгновенье, глубокий вздох сделал и прислушался к гробовой тишине…

– А почему не виноваты американские офицеры и кто же преступник все-таки? Отвечаю: потому что американцы, как и мы, присягу принимали и приказы, как и мы, без обсуждения выполнять обязаны. А истинным виновником того жестокого и безжалостного преступления банальный американский империализм является, гнусной гидрой мировой буржуазии вскормленный.

Демонстрируя суровость по отношению к преступному американскому империализму, Шухов вновь речь страстную прервал, выждал паузу и, сделав еще более суровое лица выражение, к конкретно случившемуся в своем экипаже перешел:

– Так же и майор Щукин, хотя и не присутствовал на месте трагедии, но полным и абсолютным ее виновником является, которого, правда, как и империализм американский закулисный, в прямом преступлении уличить тяжело. Тем более что действия заместителя командира полка по спортивной подготовке, безусловно, пассивный характер носили. Инертностью и преступной халатностью своей предрешил майор Щукин пережитую нами трагедию, потому что делом, которое поручено ему, не занимался совсем. Вот, кстати, за приказ о купании, когда вас, товарищ маршал, на собрании не было, не забыл он спросить, но зато напрочь помнить отказался, что функциональные обязанности предписывают ему с личным составом физкультурой и спортом заниматься, и что совершенно он того не делает. Завалил, товарищ майор, в полку работу спортивную начисто. Без физкультуры, без спорта живем, как в зоне тюремной. Да только не умер все равно спортивный дух в народе нашем авиационном, тлеет в самых сокровенных глубинах сердец. Копится, набирается помаленьку да взрывается после. С диким шумом наружу рвется, как вот в командировке, к примеру. С цепи прямо люди сорвались, спорту так захотели бедные, ну и в дурь самую пошли: виды спорта разные выдумывать начали, как сидение под водой, например, на время. Оказался этот вид, новый и неизученный, коварным очень. Вот и погиб товарищ. А проводи нас в командировку майор, как положено, да видом спорта каким заниматься подскажи, да мячик футбольный или волейбольный в дорожку дай – разве б стали мы под водой сидеть!? Разве погиб бы тогда старший лейтенант Иволгин? Нет, товарищ маршал, не погиб!

Шухов кончил, и на зал опять тишина гробовая опустилась, в которой было слышно даже, и как муха редкая пролетит, и как дух винни-пуховский рассекает вдали пространство.

А маршал, после паузы небольшой, по-отечески так и даже добрее еще, вновь обратился к Шухову:

– Логика в рассуждениях ваших есть, безусловно. Оригинальны они весьма. В справедливости доводов не могу я отказать вам. Но ладно, оставим то. Скажите мне, товарищ старший лейтенант, не трудно вам со взглядами на вещи нестандартными такими в армии-то служить?

– Очень трудно, товарищ маршал!

– Мучаетесь?

– Мучаюсь, товарищ маршал!

– А вот скажите, товарищ старший лейтенант, что больше всего вас в службе мучает вашей?

– Больше всего, товарищ маршал, меня мучает то, что оружие личное не доверяют.

– Да быть не может такого! – вспылил человек-собор. – Коли с головой и нервами в порядке у вас, так не имеют права не доверять личное оружие! А коли больны головой, так, разумеется доверять пистолет нельзя и спешно уволить надобно.

– Да не о себе одном пекусь я, товарищ маршал. Личное оружие в Советской армии не только мне, но и вообще не доверяют никому, кроме особистов, да еще маршалов, быть может, но о вашей категории ничего неизвестно мне. А над всеми нами, представьте, произвол поголовно чинят. В наряд и в полет, конечно, выдадут ПМ родной, но после того сдавать строго-настрого обязывают. боже упаси домой взять. Разве не превращает недоверие такое нас в людей второго сорта, в негодяев самых обыкновенных и отнюдь не в защитников Родины. Боятся, видимо, отцы-командиры наши, что коли нам личное оружие дать, так убивать или грабить станем. А может, переживают, что мы по пьяному делу обязательно друг в дружку палить начнем? Вам не кажется, товарищ маршал, что отношение к офицерам такое превращает их в безответственных забулдыг?

Все, что угодно, предполагал услышать бедный маршал. Все, что угодно. Но не это только. Сказанное Шуховым шокировало и напрочь выключило нормальный, естественный ход мыслей. Старик пыжился, морщил лоб, но никак придумать не мог, как же человеку ответить правильно. Потому молчал угрюмо маршал, и тишина мертвая от того просто диким ужасом наполнялась. А замполит и командир полка крыли матом в сердцах нещадно, но на выручку гостю высокому не смели идти. Лезть поперед батьки в пекло боялись да молчание первыми нарушать.

А вояку старого, прошедшего войну и не раз смерти в лицо смотревшему, которого жизнь вынесла на самый высокий гребень своей волны, сразила наповал жуткая справедливость суждений старшего лейтенанта. Наконец, с мыслями более менее собравшись, взглянул маршал на Шухова взглядом печальным, вздохнул и произнес, досаду плохо скрывая:

– Вы свободны, товарищ старший лейтенант, я о вас позабочусь!

Слова Маршала как угодно понимать было можно: или на место идти, или же вообще уходить из зала. Шухов выбрал последнее.

А человек-собор покривился и в кресле заерзал мягком. Как только дверь за Шуховым хлопнула, не по себе ему стало. В сердце маршальском вроде как надломилось что-то. Заболело оно, заныло. И решил старик вслед за кочегаром нестандартным ретироваться да собрание дурацкое покинуть это. Сославшись, что по спецсвязи с Москвой срочно переговорить надо, удалился он во главе свиты своей огромной.

Уход маршала отцам-командирам совершенно развязал руки. И уже по полной программе оторвались товарищи, трагикомедией просмотренной обозленные.

О том, как виртуозно изощрялись господа эти над горе-олимпийцами, хочу дать возможность читателям пофантазировать самим, подразмять мозги, так сказать. Тем более, что информации для формирования мысли полета дал я уже достаточно. Единственное не удержусь и скажу только, что пропагандист, спортсмен и замполит так перестарались, что задолго до окончания собрания охрипли разом почти и потому сипели, как сифилитики недолечившиеся, а зал от того то и дело хохотом наполнялся.

На «Волге» черной, которую следом за маршалом на самолете транспортном привезли, умчался Блаженный в гостиницу. Приказав адъютанту не беспокоить до утра, закрылся, перещелкнув ключом, один в номере. Сам разделся и сам обслужил себя: сам закуску и выпивку из холодильника достал и сам лично на стол их выставил.

Пил человек-собор немного. Годы давали знать о себе. Однако порой, когда совсем невмоготу становилось, нервишки водочкой поправлять любил, массаж, так сказать, им горячий делал, чтобы шевелились нейрончики, расправлялись, не слеживались. Вот и сейчас почувствовал маршал, что именно водочка – она и только она – поможет сердечную боль развеять да мысли – палки бамбуковые размягчить, а то скрипят, как удилища старые, да не в ту все степь норовят канальи.

Налил полстаканчика, шлепнул, не закусывая, и почувствовал, как помягчело в голове сразу и как извилины мозговые на веществе сером стали правильное положение занимать. Эйфория легкая окончательно все в головке стабилизировала, и по телу уставшему райское блаженство пошло. Крякнул маршал, хлопнул ладонью по столу и самому себе, в зеркале напротив сидящему, громко вслух произнес:

– Без личного оружия офицер – не офицер, а порнография полная. Это безусловно. И армия, где офицерам не доверяют его – порнография вдвойне. Не армия это, а так. И вы, товарищ маршал, командуете не армией, а порнографией. Стыдно вам быть должно, что на истину эту пацан желторотый глаза раскрыл, а вы жили-поживали да не замечали вроде бы ничего. Укрылись звездой широкой, как одеялом теплым, да в другое измерение перебрались, где «тепло и сыро». Сталинский сокол!

Сказав последние слова, маршал в зеркало поглядел на себя и ухмыльнулся брезгливо. Чуть постоял, подумал и закончил, руки в стороны разведя:

– Ха! Маршал порнографии!

На душе снова заскребли кошки. Он налил водки еще, выпил судорожно и только тут вспомнил, что о старшем лейтенанте Шухове позаботиться обещал. Взял трубку телефонную маршал, номер нужный набрал и в Министерство обороны позвонил в Управление кадров. Дозвонившись, попросил он начальника – друга своего фронтового – сделать исключение и до конца рабочего дня старшего лейтенанта Шухова из рядов Советской армии уволить. И хотя просьба оригинальная эта, поистине невыполнимый характер носила, постарался однополчанин, и в тот же день телеграмма полетела в полк: «Уволить из рядов Советской армии гвардии старшего лейтенанта-инженера Шухова, бортового инженера самолета номер 85».

Обычно операция такая не менее полугода длится. В момент, когда отправляли сообщение, начальник Управления лично позвонил маршалу и уведомил о выполнении просьбы его.

Довольный, что хотя бы обещание свое перед офицером сдержал, выпил старик еще и вновь мысли собственные сел прослушивать: «Правильно решил я по поводу старшего лейтенанта. Поймет он меня. Не уволь его я сегодня – лет пять мордовать будут. Замурыжат. Жизнь человеку поломают, а уволить не уволят. Порядки в нашей порнографии дурацкие такие. Сам по рапорту офицер уйти не имеет права. Застрелиться дома ему – и то спокойно нельзя, только в наряде. Думаю, что, как узнает завтра этот оригинал, обрадуется. Ушам не поверит своим».

Довольный маршал встал с кресла и по комнатам номера гостиницы прошелся. Когда же снова наткнулся на мысль, что армия, где он не последнее занимает место – порнография, и что изменить что-либо в таком положении вещей не в состоянии, выругался авиационно-техническим матом старик, саданул пуфик квадратный велюровый ногой и проговорил чуть слышно:

– Развалится армия! Беззащитной будет страна, чувствую, хотя и не знаю, как произойдет это. Да лучше бы и не видеть того! Где ты, Еся?!

Очень даже вполне хороший уже, накатил еще стакашку дед да и спать завалился тут же. Только уставший глаза закрыл, сон тут как тут приснился…

…Летит на бомбардировщике над Тихим океаном маршал и зорко по сторонам в подзорную трубу смотрит. Вдруг на глади моря крошечный островок заметил. Такой маленький, что жить на нем негде, и потому необитаемый, видно. Но, присмотревшись получше чуть, вышку деревянную увидал а на ней раскосого самурая с пулеметом мощным времен второй мировой войны. Зорко всматривается в бинокль вкруг себя японец. Спустился пониже маршал. Скоростенку до минимально допустимой прибрал. Открыл форточку и кричит:

– Что ты делаешь тут, самурай?! Кончилась войнуха давно! Плыви-ка, ты, домой, с богом!

А японец как заорет:

– Банзай! – и в след самолету пролетающему из пулемета тра-та-та-та-та.

В сопло каждое по целой пригоршне пуль разрывных всадил. Размолотил к шутам турбины. Остановились моторы. Загорелись. А самолет резко падать начал. Ударился об воду и на куски развалился мелкие, а сам маршал вместе с кабиной на дно пошел…

Вскочил в холодном поту старик и, колени поджав, на кровати сел.

«Приснится же дрянь такая! Мать ее за ногу!» – подумал заместитель командующего, пот со лба вытирая. Встал. Бутылку из холодильника вынул и еще полстаканчика накатил.

– Что же это означать может? К чему? – подумал вслух дед, да в разобранную кровать плюхнулся и заснул наконец-то крепко.

А Шухов на другой день, на службу придя, как положено, в строй на утрешнем построении встал и странную информацию услышал, такую, что ушам даже не поверил своим. Начальник штаба полка приказ зачитал: «Уволить гвардии старшего лейтенанта-инженера Шухова, бортового инженера самолета номер 85, из рядов Советской армии…» Только теперь дошел до него смысл прощальных слов маршала. «Поистине, по-царски человек позаботился», – с благодарностью решил он.

Дело в том, что уйти из армии за сутки – для офицера дело немыслимое. Даже при обычной демобилизации гуляли более полугода документы по инстанциям военной бюрократии. А чтобы по недисциплинированности уволиться, порой и трех лет не хватало. Коллекцию взысканий серьезную набрать следовало. Через два-три товарищеских суда чести пройти и лишь потом можно было на увольнение надеяться. Даже конченых алкашей долго увольняли и с трудом большим. Приказ Министра обороны существовал: «Лечить и воспитывать». Так что подарок поистине маршальский старший лейтенант получил.