Текст книги "Глоточек счастья"

Пока участковый говорил по телефону, сосед отдышался и первым проходящим мимо правления станичникам принялся рассказывать про дела в доме прапорщика-соседа. Желающих послушать становилось всё больше. Кружок вокруг рассказчика ширился, и вновь прибывающим слушателям даже приходилось подниматься на носки, чтоб рассказчика получше видеть.

– …Абрикос только что ко мне за лестницей приходил. Сломалась, говорит. Сразу это мне очень подозрительным показалось: Васька-то в позапрошлом году сделал её из доски дубовой. Ну как, думаю, лестница такая в погребе поломаться может? Её и на земле сломать-то очень даже не просто. Ну а, чтобы в погребе её исковеркать, бомбу атомную туда кинуть нужно. Вот и решил я проверить, что же там творится такое?

Прихожу во двор к нему – в глазах стемнело – спужался так. Вокруг погреба вояки кружком стоят. Злые такие все. Окровавленные. Да ещё какой-то дрянью перемазанные. Рядом с погребом будка перевёрнутая лежит, возле же – собака на цепи, дохлая. Офицеры за верёвку из погреба заднюю часть кабана тянут, а Абрикос её снизу подталкивает. Оторопел я, а как по сторонам глазами провёл: мрак. По двору, как Мамай прошёл. Стол, стулья, бутылки с водкой побитые валяются, а возле свинарника один вояка раненый лежит. Не встаёт. Доходит. Ну а главный ихний стоит возле погреба, ухмыляется, рядом с ним – дробовик на траве, и гильзы вокруг разбросаны. Вволю, видимо, натешился гад. Короче, что там было, не понял со страху я. Резались ли они, стрелялись ли, на зверей ли домашних охотились – не знаю, но одно вот точно уяснил себе: лестницу мою поломал кабан, в погреб, видимо, которого чумовые загнали. И когда я всё то увидел, понял, что и меня пришьют, как единственного свидетеля кончат. Слава богу, вытащил милосердный Господь!

Станичники, конечно, могли бы посудачить об этом невероятном происшествии, но какой смысл в пустом разговоре, когда всё рядышком, и можно всё это невиданное да интересное собственными глазами узреть. Вот они и рванули к дому односельчанина своего. Растянувшись цепочкою вдоль забора, медленно, побаиваясь свинцового сюрприза, сантиметр за сантиметром, крадучись приближались казаки к цели. Слух же по станице словно ком снежный летел и подробностями обрастал новенькими.

Согласно ему досужему Абрикос в храп на аэродроме денег уйму продул – задолжал коллегам. Поэтому о кабане вопрос ребром стал. Отбирать пришли. Ваське жалко. Ну и получил станичник бедный за то: перещёлкали всё живое, самого в подвал загнали, чтоб в прохладе там поумнел.

В течение нескольких минут известие о столь невероятных для станицы событиях дошло до фабрики, где работала Оксана Абрикосова – жена уже известного нам героя. Сорвалась она и домой помчалась стрелой. А там, сразу же после молниеносной ретировки соседа, не стали зря время терять. Шухов подал команду:

– Всё! Товарищи! Бал закончен! Ноги надо уносить, мужики!

Из двух жердей и плащ-палатки старой смастерили неплохие носилки и положили на них стонущего Круглова. Чтобы не привлекать внимания станичного народа, через огороды пошли гуськом. Окровавленные, замызганные всяким дерьмом, военные напоминали бойцов, вырвавшихся из окружения после тяжёлого и неравного боя.

Фомин, которому после Круглова досталось более всех, ковылял с трудом, и потому его под обе руки держали. Шухов шёл рядом с ним. Когда выходили из калитки огорода, носилки зацепились брезентом за столб, и их, как и кусок последний вепря, очень долго освобождали. Глядя на возню, заворчал Фомин совсем недовольно:

– Ну на кой чёрт мы тащим это дерьмо? Сам Господь его отсюда уносить не даёт, хочет, чтоб Оксана добила. Ведь нагадил, как негодяй последний, и тащи стервеца ещё.

– Да пойми ты, Фомин! Сердца у кабана либо не было вовсе, либо оно у него не там, где надо! Промахнуться я не мог! – простонал Круглов.

Фомин хотел было что-то обидное в ответ сказать, только Шухов прервал:

– Не допекай человека, Петрович! Чистую гутарит правду. Сердце справа оказалось у кабана! Это я уж сам проверил, так и быть, поверь мне!

Круглов от радости, что есть хоть один человек в этом мире, который не только поверил ему, но и доказательства невиновности его отыскал, приподнялся на носилках, желая выразить благодарность, но сознание потерял резко.

Выйдя из станицы, отряд остановился у дороги, по которой как раз полковая «Скорая помощь» ехала. Шофёр, увидев группу окровавленных, замызганных офицеров, остановился. Из машины выскочил фельдшер Вася и, испуганно глядя на такой странный народ, раскрыл от удивления рот.

– Отвези скорей Круглова в санчасть! Бог не дай по дороге кончится! – Шухов сразу ему сказал, и, забравши раненого с собой, уплыла в лазарет машина. Освободившийся от умирающего коллеги большую мобильность приобрёл, конечно, отряд, но решили не спешить с отходом, а, забравшись в лесополосу ближайшую, обсудить, что же дальше делать.

А в это время Оксана Абрикосова влетела к себе во двор и увидела, что после шоу сталось. Муж на траве сидел и собаку мёртвую гладил тихо. С облегчением вздохнула женщина: не сгорел дом, муж живой – и то богу слава. Ну а, чтобы не повторилось дальше больше того, муженька наказать решила.

Подойдя к нему тихонько-тихонько, жахнула Оксана благоверного по щеке. Тот же, чувствуя за собой вину, оскорбление покорно снёс и, понуро головку свесив, к оплеухе следующей приготовился.

Не заставила себя жена долго ждать и не ограничилась лишь коротким одним ударом. Хорошо отмолотив беднягу, бросила она, разъярённая, фразу, безобидную очень вроде:

– Хватит, Васенька, всё! Чтобы ноги твоей в сраной армии не было! – не предполагая даже, как здорово изменит она всю её жизнь оставшуюся.

Вася Абрикосов, который никогда Оксану даже пальцем не трогал, вдруг так залепил жене в ухо, что та, пролетев над землёй два метра и упав на траву, в погреб было раскрытый не бухнулась.

Муж поднял жену с земли, а та и не озлобилась почему-то и даже наоборот, прижавшись, заплакала и заворковала покорно:

– Ой! Вась! Как я переживала! На фабрику-то слух дошёл, что деньги ты на аэродроме большие проиграл и за то убивать пришли.

– Да ты что! Оксана, какие деньги?! Кабан просто взбесился да переворотил всё кругом. Собаку задавил, а Круглова насмерть, наверное, порешил. Эх! Скончается бедолага!

Обнялись супруги и застыли в поцелуе жарком. Вася Абрикосов был просто в шоке. Он даже не мог себе представить, что Оксана является одной из тех женщин, которым надо периодически показывать мужскую власть, и если не делать этого, то они мучаются. С тех пор Оксана из нудной и своенравной женщины превратилась в ласковое, тёплое и нежное существо. И в дальнейшем, когда её иногда ни с того и ни с сего начинало канудить очень, так платить за лекарство денег Васе вовсе не нужно было.

Закончив поцелуй, Вася нечаянно взглянул на забор. По его периметру торчали одна к одной головки станичников. Абрикосов нагнулся за валяющимся на траве ружьём – и головы мгновенно спрятались, как марионетки в театре кукол. Засмеялись супруги, а затем снова обнялись и поцеловались взасос крепко. Поцелуй увлёк их. Стал он сладким и очень длинным, а затем перешёл в ещё более приятное дело. Василий и Оксана незаметно переместились из реальности в чудную бесконечность близости и совершенно перестали воспринимать окружающий мир.

В это самое время, когда хозяева дома пребывали в прострации, наслаждаясь друг другом, к воротам съехались аж четыре автомобиля: два здоровенных «Урала» и два «Газика». Один «Газик» милицейский, а другой – из полка. Из «Уралов» высыпал взвод роты охраны, а из «Газонов» – особист, замполит и участковый. Особист и милиционер, вынув оружие, подошли к калитке и легко надавили на неё – подалась. С пистолетами наперевес они вошли во двор и увидели там двух полуголых людей, которые, как это принято сейчас называть, просто-напросто занимались любовью и происходящее вокруг не воспринимали. Опустив пистолеты, участковый и особист вышли со двора, прикрыв за собой калитку.

– Давай солдат отпустим. На кой чёрт нужны они, коли там нет никого? – сказал особист замполиту. – Пусть натрахаются, допросим потом, а там видно будет.

Ждать с полчаса пришлось. Замполит нервно несколько раз заглядывал во двор, но каждый раз, как бы стесняясь, отворачивался. Когда наконец послышался отчётливый разговор хозяев, что свидетельствовало о завершении дел интимных, троица ринулась во двор.

– Что тут за безобразие творится у вас?!! – заорал замполит так, что даже участковый пригнулся. —Отвечайте! Почему вы, товарищ прапорщик, не на проверке по марксистско-ленинской подготовке? Почему, я вас спрашиваю?!

Абрикосов, ещё не успевший отойти от любви и потому толком не понимающий происходящего, залепетал:

– Мы, товарищ подполковник, всем экипажем до утра неисправность устраняли, а ко мне же, понимаете, пообмыться да переодеться зашли. Ну а тут кабан наш взбесился что-то: выскочил из свинарника и давай крушить да людей калечить, в погреб не бубухнул пока. Тут марксистско-ленинская уже какая.

Замполит напыжился и побагровел:

– Вы думаете, товарищ прапорщик, я верю хоть одному вашему слову? Врёте вы всё и за это горько поплатитесь. Я.., – но голос Оксаны на полуслове резко оборвал его:

– А не пошёл бы та отсюда на хуй с армией со своей сраной! В штабе у себя орать будешь, а здесь рот, пидарас, закрой и по тихой дёргай, бо оглоблей не наебнула!

У замполита язык застрял в горле, а Оксана повернулась к мужу и произнесла умоляюще:

– Ну зачем тебе, Вася, эта сраная армия, где каждый негодяй вот так орать на тебя может?! Брось ты к чёрту её!

Промолчал муженёк на это.

Особист первым покинул двор Абрикосова, за ним вышли участковый и ошарашенный замполит. Муж и жена рассмеялись и уж было собрались ещё разочек любви предаться, как хозяюшка муженька спросила:

– Слушай, Вась, а что, правда, Круглов совсем плох?

– Плох? Не то слово!

– Ну так давай быстренько приберёмся. Кабана разделаем, засолим, печёнки нажарим да проведать его поедем, – так и порешили на том.

А пока супруги делом тем занимались, отряд, покинувший жилище, в лесополосе отдыхал. Над перемазанными офицерами стояли полчища мошкары и насекомых разных.

– Ну что, братцы, – первым прервал тишину Шухов, – коль так у нас сложилось сегодня, будем считать, что первая часть мероприятия кончена и следует начинать вторую. Показываться на людях нам в таком виде нельзя, так что надобно темноты дождаться. Час остался какой-нибудь. Потом предлагаю двинуться на карьер песчаный, за санчастью что. Там откиснем, помоемся, а Петрова пошлём за водкой да закускою магазинной. Коль печёнки попробовать не посчастливилось, обойдёмся скромнее пищей. После ж этого проведаем товарища раненого и купанием закончим день.

Измученные люди молчали, а что им еще делать было?

На том и остановились и, как только стемнело, отряд двинулся к песчаному карьеру. Искупавшись и сполоснув комбинезоны, которые высохли быстро на тёплом воздухе, авиаторы вновь стали похожими на людей. Сбросились. Лейтенант Петров сбегал в город. И вместе товарищи к санчасти двинулись.

К тому времени и Оксана с Василием справились с делами и, погрузив в коляску мотоцикла кастрюлю с печёнкой, устремились туда же. Каково же было их удивление, когда, подойдя к лазарету, возле одного из окон увидели они свой технический экипаж. Оксана мужа коллег знала хорошо. Техники супругам удивились не меньше. Ждать к себе в гости они могли кого угодно, хоть замполита, но, чтобы Оксана с Василием пришли – до такого додуматься не могли ребята.

Круглов оказался на этаже первом. Был он без сознания. Маленькая высота его окна открытого доставляла прекрасную возможность общения.

– Как ты, Саня? – шёпотом спросил Шухов.

Круглов очнулся. Повернув голову, он увидел всю свою компанию, бедолажную, да ещё отчётливо так, на фоне зари, что почудилось, будто бредит. Закрыл он глаза, снова открыл их, стараясь отогнать наваждение, но не пропадало оно.

– Да мы это! – прошептал Фомин. – Что ты моргаешь?

Саша Круглов понял, что это не бред, и радостный откинулся на подушку.

– Саня, ты совсем не шевелишься? Кушать-то сможешь сам? Мы с Оксаной тебе печёнки принесли вот, – Абрикосов в очередь прошептал свою.

– Мы и водки взяли с собой, – добавил Фомин.

От такого внимания к себе и именно тогда, когда, как ни крути, он сломал дело, Круглов чуть было не отключился.

– Спасибо вам, друзья! – чуть слышно выдавил из себя он. – Не могу ни встать, ни пошевелиться. Подчистую рёбра все сломаны с одной стороны. Двинусь чуть, так сознание, бывает, от боли брендит.

Думая недолго, Оксана достала из кастрюли печёнку, мужчины водки бутылку откупорили и, снарядив всем тем лейтенанта Петрова, подсадили его в окно палаты. Там он наполнил стоящий на тумбочке гранёный стакан до самых краёв почти. Приподнял Круглова, и удерживая его в вертикальном положении, поднёс водку к губам больного. Капитан медленно, но до конца высосал в себя содержимое. Далее Петров поставил стакан на место и, вволю накормив кочегара печёнкой, вылез обратно через окно.

– Выздоравливай, Саня, завтра придём! – прошептал Шухов.

– Поправляйся, Саня, пошутить не с кем! – улыбнулся Охалков.

От лазарета двинулись к карьеру песчаному и расположились на берегу там. Тишина и покой южной ночи вселяли уверенность в то, что борьба с судьбою кончилась. Фомин сел тихонько на песок тёплый и старался больше не говорить, чтобы не спугнуть спокойствия наступившего. Присутствующие, видимо, были такого же мнения, потому что все дружно и молча принялись за печёнку, хорошо сдабривая её горячительным. Водочка же, рассосавшись в организмах, провела свою обычную, предназначенную ей работу ну и плотно взялась за помягчевшие языки.

– А что, мужики, совсем ведь и неплохо закончили мероприятие! Лично я очень доволен, – первым выразил мнение старший техник самолёта гвардии капитан Охалков.

– Не, неплохо, а даже очень прекрасно! – почти хором выпалили силовики, лейтенанты Ноздрачёв и Петров.

– Пусть с потерями, но всё равно хорошо, – уточнил оружейник, старший лейтенант Аркадьев.

– А какая большая победа может быть без потерь? – развил тему далее электрик, старший лейтенант Голоконь.

Механик самолёта, прапорщик Скворцов, не умел говорить красиво, и потому он только показал всем большой палец на вытянутой руке, а Фомин же в отсутствии Круглова роль его балагурную на себя принял:

– Здесь вот о потерях говорили товарищи, но они полностью компенсированы прибывшим пополнением!

Оксана, поняв, что это про неё, улыбнулась:

– Хорошее пополнение! Замполита вашего так шарахнула сегодня, что у него аж челюсть судорогою свело.

– Чем вы его, Оксана? – спросил удивленно лейтенант Петров. – Уж не оглоблей ли?

– Нет! – засмеялась Оксана. – Откуда во дворе у меня оглобля возьмётся. Я его, заразу, словом, интеллектуально, так сказать, причесала, что совсем не хуже дубинки, думаю!

Так вот в дружеской беседе незаметно летело время, и когда оно приблизилось к отметке два, Шухов тост хотел прощальный поднять, да тому не суждено осуществиться было. Не успели наполнить стаканы и взять в руки закуску, как всё вокруг зазвенело. Это был сигнал тревоги очередной. Благо, что он в части экипаж застал.

Оксана сложила в коляску мотоцикла посуду грязную, попрощалась со всеми, поцеловала мужа и прошептала ему:

– Вася, ну зачем тебе эта сраная армия?

После лихо вскочила она на коня железного, газанула резко, едким выхлопом авиаторов оставшихся окатив, и домой пострекотала, в ночи растаяв.

Технический экипаж самолёта № 85 прибыл по тревоге раньше всех и выполнил всё вовремя и как надо. Через четыре часа двадцать минут после объявления тревоги ракетоносец взлетел. Под завязку залитый топливом, он, напрягаясь, оторвался почти в самом конце полосы. Монотонный гул и лёгкая вибрация родной машины перенесли Шухова в иной, чётко регламентированный мир, в другое измерение, где он становился самой необходимой и самой неотъемлемой частью. Слился с металлом. Весь ушёл в приборы, в системы, во всё, от чего зависела безопасность полёта.

Когда подошли к полюсу, Шухов увидел в иллюминаторе чёрта из облаков. Того самого чёрта, с которым он недавно во сне гутарил. Удивительно чёткие и контрастные очертания картинки явно подтверждали её сверхъестественность. Этот чёртик из облаков с бешеной скоростью двигался на самолёт с правого бока, и, когда коснулся обшивки, машина вздрогнула, как от лёгкой кратковременной турбулентности. Уносясь влево, сатана превратился в нечто совсем бесформенное, вскоре вовсе растворившееся в синеве.

УКРАИНСКИЙ БОРЩ

Гвардии капитан Сенопузенко Иван Иванович служил заместителем командира спецподразделения авиационного полка в одном из южных гарнизонов. Подразделение это обслуживало самолёты-снаряды, которыми была вооружена авиация дальнего действия. Характер службы у него был чётко регламентирован: с девяти до пяти – это вовсе не то, что в эскадрильях. Там суматоха, что в будни, что в учения. Службой поэтому капитан Сенопузенко был вполне доволен. Если учесть, что он какое-никакое начальство, то в наряды не ходил почти. Да ещё, кроме всего прочего, стабильно два выходных – лафа.

Часть, в которой служил капитан, в прекрасной климатической зоне стояла, очень собой Полтавщину напоминающую, откуда сам родом был. И хотя выветрились у Ивана Ивановича все воспоминания о детстве за долгое время службы, однако одна тоненькая, но небывало прочная ниточка связывала его с Украиной. То Оксана – жена, хохлушка ортодоксальная, которая непревзойдённо умела готовить настоящий украинский борщ.

Иван Иванович очень любил это блюдо, приготовленное именно Оксаной, и считал его чем-то неземным, волшебным, сказочным. Потому даже не позволял себе капитан наслаждаться им ежедневно, дабы обыденным не сделать. Лакомился борщом гвардии капитан Сенопузенко только по субботам. В пятницу Оксана готовила сказку свою. Затем ночь выстаивала, а в субботу с самого утра и до полудня трапеза длилась, которую Иван Иванович специально и с большим понятием растягивал.

В одну из таких суббот проснулся он и, потягиваясь, звонкий голос Оксаны услышал:

– Иван! Сбигай в гараж за часныком! Якый борщ бэз часныка?

Молча с кровати встав, оделся муж и в гараж пошёл, который вплотную к городку военному примыкал. Шёл капитан медленно. Он был в прекрасном расположении духа. Во-первых, предстоял борщ, а, во-вторых, душу грело сознание того, что вчера два лопастных чехла стащил и выгодно продал их цыганам. Ещё он также упёр два десятка сигнальных ракет. А они товар, что надо. Это Иван Иванович хорошо знал. «Пусть только лук корейцы соберут, – размышлял капитан, не спеша к гаражу шагая. – Они, когда бабки есть, на развлечения не скупятся. А пока полежат пускай, времени своего дождутся. Навар высший получится. И вообще жизнь прекрасна. И утро сказочное. И борщ предстоит чудесный. А на следующей неделе ещё один уволоку чехол, ещё ракетками разживусь. Ну а в конце месяца спирт по группам распределять. Аж целых три канистры выгадаю! Лафа – одно слово!»

Так в эйфории блаженных размышлений Иван Иванович медленно двигался к гаражу. Ни с того ни с сего ему вспомнился разговор двух чеченов, которым в прошлом году загнал он две пары хромовых сапог и самолётный чехол. Оба они работали на винзаводе и, как и положено порядочным чеченам, волокли оттуда государственное вино и спирт.

Иван Иванович вспомнил, как Муса, любящий выпить, спорил с Магомедом, любящим курить анашу. Утверждал один: водка лучше, а другой – анаша.

Рассмеялся в душе тогда капитан Сенопузенко и снисходительно очень подумал так: «Эх! Не кушали вы, бусурмане, правильного украинского борща, вот и спорите потому! Не соображаете, нехристи, что ничего его лучше нету!»

Эти приятные мысли пробудили в душе желание пропустить стаканчик припрятанной в гараже водочки. Добравшись до дубовой, обитой железом двери его, сунул капитан в карман за ключами руку да так и обмер: внимание его полностью переключилось на кучку тонких рельсов, лежащих у соседнего гаража. Рядом с ними курила и балагурила небольшая компания офицеров во главе с командиром корабля майором Дубовым, соседом Сенопузенко, который был на редкость весел и рассказывал какой-то очень похабный анекдот. Окружающие дружно хохотали, посыпая свой смех отборным авиационно-техническим матом.

«Рельсы! Боже мой! Это ж те самые рельсы с узкоколейки с Малгобека», – подумал он, и сердце сдавила жаба. Это были рельсы, про которые он в шутку рассказывал майору Дубову, выпивая недавно с ним после работы. Плакался тогда сосед, что перекрытия гаража сгнили и что денег нет новые купить, а украсть негде. Вот возьми Иван Иванович да посоветуй про узкоколейку малгобековскую, которая травой заросла. Несколько лет, почитай, без присмотра и не функционирует. По ней раньше рабочих на нефтедобывающие установки возили, нынче же так затянуло её землёй, что даже самих рельсов не видно. Утащи их, так нескоро хватятся. Вот и перекрытия вам! Не подумал тогда Иван, что сосед его, неповоротливый и инертный Дубов, сможет так быстро этой информацией воспользоваться. Не подумал, что так всерьёз её примет и ночью со своим экипажем переволокёт к гаражу своему добрую сотню метров.

«Язык мой – враг мой! – казнился теперь Сенопузенко. – Не скажи я ему про рельсы, так сам бы возил и возил. Сколько бы наскирдовал добра! Эх! Вот это просрал! Простодыра!»

Жаба снова сдавила душу. Суббота явно намеревалась испортиться, несмотря на предстоящий волшебный борщ.

Иван исподлобья посмотрел на курящую компанию, и взгляд его встретился с глазами майора Дубова. Светились они простодушной радостью и выражали бурную благодарность, ясную Сенопузенко без слов. Дубов подошёл к соседу, обнял его и прижал к себе:

– Спасибо тебе, Иван, за совет. Здорово ты мне помог. Выкрутился я благодаря тебе. Гараж поправил, завалился бы не сегодня—завтра. И дочь в институт отправил поступать. С женой уехала. Последние деньги выгребли. В кассу взаимопомощи залез, теперь там в кабале глухой. Ни копейки не дают больше. А так, благодаря тебе, я выкрутился. Спасибо, Иван. Мало того, что перекрытия заменил, так продали ещё чеченам два десятка. За спирт поменяли. Заходи, выпей! Это не ваша гидролизная гадость. Настоящий пищевой спирт. Твой друг Магомед давал, привет тебе передавал и ещё чехлы просит.

Иван за добрых полтора десятка лет, которые он знал Дубова, ни разу не слышал от него столь длинной тирады.

«Вот как гондон обрадовался», – недовольно подумал он.

После небольшой передышки Дубов, как бы извиняясь, вновь схватил соседа за руку и потащил его в гараж.

– Что же это я разговорился-то, а о деле молчу? Заходи, Иван! Пей!

Сенопузенко молча зашёл в гараж Дубова. На столе он увидел чуть начатую двадцатилитровую бутыль спирта и рядом ещё одну, такую же, непонятно с чем.

– А что это у тебя там за напиток? —спросил капитан соседа своего хлебосольного.

– Это – вино сухое. Чечены в придачу дали. Молодцы, мужики, нежадные! – пояснил Дубов.

Иван налил себе полстакана спирта. Разбавил его водой и выпил. Не помогло. Жаба только сильней давила…

– Ну да ладно, спасибо тебе, сосед, пойду я, – сказал капитан, – нельзя мне в эти выходные здорово отрываться, комиссия, понимаешь, летит из корпуса. Проверка предстоит большая, боюсь, что за воскресенье не отойду. Сам знаешь, какие у нас порядки. Вот уже год прошёл, а я чехол Магомеду списать не могу. Другая жизнь пошла, сосед. Хреновая.

– Да брось ты хандрить, Иван! Какая она тебе хреновая? Гляди, сколько всего у нас есть! Надо – возьми домой, сколько хочешь, мне не жалко, мы завтра ещё намылились на Малгобек за рельсами. Ты в доле. Как-никак, это ты в дело душу вдохнул.

Дубов ходуном ходил от радости и никак понять не мог странной меланхолии соседа, явно поглотившей всё его существо. Ему даже в голову не могло прийти, что Сенопузенко жаба может давить, обычная жаба людская, которая спит порой в душах особей человеческих, словно мишка в берлоге, и с рёвом просыпается иногда, когда здорово ей почивать мешают. Но откуда о том могло быть известно простому русскому офицеру, которого военная жизнь полностью разучила вдаваться в тонкости, чего бы это ни касалось только. Сенопузенко выпил ещё и пошёл в гараж. Там он достал чеснока, вышел, замкнул за собой дверь и домой двинулся.

«Моим салом меня же и по мусалам. Просрал рельсы», – думал, шагая, он. Жаба прямо-таки внутренности выворачивала наизнанку. Иван почувствовал, что нужно что-то сделать, иначе он просто помрёт от душевной боли, ну и вдруг прямо осенило его! И чтобы снять напряжение и тяжесть с сердца, он, стесняясь самого себя, но ничего не могши поделать, приступил к осуществлению мгновенно родившегося в мозгах плана дьявольского.

Что было духу пустился Иван Иванович бегом вокруг гаражей, дабы зайти в них с противоположного хода, и оттуда к Дубову обратно понёсся. Осуществив свой манёвр, запыхавшийся, он взволнованным, возбуждённым голосом, не допускающим сомнений, закричал:

– Ребята! Ребята! Труба дело! Рельсы мусора ищут по гаражам, кучкой с другого конца идут. Скоро здесь пидарасы будут!

Майор Дубов был хоть и туговат на результативную творческую мысль, но быстро сообразил, чем грозит поимка.

Растаскивание государственной железной дороги – это пусть не тюрьма: офицера не посадят за это, но кровушки выпьют море. Позор на всю Дальнюю Авиацию! Понизят в должности. Снимут звание. Отправят по недисциплинированности на полпенсии на дембель. Двадцать лет безупречной службы—кобелю под хвост, а ею гордился майор.

– Ребята! Яму рыть! Рельсы закапывать! Следы заметать! – скомандовал он голосом, не терпящим пререканий и требующим полного и беспрекословного подчинения. Прекрасно слётанный экипаж с полуслова понял своего командира и заработал чётко и слаженно, так, как положено в полёте, когда на борту беда. Сенопузенко, увидев, что нахлобучка его удалась, почувствовал заметное облегчение на душе и решил окончательно устранить остаточные неприятные ощущения. Он зашёл в гараж Дубова и налил себе сухого винца. Минут пять смаковал его и чувствовал, как потихонечку человеком нормальным делается.

«Да, – подумалось ему, – что любовь, что жаба. Было у меня такое, когда крутил любовь с женой нашего полкового врача. Как перевелись они, тоже места себе найти не мог. Отошёл, совсем не знаю как».

И вот сейчас душевная боль как тогда была, хоть и вызывалась не высоким чувством.

Разобравшись с винцом, вышел Иван Иванович из гаража, и каково же его удивление было, когда он плоды работы экипажа увидел. За каких-нибудь десять минут яму выкопали, рельсы украденные положили в неё и снова землёй засыпали. Двадцать штук совсем не маленьких, а очень даже здоровенных железяк, словно испарились. И что самое интересное: на месте хранилища тайного маленькое деревцо красовалось. Самое настоящее, с листочками и веточками. Хотя и не большое, но всё-таки не саженец там какой-нибудь.

На такое могут быть способны только лётчики, и притом исключительно Дальней Авиации, а не иной менее значительной, например, истребительной или транспортной. Лишь они, спаянные в совместной борьбе за жизнь, когда в считанные секунды выкладываться приходится, могут совершить такое. Приказ командира был выполнен блестяще, так же, как он должен быть выполнен в воздухе.

У Ивана снова защемило под ложечкой, он даже на некоторое время забыл про ожидающий его борщ. Ему срочно захотелось сделать ещё какую-

нибудь гадость, а Дубов вновь Сенопузенко обнял и заворковал благодарно:

– Спасибо тебе, Ваня! Век не забуду! Друг, ты мой, драгоценный! Должник теперь я твой по гроб жизни! Какие стрессы, Ваня, перенёс! Хорошо, ребята – огонь. Не один раз в самолёте вместе горели, и чего только не было, всегда – огонь! Они и на земле – огонь! Сам видишь! Чёрт с ней, с комиссией, Ваня, давай нажрёмся прямо сейчас да напряжение снимем. Нам, Ваня, сам бог велел!

Иван меланхолически слушал причитания Дубова и наконец выдал такое, что едва не стоило ему жизни.

– Да брось ты, сосед, так волноваться. Нажрёмся, успеем ещё. Я вот сейчас домой схожу, борщечка хряпну, а потом и накушаемся. Ну, а ты успокойся пока да рельсы вырой – я пошутил ведь. Не было ведь никаких ментов.

Высказывание Сенопузенко произвело на экипаж ошеломляющее впечатление. В лётчиках мгновенно вспыхнуло чувство отвращения к шутнику. Видели они себя победителями реальной опасности, а оказалось, что над ними просто посмеялся какой-то негодяй, заставив выложиться по полной программе, как клоунов. Такого оскорбления снести было невозможно, и, пока в головах ошеломлённых авиаторов только собирались в кучу мысли, майор Дубов, приняв решение страшное, к Сенопузенко подошёл. Взял его одной рукой за шею, а другой за жопу да так и понёс в гараж к себе, как мышонка, с ярко выраженной брезгливостью. Там, закрыв за собой дверь на засов, зажал он голову несчастного капитана между колен, а двумя свободными руками кусок парашютного фала взял и петлю из него сделал. Затем хладнокровно и без раздумий командир корабля гвардии майор Дубов повесил гвардии капитана Сенопузенко на перекрытии новом – на рельсе, ночью экипажем его украденном.

Что в гараже происходило, видеть было нельзя. Не кинулся туда никто, так как опешили все и стояли как заколдованные. Дубов же тем временем вышел, заглянул ещё раз в гараж и затем дверь запер. На неё он повесил громадный, нестандартный замочище, который владельцу под стать был, и после сказал спокойно:

– Ребята, идите домой, отдыхайте, – и ушёл.

Дубов, хотя и был в запарке, но прекрасно сознавал, что за повешенного техника светит не только конец нормальной жизни, но и трибунал, и тюрьма; но по-другому он поступить не мог.

«Пусть тюрьма. Но как после ребятам в глаза смотреть, коли по-другому сделать? Ведь как они меня уважают! Как отработали чётко! Пусть помнят про своего командира. В их глазах лишь таким образом я человеком смогу остаться!» – так грустно размышляя, Дубов шагал домой.

А оторопевший экипаж наконец вышел из оцепенения. Лётчики поняли, что командир сотворил что-то страшное, скорее всего, просто убил соседа, и потому их дико потянуло в гараж, чтобы, если ещё жив Сенопузенко, помочь ему. Но как? Самодельный замочек на гараже можно было сбить только из пушки. Поэтому экипаж пошёл по более реальному пути.

– Мужики, ломай ворота! – неистово заорал правый лётчик Бревнов.

Так же оперативно бревно нашли и принялись таранить деревянную, обитую железом дверь. На тринадцатом ударе она поддалась, и ватага в гараж влетела. Лётчик Бревнов, узрев висящего Сенопузенко, моментально отчекрыжил верёвку авиационным ножом, и Иван в руки коллег упал. Бездыханное тело вынесли, положили под посаженное дерево и стали, кто как мог, приводить его в чувство.