Текст книги "Глоточек счастья"

Возможно, Геннадий Петрович был прав, ибо все его самые дерзкие и даже порой фантастические дела без сучка и задоринки проходили. Но всё-таки здорово мучился вор-одиночка порой от отсутствия коллег, страдал от невозможности поговорить с кем-либо по душам о работе.

Даже жена и та правды не знала. Она считала мужа крупным агентом внешней разведки, так как перед свадьбой он убедительно навешал ей лапшу на уши. Тот монолог помнил Петрович всю свою жизнь и часто порой повторял его, время молодое в мыслях перебирал когда:

«Дорогая! Сегодня, за несколько часов до нашего бракосочетания, я считаю себя обязанным посвятить тебя в тайну, которую ты должна знать, став моею женой. Я служу во внешней разведке, офицер госбезопасности. Такой разговор мне разрешили провести с тобой лишь один раз. Ты должна твёрдо и на всю оставшуюся жизнь усвоить два положения. Первое: никогда и никому, ни при каких обстоятельствах не говорить о нашем разговоре. Второе: никогда и ни при каких обстоятельствах ничему не удивляться, что бы ни произошло.

Ты можешь отказаться от нашего брака, если опасаешься связывать себя ограничениями, которые наложит на нашу совместную жизнь моя работа; но коли уж даёшь согласие, то тайну будешь обязана хранить, и в случае её разглашения мы оба будем нести такое страшное наказание, о котором даже подумать страшно».

Невеста Геннадия Петровича размышляла недолго, она сразу сказала: «Да». И за всю жизнь ни разу ни о чём не спросила мужа. Тайну хранила свято. Так они и поживали в согласии да в добре.

Сегодня вернулся с дела Петрович очень даже не в духе. Операция по самой кромке прошла. Осложнение, любое, малейшее было чревато влётом. Это очень озадачило вора. «Старость, – промелькнуло у него в голове, мимоходом уколов в сердце. – Да ведь и пора бы оно уже, – время». Провернул ключ бесшумно затем Петрович и в квартиру вошёл как ниндзя. После в кухню. Холодильник открыл и оттуда достал бутылку. Полстакана затем налил и совсем без закуски выпил. Водка, булькая, по пищеводу пошла, ну а после в кровь и в мозги потом. Там запуталась в извилинах как в сетях и задёргалась словно муха.

Посидев пару минут, слегка расслабившись, поднялся он и к двери спальни пошёл. Осторожно открыв её, пробежал взглядом по изящному контуру тела супруги, прикрытому одеялом, и остановился на красивом лице её. «Вот она не стареет совсем, прямо как была такая ж», – улыбнулся вор и, закрыв дверь, осторожно вернулся в кухню. Водки налил и выпил. Мысли засуетились резвей и, оправдывая неудачу, можно сказать, повернулись в иное русло:

«Конечно! Попробуй не залети, когда словно перст один: ни страховки, ни подсказочки дельной – голый вассер всегда на стреме. Вот как! Ни наград тебе, ни уважения страны должного, хоть работа и сродни разведческой. Но пекутся о засланцах: деньги платят, ордена дают, а поймают – так меняют попавшихся. А меня менять в тюряге и некому. И Геннадий Петрович почувствовал, что чем-то в жизни обделён очень.

Снова выпить он захотел и как только стакан наполнил, так услышал слабый стук в дверь. По характеру его Магомета узнал вор – по площадке соседушку своего. Так тихонечко стучал тот, не желая будить хозяйку, зная что встанет если та, то выпить не даст уж точно, а Магомету сильно хотелось выпить. Он был очень приятен вору, можно даже сказать, что Петрович любил его. Потому отворил дверь тут же и запустил соседа, ну а тот же с порога начал:

– Эх! Налей-ка, Петрович! Душа горит! Такого я, брат, натерпелся за последние два дня, что до сих пор трясёт всего от страха как самого последнего негодяя.

Хозяин квартиры наполнил гостю стакан почти до краёв, зная, что Магомет любит пить первый стакан побольше. Половину после себе налил. Выпили. Ингуш стал закусывать основательно, а Петрович, положив в рот маленькую корочку хлеба, растянулся в кресле и вновь задумался: «Ладно, Звёзд Героя не хватать с неба, ну а кем бы на зоне звали? Чиж, наверное, – улыбнулся, – Чиж! Конечно, никак иначе!»

Магомет после выпитой водки тоже в кресле развалился и глаза прикрыл. Петровичу показалось, что друг его задремал. Он решил не будить соседа и, убрав звук, включил маленький телевизор, что прямо тут же стоял на столе. Шёл какой-то бандитский фильм. Показывали поножовщину в камере, а потом менты тащили убитого зека. Петрович щёлкнул выключателем, экран погас. На душе стало муторно, Магомет же проснулся тут же от резко навалившийся тишины.

– Эх, Петрович! Не стал бы я тебя тревожить так поздно, да поговорить с кем-нибудь своим до ужаса захотелось. Поделиться, понимаешь, друже. В такой переплёт попал я, Петрович! Врагу не пожелаю! Благодаря твоему драгоценному подарочку, мусора в Москве лапти не сплели чуть было.

Чижиков насторожился. Лицо его сделалось удивлённым и недоуменным. Вылупился он на соседа, во внимание превратившись весь.

– Да! Не удивляйся, дружище! Так оно именно и произошло! Из-за подарочка твоего! Помнишь, ремень ты мне на День Советской армии подарил чемоданы таскать? Так вот, из-за того самого ремешочка и влетел я, Петрович!

Сосед Магомета, любивший только конкретность и ясность во всём, рассердился было от намёков туманных. Он уже хотел смачно выругаться авиационно-техническим матом, которому у авиаторов в ДОСе выучился, только вот опередил его гость:

– Ты ведь знаешь, Петрович, чем я хлеб насущный-то зарабляю? Спекуляцией. Спекулянт я, Петрович. Из Тольятти вожу запчасти. Тяжёлые они, собаки, меры нет, а прямой-то не ходит поезд в захолустье наше. Вот и делаю я, Петрович, пересадку в Москве. А там менты ушлые, знают дело. Только из Тольятти поезд гудит, так они все бегом к нему и секут, паскуды, спекулянтов запчастями лихих. От вагона до вокзала пока дойдешь, так от страху, Петрович, белый. Горе – наша звонковая статья – от звонка до звонка значит. Ни амнистии тебе, ни даже химии никакой! За убийство в тыщу раз лучше. А подарок твой ремешочек-то – прямо мысли человеческой чудо: как пушинки чемоданы бывало пру, а менты так и не взглянут даже. Ты хоть помнишь-то, сосед, что ремень дарил?

– Как не помнить? Конечно же, очень помню. Только в толк не возьму никак, чем вещица-то навредила?

– А вот и навредила! Мать её за ногу! – с досадой произнёс Магомет. – Помнишь, Петрович, как учил ты меня пользоваться подарком твоим? Продеваешь его, значит, через рукава так, чтоб на плечи и шею лёг. А концы с рукавчиков что торчат, к ручкам чемоданов приматываешь. Вот и всё. Выпрямляешься и несёшь их не руками, а горбом. Просто, Петрович, а польза от него неслыханная получается. Четыре пуда как пушинку тащишь…

– Ну коль ремень, который я тебе подарил, вещь такая хорошая, чем же всё-таки так навредила она? – перебивая и уже раздражаясь не на шутку, хозяин дома спросил.

– Так вот, слушай, как дело было. Еду я с корешем Иваном с Ростова, тоже мой спекулянт-коллега. Запчасти, значит, везём. Он в свои края, я – в свои. Показал я ему ремешок волшебный ну и испытать дал. Что ты думаешь? Он попробовал и чуть от восхищения не умер. «Это надо же просто как, – говорит, – что же раньше, братцы, мы не додумались?!» И на станции на первой побежал в ларёк да ремня там приобрёл два брючных. И из них один большущий сделал. А потом, Петрович, так обмыли мы подарочек твой, что с трудом в столице утром поднялись. Головы-то прямо как колокола с будунища, думать не могущие совершенно. У Ивана всё удачно сошло. Я же как ремешик твой в рукавчик продел, так пред тем как в другой затыкать его, возле шеи обмотал зачем-то. Для чего – так до сих пор не знаю. Возле горлышка крутнул как так и надо. Чемоданчики к концам затем и в тамбур. По вагону шёл пока, так руками нёс, маневрировать чтоб легче было. Ну а на перрон ступил – ослабил ручки, дабы с них усилие переложить на плечи. И вот тут и началось оно – что-то намертво сдавило шею. Хвать за горло я – а там ремень, как бульдожина, подлец, вцепился. Покачнулся я, присел, рот открыл, хриплю – ну и тут как тут ко мне милиция.

Эх, короче, значит повязали меня. Если б только знал, сосед, как лупили суки. Даже и рассказывать не хочу, брат. Бог не дай тебе, сосед, испытать такого. И не думал, что собаки зло дерутся так. Был о них, Петрович, я иного мнения. Отмутузили шакалы да забрали всё: и товар, и деньги, и было что. Отпустили, правда, мол ещё езжай, мол готовы, Магомет, ко встрече.

Замолчал сосед, а друг водки налил, после выпили да призадумались оба: о завязке наглухо – Магомет и Петрович – вообще об услышанном: «Странные, однако, люди, понимаешь, менты! Поживились, так лупить зачем же? Но учить-то ведь как-то надо! Не побей, так он и снова в деле пить будет. И не дома, а где риск большой. Так что очень даже правильно схлопотал! И за то спасибо надо людям сказать, поучили что и что сажать не стали. Ведают, что у человека дома дети, жена – исключительно понимающие, надо сказать, товарищи».

Помолчав затем, далее вор вслух замыслил:

– Нет, сосед! Ты не ругай вещицу! Просто, дело делая, пить никак нельзя! Дома пей, а на работе что ты. А побили что, так-то хорошо – по Суворову, считай, наука. Не горюй-ка ты, соплю не жуй, да с подарочком вновь за дело. Пить не будешь, всё прекрасно, путём пойдёт.

Выпили ещё. Магомет довольный спать домой пошёл и в момент заснул. Не мерещилось ему ничего, ничего не снилось, как убитый спекулянт спал.

А Петрович, один оставшись, призадумался невесело вовсе: «Почему? – он натужно ломал голову. – От чего было, считай, не сгорел? На работе хотя не пью, да и опыт поди немалый. Как гроссмейстер дела веду, все ходы наперёд просчитывая! Что же это? – вдруг. – Старость! – пронзила мысль. – Старость! Это она злодейка! – и вздохнул. – На покой пора!»

Предположение такое ввело в состояние дикого дискомфорта, только мысль колкую отогнав, взял книжоночку Чижиков с холодильника, на глаза попавшуюся, и раскрыл на середине её. Попал Петрович на самое начало рассказа «Непобеждённый» и, не отрываясь, тут же прочёл. Было в нём о борце великом, что никто победить не мог. И о том, как однажды выставили против него монстра: не человека, шлюпку которому, как камень пульнуть – что плюнуть, ну и соответственно бесполезна всякая борьба с кем. И как только понял это дело борец, так и умер непобеждённым – от инфаркта скончался.

Вздохнул Чижиков, очень неприятное прочитав, а припомнившийся вдруг тяжёлый сейф, с которым провозился месяц, улыбнуться широко заставил.

За директором бойни давно следили. Многочисленные его посылки, отправляемые в Москву, потому решила проверить прокуратура. Открывают одну, а в ней под обрез денег пачки. Гражданина б сажать, а не посадили. А зачем сажать? Не объелись, поди, белены ещё в нашей славной прокуратуре. Взяли денежек сколь положено и отпустили с Богом.

Белены хотя в прокуратуре не ели, но в секрете информацию сохранить не смогли, и дошла та до вора в наисвежайшем виде.

Стал Чижиков за директором бойни следить и вскоре выяснил, где тот деньги хранит несметные.

В неприметном домишке, на краю деревеньки маленькой, при царе, что звали Недоедайловка, домик стоял невзрачный и жила в нём старушонка бедная. Вот незадача вся, как умнО и просто.

Ничего не предвещало трудностей и когда бабушка пошла к подругам, посудачить вечерком по-деревенски, Чижиков к ней незаметно в дом пробрался и в подвале обнаружил сейф, замурованный в пол бетонный заподлицо.

Но не хитренький на вид замочек оказался не простым нисколько. Шесть визитов вор к бабуле сделал. На седьмой открыл и ёлки-палки! Мать черешенка моя молдавская! Там бутылка водки и огурчик с хлебом!

Улыбнулся это вспомнив вор и в туалет пошёл. Там же расстегнув штаны не спеша, он мышонка увидел маленького, что, дрожащий в страхе к трубе прильнул. Не раздумывая, схватил вор веник и, вздохнув, опустил его. Только вот увернулась мышка. Снова это же повторил Чижиков – одинаковый результат – успевал ускользнуть мышонок.

Занимательно это стало. Опустивши вниз орудье своё, глянул он задумчиво на зверёчка: «Крохотка вот какая, а за жизнь как борется!»

А животное, уже смертельно устав, ожидало конца тихонько, не умея о пощаде молить хозяина.

Тут заныло у вора сердечко, и охотничий азарт пропал. А лицо вдруг красным-красным сделалось, как околышек мента фуражки. От стыда потемнело в глазах его, и тихонечко прошептал Петрович:

– Это что же я такое делаю? Неужели ментом беспощадным стал?!

Закрыл Геннадий Петрович глаза, и из них две слезы прозрачные выкатились: «Надо ж, стыд-то какой! Животное помешало ему! Сколько съест-то оно? Или еды что ль жалко? Разве можно убивать за еду?!»

Так размышлял Петрович, а мышонок, время передышки используя, силы для дальнейшей борьбы копил. Да только не последовало ударов больше, потому что вышел из туалета Чижиков, веник на пол презрительно бросив и растворённой оставив дверь. А затем он из-под стола кухонного вытащил мышеловку и в окошко пульнул её.

Выпил ещё, но душа болела. Захотелось заснуть, забыться. В спальню он вошёл без шума да под одеялку нырнул к супруге. После хоть и быстро заснул, да спал плохо, потому что всё сны мешали. До утра за ним гонялись менты с собаками. И лишь только приснул к рассвету, как дичайший кошмар привиделся, влез зараза беспардонно в сознание…

Бежит Чижиков, в бесконечность куда-то летит абстрактную. Сапоги ментовские сзади бухают, и уже на ухо почти голос ментяры догоняющего шипит: «Стой! Куда ты? Ты наш, ты свой! Ты мент! Ты, как и мы, такой же! Не убегай, дурачина! Остановись!»

Только Чижиков бежит и бежит, на шипение дьявольское внимания никакого не обращая, и вдруг резко остановился: сзади петлю на шею накинули, словно лассо, и сдавливать горло стали. Схватил Петрович удавку руками и под пальцами тот самый ремень нащупал, что соседа подвёл недавно. Попытался Чижиков ту петельку снять, да не вышло ничего у него, а ментовский голосок шепчет вкрадчиво: «Всё! Паскуда, попался!»

Тут проснулся Петрович в поту весь – где ремень – там жены рука. Он же давит её и давит. Сильно так, что проснулась женщина.

– Что с тобой, дорогой мой Гена? Уж не заболел ли ты, милый, часом? – беспокойно супруга залепетала.

– Хуже, дорогая, – ответил муж. – Ушёл, понимаешь, я навсегда из разведки. Проводили, мать, на пенсию меня сегодня.

Не удивилась сказанному благоверная и, как в молодости, задавать вопросов не стала.

А Петрович правда ушёл на отдых заслуженный. Завязал он с делами наглухо. Начал жить как правильные советские старики. Правда, регулярно, примерно пару раз в неделю, ещё долго снились ему сны, один и тот же сюжет варьируя:

«Уплывает он в иные миры. Растворяется в иррациональных полях мистических и, как Бог, по Вселенной носится. А менты за ним гоняются в мыле все, но, однако же, поймать не могут».

ГОРЕ

Правый лётчик Бревнов спешил вместе со своим экипажем в лётную столовую. После обеда предстояла неожиданная командировка в Воздвиженку, на Дальний Восток. Недели на две. Сразу после обеда нужно было бежать на самолёт, и совсем не оставалось времени отвезти жене получку, которую дали только. Деньги дома закончились, и Бревнов искал глазами среди сидящих за столами кого-нибудь, кто мог бы передать их. В этот момент в столовую ещё один правый лётчик зашёл, Дураков – сосед Бревнова по клетке лестничной.

– Вот так удача! – радостно воскликнул улетающий в командировку. – На ловца и зверь, понимаешь, бежит! Садись-ка, Коля, со мной да давай откушаем на прощаньице, ну а заодно я тебя о дельце маленьком попрошу.

Дураков уселся рядом с Бревновым на добротный стул в чехле белом, галстук расстегнул на шее и, подвигая винегрет ближе, бросил как бы между прочим скороговорочкой:

– Уже не думаешь ли, сосед, о плетении бредня просить? Коли так, то напрасно это! Ручки исключительно под член заточены у меня, а работа тонкая очень сия.

– Нет, не угадал, – заулыбался Бревнов, – я всего лишь хотел просить тебя, Коля, передать получку жене. Дома ни копеечки хоть шаром кати, ну а через час вылет.

– Ну какой разговор, сосед? Сделаем, как в лучших домах ЛондОна.

Вынул денежки из кармана Бревнов да соседу отдал и ещё раз один напомнил:

– Коля, ты, пожалуйста, не тяни! Правда сущая, совсем гроша нет!

– Обижаешь меня, Бревнов! Не волнуйся! Лети с Богом! Кончив трапезу, товарищи разошлись. Через час самолёт Бревнова взлетел, Дураков же жал как-раз на кнопку звонка соседа.

Дверь открыла его жена – исключительно приятная женщина.

– Здравствуйте, Мариночка! – Дураков на вопросительный взгляд ответил. – Муж в Воздвиженку улетел, передать, чтобы не волновались, просил.

– Лучше б денежки передал, – улыбнулась женщина и хотела было уже дверь закрыть, только ошарашил капитан её странным откровением очень:

– Знаете, Мариночка! Восхищаюсь вами я! За сорок, знаю, а молодухе фору сделаете. Как вы так, скажите, пожалуйста сохраниться смогли?

– Дорогой товарищ Дураков, – был ответ ему, – замполиту вешайте на уши лапшу, мне не надо.

– А может я люблю вас! Марина! А любовью оскорбить нельзя! Бревнова засмеялась заливисто:

– Любите? Ну так и любите на здоровье себе, да любовь мне ваша, как собачке ножурка пятая.

– Эх! Не верите вы мне, Мариночка! Зря! Вот захотите если, то я вам четыреста рублей дам. Разве дал бы, если бы не любил? Вот возьмите четыре сотни ну и дайте разочек только. После ж травушка не расти: хоть любите, хоть не любите! Только вас я буду любить, соседка!

Не на шутку удивилась Бревнова. Это ж месячная зарплата мужа! Улыбнулась Мариночка и дала.

Вскоре Дураков домой ушёл, а гетэрочка деньжонки спрятала и подумала: «Вот дурак. И фамилия у него под стать – Дураков. Вывалить бабки такие! За что?» И тут же вроде осенило её: «Боже мой! Это же я дура! Он же вправду любит меня! Ну конечно, любит!»

Будучи женой военного практически со школьной скамьи, твёрдо была уверена в том Марина, что не один офицер советский во вменяемом состоянии никогда столько не даст женщине только лишь за разок один.

Ну откуда столько денег у лётчика? А получка она семейная и, конечно же, здесь любовь. Ну а это статья особая, деньги перед ней мишура:

– Боже мой! Надо ж! Любовь!

Марина подошла к зеркалу и оценивающе взглянула на себя:

«А ведь вовсе даже не плоха ещё. И почему бы, собственно, не влюбиться в меня?! И почему бы мне взаимностью не ответить? Дураков вполне приятный мужчина. И к семье относится как! Совершенно, не как Бревнов. Всё! Роман так роман!»

Так, размышляя мило, Марина вдруг с испугом на мысль наткнулась, что любви-то ведь толком не было у неё и что это судьбы подарок, той, которая, наконец-то, сжалилась. Сердце забилось трепетно, а душа ощутила приближение чего-то нового, прекрасного, чудного. На диван Марина легла, медленно глаза прикрыла и стала в воображении рисовать восхитительные картины предстоящих утех любовных. Мысль про деньги ввела в краску, и решила она, что вернёт, конечно.

Услыхав, что в квартиру Дуракова позвонил кто-то, разомлевшая от нахлынувших чувств, женщина на цыпочках подкралась к двери и в глазок глянула: там как раз Дураков стоял и стрелок-прапорщик из экипажа его.

– Срочно собирайся, Коля! Нужен ещё в Воздвиженку самолёт! Через час вылет!

Дураков с сослуживцем вскоре ушёл, а соседка его взгрустнула: «Начался с разлуки роман, с препятствий», – и печаль сердца коснулась больно.

Муж Марины не через неделю вернулся, как думали, а пораньше, да вдобавок аж на целых три дня – экипаж быстрее программу выполнил. Радостный, что с рыбалкой теперь срастается, капитан Бревнов в дом сияя вошёл и, целуя супругу, отметил, что уж очень почему-то разлюбезна с ним. «Эх, потрахаться бы! – подумал с досадой лётчик, – только бредень же! Бредень – мать собака его!»

Не переодевшись, он пошёл в гараж сразу и на выходе уже только спросил жену:

– Колька денежки передал, Марин? Там двадцатку за прыжки ещё дали мне, только я их в командировку с собой забрал.

Обухом шарахнуло женщину, и, с большим трудом взяв в руки себя, тихо она сказала:

– Ну, конечно же. Передал, Вань. Сразу же, как только ты улетел.

Дверь закрыл за собой Бревнов, а Маринка на кровать грохнулась, да реветь стала: «Сволочь! Словно дуру обвёл. Ну ничего, дорогой товарищ соседушка, отомщу я тебе по полной программе. Пожалеешь ты очень, что подло со мной поступил так. Месть моя не менее гнусной будет!»

Вечером она пошла к жене Дуракова, просто так потрещать да чайку попить. Посидели, поговорили, и Марина разговор о неверности завела.

– Знаешь, Валь, что Клюквина учудила? – издали она начала хитрО. – Сбросила с балкона мужа, Валя, с пятого этажа. Что ты думаешь? Даже шишечки ни одной!

– А чего это она его так? Досадил, наверно, поганец?

– Да ничем он не досадил, просто бесятся люди, Валя.

– Как это?

– А так. Клюквина жена – Женька, та, что в детском садике заведующей служит, воздыхателя себе завела. Ну и муженёк её ухарёк – вовсе не промах парень, с писаршей с полка спутался. Что ты думаешь? Юбилей у жены. Тридцать лет. Так они, мерзавцы, на торжество любовничков своих пригласили, и раскрылись тайны там между делом. Вышли благоверные на балкон отношения выяснять. Там и турнула Женя муженька своего в грудь, так что пошёл спинкой. И что самое невероятное – живым остался, подлец. Бельевые верёвки на балконах спасли. Рвал он их, когда этажи проскакивал и тем своё падение тормозил. Словно на парашюте приземлился, сволочь.

– Эх! Марина! Путаются все кругом. Мы с тобой одни горемычные.

– Валь, а что мы с тобою не люди, разве? Погуляем и мы давай. Не старухи ведь неприглядные. Разве не найдём мы кого-нибудь? А эти бесчувственные твердолобые существа пусть бредни плетут да водку жрут, рыба ихняя не нужна нам!

– Да, Марин, сидим мы с тобой словно чайные бабы на самоварах. Хватит!

И решили подруги плод запретный испробовать. Несколько вечеров подряд они судачили: всё обсуждали и обсуждали интересующую их теперь и полностью захватившую сознанье тему.

Вскоре из командировки прибыл капитан Дураков, и нерадостно был женой встречен. «Уж не капнула ли, Мариночка что? – заподозрилось, но подумав, пилот решил: «Не могла! Ибо вовсе не дура баба!» Только стала пилить жена ни за что ни про что безбожно. Выругался матом громко гневом переполненный капитан и в гаражи пошёл пьянствовать.

Злой по ДОСу офицер шёл и Бревнова невзначай встретил. Был сердит и взволнован тот, ну и выпить тоже явно желал. Как скажете по-другому то быть могло, коль неделю уж Мариночка мучила.

К Дуракову вошли в гараж, молча выпили и стали в жилетки плакаться о супружницах, что с ума сошли.

После длительного обсуждения темы и солидного возлияния Бревнов хлопнул себя сразу двумя руками по коленкам и воскликнул довольно громко:

– Да то, Коля, климакс одновременно у них! Вот и вся незадача! – но высказывание его, однако, показалось обоим очень неубедительным.

Опрокинув в гараже по целой бутылке водки, лётчики никак не могли докопаться до сути происходящего. Дураков, как ни пробовал связать своё недавнее приключение с происходящим, ни к чему вразумительному прийти не мог. Бревнов же, определяя последний стопарь в живот, мысленно к выводу следующему пришёл: «Ну, конечно же, это бредень проклятый! Плёл его три месяца целых. Всё свободное время на него убил, а жена – она ведь не старуха – женщина. Тоже ей внимание нужно: и в кино сходить, да и так, поговорить, прогуляться. Вот почему, значит, на меня обиделась она да соседку клизмочка настрополила. Ни за что мается Дураков. Прям душа болит за соседа».

О таком резюме своём ничего не сказал лётчик, но ужасно матом авиационно-техническим дав, покачал головой и сказал с досадой:

– Бредень-то! Мать за ногу его! Собака!

Дураков, хотя и выпивши был тоже очень, понял, что сосед поехал-понёс. Потому и не стал задавать вопросов да решил, что домой пора.

Через двое суток предстоял на дальность полёт, потому Дураков с Бревновым в рот аж целых два дня не брали и за жёнами всё выхаживали на цырлах. Только результат был совсем плачевный. Раздражённо благоверные реагировали на любезности и старались обидеть словом.

Пред полётом вечерком чудесным приобнял свою супругу Бревнов, а она круть-верть комплекцией, мол, гуляй, Вася. Это оскорбило до глубины души лётчика, и решил он поделиться горем заглянуть к соседу, да и посмотреть заодно, как того житуха. Заявляется к нему, а там дурдом такой же. Уходить хотел, да следом разъярённая вошла Мариночка и поехала в карьер с порога:

– Видно, Валь, судьба у нас такая с тобой, лодыри достались мужья-бездельники. Делать не желают ничего совсем. Только шастают туда-сюда, перед глазами, как моль, без дела!

– Да, Марин, достались нам с тобой трутни! Сидят по двадцать часов в креслах и считают работа то. А они, подруга, только то и делают, что дырки в штанах. Да были б хоть ещё командирами, а то так, двадцать лет на правой чашке сидят. Знаешь-то, как за то кличут их? Правый лётчик – деревянный предмет, то есть олух.

– Это потому, Валя, что они и там такие же, как дома. Вот подумай сама: можно ль двадцать лет на правой чашке сидеть? Тунеядцы они, Валя, форменные.

Этим своим высказыванием Маринка добила терпение обоих лётчиков, и под нецензурный аккомпанемент очень классического высказывания Дуракова оба офицера в гараж ушли.

Выпив, товарищи помолчали немного, а затем Иван, сморщив лоб первым покой нарушил:

– Знаешь, коллега, мне кажется: наших жён просто проучить надо! Коль говорят они, что наша работа – это простое просиживание штанов, нужно дать им возможность в обратном удостовериться.

– Что ты плетёшь, Иван?! Не в самолёт же их с собой брать! Кто их в бомбардировщик запустит?!

– А не надо в бомбардировщик. У тебя дети где? У бабушки?

– У бабушки.

– Вот и у меня у бабушки.

– Ну и что?

– А это значит, что, когда завтра мы улетим, так наши бабы дома одни будут. За детьми им смотреть не надо.

– Ну и что?

– А то, что мы смело сможем показать им в домашних условиях сущность работы нашей.

– Это как же?

– А очень просто! Завтра перед полётами привяжем к стульям их – и вперёд. А когда прилетим, отвяжем. Будут знать зато, что же за работка у нас?!

– Что же! Я с предложением согласен.

После разговора выпили они по чуть и домой пошли.

Женщины пытались ещё в день тот достать мужей, только всё бесполезно было. Безразлично очень улыбались они и не злобились совершенно.

Наступило утро. К Дуракову Бревнов зашёл.

С Валентиною быстро сладили. Через пять каких-то минут словно мумия сидела она, будучи привязанной к стулу, тот же к спинке кровати притянули верёвкой. Не кричала чтоб, заклеили скотчем рот. После Бревнов домой вернулся и сказал жене, что соседка её зовёт. Клюнула на обман Марина, да к своей подруге пошла. А Бревнов за ней. Не успела жёнушка его сообразить, в чём дело, как мгновенно скручена, да привязана была к стулу, ну а тот же шпагатом к коечке.

Через несколько часов лётчики уже были далеко от своего аэродрома, а их драгоценные жёны тоже летели «на дальность» и так же несли тяготы нелёгкого лётного труда на домашних импровизированных тренажёрах. Скотч довольно оригинально имитировал кислородные маски.

Через сутки почти самолёты вернулись домой. Бревнов и Дураков поспешили к своим дорогим женщинам и застали их в полном здравии. Правда, под стулом своей жены Дураков узрел лужицу непросохшую. Развязали наказанных авиаторы и в гараж ушли. Благоверные же ни словечка не произнесли, но пристальный наблюдатель смог бы заметить в их глазах странные звериные огоньки.

В туалет сходив, Валя и Марина тут же решили, не откладывая в долгий ящик, осуществить выношенную свою мечту об отмщении.

– Валька! Давай прямо сейчас первому попавшемуся дадим! – Марина выпалила.

– Нет! – успокоила её Валя. – Не кому попало, а как положено и кому положено. Через неделю в полку учения. Вот и оторвёмся как следует.

Марина согласилась.

– Да, действительно! С кем попало нельзя! С толком, с расстановкой надо! Подходящих подберём орлов и действительно уже хорошего зададим жару!

– Правильно, Марин! – поддержала подругу Валя. – Только так и не как иначе! Что б не вышло, как с женой Чучелова, капитана с базы обслуживания. Как узнала, что мужик с поворишкой тащится, пожелала отомстить тотчас же. Глядь, ребята молодые идут, ну и с просьбою она к ним, мужу мол изменить хочу. Что ты думаешь? Изменила. Отодрали пацаны в подворотне как овцу хором. Счастье нам совсем ни к чему такое.

– Ни к чему!

Начались учения. Всё по плану у дам пошло. И любовников они хороших нашли и запретного плода вкусили вдоволь, но настолько увлеклись новизной, что часам блаженства потеряли счёт.

По расчёту в полдень полк прилетал. Час ещё на приезд как правило. Только ветер шутку злую сыграл – по маршруту по всему был попутным. Вот и сели самолёты раньше на два часа и на крыльях принесли горе.

Жён застукали с любовниками мужья и перестреляли, как сговорившись, тёпленьких. Кровь от сладких парочек оросила бельё, и два выстрела затем раздались. Порешили лётчики так же покинуть жизнь, бедолаги.

Будто улей загудел тихий ДОС. Командиры, особисты наехали. Уйма целая зевак собралась, поглядеть как тела выносят, пообщаться, коль причину Всевышний дал, посудачить – тема-то что надо – правильная, интересная такая до ужаса.

Разговаривали старые бабушки две.

– Вот что деется, – одна сказала, а другая пояснила ей:

– Не работали! Как принцессы жили! Тут что хочешь в башку придёт! Кобелей-то домой водить? Это надо же!

От Бревновых вышел полковой замполит бледен и сердит очень. От увиденного заколотило в висках его, крови в такт забарабанили мысли: «Да, такое с рук не сойдет! Аморальщина – моё дело! Ссылка в захолустье как пить дать теперь! Мало подчинённых своих гнидил! В жуткие, в невыносимые условия загонять их надо, чтобы не до глупостей идиотам было!»

Двое маленьких детей совсем остались одни. Как они с жёстким миром поладят? Я хочу, чтоб было всё хорошо, правда, это очень редко бывает, коль родителей рядом нет.

А вообще-то говорят, что не конец смерть и что души жизни путь продолжают. Если правда, значит грустно не так. Значит душ родительских теплота постоянно с детьми их будет. Только в том, друзья мои, не уверен я, потому и печально очень.

КЛЁВЕНЬКАЯ РЫБАЛКА

ИЛИ

СОН В РУКУ

Мой коллега, Александр Петрович, в нашей армии, могучей самой отбубухал четверть века ровно. Технарём на самолётах дальних, 95-х «Ту», служил он двадцать пять длиннючих лет, однако не достиг вершин в карьере долгой, скромно старшим лейтенантом кончив.

В этом чине он свой полк гвардейский и покинул, уходя в отставку.

Разумеется, блистать богатством при стандартном пенсионе скромном вряд ли мог обыкновенный техник, отставник в смешном, потешном, званье. Не гадал он и не думал даже, что когда-то заживёт безбедно. Но такая перспектива всё же у старлея появилась-таки. В гаражах он костоправить начал – авиаторам машины делать, где как раз сторожевал ночами. И набил в том деле руку крепко отставник – силовичок недавний.