Текст книги "Тропой мужества"

«Медальоны медальонами. Только не всегда их заполняли».

«Как это?» – удивился Куралов.

«Так это! – ответил Маргелов. – Обычное суеверие – заполнить смертный медальон многие считали плохой приметой».

«Та-а-ак!»

«Стой! – притормозил Максима Василий. – Хочешь опросить бойцов – заполнили ли они медальоны?»

«Да, а что?»

«Не советую…»

«Понимаю… – вздохнул Максим, после недолгого молчания, – понимаю – все мы погибнем тут. И как делать будущее?»

Он достал тетрадь. Открыл. Перечитал последние записи. И какой толк от записей, если они никуда не попадут? Уйти одному? Но я командир. Нельзя лично мне уходить. Это будет нарушение приказа и предательство по отношению к его бойцам. И живым. И уже погибшим. Надо кого-то послать. Причем одного. Двоим такой секрет нельзя доверять. Но кого послать? Кому отдать приказ? Такому, чтоб донес тетрадь с ценной информацией? Все его бойцы подготовлены хорошо.

«Однако опыта у них не имеется, – подумал Маргелов. – Имеется только один кандидат».

«Горохов?» – догадался Максим.

«Больше некому. Из всех твоих бойцов сержант единственный имеет большой боевой опыт. Нынешний бой не в счет».

«Ты, пожалуй, прав».

– Горохова кликни, – приказал лейтенант ближайшему бойцу.

Сержант зашел в каземат защиты входа капонира через минуту.

– Вызывал, командир?

– Вызывал, – кивнул Куралов, – проходи.

Максим выглянул в коридор и закрыл отсекающую дверь.

– Вот что, Михаил Савельевич, – обратился лейтенант по имени-отчеству, отчего у сержанта брови поползли вверх. – Не удивляйся, просто есть одно важное поручение для тебя.

– Настолько деликатное, что остальным знать необязательно? – усмехнулся Горохов.

– Особой важности, – подтвердил Куралов. – Фактически.

Недоверчивая улыбка медленно сползла с лица сержанта.

– Не шутите?

– Да уж какие шутки? Вот…

И Максим показал тетрадь.

– Тут такие сведения, что могут спасти тысячи жизней на три дня вперед. А если брать больший срок, то и миллион.

На лице Горохова вновь недоверие. И пришлось лейтенанту пояснять. Прямо в тетради на чистом листе он примерно нарисовал карту. Затем направления основных ударов немцев на момент двадцать седьмого июня. Сержант с удивлением следил за движением карандаша.

– Откуда это? – изумленно спросил Горохов.

– А это как раз секрет ОГВ. Ты и так узнал больше, чем надо.

– Ладно, тогда получается, немцы уже Минск окружили? А там знают? – и сержант ткнул пальцем примерно на северо-восток.

– Не думаю. Хватятся, конечно, но будет поздно.

– И эту тетрадь нужно доставить командованию?

– Именно. И именно тебе. Только ты имеешь большой боевой опыт.

– Это означает – бросить тут всех?

– Не бросить, а выполнить приказ!

Лицо у сержанта посуровело.

– Ты понимаешь, командир, что мы все тут смертники? – зло сказал Горохов. – Не смотри, что они все молодые. Они все понимают. Мои товарищи будут тут погибать, а я жить? Ты понимаешь, командир, я не могу их бросить? И это все, – он ткнул в тетрадку, – я считаю полной ерундой, если не диверсией. Но мнится мне, командир, что с головой у вас просто не все в порядке. Испугались, или контузило вас сильно, и напридумывали всякого… я прав?

– Ты не представляешь, сержант, насколько ты прав! – тихо и страшно зашипел лейтенант не своим голосом.

Максима вдруг отодвинуло. Резко, мощно. Неожиданно он понял, что смотрит на Горохова будто бы через собственный затылок. Но лицо сержанта он видит ясно. Его тело схватило сержанта за грудки и приподняло.

И он что-то произносит. Медленно. Грозно. Смысл слов почему-то Максиму непонятен. А вот сержанту… мимика Горохова менялась быстро – сначала вспышка злости, мгновенно сменившаяся изумлением, которое перетекло озадаченностью, следом пришел испуг. Проняло сержанта до самых «печенок».

– Ты понял приказ, сержант?! – донеслось до Максима. И это он сказал? Даже не верится, что умет так…

– Понял, товарищ лейтенант, понял, – прохрипел Горохов. – Отпустите…

Максим поставил сержанта и отпустил. Тот поправил гимнастерку и посмотрел на лейтенанта.

– Что это было, командир?

– Внушение приказа!

– А-а-а…

– Повторить?

– Не надо! – быстро ответил Горохов. – И так чуть не обделался.

– То-то! Это правда, Михаил Савельевич, – устало и спокойно сказал Куралов. – Просто прими как правду.

Послышался взрыв, следом бьющий по нервам вой. Это значит, что немцы вызвали авиацию. И вот она прилетела…

– Воздух! – скомандовал лейтенант в амбразуру. – Всем укрыться в капонире! Сержант, проследи.

– Есть! – И Горохов шустро выскочил из каземата. Как там, в соседних бункерах? – мелькнула мысль, но дальше стало не до нее. Инстинктивно вжался в бетонную стену. Бум! Мгновенно воздух наполнился пылью. Бум! Через щели и отдушины сразу нанесло гари. Стало трудно дышать. Что там вентиляционный боец? Тоже в угол забился? Бум! Бум! Разрывы вставали рядом. Бум! Бум! Бум! Серия разрывов слилась в сплошной гул, раздирающий перепонки. Сколько там штурмовиков кинули на всего четыре полукапонира? Полк? Два? Сильно немцы на нас обиделись! Бум! Бум! Бум! Бойцы в коридоре раззявили рты, будто в немом крике. Взрывы прерывают противный вой пикировщиков. Дрожит земля, гудит бетон. По спине вновь струился холодный страх. И его не в силах побороть. Ноги и руки подрагивают, но не отнимались, как раньше. Привык? Как к такому привыкнуть? Бум-м-м! Капонир загудел словно колокол, и тряхнуло так, что лопнули все лампы освещения. Прямое попадание? Похоже. Но бетон выдержал. Только люди в капонире превратились в снулых рыб. Красноармейцы беззвучно разевали рты, трясли головами, держались за головы, уши. Весь личный состав капонира контузило одновременно. Все на какое-то время оглохли. Кого-то вывернуло недавно съеденным. Кто-то в голос крыл матом этих летучих гадов, обещая засунуть их бомбы им в задницу…

Глава 14

Рев прекратился внезапно, только слышалось гудение самолетов. Все?

– Заменить лампы! – скомандовал Максим.

Только он приподнялся, как вой пикировщиков возобновился. Бум! Бум! Бум! Дадах! Что-то сильно взорвалось. Но не рядом. Где-то вдали.

Куралов вскочил, предчувствую беду, и кинулся в центральный каземат. В сумраке его встретили тревожные взгляды бойцов каземата. Что же там взорвалось?

Быстро приведя перископ в рабочее состояние, Максим развернул оптику на южный бункер. Бум! – полыхнул разрыв, закрывший пулеметный полукапонир. Пришлось ждать, пока развеется дым и осядет пыль. Цел? Вроде цел! Бум! Бум! Только бы оптику не повредило! Развернул перископ на другие капониры. Артиллерийский тоже стоит целехонек, а северный…

Северный пулеметный полукапонир зиял проломом. Взрывом куски бетона раскидало довольно далеко. Из амбразур вырывалось пламя, выплескивая ввысь черные клубы дыма. Вспышка! – еще одна бомба разорвалась рядом, мгновенно рассеяв клубящуюся копоть и погасив пожар. Через мгновение дым пошел вновь, но без огня.

Лейтенант окаменел. Одно, черт возьми, попадание и разом не стало двадцати пяти человек. Подступил комок к горлу. Защипало глаза. Максим с трудом удержался, чтобы не заплакать. Нельзя показывать слабость. Нельзя. Прав гость, прав. Но как же это…

– Что там, командир? – тихо спросил Горохов.

– Северный взорвался. Прямое попадание.

Новость потрясла бойцов. Они сняли каски и угрюмо молчали.

– Связь с капонирами! – резко приказал лейтенант. – И вставьте лампы! Сержант, обеспечить!

Пока связист вызывал капониры, мысли мелькали каруселью вопросов. Что за бомбу немцы скинули на бункер? Детонировали боеприпасы? Но там кроме патронов взрываться нечему. Или бетон капонира был недостаточно крепок? Строители что-то не так сделали? Место непроармировали, например? Или первое попадание еще при первом налете сильно ослабило бетон, а вторая бомба попала туда же? Или все факторы сложились в один никем не предусмотренный? Можно гадать долго.

– Арткапонир ответил, товарищ лейтенант. Южный не отвечает – провод перебит.

– Ясно, дай арткапонир…

Отделенный Варнавин доложил, что получили легкую контузию бойцы группы прикрытия, остальной личный состав капонира цел и ранений не имеет. Еще доложил, что видел прямое попадание бомбы в соседний капонир. И он собирается выслать людей к северному…

– Двоих, не больше, – приказал лейтенант. – Пусть посмотрят – есть ли выжившие. А пока организуй оборону с северного направления. Нет, оборону там мы не потянем, людей мало. Я тебе пяток бойцов пришлю. Жди.

Положив трубку, Максим прислушался – взрывы не прекратились, только отзвук стал иным. Он посмотрел в оптику и понял – немцы начали обстрел минами. А это значит, пикировщики улетели и скоро противник пойдет в атаку.

– Приготовь что надо для восстановления связи, – сказал лейтенант связисту, – к южному пойдешь.

Затем отвел Горохова к закутку.

– В общем, так, Михаил Савельевич, – сказал сержанту Куралов, – будь готов выдвигаться, потому как времени мало. Немцы не дураки – биться в лоб не будут, по флангам обойдут, а прикрытия у нас сам знаешь – с гулькин хрен.

– Если немцы и начнут атаку, то как отвлекающую, – сказал сержант.

– Верно мыслишь, – кивнул Максим. – Думаю, немцы под прикрытием налета уже по флангам подтянулись ближе. Да еще с севера прореха в обороне образовалась. После взрыва там вряд ли кто выжил. Сейчас немцы минами кидаются, так что тянуть нельзя. Вооружись, но без фанатизма. Гранату возьми. Тетрадь обернешь. Понимаешь, для чего? Отлично! Тетрадь передашь только госбезопасности. В крайнем случае комполка. У тебя голова светлая, найдешь слова, чтобы убедить. Вот, держи.

Отдав тетрадь Горохову, лейтенант позвал отделенного и командира расчета.

– Сержант Афонин, – сказал он командиру отделения, – выделишь одного бойца в помощь связисту, с остальными выдвигаемся к северному арткапониру в усиление. Тут за старшего остается сержант Старов.

Командир расчета недоуменно посмотрел на Горохова.

– Сержант Горохов имеет особый приказ, – пояснил лейтенант и прислушался. – Все, вроде обстрел прекратился, выходим, бойцы! К бою!

В двух десятках метров от капониров имелась длинная впадина, и к капонирам можно было пробежать пригнувшись. Но не успели бойцы разделиться по направлениям, как у южного внезапно бахнули подряд три взрыва – по звуку от гранат, и началась перестрелка.

Куралов резко развернулся. На слух различались среди гулких очередей «максимов» капонира частые винтовочные выстрелы, и не только «мосинок». Через мгновение послышалась скороговорка пулеметных очередей немецких MG.

– Обошли, черт! – выругался лейтенант.

Атаковали скорей всего одновременно оба фланговых капонира. Но северный разрушен, обороняться там некому. Но арткапонир усилить все же надо.

– Ты, ты и ты, с Афониным к северному, остальные за мной, – принял решение лейтенант.

Побежали, пригибаясь, к разгорающемуся бою. На ходу Максим отобрал лопатку у бойца. Инициатива была не его, это все гость, но спросить – зачем, он не успел. Впадина вела к гребню, за которым склон полого переходил в низину и лес. Именно прикрываясь гребнем, можно было добраться незамеченным с поля до оборонительных позиций капонира. Но внезапно навстречу выскочили два немца. Первый тащил пулемет, второй коробки. Немцы собирались занять позицию на гребне склона. Встреча оказалась неожиданной, обе стороны на мгновение оторопели, но не Максим. Он и не думал, что так умеет…

Все произошло буквально в считанные секунды. Рубящий удар лопаткой под каску. Пулеметчик вскрикивает, роняет MG, хватается за лицо и падает. Второй номер кричит, бросает коробки, но перехватить «маузер» не успевает. Удар лопаткой, одновременно что-то обрушивается на каску немца и разлетается осколками. Немец валится назад, а Пухов недоуменно смотрит на осиротевший ремень от телефонного аппарата.

Из-за гребня появляются еще враги. Приотставшее прикрытие пулеметчика? Среагировали немцы быстрее, чем пулеметный расчет – мигом рассыпаясь по склону, но ровный луг не дал им шанса. Пулеметчик отделения уже в падении срезал очередью «дегтярева» троих. Остальные тоже прожили недолго. Одновременно с опушки по гребню начал бить пулемет. Пришлось отползти. А бой у капонира разгорался. Надо спешить. Но пулемет с опушки не дремал.

– Ползком, к капониру! – приказал Максим. – Харитонов, прикрой.

«Дегтярев» начинает бить по опушке. А бойцы ползут от воронки к воронке. Пухов к осиротевшей катушке, затрофеил MG-34 с боезапасом. Правда, сменный ствол забрать не удалось – второй номер после удара увесистым телефонным аппаратом откатился от гребня вместе со сменным.

Лейтенант даже очень пожалел об этом, но гость напомнил, что рукавица тоже осталась у второго номера, а без нее ствол у «немца» не сменишь[25]25
  У MG-34 стволы были сменными. Ствольная коробка откидывалась относительно кожуха ствола вверх и вправо, открывая казенную часть ствола. Однако ручки не имела, и у второго номера пулеметчика для извлечения горячего ствола имелась асбестовая рукавица. Горячий ствол просто извлекался из кожуха назад, на его место ставился холодный, после чего ствольная коробка поворачивалась в исходное положение.


[Закрыть].

Пули заставляли прижиматься к земле, но долг перед товарищами торопил. Бросок до огромной воронки. Причем пули просвистели, никого не задев, выше. Отрадно, значит, пулеметчику их с опушки не достать. Однако не успели бойцы свалиться в воронку, как со стороны капонира прилетела граната – немецкая колотушка. В канонаде перестрелки почему-то отчетливо послышалось, как Пухов нервно сглотнул. В следующее мгновение лейтенант схватил гранату и швырнул обратно. Там панически закричали, и взрыв. Мощный, явно не от гранаты, и… в воронку с красноармейцами плеснуло огнем.

Резко запахло паленым. К затылку будто раскаленный утюг приложили. Кто-то матерно закричал неподалеку, бахнул взрыв. Одновременно в воронку падает еще одна немецкая колотушка. Максим опять успел схватить и метнуть обратно, но граната взорвалась в воздухе. Тупой удар, и сознание лейтенанта рухнуло в темноту.

Куралов очнулся от резкой боли. Шею с затылком, часть лица и руки немилосердно жжет. Пульсирует острой болью макушка, размеренно, почти попадая в унисон с пулеметом, который бьет очередями где-то рядом. А где? В глазах двоится, выступившие слезы не дают толком осмотреться. Бетонные стены – значит, в капонире, а в каком? Похоже на его закуток в центральном. Да это он и есть. Вон ящик…

Но что произошло? Последнее, что Максим помнил – это он сбивает огонь с себя и вышвыривает гранату из воронки. Что было дальше? Выбили немцев?

«Не думаю».

«Ты тут?!» – обрадовался Максим.

«Тут, – подтвердил гость, – куда я денусь? Ты же живой».

«А что случилось?»

«Как я понял, мы вернулись. А пулеметный немцы захватили скорей всего. Перед тем как вырубиться вместе с тобой – я видел, как осколки накрыли почти всех бойцов в воронке. Недалеко граната улетела…»

Максим невольно скрипнул зубами. Не только от жжения и пульсирующей боли. Но ожоги донимали больше. Он морщась ощупал шею, затем голову – перебинтована. На макушке нащупывалось утолщение, похоже тампон. Ранение скорей всего осколочное, по касательной, иначе бы не выжил. Но как? Через каску?!

«Ты сорвал каску, когда на нас горящим бензином плеснуло».

«Откуда бензин?!»

«Думаю, в соседней воронке немцы засели, причем рядом совсем. Они ждали, когда можно будет подобраться к бетонному сооружению и начать выкуривать защитников. Для этого у них имелась канистра с бензином. А тут мы. Они гранату кинули. Ты ее обратно. Взрывом бензин расплескало. Тут еще граната, но от капонира…»

– Очнулся, командир?

Красноармеец Митрофанов появился в проеме. Бледный, на руках щедро бинтов накручено.

– Что с руками?

– Так я огонь сбивал. У вас спина горела. Насилу потушили, – боец поморщился и еще больше побледнел. – Нас в живых только трое осталось. Я, вы да Пухов. Потом Харитонов в воронку свалился. Сбить огонь с вас помог.

– А потом?

– Потом я вас обратно тащил, Пухов немецкий трофей с коробками, а Харитонов прикрывал.

– Почему отступили?! – начал заводиться лейтенант. – Почему…

«Успокойся!» – одернул Максима гость.

– Командир! Там немцев не менее взвода засело. А наши… – Митрофанов нервно сглотнул, – я слышал, как наши кричали. Потом как бабахнуло!

Бабахнуло! – Максима как заново оглушило. Он вспомнил крик и взрыв, перед тем как вышвырнул вторую колотушку. Тот взрыв у капонира…

Он внезапно понял, что произошло. Южный полукапонир был самым неоснащенным. Бронезаслонка имелась всего одна, и она была установлена на амбразуре, у которой сектор обстрела перекрывал середину поля, остальные амбразуры были заложены мешками с землей. Если северный прямым попаданием бомбы разрушило, то у южного близким накрытием могло все мешки снести к чертям. А тут еще немцы под прикрытием минометов смогли подобраться к капониру почти вплотную. Атаковали одновременно. Амбразуры и прикрытие капонира забросали гранатами. Бойцы попытались контратаковать, чтобы отогнать немцев от капонира, но силы были неравные. И помощь не помогла…

Из сбивчивого рассказа красноармейца стало ясно – от второй гранаты погибли укрывшиеся красноармейцы в воронке. Осколки миновали лишь Пухова и Митрофанова. Последний как раз пытался сбить пламя с командира. Потом к ним присоединился Харитонов. Потом пришлось под плотным огнем отходить, таща раненого командира и трофейный пулемет.

К горлу подступил ком. Ребята погибли все. Не сдались, сражались до конца. Хотелось взвыть.

«Соберись», – сказал гость резко.

«Да, ты прав, Вася…»

– Что с личным составом капонира? – уже спокойней спросил лейтенант.

– Убиты красноармейцы Каликов, Приходько, Яковлев. Тяжело ранен сержант Старов. Расчеты орудия и пулеметов контужены, имеют легкие ранения, но бой ведут.

Работу «максимов» капонира и так было слышно, в паузах, когда замолкал «дегтярь». Редко стреляло орудие. Позднее выяснилось, что с соседним капониром связи нет. Пушка капонира молчит, но пулеметы не умолкают, прикрывая подходы к командирскому полукапониру.

– Что ж, – сказал сам себе Максим. – Надо сражаться…

Небо затянуло черным дымом, канонада слилась в сплошной гул. Полыхало везде. Казалось, по капонирам било все, что имелось у немцев. Падали мины, пулеметный огонь крошил бетон у амбразур, даже по некоторым разрывам можно было различить снаряды легких пушек. И минометчиков никак не накрыть – немцы правильно вычислили мертвые зоны артиллерии капониров. Танки встали тоже на удалении ромбом, внося свою лепту в обстрел. Но капониры продолжали бить из пулеметов, из пушки и по танкам, и залегшей в складках местности пехоте. Азартно работал расчет. Младший сержант Жунусов, наводя орудие, выкрикивал что-то по-казахски, после чего пушка рявкала, Абыз ругался, мешая русские ругательства со степной тарабарщиной, вновь тщательно смотрел в прицел…

– Есть! – орали бойцы расчета. Редко, но это значило – еще один танк вычеркнут из боя.

Немцы давно сосредоточили огонь своей артиллерии по единственной стреляющей пушке. Жунусов успел подбить или сжечь еще четыре танка, как сосредоточенным огнем своей артиллерии немцы смогли повредить орудие. Причем повреждение было незначительное и исправимое, но не успел расчет что-то предпринять, как новое попадание. Взвизгнули осколки. Расчет рухнул как подкошенный.

– Ох, алла! – вскрикнул Жунусов, хватаясь за лицо и падая на пол. Сквозь пальцы быстро проступала кровь.

Голову наводчику забинтовали. Глаз у него больше не было. Абыз не стонал. Он неожиданно запел. Тихо запел. Что-то свое, степное.

Потом прямым попаданием вывело из строя пулемет левого каземата и тяжело ранило пулеметчика. Еще один сектор ушел в мертвую зону. Пришлось в крайний окоп выставить трофейный пулемет, для прикрытия подходов.

Голова немилосердно болела. Полыхала жжением шея. Хотелось пить. Кружилась голова. Сознание иногда начинало раскачиваться, как качели. В эти моменты гость куда-то пропадал на время, и Куралову казалось, что он больше не появится. Но все быстро прекращалось, и Максим понимал – Вася еще тут. Он взял боль на себя, сколько смог. Иначе лейтенант давно бы упал от слабости и кровопотери. А это никак нельзя! Надо вести бой. Только из капонира носа не высунуть. Немецкие минометчики как осатанели – мины кидали не жалея. Часто. Густо. Метко. Уже не слышно работы трофейного MG. Максим на мгновение выглянул из амбразуры – недалеко от входа распластался пулеметчик с раскуроченным трофеем. Прямое попадание…

Защитников капонира в живых осталось одиннадцать, ранены все, только пятеро тяжелых. Сколько бойцов осталось в другом бункере? Неизвестно. Связи нет, но северный арткапонир сражается!

Максим посмотрел на перископ. Тот стоял в рабочем положении. Приник к окулярам и почему-то не удивился – при таком плотном огне по капонирам, большим потерям в защитниках, хрупкая оптика целехонька. Куралов повел перископ панорамно. Из-за дыма подступы к позициям видны частично. Взрывы по-прежнему встают рядом. Когда же у минометчиков боеприпас закончится?

Максим навел перископ на соседний капонир и заскрипел от бессилия зубами – к артиллерийскому полукапониру подбирались немцы. Он видел, как к ведущим огонь амбразурам полетели гранаты. Несколько разрывов пулеметов не заткнули. Бабахнул взрыв в районе двери. Капонир окутался дымом, на мгновение пулемет замолчал, затем снова открыл огонь. Пользуясь тем, что пулемет прикрывал своим огнем командный полукапонир, троим немцам удалось проскользнуть к стенам вплотную. Они не стали приближаться к амбразурам, а сразу вскарабкались на крышу капонира. Повозились немного, затем резво рванули с крыши, а через несколько секунд из всех амбразур вырвалось ревущее пламя…

Но пулеметы продолжали стрелять! Из пылающей амбразуры вылетали пули вместе с языками огня. И это было страшно. Потом внутри капонира ухнуло. Сильно. Бронезаслонки и бронированную дверь вынесло наружу. Огонь взрыв погасил, и теперь только черный дым струился через рваные проемы капонира…

Максим почувствовал, как слезы потекли из глаз. И он не мог их остановить. Там погибли его ребята. Боевые товарищи. И он никак не мог им помочь. Эх…

Что-то мелькнуло в стороне, и Куралов довернул перископ. Серые фигурки, пользуясь появившимися непростреливаемыми зонами, теперь обходили их артиллерийский полукапонир. И минные разрывы прекратились.

– Пухов, Гуров, со мной! – скомандовал лейтенант и, подхватив «дегтярева», кинулся к двери. Первым делом он посмотрел через амбразуру защиты двери, но никого не заметил.

– Открывай.

Дверь не успела распахнуться, как по проему начали стрелять. Густо.

– Назад!

Поздно. Пули прошили Гурова насквозь и впились в Пухова. Гуров упал ничком вперед, а связист повалился на лейтенанта. Тот только успел подхватить бойца и рвануть дверь на себя. Проем загудел от частых попаданий. И Максим выругался. Немцы успели занять позиции перед дверью. Они остались одни. Что же делать?

Максим запер дверь и оттащил раненого связиста в глубь капонира. Положил на пол рядом с Карасевым.

– Перевяжи, – быстро проговорил он и, подхватив «дегтярева», кинулся к амбразуре защиты входа. Осторожно выглянул. Немцы подобрались уже близко. Они осторожно подползали вдоль разрушенного прохода. Один из них тащил что-то прямоугольное. Ящик с взрывчаткой? Или это канистра? А вот хрен вам! Быстро выставив ручник в проем, лейтенант открыл огонь. Очередь прошлась по приближающимся немцам. Тут же по амбразуре застучали частые попадания в ответ. Что-то мелькнуло. Граната? Отшатнулся, дождался взрыва, вновь открыл огонь. Вспышка! Одновременно по глазам ударила тугая волна с землей и осколками. Что-то хлестко чиркнуло по лицу и впилось в районе поясницы. Боль пришла в падении.

Грохнувшись на пол, Максим едва не взвыл. Он провел рукой от лица к затылку, нащупал глубокую рану. Затем сунул руку к пояснице. Рана в боку отозвалась тупой болью и кровотечением.

Снаружи послышалась возня. Максим поспешил отползти в коридор и захлопнуть дверь в закуток с амбразурой. Проем ее был узок, но без стандартной бронезаслонки, и немцы могли внутрь что-нибудь протолкнуть. Гранату, например. Выдержит ли дверь? Сцепив зубы и сдерживая стон, он приподнялся и закрыл запоры. После чего медленно, опираясь о стену, побрел в центральный каземат капонира. В глазах потускнело, поплыли круги.

Бум! Бетон капонира загудел. Отсекающая дверь в коридор вздрогнула, но выдержала. Воздух пополнился пылью и гарью. Максим невольно застонал – акустический удар не прошел даром, отзываясь болью в ранах и голове. Вскрикнули раненые бойцы. Неожиданно бункер вновь вздрогнул, заставляя корчиться от боли. Немцы повторили трюк с гранатой, однако дверь вновь устояла.

– Гэй, Иван, капитулирен! – послышался глухой крик.

– Да пошел ты! – ответил негромко Максим. На большее сил не хватило. Он закашлялся – спертый воздух капонира был наполнен пылью и сгоревшими газами от взрывчатки.

– Поцелуй своего ублюдочного Гитлера в зад! – крикнул громко Пухов и довольно улыбнулся. Однако улыбка оказалась больше похожа на оскал.

Новых предложений о сдаче не последовало. Какое-то время было тихо. Потом на крыше что-то звонко забрякало. Бетон погасил звук, но стало понятно, что это было что-то металлическое. Канистра? Внутри ощутимо напрягся гость.

Бойцы напряженно смотрели на потолок.

Послышалось журчание, будто кто-то что-то переливал. Остро запахло бензином. Максим выругался – немцы собираются повторить тот же трюк, что и с соседним артиллерийским полукапониром. Причем заливают бензин через вентиляционный канал на крыше, который перед боем красноармейцы сами и расширили…

Было бы нормальное фильтро-вентиляционное оборудование и электродвигатель в системе, то можно бы было включить вентиляцию на полную катушку. Хоть нормально подышали бы напоследок. Вместо этого имеется только ручной привод вентсистемы, который кому-то надо крутить, причем быстро. Теперь это все не так важно. Перед смертью не надышишься. Недолго осталось…

Пятеро последних защитников рубежа находились в центральном каземате. Лица бледны от боли и кровопотери. Но они сжимают оружие в руках, готовые дать последний свой бой.

Максим знал, что случится дальше. Он посмотрел на своих бойцов. И они все понимали.

Карасев Иван – маленький весельчак и запевала взвода. Как лихо он в самодеятельности отплясывал вприсядку! Теперь его ноги перебиты и перетянуты бинтами. И Ваня, не найдя перевязочного материала для связиста, поделился своими, отмотав бинты со своих израненных ног.

Пухов Павел – рубаха-парень. Приданный его взводу связист. До последнего держал связь между капониров, и пока была возможность, восстанавливал ее. И воевал отважно.

Наводчик, из артрасчетов, младший сержант Жунусов. Этот постоянно улыбающийся казах уничтожил девять немецких танков, не считая живую силу. И стрелял по врагу, пока вражеским огнем не разбило орудие и не ранило в глаза.

Митрофанов Александр. Его руки сильно обгорели, но замотанными в бинты продолжает прижимать к себе карабин. И штык-нож как-то умудрился присоединить!

И он сам, командир – лейтенант Куралов Максим Игнатович.

О чем можно думать в свои последние минуты жизни? О чем думают они, его бойцы?

Пухов подрагивающей рукой достал из кармана фото. Вгляделся. На бледном лице отразилась улыбка.

Кто там, на фотографии? Мама, любимая девушка? Максим закрыл глаза. И вспомнил, как мама провожала его. И Надя, одноклассница – ты там береги себя…

И Надю при прощании он не решился поцеловать…

Как же жить хочется!

– Покурить напоследок, что ль? – сказал Иван Карасев.

Он достал кисет и, с трудом свернув самокрутку здоровой рукой, закурил. Синий дым махорки смешивался с висящей в воздухе гарью.

«А ты куришь?»

«Нет», – ответил гость из глубины сознания. «А я не курил никогда. Здоровье берег… смешно…»

Он слышал, как горючая жидкость журча льется в глубину бункера. В подвал. Прямо на ящики с боеприпасами. И в центральном каземате их достаточно. Максим откинул крышку ящика. Снаряды тускло блеснули в полутьме.

Жаль, что мало немцев тут наколотили. Сколько бы ни было их. Мало!

Жаль, пушка раскурочена, а то бы…

На крыше опять забрякало железо. Значит…

– Мужайтесь, ребята… – прохрипел Максим. – Сейчас мы выпьем со смертью на брудершафт…

Лица бойцов посуровели. У Пухова потекли слезы. Пусть. Слезы иногда приносят облегчение. Лишь Абыз-защитник приподнял голову, повернулся в сторону командира, будто видел через бинты, улыбнулся и вновь запел. Снова что-то свое, непонятное, степное. И Максим вдруг воодушевился.

– Вставай… проклятьем… заклейменный… – хрипло начал он.

– Весь мир голодных и рабов! – тут же подхватил связист.

– Кипит наш разум возмущенный… – подключились остальные, и гимн[26]26
  С момента образования СССР в 1922 году до 1943 года в качестве гимна использовался «Интернационал».


[Закрыть] загремел в непобежденном капонире:

– Это есть наш последний и решительный бой…

Они пели и не слышали, как что-то полетело по вентканалу и упало в подвал. Только почувствовали, как там заревело пламя. Оно рванулось вверх по всем ходам, вентиляции, через проемы подачи боеприпасов. Огненный вихрь ворвался в казематы, и лейтенант успел крикнуть:

– Помни нас!

Раскаленный смерч поглотил последних защитников капонира и выплеснул свою ярость наружу вместе с детонировавшими боеприпасами бункера.

* * *

– Ничего, сочтемся… – пробормотал сержант, отползая в глубину леса.

Всего в пятидесяти метрах по лесной грунтовке двигалась колонна немецкой техники. Сначала он укрылся за сосной и зло наблюдал, как мимо едут тентованные грузовики с прицепленными пушками, следом за ними броневики с пехотой…

Гул приближающейся техники был услышан своевременно, и сержант быстро отошел в лесную чащу. Первыми по грунтовке протарахтели мотоциклисты мотодозора. Затем, с небольшим интервалом, проехали танк, кажется «двойка», и три броневика с пехотой за ним. Минуты через три появилась основная колонна. В основном шли броневики и машины с пехотой. Танков пока не видно, но судя по гулу, они тащатся в хвосте колонны.

Едут…

По нашей советской родине своими погаными…

Руки так и чесались. Горохов сжал до боли мосинский карабин и невольно скрипнул зубами. Душа болела…

Он единственный выживший из всех…

Потому что…

Выступили слезы. Сержант не смог их удержать…

Все его ребята там…

И лейтенант…

Перед тем, как он пополз от ложбины к лесу, лейтенант сказал напоследок:

– Ты главное до наших дойди, донеси тетрадь, а с врагом успеешь поквитаться. За нас. Всех нас… – и крепко руку пожал.

Но больше всего запомнился его взгляд. Другой. Не такой, как в момент приказа. Тогда ему показалось, что на него смотрит не лейтенант. Подумалось, что он сошел с ума, ибо на сержанта смотрело несколько лиц. Незнакомых. Сержант в пилотке с обгорелым лицом, бледный лейтенант в фуражке и еще одно лицо, почему-то в танковом шлеме. Это длилось всего лишь миг. Потом он услышал голос лейтенанта. Он стал очень холодным, чуть ли не ледяным. И пробрало тогда Михаила до самых печенок…

Приказ есть приказ. Надо исполнять. Но именно в момент расставания сержант понял: все, что записано в тетради – действительно очень важно. Потому что лейтенант уже списал себя. Нет, не так – он знал, что погибнет. Это читалось в глазах…