Текст книги "Тропой мужества"

Тем временем майор распутал ремни мешка и вытряхнул из него четыре толовых бруска, коробушку с детонаторами и бикфордовым шнуром.

– Лихо ты его на приседании подловил, – сказал Крамаренко, стягивая тол бичевой.

Сергей хмыкнул, но промолчал. Он заметил, с каким большим сожалением майор резал глотку танкисту. В смысле – сожалел, что всего одному «фрицу», а не всему вермахту.

Крамаренко забрал у Жукова детонатор с присоединенным шнуром и вставил в проделанное заранее отверстие в брусках. Связку он пристроил на полке колесной оси.

– Хватит, чтобы разнести в щепу весь вагон со всем содержимым.

– А я сливной кран открыл.

– Дельно, – кивнул майор, – хотя все равно цистерны детонировали бы. Спички-то есть?

Капитан с майором посмотрели друг на друга.

Жуков не курил, но спички имелись – в планшетке, а ее он Киму оставил. По взгляду майора понял – он тоже не курит. И ни зажигалки, ни спичек тоже нет.

«Ну, вы блин, даете! – восхитился правнук. – Просто супердиверсанты!»

– Танкисты! – воскликнули оба и кинулись каждый к своему.

Сергей обхлопал карманы убитого. Аусвайс, расческа, платок, колода карт, открытка с порнокартинкой. Капитан сплюнул от досады и отвращения. Лучше бы ты, Фриц, курил… так, а второй-то…

Крамаренко шикнул из-за колес, и Жуков переместился к нему. Майор продемонстрировал коробок и мятую пачку сигарет. Но все в крови. Сдвинул коробочку, с надеждой заглянул, досадливо ругнулся и отшвырнул спички. Майор и капитан вновь смотрят друг на друга.

Понятно, что времени нет за спичками бежать. Расстрелять цистерну издалека? Не факт, что загорится. А стрельбой внимание немцев привлечешь сразу. Бензин парит изрядно, достаточно искры, просто выстрелить рядом с цистерной. Тогда инициатор потенциальный смертник. Найти ведро и пролить дорожку? Где искать это ведро…

«Гранаты, дед», – подсказал правнук.

– Эфки есть?

– Только РГД, – покачал головой Крамаренко. – Гранатами? Что ж, как вариант…

«Черт, – выругался правнук, – с феньками проще бы было». Сергей припомнил, что когда еще в расположении экипировались, правнук посетовал, что выдали только РГД-33. Ф-1 не нашлось. Крамаренко только патронами пополнялся, гранаты не брал.

Особенность в том, что у Ф-1 инициация взрывателя происходит вследствие накола ударником, который удерживается предохранительной чекой с кольцом и скобой. А РГД-33, после взвода ударника, инерцией броска. Как эту инерцию обеспечить? Как изготовить достаточное замедление и наверняка обеспечить подрыв? Из сподручных средств ничего подходящего. И времени в обрез.

Тем временем Крамаренко выложил две гранаты, Жуков прибавил две своих. Четыре РГДшки.

– Пару тут на полку положим, – сказал Сергей, ставя гранату на боевой взвод, – пару от воронки метнем. Если тол не детонирует, то взрывом РГД сбросит и…

Что дальше «и», додумали сами. Тут взрывчатки заложили восемьсот граммов, плюс триста граммов в обеих гранатах, и топливо в цистернах, а их в обоих составах много. Достаточно детонировать одной, а там эффект домино… такой Армагеддон на станции начнется, что предполагать о выживании двух гранатометчиков неуместно…

На каждой РГД капитан сдвигал заглушку на боевой части и заглядывал в отверстие, проверяя – вставлен ли запал. Потом тянул внешнюю трубку рукоятки на себя и поворачивал, взводя ударник. С двух РГД-33 он снял осколочную рубашку и пристроил на рессоры, две гранаты поставил на предохранитель.

Послышался звук работающего двигателя с западной стороны, и звук усиливался. Осторожно высунулись и тихо матюгнулись – Sd.Kfz. 251 медленно ехал вдоль полотна. Пулеметчик за пулеметом, и в кузове имеются солдаты. Точно не сосчитать, но с дюжину будет. Со стороны мостов пока никого. Жуков скользнул взглядом по опушке, и только зная, куда смотреть, понял, что бойцы готовы открыть огонь. Эх, жаль, раций нет, сообщить бы…

Сергей передал знаками Федорову и Кравцову – огонь открывать только в крайнем случае. Приняли или нет, не проверить. Бойцы слились с пейзажем и не шевелятся. Капитан повернулся к тем кустам, в которых находился Лукин. Тут с привычными жестами похуже. Движение, имитирующее зажигание спички, и отрицательное движение головы – спичек нет, демонстрация РГД и имитация броска – подрывать будем гранатами. Ветка качнулась. Значит, эта пантомима понята.

– Порядок, отходим.

Выглянули в проход – чисто. Крамаренко двинулся первым, Жуков за ним.

– Halt! – крикнули позади.

В проход неожиданно высыпала дюжина немцев. Из-за рева движка подход такой толпы не услышали. Майор тут же прыгнул за сцепку, Сергей упал и ушел перекатом к рельсу. Автоматная очередь выбила рикошеты от гальки и колес. Пули бились о рельсы, с визгом уходя вдоль путей. Крик «Alarm!» потонул в трескотне выстрелов. Как-то внезапно разгорелся бой. С опушки ударили автоматные и пулеметные очереди. Немцы в проходе стреляли по опушке, не забывая про двух диверсантов. Отстреливался только Крамаренко. Кто-то давно что-то орал, но Жуков не слышал – в голове гудело. Что это, ударился? Почему тогда руками не двинуть? Майор дал короткую очередь и как-то странно посмотрел на Сергея.

«Де-е-ед! – прорвался голос правнука. – Де-е-ед!»

– Чт-то?.. – выдохнул Сергей, морщась. Почему-то голова тяжелая.

А правнук почти ревел. Мысли его рваные, нечленораздельные. Отвлекают, не дают сосредоточиться. Крамаренко не ответил – отвлекся еще на три выстрела.

– Ранило тебя, Сергей Петрович…

– Да? – и Жуков удивленно посмотрел на свои руки, которые он наконец-то почувствовал. В крови.

– В живот тебя ранило, – добавил майор, дал очередь и сплюнул зло. – Вот невезение! Уже две минуты перестрелка, а бензин не загорелся.

Пришла боль. Скрутила. Рот мгновенно высох. Хреново дело, подумалось.

«Дед, как же так!»

«Молчи! – потребовал Сергей. – Теперь молчи. Не мешай!»

– Слушай меня внимательно, Валерий Павлович! – морщась, выдавил Жуков. – Выход один – я остаюсь. Забирай одну гранату и отходи к воронке. Не возражай!

Крамаренко скрипнул зубами. Встряхнул головой и дал длинную очередь в проход.

– Если подрыва не будет, кинешь гранату, – продолжил наставлять Сергей. – А там как карта ляжет. Отходите к бронику, если дорогу перекроют, уходите к пойме и вдоль реки, немцы туда не сунутся. Уйдете легко. Лукину передашь – Феникс возродится. И извинись за меня. Всё, иди! Иди, мля!

– Бывай, Петрович… – выдавил из себя майор.

Крепко пожал руку и, дав короткую очередь напоследок, уполз вдоль путей. Перестрелка разгоралась. Бил с опушки пулемет. Пулемет «ганомага» замолчал. Но долго ли немцам силы подтянуть, их тут батальон минимум. И пока подрыва не будет, Лукин не отойдет.

Жуков повернулся на бок. Боль вспыхнула с особой силой. «Сейчас…» – натужно подумал правнук. И боль медленно отступила, но жажда наоборот обострилась. Фляжка имеется, но капитан подавил желание. Нащупал гранату. Снял ее с предохранителя. Повернул голову, посмотрел вдоль путей. Немцы подбирались все ближе и ближе. Меж составов ползли, постреливая. За вторым тоже виднелась группа. Они перебегали от сцепки до сцепки, укрываясь за колесами. Много же желающих захватить диверсантов и заработать железные кресты. Хрен вам, а не кресты. Не будет ни железных, ни березовых…

– Nicht schießen! – внезапно заорали немцы на разные голоса. – Nicht schießen!

Видать, учуяли резкий запах бензина. Пора, рядом уже. Взмах, удар о шпалу. В РГД-33 пальнул капсюль взрывателя.

Четыре секунды жизни…

«Дед, я горжусь тобой…»

«Командиру 167-й пехотной дивизии генерал-лейтенанту Г. Шенгерлю, от майора Хютнера, начальника штаба 331-го пехотного полка.

Сообщаю, что сегодня на железнодорожной станции Зельва при прочесывании складов и товарных составов произошло столкновение с подразделением противника. По оценке обер-лейтенанта Липке, не менее батальона. В начале боя произошла серия взрывов. В результате этих взрывов было разрушено большое количество железнодорожных цистерн с топливом. Начался пожар. Противник после этого начал отход. Преследование противника было организовано сразу.

Из-за быстрого распространения огня и угрозы взрывов борьба с пожаром на станции не представлялась возможной. По предварительной оценке, на станции находилось свыше двух десятков цистерн с топливом. Полностью оценить пока невозможно, пожар еще продолжается.

Кроме того, группа лейтенанта Нойбауэра, преследующая русских, попала в засаду с применением минирования и понесла потери. Убиты унтер-офицер и семь нижних чинов. Ранено одиннадцать нижних чинов. Дальнейшее преследование прекращено из-за местных условий и недостаточностью сил.

Потери противника составили – 18 человек.

Наши общие потери:

Техника – два бронетранспортера Sd.Kfz. 251 – сгорели и восстановлению не подлежат.

Младший офицерский состав – один убит, трое ранено.

Унтер-офицеры – один убит, трое ранено.

Рядовой состав – 37 убито. Тринадцать ранено.

Исходя из опросов очевидцев, хронологии столкновения с противником и засады с минированием, считаю, что на станции Зельва была совершена диверсия подразделением из состава НКВД, целью которого было уничтожение подвижного состава и моста через реку Zelvanka. В результате диверсии железнодорожный мост поврежден частично, ремонт – 24 часа. Железнодорожная станция не работоспособна полностью. Подвижной состав уничтожен. Все полотно и стрелочные переводы подлежат замене.

Майор Хютнер, начальник штаба 331-й пехотного полка».

Глава 18

Чайник закипел, забурлил и, похоже, выключаться не собирался. Друзья отвлеклись от мониторов и недовольно посмотрели на изделие китайской промышленности. Купленный по дешевке в «Фикс-прайсе» электрочайник не проработал и недели. Чайник кипел, исторгаясь паром, кипяток выплескивался. Вася вздохнул, к неисправному девайсу он был ближе, но больно удобно сиделось. Пришлось подняться и выключить. Заодно и напиток приготовить, зря, что ли, включал?

– Горячего, Паш? – спросил он друга, вновь уткнувшегося в монитор.

– Угу…

– Чай, кофе?

– Чаю. Без сахара, – не отрываясь от чтения, сказал Свешников. – Не крепкого… спасибо.

Вася хмыкнул, бросая пакетик чая «Richard» в кружку. Крепость пакетированного чая? В свою кружку Маргелов сыпанул растворимого кофе, добавил пару ложек сахара и разлил кипяток по кружкам. Одну отдал другу, сам вновь удобно угнездился в кресле, взял кружку и отхлебнул. В желудке заурчало. Надо бы поесть нормальной еды, подумалось ему. За окном темно, поздно уже, на часах без пятнадцати одиннадцать. Сухомятка достала, хотелось нормальной еды – борща или щей, жаркого с гарниром, как мама готовит… но отлучаться, пока кто-то на «выходе» – боязно. Но домашнего хочется. Хотя домой не тянет. Там…

В конце концов, можно с доставкой заказать – пиццу или шаурмы. Главное чтобы горячего поесть, но только всем троим… после выключения аппарата.

Во временной теории Свешникова Вася пока не совсем разобрался. И примеры из прочитанных книг о попаданцах разобраться в теории не помогают, ибо подобная ситуация в них не встречалась. Да и не описывали авторы причины попадания своих героев – провалился в прошлое герой и ладно. Тут больше сюжет «Назад в будущее» подходит. Очень похоже, с той разницей, что герои фильма возвращаются в свое настоящее, измененное их действием в прошлом. А тут изменение происходил после отключения аппарата. И эти изменения… как бы мягче сказать… не очень приятны. От слова «совсем». Даже мысль у всех появилась – попробовать изменить их же намерения, но Свешников пояснил, что возникнет парадокс, и он закончился бы исчезновением куска реальности, прожитой друзьями с первой передачи по сей момент. Но ничего не выйдет, ибо прыжок в прошлое раньше нужной даты блокируется. Так что придется продолжать выходы, в надежде на «счастливый конец», как выразился Паша. И чем больше друзья совершают прыжков, контактируя с аборигенами и передавая важную информацию, тем больше изменений ждет на финише.

«Мы создаем временные петли, – пояснял Свешников. – Петля начинается не с момента включения аппарата, а с первым “выходом”. Но не заканчивается после возвращения, а начинает новый виток со вторым “выходом”. И так наматывает спираль петель, пока выходы не прекращаются. И разрываются только при отключении аппарата. Что интересно, пока аппарат в работе, а мы находимся во временной петле, можем спокойно контактировать с любым человеком, который помнит все, что и мы, но до выключения аппарата. Как его выключаем, то вдруг обнаруживаем, что история-то изменилась, и для всех это естественно, но не для нас, помнящих изначальную. Почему так? Возможно, работа с машиной обеспечивает сохранение памяти всем троим или просто нахождение рядом с ней, пока не ясно. Но отлучаться надолго нежелательно. Вдруг машина выключится, память отсутствующего изменится, да так, что, не дай бог, друзей своих не узнаешь».

Маргелов представил ситуацию и невольно передернулся. Да, компьютер и аппарат подключены через бесперебойники, но кто знает, что может произойти? Разорвутся пресловутые петли и ага…

Вася вздохнул – теория теорией, но как будет в практике, проверять как-то боязно. Это отключение после «выходов», как лотерея – никогда не догадаешься, какой сюрприз преподнесет эффект бабочки.

Что говорить, последний «сюрприз» шокировал всех. Бабочкин эффект отразился почему-то на их отцах. Его отец алкаш и тряпка. Как-то дико это видеть, если в памяти строгий и подтянутый живчик-пенсионер. Отец Сергея превратился в бессердечного дельца и мошенника. У Паши вообще погиб в автокатастрофе пять лет назад. Столкнулся с фурой. То ли уснул за рулем, то ли плохо стало. Причем изначально машины у них никогда не было, а Пашин отец вообще прав не имел…

Но эффект сработал в другом. День Победы теперь празднуется седьмого мая. Есть и другие изменения, но незначительные. Что именно и конкретно, пока не выяснили. Меньше ли народу погибло? Тоже ответить трудно, данные разнятся, и много споров вокруг них. Еще искать и искать. Но вот хронология последних дней войны была изучена подробно.

«1 мая 1945 года в 3:50 на командный пункт 8-й гвардейской армии был доставлен начальник генерального штаба вермахта генерал Кребс, уполномоченный вести переговоры о перемирии. Находящийся на командном пункте маршал Жуков сказал, что перемирие неприемлемо, только безоговорочная капитуляция. Немецкому командованию был поставлен ультиматум: если до 10 часов не будет дано согласие на безоговорочную капитуляцию, советскими войсками будет нанесен сокрушительный удар. Не получив ответа, советские войска в 10:40 открыли ураганный огонь по остаткам обороны в центре Берлина. После этого начался последний штурм центральной части города и Имперской канцелярии. Всю ночь, с 1 на 2 мая, продолжались бои. К 8 часам все помещения канцелярии были заняты советскими солдатами.

Ночью 2 мая в 1:50 по радио было принято следующее сообщение: „Прекращаем военные действия. Высылаем своих парламентеров на мост Бисмарк-штрассе”. Также по радио передали обращение к немецким войскам берлинского гарнизона о прекращении сопротивления. К 15 часам остатки берлинского гарнизона сдались в плен.

4 мая советское командование потребовало провести акт капитуляции в Карлсхорсте.

6 мая в 20:45 в здании военно-инженерного училища Карлсхорста был подписан акт о безоговорочной капитуляции, который вступал в силу 7 мая в 00:01.

От германской стороны акт подписали: от сухопутных сил генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель, от люфтваффе генерал-полковник Штумпф, от кригсмарине – адмирал фон Фридебург.

Безоговорочную капитуляцию приняли: маршал Жуков и заместитель главнокомандующего союзными экспедиционными силами маршал Теддер.

В качестве свидетелей свои подписи поставили генерал Спаатс от США, генерал Тассиньи от Франции и маршал Монтгомери от Великобритании».

После прочтения возник вопрос – а как капитуляция происходила изначально? Ясно, что даты сдвинулись, но хронологию помнили плохо, и друзья принялись перебирать распечатки. Нашли, сравнили, вновь переглянулись, состоялась только одна церемония подписания, и она явно прошла под диктовку советской стороны. Причем всем троим показалось, что наши действовали по заранее продуманному сценарию, а Сергей озвучил общую мысль: «Мне кажется, что маршал Жуков на командном пункте 8-й гвардейской армии находился неспроста. Считаю, командование знало о контактах союзников с верхушкой рейха и намерение капитуляции союзным войскам, поэтому сыграли на опережение».

Опережение в этой ситуации – знание намерений союзников. А это говорит о многом. Осознание своей причастности всем троим подняло настроение. Как сработают крайние выходы и какой сюрприз подкинет Бредбери со своей бабочкой?..

Маргелов выдохнул и взглянул на Свешникова. Тот внимательно просматривал какой-то текст.

– Что-то интересное читаешь?

– Немецкие документы, приказы, донесения, – перечислил Паша. – Сайт тут один нашел, много чего интересного. Есть письма немцев домой. Читаю вот…

– А я в архивах копался. Думал, что-нибудь о Русове и его экипаже найти, – сказал Маргелов. – А Витя Петров, Максим Куралов со всеми бойцами, что в бункерах сгорели… ведь даже могилы у мужиков нет.

– Мы уже начали записывать – в кого попали.

– Начали, да не продолжили. И я считаю вносить и тех, кто рядом был. И погиб. Я это к чему – мы тут с одним парнем в клубе познакомились. Юра, поисковик. Поисковики погибших на войне ищут.

– Я знаю, – кивнул Свешников.

– Предлагаю с ним созвониться. Списки с местами гибели передать, вдруг в поиске поможет? Ведь сколько неизвестных перезахоранивают.

– Правильно! – согласился Паша. – Сделаем список с местами гибели и передадим поисковикам.

– Я списком займусь, – решил Маргелов и вдруг замер. – Блин, а он нас-то вспомнит? Вдруг после отключения реальность так изменится, что Юра в спортклуб никогда не приходил или с нами не пересекался?

– Трудно позвонить и проверить? – пожал плечами Паша. – Делай список. Если не Юра, так других поисковиков найдем.

Какое-то время оба сидели тихо. Свешников хмыкнул и сказал:

– Хочешь, одно арийское письмецо прочитаю? Датировано 27 июня.

Вася заинтересовался. Встал, подошел к столу и склонился, вглядываясь в монитор.

– Так тут по-немецки!

– Естественно, по-немецки. На каком еще гансам домой письма писать?

Вася на мгновение завис.

– Э-э-э… так ты инглиш изучал, или я чего-то пропустил.

Паша посмотрел с укором.

– Военный, йоп, мозги включи! Неужели не заметил, что умеешь многое, что никогда не изучал и даже не знал?

Маргелов задумался. Чего он не знал до выходов в прошлое? Устройство винтовки Мосина? Возможно, но спорно – механизм не сложный для изучения. Может, штыковой бой? Нет, тоже не то… что-то связанное с тем танкистом, в которого он первый раз попал. Да! Именно! Вася понял, что он не только отлично знает устройство танка Т-26, но при необходимости может его отремонтировать. И, естественно, водить, пусть не профессионально.

Однако ни Русов, ни Резеда, ни Петров, ни Куралов не владели немецким настолько, чтобы бегло читать тексты, без словаря. Паше, значит, повезло.

Свешников кликнул по файлу. В открывшейся картинке пожелтевший лист с непонятными каракулями. Но Пашу это не смутило.

– Пишет обер-фельдфебель Беренмайер, – начал читать он. – Пишет домой, кому – неразборчиво, ага вот: «Русские атакуют и атакуют. Кажется, что всё, выдохлись, эта атака последняя, но они идут и идут. Приходится оставлять позиции и отходить. А потом атакуем мы и выбиваем иванов с позиций. Такое происходит порой по нескольку раз на дню. Мы уже не спорим и не ставим на то, что сегодня русские отойдут, потому что вновь они идут в бой, который затихает уже в темноте. Мы падаем от усталости в траншеях, но спать мешает многоголосый стон на нейтральной полосе. Это страшно. Потому что этот ужас с рассветом начнется заново, и никто не уверен, что не останется на нейтралке…» Дальше неразборчиво.

– От фрицевских писем толку мало, – сказал Вася.

– Да я так, настроение поднять. Тут приказы имеются. Полезно почитать, может пригодиться.

– А конкретно?

– Вот этот об отношении к советским военнопленным. Решение еврейского вопроса на оккупированных территориях. О противодействии большевизму и саботажу.

– Скинь мне, почитаю.

Маргелов читал долго. Потянулся, взглянул на часы – ага, пора делать массаж. Перед выходом друзья решили через каждые два часа массировать руки-ноги и спину, чтобы легче было «просыпаться». Через эту проблему прошли все не раз. Как лежанку удобней ни делай, от долгого лежания без движения мышцы все равно затекают. Ничего лучше массажа не придумали пока.

Вася уже начал разминать руки Жукова, как тот всхлипнул…

– Да, дела! – удивленно сказал Вася, когда Сергей закончил рассказ. – Ты как, Серег?

– Напиться охота.

– Так выпей. Вон, еще бутылка водки имеется.

Жуков сорвал крышку и глотнул водки. Но больше пить не стал.

– Теперь я знаю, где и как погиб прадед, – сказал он. – И очень им горжусь.

Друзья переглянулись.

– Может, закончим на сегодня? – спросил Свешников.

– Нет! – решительно ответил Сергей. – Действуем, как решили! Твоя очередь, Паша.

– Тогда я пошел, – сказал тот, укладываясь под аппарат. – Пусть мне тоже повезет попасть…

* * *

 
Броня крепка, и танки наши быстры…
 

Строчки из песни циклично крутились в голове, мешая сосредоточиться. Еще мешали саднящие многочисленные ранки и царапины. Болела голова. Уже не сосчитать – сколько раз контузило и сколько мелких осколков получено в результате попадания в броню вражеских снарядов. Нет, не снарядных осколков. При попадании от внутренней стороны брони отлетали мелкие кусочки стали. Они впивались в кожу, вызывая небольшие кровотечения. Но их было много.

Танковый шлем уже не налезает на огромную чалму из бинтов грязно-бурого цвета. Надо бы бинты поменять, да некогда. И терпимо пока…

Терпимо-то терпимо, но еще донимают странные мысли в голове. Как возникли с рассветом, так не удается их унять.

 
…и наши люди мужества полны…
 

Комиссар прислонился лбом к броне. Горячая. Лед бы к голове приложить, да где его сыщешь? Ночи светлые от пожаров. Дневная жара иссушивает, на броне хоть яичницу жарь. А ночью душно, и никуда не денешься. Поспать бы, забыться хоть на часик, но не время, и в голове разные мысли… как на дрожжах множатся.

За эти пять дней война неожиданно открыла множество вопросов, касающихся чести и мужества, растерянности и трусости, преступной халатности, откровенной враждебности и предательства.

Но, даже столкнувшись со всеми этим, уверенность в личном, моральном и воинском превосходстве над врагом советского народа только возросла.

Поменялось и видение ситуации. Практически исчезло залихватское шапкозакидательство первых дней войны. Уже допускали, что война продлится полгода, максимум год. Но в том, что боевые действия перенесутся на чужую территорию, нисколько не сомневался. Да, эта вой на закончится в Берлине, но не малой кровью. Немало ее пролилось, уже немало…

Как двадцать миллионов? Какие четыре года? Откуда эти пораженческие мысли? Что-то сидит внутри, темное, непонятное, и нудит-нудит-нудит. С трудом удается задвинуть это нечто в глубину…

Да, цена будет большая. Сколько жизней еще придется положить за нашу победу?..

Эти пять дней войны заставили посмотреть на нее с иной стороны. Тяжелой, страшной, шокирующей. Первое потрясение было такое сильное, что стоит закрыть глаза, и вспоминается первая увиденная кровь этой войны. Это была кровь женщин, кровь детей.

Молодая женщина с серым лицом и пустыми глазами, на руках мертвый ребенок, рядом балка, из-под которой ноги в сандалиях, белые чулочки до колен…

Не бывает войн без жертв. Но не должна на них литься невинная кровь. Не должна…

«Эта война против всего народа. Война тотальная. Война на физическое и моральное уничтожение советских людей». Вновь эти мысли из глубины. Но этот некто прав. Невероятно, но прав. И имеется пример. Вчера допрашивали пленных. Пленные отвечали на вопросы охотно. Все твердят одно – русским все равно капут, германские войска непобедимы. Но больше удивил эсэсовец Вальтер Гердер – ротный командир дивизии СС «Викинг». Этот уверенный в себе немец убеждал всех сдаться в плен лично ему. Утверждал, что сопротивляться доблестной германской армии бесполезно и нецелесообразно. Что через месяц германские войска возьмут Москву…

Затем Гердер начал излагать преимущества нордической расы. Что все неполноценные народы будут истреблены. Лишь немногие останутся служить высшей расе. И только немцы будут решать их судьбу…

Тут командующий корпусом решил снять комбинезон – душно было, и немец узрел шевроны на рукавах и звезды на петлицах. Высокомерность и спесь с него испарились. Эсэсовец вытянулся в струнку и, задрав подбородок, начал отвечать на вопросы быстро и громко. Мгновенная метаморфоза только добавила неприязни. О боевых действиях эсэсовец знал мало. В конце он вновь принялся за свое: «Через месяц с Красной Армией будет покончено. Всех евреев, коммунистов и комиссаров расстреляют. Это будет, не сомневайтесь, господин генерал, сдавайтесь!»

Будет нация господ и нация рабов? От нахлынувшей неприязни и отвращения все буквально кипели, и эсэсовца решили отправить в штаб фронта от греха, ибо руки чесались пристрелить это дерьмо. Пусть в штабе изумятся такой наглостью и сами решают, что с таким делать.

«А надо было расстрелять. Враг непримиримый, жестокий. Эсэсовцы – звери…»

С трудом удается отодвинуть нечто вглубь. Хочется спать. Но не время. Надо бдить…

 
…и наши люди мужества полны…
 

Именно мужества. Мужества и воодушевления. За последних пару дней подана сотня заявлений в партию и полтысячи в комсомол. Это ли не показатель? Бойцы знают, что могут погибнуть, но мысли их не о смерти. В вере в жизнь и в вере в победу.

«В бой за Родину!», «Смерть фашизму!», «Даешь Берлин!», «Да здравствует коммунизм!», «Водрузим над землею красное знамя труда!», «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Эти надписи на машинах красноречиво говорят сами за себя. Никто не давал команды бойцам. Никогда на броне не писалось. Это только в фильмах. Инициатива шла от рядовых, но была поддержана политруками: «Разгромим Гитлера и пройдем по Унтер-ден-Линден парадом!»

Сколько до парада победы?..

Как же хочется спать! Комиссар прислонился щекой к разогретой броне. Прикорнуть бы хоть на часок. Но не время…

Лес горел, освещая окрестности. Было светло как днем. Небо светлое. Утро уже.

Громкие удары по броне неожиданно взбодрили. Экипаж с матом выбивал пальцы с разорванных траков и пытался снять разбитые катки. Комиссар поморщился, но окрикивать бойцов не стал. Вновь приступ. Порошков бы выпить, да нету. Впрочем, боль отступила. Даже в голове прояснилось.

Загрохотало где-то на юге и севере. Комиссар огляделся, но ничего подозрительного не заметил.

– Как там дела? – спросил он механиков.

– Гусеницы починили, – доложил мехвод. – Катки в хлам, заменить нечем. Ремлетучку надо вызывать.

Где летает эта ремлетучка? Комкор и бригадный комиссар переглянулись.

– Шмелев, связь появилась?

– Нет связи, тащ бригадный комиссар.

– Смирнов, – позвал Рябышев своего связиста, – дуй в Червоноармейск в штаб. Пусть ремонтников присылают.

Т-34 и КВ стоят почти рядом в открытом поле. Лакомая цель для вражеской авиации. И как назло в небе появились ряды самолетов. Эти летят высоко, на северо-восток. Им пока не интересны два танка. Надолго ли?

Рябышев тоже смотрит в небо.

– Дымовые шашки остались? – оборачивается он. – Последняя? Пусть под рукой будет. Если появятся «лаптежники» или «мессера», то зажигай, и на корпус. Увидят, что танки горят, может, не станут бомбить.

Станут – не станут, но приготовиться надо. Вчерашним вечером, на марше, почти в темноте, их неожиданно атаковали «мессера». Четыре истребителя устроили… сафари. Что за сафари? Охота? Странно…

«Мессера» атаковали азартно, заходили с тыла. Командирам танков деваться некуда, приходилось комкору и комиссару торчать в люках, наблюдая за атаками, и предупреждать мехводов о поворотах. Танки маневрировали, удачно уклоняясь от пулеметных трасс и падающих бомб. Но то ли в пятый, то ли в шестой заход, их не считали, не до этого было, «мессера» кинули по бомбе и улетели. Одна разорвалась далеко позади, вторая легла меж расходящимися машинами. Оба танка качнуло воздушной волной. И они встали. После осмотра стало ясно – осколками разбило катки и разорвало гусеницы. Своими силами не починить. Долго ли Смирнов будет рембат искать?

Есть время поспать, и вдруг вновь из глубины сознания попыталось прорваться что-то непонятное. Порыв подавить удалось с трудом. Что-то очень тяжкое сидит внутри. И выпустить боязно. И как бы не свихнулся от перенапряжения.

Танкисты тем временем сложили инструменты, расположились около танков и назначили дежурного. Рябышев забрался в башню. Комиссар тоже занял командирское место. Когда-то и представить не мог, что будет спать полусидя. Теперь готов заснуть и стоя.

– Ковалев, я вздремну, – сказал он связисту, устраиваясь поудобнее, – связь проверяй, как появится, буди сразу.

– Есть, товарищ бригадный комиссар!

– Не ори, люди отдыхают.

В ответ Ковалев улыбнулся щербатым ртом. Танковый шлем под голову. Спать…

Сознание плывет, его окутывает туман. Хорошо… нет видений детской крови… и вдруг…

Бом-м-м! Колокольный гул вибрирует в сознании.

Туман разрывается, и в разрыве комиссар видит эсэсовцев, расстреливающих толпы народа. В Бабьем Яру войсками СС уничтожено более ста тысяч мирных жителей…

Бом-м-м! Разрыв тумана – палачи из легиона СС «Мы хотим уничтожить как можно больше русских!» Выколотые глаза и вырезанные на коже звезды у советских военнопленных, отрезанные груди у женщин… десятки тысяч расстрелянных и сожженных мирных жителей… Майданек… Освенцим… Бухенвальд…

Бом-м-м! Туман становится темно-серым, грязным, черным. Это уже не туман. Это дым. В разрывах клубов какие-то столбы с массивными основаниями. Серые фигуры с значками «SS» сгоняют жителей деревни в огромный сарай. Обкладывают сарай соломой и поджигают. 149 стариков, женщин и детей сгорают в пламени…

Бом-м-м! Дымящиеся головешки и пепел шевелятся, из них медленно и тяжело поднимается полуобгоревшее тело. Покачивается и хрипит. Бредет по пеплу, роняя капли крови из ран. Склоняется над телами. Отвердевшими от черных корост пальцами проводит по лицам мертвецов. В горле не стон – клекот. От тела к телу. Из обгоревших глаз струится сукровица. Вот лицо, знакомое, родное. Осторожное касание обгоревшей головы и слышится тихий стон. Сын… сынок… живой. Лицо, руки и ноги обгорели. В животе кровоточащая рана. Отец осторожно поднимает сына на руки. Выпрямляется. Сын вздрагивает…