Текст книги "Сети судьбы. Первая любовь – как первый блин…"

Глава 9

И тут она стала требовать, чтобы я на её пианино сыграл «Прелюдию» С. Рахманинова…

В этом клубе заведующей была жена майора. Крашеная блондинка лет сорока четырех с ярким макияжем.

Она обалдевала от моей игры на пианино. Особенно ей нравилось, когда я играл «Прелюдию до# минор» С. Рахманинова.

Первая часть начинается медленными, но мощными аккордами, так, что пианино ходит ходуном.

Кстати, некоторые пианисты, когда надо сыграть аккорды, что называется, форте – громко, бьют по клавишам сверху. А меня отец учил добиваться силы удара незаметно, без взмахов рук, от плеча. Звуки получались мощнее.

Она, бывало, встанет позади меня, облокотится на спинку стула и дышит мне в шею, пока не закончу.

В нашей медсанчасти я частенько заходил в аптеку, где работала Вера – симпатичная светло-русая молодая женщина. Сяду я на табуретку с противоположной стороны стола и смотрю, как она что-то пишет, любуюсь ею. А сам думаю, как ее охмурить. Уж больно всё в ней мне нравилось. Но это чувство не было похоже на ту, мою первую любовь. Там были совсем другие ощущения. Их просто словами не описать. И ни один поэт не смог бы отобразить подобное – так, только намёки, примерные краски.

Однажды, как всегда, зашёл, поздоровался и сел напротив. Гляжу, гляжу на её головку. И вдруг она как вскинет голову и говорит: «Не смотри так на меня, я не выдержу!» А её голубые глаза покрылись поволокой! Тут я понял, что не зря так смотрел – произошёл незримый контакт без лишних слов. Она поднялась и зашла в другую комнату, где стояли шкафы с медикаментами. Я – за ней, и мы вцепились друг в друга между шкафов и слились в страстном поцелуе.

В ней было всё прекрасно: и красивые черты лица, и красивые ноги, в общем – мечта!

Хотелось уже встретиться в уединённом месте, чтобы не опасаться, что кто-нибудь войдёт. Я даже пожалел, что она замужем за капитаном. Время шло, а встретиться было негде.

А тут завклубша просит меня прийти к ней вечером домой, поиграть на пианино на дне рождения. Говорит, что с мужем ждут меня.

Жили они в длинном двухэтажном деревянном, как и все строения в городке, офицерском доме, на втором этаже. Я пришёл после ужина, поднялся и постучал, оглядываясь на дверь напротив (самоволка всё-таки, а я в офицерском доме).

Она сразу открыла и пригласила к праздничному столу. А где муж, спрашиваю я. А его срочно послали в командировку, аж на неделю, отвечает она и улыбается.

Я открыл шампанское, и мы выпили за её здоровье по бокалу. Чуть, для приличия, закусили, выпили по второму. За разговорами время шло незаметно. Ну и по третьему. А может, и четвертый был?..

И тут она стала требовать, чтобы я на её пианино сыграл «Прелюдию» С. Рахманинова. Я ей объясняю, что нельзя этого делать: во-первых, весь деревянный дом зазвучит – как дека у рояля, всех разбудим в два часа ночи. Во-вторых, все в части знают, что, кроме меня, никто не играет на пианино. Но она упёрлась. Я плюнул на всё, глотнул для храбрости ещё и сел за инструмент.

При первых мощных аккордах с пианино на пол полетели все её фарфоровые семь слоников. Следом ваза (хорошо, что пустая). Грохоту было!!! Когда я тихо, как указано в нотах, взял заключительный аккорд, она схватила меня и кинула на кровать.

Когда я оделся и уже начал застёгивать ремень на гимнастёрке, в дверь негромко, но настойчиво кто-то постучал. Мы затаились. Я спросил, ждёт ли она кого-нибудь, она покачала головой – нет. Стук повторился ещё и ещё. Потом послышались шаги по ступенькам вниз.

Она тихо открыла дверь, выглянула и, убедившись, что никого нет, выпустила меня за дверь. Я глянул через перила вниз и увидел только блин фуражки и три звёздочки на погонах. Возможно, что на погонах было и четыре звезды, но фуражка закрывала. Я повернулся к завклубше и пожал плечами, дескать, не понял, кто бы это мог быть. Тут мы услышали, что шаги возвращаются. Я было хотел вернуться в квартиру, но она отпихнула меня и закрыла дверь.

Вот, думаю, зараза! Сволочь!

Вверх тоже шла лестница, небольшой пролет из пяти ступенек, на чердак. И вход был в виде низенькой дверки, а не люк в потолке. Я преодолел эти пять ступенек одним тихим, как учили на курсах разведки, прыжком и очутился на чердаке.

Как блудный кот, через балки и перекрытия, собирая вековую паутину лицом и одеждой и топча голубиный помёт, я скакал в сторону другого подъезда, почти по воздуху, соблюдая конспиративную тишину и гадая, будет ли открыта там чердачная дверца. Она, на мое счастье, оказалась открыта.

Я спустился и вышел, выглянув предварительно в сторону первого подъезда. Вернулся в казарму и уснул прямо в форме, сняв только сапоги.

Через пару недель эта дама меня снова стала зазывать к себе, под предлогом взять у неё аккордеон и отнести в клуб.

Я пришёл утром, часов в девять. Она встретила меня в халате, без макияжа. Я едва узнал её, смерть выглядит симпатичнее. Муж в это время выходил из дверей и, пропустив меня, сказал ей, чтобы чаем солдатика угостила. Я отказался, поблагодарил и, схватив футляр с аккордеоном, выскочил, можно сказать, одновременно с её мужем.

Из-за её назойливости я даже реже в клуб стал ходить.

А вот и Верочка, из аптеки, «созрела». То мы на краю деревни молча сидели где-нибудь на брёвнышке в обнимку и целовались, а тут она предложила к ней домой прийти. Потом, вспоминая, не переставал удивляться, как она рисковала и как решилась на такое.

Я, волнуясь, дождался отбоя и пошёл к ней. Чувствовал себя не в своей тарелке, как говорят. Но все опасения прошли, как только я коснулся её.

С улицы, издалека, мы услышали крики, топот. На душе стало тревожно, и я заторопился к выходу. На улице старался идти в тени, но всё-таки – заметили. Ко мне подбежали трое солдат из моей роты и, с облегчением вздохнув, сказали, что всю казарму подняли по тревоге и послали искать меня. Вот они и бегали, зовя меня по имени. Зашел в казарму, дневальный сразу послал меня в кабинет командира роты, сказав, что он злой, ждёт.

Я вошёл и спросил, что за цирк он устроил? Командир спокойно, безо всякой злости, посоветовал, чтобы я был осторожней в выборе «невест», а то, говорит, придёт как-нибудь заступивший на дежурство офицер и пристрелит тебя прямо в кровати ночью. Так, говорит, ты и до моей скоро доберёшься.

А когда я спросил, зачем было поднимать роту, он с улыбкой сказал, что ничего, что пусть побегают, чтоб служба мёдом не казалась.

Глава 10

Когда приехало начальство, на плац забрели три деревенские козла. Рога и яйца у них были выкрашены в красный цвет, а на боках сделаны надписи «Патруль».

Водились у нас в части и наркоманы. Как-то троим солдатам, а это были как раз три друга-наркоши, поручили покрасить к приезду генералов забор вокруг гауптвахты, подзеленить траву краской и что-то ещё. Да, и вокруг клуба привести территорию в порядок. А то, что касается клуба, поручили проконтролировать мне. Наркоши же, зная, что я медик, поставили условие: если хочу, чтобы всё было сделано, должен достать им кодеину.

А где мне взять? Я обратился к Верочке, объяснив причину. Она дала мне кулечек, сказала, что в нём восемь смертельных доз.

Эти слова я пересказал им, на что те засмеялись, при мне проглотили по три или четыре таблетки. Предложили и мне попробовать. Я, зная, что это лекарство назначают при кашле, согласился и проглотил две таблетки. Должен сказать, что ничего не почувствовал. Пошёл в клуб и, как обычно, стал разминаться гаммами для разогрева пальцев.

Потом начал играть «Экспромт» Шопена. Там, в одном месте, в быстрой части, я частенько ошибался. И как ни выучивал, и пальцовку менял, вот через раз, но промахивался. Как заколдованное место. А тут – сыграл и не заметил, как закончил. Сыграл ещё и ещё, раз десять повторил весь «Экспромт» – хоть бы раз запнулся! Наверное, кодеин подействовал. Отсюда мысль, почему некоторые «звёзды» употребляют наркотики. Под действием веществ, видимо, лучше получается выполнение поставленной задачи.

Заборчики и трава были покрашены в срок и качественно. Всю территорию вымели дочиста. Все выглядело, будто это не гарнизон, а показательный пионерлагерь.

Не обошлось без приключения. Когда приехало начальство и был построен личный состав, на плац, откуда ни возьмись, забрели деревенские три козла, у которых рога и яйца были выкрашены в красный цвет, а на боках сделаны надписи «Патруль».

Как ни сдерживались солдаты, глядя на это чудо, не выдержали, хором загоготали. У начальства лица стали такого же цвета, как яйца у козлов, а приезжие, переглянувшись, заулыбались. Потом старшинам объявили выговоры. Но кто разукрасил и выпустил козлов, выяснить не удалось.

Наступила последняя моя зима.

Нам объявили, что опять будет инспекторская проверка. Это значило, что снова приедет какой-нибудь генерал, и все наши офицеры будут извиваться перед ним.

Проверка включала в себя кросс 10 км на лыжах, в полном снаряжении.

До этого ни разу не проводили никаких забегов. А тут собрали всех у склада, раздали лыжи (мы и не знали, что, оказывается, лыжи есть) и объявили пробный забег. Крепления – брезентовый ремешок с пряжкой. Каждый подогнал под себя эти крепления, повозившись с плохо застёгивающимися пряжками. Вышли к небольшому лесу и побежали два круга по 5 км. Учитывая, что там, откуда я родом, снежных зим не бывает, я прошёл довольно-таки неплохо. После забега вернулись к складу и положили лыжи, каждый по-своему, чтоб не перепутать потом.

На следующий день открыли склад и по команде ротного стали расхватывать инвентарь. Как с ума сошли. Короче, я попал в первую пятёрку, которая должна была начать старт. Надел лыжи на сапоги и почувствовал, что крепления велики. Но старт дан, и все рванули, в том числе и я.

Начался цирк. Через каждые пять метров у меня соскакивала то одна, то другая лыжа. Я пытался подтянуть крепления, но, во-первых, пальцы замёрзли, не слушаются, во-вторых, брезентовый ремешок одеревенел.

Я озверел! Кое-как, оставшись один, дотянул до стартовой отметки и остановился. Я был в таком состоянии… Отстал! Замёрз! Командир взвода спрашивает, что случилось? Я ему объяснил, что кто-то лыжи перепутал, и у меня соскакивают крепления, что на морозе невозможно подтянуть, т.к. ремень ломается, не гнётся.

А ротный… видимо, перед генералом хотел отличиться – скомандовал мне: «Лыжи на плечо!» Я-то думал, что он скажет идти в казарму, и взял лыжи на плечо. А он: «Пешком второй круг марш!» Я послал его вполголоса, бросил лыжи на снег и пошёл в казарму. Он что-то кричал вслед, но я, не оборачиваясь, ушёл.

На следующий день нашу роту построили перед казармой, и ротный, приказав мне выйти на два шага вперёд, начал вести речь. Он говорил, что такое служба, что такое приказ командира. Что в военное время за невыполнение приказа расстреливали на месте.

Короче, я думал, вернее, ждал чего-то страшного. Но он объявил мне пять суток гауптвахты. А, как говорят, что ты за солдат, если ни разу не был на гауптвахте?! Поэтому я не расстроился. Мне уже давно было всё по барабану.

В нагрудном кармане гимнастёрки у меня постоянно находился радиоприёмничек размером со спичечный коробок. И я всегда мог послушать какую-нибудь музыку. Перед тем, как пройти шмон, я вывернул карманы, включая нагрудные на гимнастерке, но тот, что с приемником – только наполовину. Меня не стали ощупывать и запустили в камеру.

Через сутки ротный меня выпустил, посетовав, что я поставил его в неудобное положение перед генералом.

Раза три потом поощрял меня отпусками, не говоря о разных благодарностях. А сколько раз он трёшки в долг брал! И ни разу не отдал. И в отпуск так я и не съездил. Сволочь, одним словом. Безобидная, но сволочь.

Глава 11

В дверную щель друзья увидели, как ротный открыл заиндевевшую форточку и, отвинтив крышку грелки, стал выливать самогонку наружу.

Оставалось прослужить весну и лето. А третьего сентября каждый год выходил приказ о демобилизации. Но не все дембеля на следующий день уезжали домой. Бывало, некоторые служили ещё долго, почти до Нового года. Кому как повезёт!

Эта зима была, как обычно, морозная. Все старались в такой холод носа не высовывать лишний раз на улицу, только по необходимости.

Так, один солдатик сбегал на почту, в деревню за посылкой, которую ждал не только он, но и его друзья. Принёс в казарму, а там его – раз – и ротный к себе, на проверку. А в посылке, как назло, семь грелок с самогонкой! Вот тут солдатская смекалка и сработала.

В дверную щель друзья увидели, как ротный с трудом открыл форточку заиндевевшего окна и, отвинтив крышку грелки, стал выливать самогонку наружу.

Один солдат схватил таз для мытья полов, стоявший у тумбочки, рядом с дневальным, и, выскочив на улицу, подставил его под форточку.

Так, с небольшими потерями, груз был спасён.

Вся рота, в том числе и я, опробовала жидкость из таза. В результате, «как положено», последовали конфликты с незначительным мордобоем перед сном.

А вообще, когда намечалась очередная пьянка, заранее купленную в деревне водку обычно совали в сугроб перед казармой. И как-то (я уже лег с книжкой на свой второй ярус, там можно было долго спать утром незамеченным) мне двое «стариков» подносят стакан. Водка в нем тягучая от пребывания в сугробе на морозе, как глицерин. Ну, я выпил полстакана, почитал и через некоторое время уснул.

А утром чувствую, что меня подкидывает на кровати.

Сначала даже не понял, думал, что снизу кто-то толкает.

Оказалось – жар и неимоверно болит горло.

А горло – моё слабое место с детства. Ангина – почти вечное состояние. Температура, как потом выяснилось, 41 градус. Дня три пролежал.

А вот и новость! Нам объявили сборы на учения.

Приключения продолжаются!

Даже и не знаю, как правильнее назвать такую службу!

Но ведь так на самом деле и было!

Погрузили танки и нас на поезд и отправили к месту расположения, в тайгу. Там находился полигон для стрельбы и преодоления препятствий: овраги, горная возвышенность Сопун-Гора и прочее. Сопки покрыты снегом.

Расположились мы, солдаты, в палатках с двухъярусными кроватями. У входа была печка-буржуйка. Но этой печки солдатам показалось мало, и наиболее шустрые решили сгонять вечером в деревню за водкой на танке.

Человек шесть взгромоздились на танк и двинули по бездорожью, напрямую, по сопкам, к ближайшей деревне. Развернув башню стволом назад, танк проделывал себе новую трассу, ломая, как спички, нетолстые деревья.

Подъехали к деревне, спросили, где у них торговая точка. Оказалось – на узкой улочке, почти в центре. Я-то думал, что кто-нибудь побежит в магазин. Но водитель решил подъехать.

Танк втиснулся между домами и остановился вплотную к магазину так, что пришлось прямо из танка в открытую дверь впрыгивать.

Вот так за всё время я первый раз прокатился на танке. А что, в основном вся техника стояла на приколе. Ждала своего «звёздного часа». Можно, конечно, рассказать, как она заводилась, чтоб доехать до железнодорожной станции.

Дошло даже до трагедии. Один танк не хотел заводиться, холод – броня такая, что рука прилипает, если дотронуться.

Решили толкнуть. Упёрли бревно одним концом в один танк, а вторым – в другой. Ну и стали толкать. А бревно поддерживал солдатик. Оно, естественно, соскользнуло, и солдатика раздавило танками.

Говорят, по дороге в госпиталь, до которого ехать часа полтора, он шутил. Но не выжил.

На этих учениях я был в роли санинструктора.

Глава 12

В Казани температура минус четыре. Мы ходили в гимнастёрках с расстёгнутыми воротничками. Нам казалось, что это – лето!

Сразу после учений меня вызвал к себе начальник медсанчасти и объявил, что я еду в командировку, тоже в качестве санинструктора и фельдшера.

Задачей группы было составить эшелон с призывниками в Казани и по пути до Владивостока постепенно, партиями, высаживать по назначению.

Это была не командировка, а «гастроли»!

В Казань с группой сержантов и офицеров мы долетели на самолёте из Хабаровска.

Кстати, аэропорт в Хабаровске к тому времени открыли новый, комфортный, с тёплыми мраморными полами, на которых уже сидели толпы ожидающих своего рейса.

Температура на улице – сорок три градуса мороза. Помёрзнув и привыкнув к этому климату, мы прилетели в Казань, где температура была всего минус четыре.

Представляете наше наслаждение? Мы ходили по городу в одних гимнастёрках, с расстёгнутыми воротничками. Нам казалось, что это – лето!

И пока формировали партию призывников, было время погулять по городу.

Казань представляла собой образец исторической старины. Дома, даже двухэтажные, – все деревянные. Мы с двумя сержантами решили купить пивка, но нигде не увидели характерных для этого напитка ларьков. Спросили у встречного мужика, и он сказал, что можно купить в буфете бани.

Уточнив координаты бани, мы подошли к перекрёстку, на котором располагался искомый одноэтажный деревянный дом. Две ступеньки вниз, над входом выцветшая вывеска «Баня». Открываем дверь, за ней сразу вторая, входим… И попадаем в рай! Море голых женщин, которые подняли такой крик, что мы пулей вылетели на улицу.

Представляете, прямо с улицы – в раздевалку?! Оказывается, и об этом знал весь город, по чётным числам у них был мужской, а по нечётным – женский день.

На дорогах лежал тонким слоем снежок, погода безветренная и тёплая. Гуляем по улицам, наслаждаемся. А сколько красивых девушек в Казани! Их экзотическая восточная красота придаёт особую изюминку.

Вот и готов к отправке эшелон.

В первом, товарном, вагоне за паровозом – склад продуктов, из которых повара будут готовить еду призывникам.

Ведь ехать предстояло около двух недель. Там были мешки с крупами, коробки с различными мясными и рыбными консервами, со сливочным маслом, мешки с сахаром, с макаронами и вермишелью. В общем, всего не перечислить.

Во втором вагоне кухня: посередине два котла с печками, дальше две огромные бочки с водой, за ними что-то вроде большого пня, типа разделочного стола, а в другой стороне вагона деревянный настил – своего рода нары, для отдыха поваров.

Один повар – из нашей части.

Главным начальником эшелона был майор из Владивостока.

Главным по медицинской части капитан из Хабаровска, меня назначили его помощником – второе лицо, как-никак! В каждом вагоне были сопровождающие: или старлей, или лейтенант с двумя сержантами. Вагоны – плацкартные, разумеется. Ну и проводницы были – обычные работницы железной дороги.

Состав длинный, вагонов пятнадцать.

Отъехали от Казани, и часов через пять (а я ехал в предпоследнем вагоне с лейтенантом и сержантом сопровождения в одном плацкарте) вбегает ко мне запыхавшийся сержант и говорит, что меня срочно вызывает главный врач, ему плохо.

Я – стремглав за сержантом, в среднюю часть эшелона… А там купированный вагон, пустой, типа лазарет.

У входа в вагон сержант остановился и, сказав, что доктор в первом купе, ушёл.

Стучусь в первое купе, открываю дверь… И что я вижу!

Стол – полон яств и бутылок! У окна две расфуфыренные проводницы, а третья сидит у доктора на коленях с бокалом.

Я, ничего не соображая, стоял как вкопанный и смотрел молча.

Доктор, толстый пузатый капитан, заржал и дал команду одной из проводниц налить мне.

Пили, конечно, разбавленный докторский спирт. Там я и застрял на сутки с одной из проводниц в соседнем купе. А позже доктор послал меня проверить кухню, проконтролировать приготовление пищи.

Но вся прелесть была в том, что призывники, а это же в основной массе татары, отказывались есть пищу, приготовленную нашими поварами. Буквально все призывники ехали с мешками и баулами, полными их традиционной еды. Там и сыры, и мясо вяленое, сушёное и варёное. И пироги, и прочие национальные вкусности, которыми новобранцы, кстати, и нас угощали.

Об этом эшелоне уже знали во всех населённых пунктах, во всех деревнях и на всех полустанках.

Видимо, подобное происходило каждый год с каждым призывом.

А дело вот в чём. Раз продукты не расходуются, что остаётся делать? Правильно, продавать. На каждой короткой остановке, когда наш поезд тормозил, чтобы пропустить встречный или обгоняющий, несколько человек из этих населённых пунктов уже ждали наш состав и, протягивая деньги, заказывали кому что.

Вот повара и трудились.

Возьмут деньги, толкнут ногой ящик, который по ледяному полу от замёрзшей воды, расплескавшейся из бочек, легко скользит к открытой створке двери и вылетает в снег к ногам жаждущих. Представляете, целый товарный вагон невостребованных пищевых продуктов!

Вылетали и мешки с макаронами, и коробки со сливочным маслом. и мешки с крупами! И с сахаром! Рыбные и мясные консервы! В общем, хватило почти до Хабаровска. Народу становилось всё меньше, т.к. периодически высаживали человек по двадцать.

А на больших станциях, где наш эшелон застревал надолго, мы с главным по медчасти выходили в буфет или в город, в ближайшую точку, где доктор заказывал себе стандартно «сто пятьдесят и конфетку».

Последних человек сорок высадили во Владивостоке. Осталось время погулять.

Очень интересный город, весь на холмах. Даже говорили, что Хрущев хотел сделать из Владивостока второй Сан-Франциско. Красиво смотрелся район «второй речки», где дома, построенные на холмах, выглядели как разноуровневые небоскрёбы.

Весной нас снова отправили за призывниками, в город Пермь.

Эта командировка была более дисциплинированной. Ничего в памяти, кроме впечатлений о городе, не задержалось. Пермь с её распустившейся зеленью показалась очень уютной, какой-то домашней.

Даже появилась мысль, что повезло пермякам жить в таком чудесном городе! И от весенней дороги, конечно, совсем другие впечатления.

Особенно хочу рассказать о поездке по Алтайскому краю.

Трудно представить такую красоту: сопки, покрытые только кустарником, без единого дерева. Но! это не просто кустарники. Это – багульник! Он цветёт очень ярким сиренево-фиолетовым цветом.

А теперь представьте – все сопки покрыты фиолетовым цветением, а если ещё и солнце светит, как будто попал в сказку наяву!

А что значила ветка Абакан – Тайшет?! Там была только одна железнодорожная колея, которая всё же имела редкие разъезды. И когда наш состав с призывниками ехал по этой узкой железной дороге, ветви деревьев цепляли вагоны. Тайга выглядела, как в некоторых приключенческих фильмах – «где не ступала нога человека». Поезд шёл медленно, так как вся дорога – сплошные повороты и зигзаги. На разъездах мы останавливались на длительное время. Пропускали и пассажирские и товарные поезда в оба направления. Крюк этот делали из-за того что высаживали призывников.

По приезду в часть в роте сказали, что пришел вагон с НЗ и желающие его разгрузить, если таковые найдутся, получат по три увольнительных подряд. Это означало, что можно было три дня не показываться в части. Я и еще двое подняли руки, и нас направили на вокзал, где стоял товарняк с продуктами «неприкосновенного запаса», который нужно было выгрузить из вагона и тут же перетащить в стоявшие рядом грузовики. По трапу (дощатому помосту) мы выносили всё на перрон и тут же, сразу по второму трапу, поднимались в кузов грузовика.

Ящики с консервами, со сливочным маслом, мешки с крупами и сахаром, с солью, с рыбой и с черте чем еще! Коровьи и свиные туши, разрезанные вдоль и скользкие от инея.

В общем, по молодости мы (если верить надписи на вагоне) разгрузили 60 тонн. Хотя не вяжется эта цифра с нашими не геркулесовыми комплекциями.

Тем не менее мы это сделали и все три дня увольнительных валялись в кроватях, правя позвоночники!