Текст книги "Китайские праздники. Древние традиции, памятные до наших дней"

Глава 4
Цинмин – праздник весны

Подметание могил

Едва ли есть такой народ, который не празднует возвращение тепла и пробуждение природы весной. В нашей цивилизации – это Пасха или Троицын день; в мусульманских странах это день Hisir. Обычно это праздники юности, так как юность символизирует рост, силу, плодовитость. Есть ли у китайцев праздник, который соответствует этим универсальным весенним ритуалам?

Так вот, есть такой праздник, но в наше время он относится к трем мрачным «праздникам мертвых».

Народные верования связывают эти три события с буддизмом. Поистине, буддизм, по крайней мере в народном представлении, выполняет задачу объяснять феномен смерти и развеивать страх перед нею. Ученые-конфуцианцы всегда нападали на буддизм по этой причине, считая размышления о жизни после смерти проявлением трусости.

Один из великих писателей XVIII века Юань Мэй прекрасно выражает это отношение в своем письме, написанном другу-буддисту, который пытался убедить его в ценности своей религии: «Похоже, ты веришь, что можно понять жизнь и смерть только при изучении буддизма. Очевидно, ты не знаешь, что никто не понимает тайны жизни и смерти меньше, чем эти буддисты. Если есть жизнь, то должна быть и смерть; таков путь небес, а идти от жизни к смерти – путь человеческий. Но человек, который не проявляет интереса к тому, что можно знать о человеке, а интересуется только небесами – чего мы не можем знать – и говорит, что жизнь на самом деле – это не жизнь, а смерть – не смерть, что жизнь берется откуда-то, а смерть уходит куда-то – все эти рассуждения являются результатом привязанности к жизни и страха перед смертью. Это путаница, а не решение. Ученик однажды спросил Конфуция о смерти, и учитель сказал: „Мы ничего не знаем о жизни. Как же мы можем знать о смерти?“ Вся эта тема и разговоры о Будде и буддизме – всего лишь фантазии. Это как хватать руками ветер. Попробуй взглянуть на него – ты ничего не видишь; попробуй услышать его – ты не можешь услышать ни звука; молись – и никто не благословит тебя. Будда напоминает демонов художника Хсия Куэй: он такой же пустой и несуществующий. Это всего лишь бессодержательное название чего-то сомнительного, даже не сомнительной реальности. По этой причине ни один разумный человек не разделяет такие взгляды…»

Настоящий китайский подданный и ученый – обычно сильная личность, активная сила, опирающаяся на неоспоримые факты. Буддизм по определенным причинам привлекал лучшие китайские умы в некоторые периоды китайской истории: иногда причиной этого были буддийская логика или буддийская наука; иногда буддистам казалось, что возможно соединить буддизм и китайскую философию. (Философия XI века – в большой степени результат такого эксперимента.) Но основная часть китайских буддистов, а особенно монахи, люди другого типа.

Один ученый придумал написать книгу об истории священной горы и изложить биографии ее монахов. После того как все приготовления были сделаны и фотографии отсняты, он начал проводить интервью с монахами. Он подумал, что будет интересно записать рассказы о том, как каждый из них принял решение уйти из мирской жизни, бросить профессию и семью и вступить в общину искателей истины. Он сильно обманулся в своих ожиданиях. Всякий раз, когда просил одного из монахов рассказать свою историю, получал такой ответ: «У меня была большая семья, и мы не могли прокормиться. Мой отец решил отослать меня в монастырь. Здесь, по крайней мере, я буду накормлен». У некоторых монахов когда-то было свое небольшое дело, и они пришли в монахи только тогда, когда обанкротились. Ученому пришлось отказаться от мысли опубликовать их биографии.

Влияние буддизма затронуло многие большие китайские праздники, но оно всегда поверхностно и не идет ни в какое сравнение с влиянием христианства или ислама на языческие обычаи.

Все три «праздника мертвых» – буддийские на первый взгляд и в наши дни посвящены культу мертвых. Так, в день Цинмин каждая семья приходит к могилам своих предков, чтобы подмести их – снова сделать чистыми и красивыми. Однако слово «Цинмин» означает «чистый свет» и изначально не имело ничего общего со смертью.

В Китае не найдешь кладбищ. Каждая семья хоронит своих мертвых на своем собственном кладбище, находящемся зачастую посреди поля или на склоне близлежащего холма. На северокитайских равнинах можно увидеть кладбища, тянущиеся на мили и мили: это единственные места, где растут деревья. Нуждаясь в дровах и пиломатериалах, китайцы на протяжении более двух тысяч лет вырубили все свои леса в Северном и Центральном Китае. Но обычай предписывает сажать вокруг могил деревья, и поэтому равнины и склоны холмов испещрены небольшими группами деревьев.

С экономической точки зрения может показаться неразумным иметь индивидуальные и часто сравнительно большие семейные кладбища в перенаселенной стране, испытывающей нехватку земли. Действительно, одним из главных пунктов реформ китайских коммунистов является изъятие таких мест и передача их под распашку. Таким образом, говорят, сельскохозяйственные посевные площади в Китае можно увеличить на два процента. Не принимая во внимание их психологическое влияние, такие действия имели бы довольно глубокие последствия. Исчезнет последний источник дров и пиломатериалов в Северном Китае, и как сможет крестьянин в таком случае прокормить свою единственную корову или пару коз, которые пасутся на траве, растущей вокруг могил?

Праздник Цинмин – это день, когда вся семья собирается вместе. Члены семьи стараются приехать из дальних мест домой, а если это невозможно, то готовят небольшое жертвоприношение в том месте, где они находятся в это время, в надежде на то, что «дух» этого подношения, которое они сжигают, достигнет их предков. Это «дистанционное жертвоприношение», как и семейную церемонию, следует проводить до восхода солнца или рано утром, потому что необходимо, чтобы духи мертвых, спящие ночью, находились «дома» – в своих могилах.

В качестве подношений на могилы приносят различные приготовленные блюда: в бедных семьях – грубую пшенную кашу, в более состоятельных – целый китайский обед. Каждый предок получает свою долю, а в целом жертвоприношение адресовано всем им вместе, чтобы даже те, кто не получил еды индивидуально, имел свою долю.

Это все, что осталось в наши дни от этого праздника. Обычно это первый совместный выход семьи в этом году, потому что день Цинмин наступает в начале года. Это единственный китайский праздник, напрямую и полностью связанный с солнцем, а не луной. Как правило, Цинмин празднуют на 106-й день после зимнего солнцестояния. Это означает, что он выпадает точно через три с половиной месяца после солнцестояния 21 декабря и спустя полмесяца после весеннего равноденствия 21 марта. Таким образом, хотя расчет этой даты не связан с луной, празднующие умудряются в идеале получить полнолуние и в этот день тоже. Поэтому Цинмин почти точно совпадает с нашей Пасхой, и у этих двух праздников на самом деле есть много общего. Цинмин, как и Пасха, весенний праздник, и, как семьи идут к могилам своих предков, так и первая зелень появляется на деревьях и лугах. Как и на Западе, ива, которая одной из первых выпускает новые зеленые листочки, играет особую роль: женщины и дети втыкают небольшие ее веточки в волосы или вешают их на двери своих домов. Ветки ивы также кладут на могилы, чтобы отогнать злых духов, призраков и болезни и привлечь добрых духов мертвых. В Китае, как и во многих других странах, иве приписывают способность вызывать дождь, и используют ее, когда молятся о дожде. Возможно, по этой причине ее используют и на празднике Цинмин, так как к концу марта – началу апреля молодой поросли нужен дождь для роста.

Старый праздник огня

В некоторых регионах Китая в большей степени сохраняется древний характер этого праздника. Там праздничный период начинается на день раньше с «праздника холодной еды». Все огни в доме и вокруг него гасят и в течение двадцати четырех часов новый свет не зажигают. Люди едят пищу, приготовленную накануне, и едят ее холодной. Новый огонь можно зажечь лишь на следующий день, и это нужно было делать – по крайней мере, до XIII века – примитивным методом: путем трения двух ивовых палочек друг о друга. Разумеется, у китайцев даже в древности имелись более совершенные способы добыть огонь, но этот метод был древним и священным. Было высказано предположение, что здесь мы имеем дело с пережитком культа солнца, но, прежде чем принять такое объяснение, давайте посмотрим, что говорится в литературе об этом ритуале.

Мы видим, что церемония поедания холодной пищи возникла в память о Чже Цутуе – местном стороннике мелкого феодала-землевладельца в Северном Китае в VI веке до нашей эры. Этот феодал однажды оказался в опасности и вынужден был спасать свою жизнь бегством со своими несколькими слугами. Они оказывались и в степях, и в горах, и им приходилось голодать. Когда ситуация угрожала стать критической, Чже отрезал кусок своей ноги и приготовил ее для своего голодающего сюзерена, чем спас ему жизнь.

Позже, когда феодал добился успеха в своей борьбе и стал правителем небольшого княжества в провинции Шаньси, он забыл о своем верном слуге. Но однажды вдруг вспомнил о нем и потребовал его к себе, однако узнал, что его разочаровавшийся сторонник покинул общество и жил отшельником в горах. Владыка послал к нему в его уединении гонцов с приказом позвать его назад. Но какие бы подарки ему ни сулили и что бы еще ни делали, Чже не хотел возвращаться. Феодал нашел, как ему казалось, эффективный способ заставить его выйти из своего убежища. Он приказал поджечь лес, в котором жил этот святой человек. Но упрямец предпочел сгореть заживо, чем выйти из леса. Феодал был потрясен и приказал, чтобы ни в одном доме не зажигали огня в годовщину этого печального события.

Этот герой мог быть историческим персонажем, как и феодал, который и был им наверняка, но эта история – просто одна из тех старых легенд, в которых сохраняется главная тема, но часто меняются герои. Мы знаем похожие легенды о других людях. Типично то, что во всех события происходят в Северном Китае, и чаще всего в провинции Шаньси. Видимо, нет необходимости спрашивать о месте, где разворачиваются события, упоминаемые в легенде, так как легенда обычно является вымыслом. Но фактически место действия очень часто дает ценную информацию. По крайней мере, мы можем сказать, что люди определенного региона верили в то, что все это случилось в их местности. В этом случае весь комплекс обычаев, связанных с «праздником холодной еды», географически сосредоточен в Шаньси – центре первой высокоразвитой культуры Дальнего Востока после палеолитического периода пекинского человека и неолитического периода полированных топоров и раскрашенной керамики. Но сначала еще немного подробностей праздничных церемоний.

Китайская литература называет церемонию повторного зажигания огня «вызыванием огня», что может означать «извлечение нового огня из ивовых палочек», а может также иметь значение «вынос огня из дома». Благодаря исследованиям Марселя Гране и других теперь мы больше знаем об этом обычае.

Для китайского крестьянина в древности год был поделен на две половины точно так же, как и для его соседа-кочевника по ту сторону границы или на соседней горной гряде.

Чтобы объяснить это, мы должны вернуться на минутку во времена незадолго до 1000 года до нашей эры.

Восточная часть Северного Китая находилась под властью династии Шан, и это была высокоразвитая аграрная цивилизация, особенно когда речь идет о ремеслах, таких, в частности, как литье бронзы. Прекрасные жертвенные сосуды эпохи Шан в настоящее время являются предметами гордости многих крупных музеев из-за непревзойденного искусства их литья и орнаментации.

В западных регионах этого царства обитали племенные группы под управлением племенных вождей, которые признавали над собой главенство царей династии Шан. Но к середине XI века до нашей эры эти группы создали федерацию племен чжоу, во главе которой встала семья Цзи и ее последователи. Новая федерация состояла из племен, часть которых была турецкого происхождения и часть – тибетские группы. Сами чжоу, очевидно, были турками. Длительный симбиоз с царством Шан оказал на них сильное влияние. Они переняли многие обычаи Шан и даже язык; короче, они стали «цивилизованными», то есть отказались от пастушеского образа жизни и подчинились административной системе царства Шан.

Когда племена, сплоченные таким образом, стали достаточно сильны, они напали на царство Шан и вскоре всё его завоевали. Так они стали править всем Северным Китаем. В его центральной и южной частях жили другие, довольно примитивные, племена, пока что еще слабо поддававшиеся влиянию цивилизации Шан. Среди них были племена яо и тайцев.

И хотя чжоу теперь уже не были кочевниками, народ сохранил часть своего древнего турецкого наследия. Они умели организовывать, планировать, править. Более того, они привыкли к аристократической форме общественной организации, как и многие турки более поздних периодов.

Столкнувшись с необходимостью править новой империей, они решили принять феодальную форму правления, как это делали многие другие династии завоевателей до и после них. В странах без системы коммуникаций и денежной экономики более централизованные формы правления были невозможны. Так, правитель чжоу разделил завоеванную территорию на «владычества», или феодальные владения, которые раздал всем членам своей семьи, затем вождям союзных племен и т. д.

И здесь снова возникает наш особый интерес. Новые феодалы взяли своих соплеменников и отправились в свои новые владения. Разумеется, там они были совершенными чужаками. И хотя они уже говорили по-китайски, это был западный диалект, и они не могли понять диалект восточных племен. У них были другие обычаи и манеры, и завоеванные «туземцы» их презирали. Поэтому первое, что они сделали, – это построили хорошо укрепленный лагерь для своей защиты от местного населения. Так китайские города стали не торговыми и промышленными центрами, которыми они, как правило, прежде были, а гарнизонами и административными центрами. Вот почему китайские города, подобно древнеримским, всегда хорошо спланированы, имеют квадратную форму с прямыми улицами, высокими стенами и по крайней мере четырьмя городскими воротами.

Город давал защиту, но как его жители могли получать продовольствие? Чтобы решить эту проблему, завоеватели сделали то, что их предки-кочевники делали раньше и делают их современные родственники.

Они разделили год на две половинки, и переход из одной в другую отмечается обычаем, которому следовали центральноазиатские кочевники, которые, когда приходит весна и снег в горах начинает таять, укладывают свое имущество на верблюдов и лошадей (или тех животных, которые у них есть) и большим караваном поднимаются выше в горы в летний лагерь. На зеленых лугах они ставят палатки вблизи реки или другого источника воды, и у них начинается летняя жизнь. Все веселы. Даже животные выглядят довольными; теперь они могут снова нагуливать жир, утраченный в долгие зимние месяцы. У них рождаются детеныши, а у хозяев в больших количествах появляются молоко, сливочное масло, сыр, а также йогурты. Да и мяса много.

Когда приближается осень, палатки разбирают, и караван снова возвращается на равнины в зимний лагерь. Некоторые племена устанавливают свои палатки на равнине и остаются в них зимовать. Другие строят небольшие темные и грязные глиняные хижины и живут в них. Делать особенно нечего: кто-то торгует со своими соседями-аграриями, пока есть продукты питания, привезенные с гор. Другие остаются с животными на горных склонах, пока еще нет снега, и животные продолжают находить растительность для прокорма. Но в целом, зима – это время тьмы и время рассказывать истории. Даже в то время, когда эту двухфазную жизнь все еще ведут в регионах Центральной Азии, в сельскохозяйственной Турции население целых городов выезжает в свои «садовые домики» в горах. Эти хижины малы, примитивны и неудобны, да и на горных склонах на самом деле не прохладнее, чем на равнине, где городские дома с их толстыми глиняными или каменными стенами часто дают большую защиту от жары. Но факт остается фактом: раз в год люди становятся будто наэлектризованными и не думают больше ни о чем, кроме переселения в горы.

Аналогичным образом феодалы чжоу стали жить в зимнее время в городе. Как только приходила весна, они отправляли своих соплеменников из города, организовав их в группы по восемь семей. Их первой задачей было сжечь кустарник, чтобы расчистить место под поле, достаточно большое, чтобы оно прокормило восемь семей. Каждая семья обрабатывала один участок; девятый участок был для феодала, и его обрабатывали все семьи вместе.

День отъезда из города был праздничным днем, днем перехода из хорошо отлаженной городской жизни к беспечной жизни на природе. Конечно, как только они прибыли в свое летнее поселение, им пришлось зажечь новый огонь, чтобы жечь лес.

Теперь мы видим, откуда взялись и «холодная еда», и сожженный лес бедолаги Чже Цутуя. Огонь должен был быть «вызван», так как требовался, чтобы начать летние работы.

Изначально крестьяне-завоеватели оставались в своих полевых хижинах все лето, а осенью возвращались в город с собранным урожаем и долей их господина. Таким образом завоевателям было гарантировано снабжение продовольствием. Дань с покоренного местного населения была дополнительной роскошью для феодала.

И лишь позже произошла ассимиляция. Местные жители приходили в город, потому что в нем жили ремесленники феодала, которые производили много ценных и интересных орудий труда и других предметов. Городские купцы не только обеспечивали поселенцев дополнительными товарами, но и продавали городскую продукцию местному населению. Вскоре местные начали продавать свою землю, и с того времени мы уже видим два типа владения землей: поселения из восьми семей с общей собственностью, организованные на полувоенный манер, и крестьянские хозяйства, выкупленные городскими жителями у местного населения. Последние были частной собственностью. Вскоре коллективная собственность исчезла, уступив дорогу отдельным крестьянским хозяйствам, и появились землевладельцы и земельные арендаторы. Таким образом, мы видим, что ситуация, в настоящее время существующая в Китае, сложилась в тот далекий период не позднее 300 года до нашей эры.

В некоторых случаях только мужчины уходили из города и жили в полях, а женщины оставались в городе. Тогда разделение жизни на две половины было все еще отчетливо видно: лето было временем мужчин, а зима – временем семейной жизни и брака. Помолвки заключались до того, как молодые люди покидали города, а браки – по их возвращении.

В Древнем Китае начало периода «жизни на воздухе» было отмечено не только «холодной пищей» и огненными ритуалами: это был период любви и вседозволенности. Молодежь – юноши и девушки – покидали города и деревни и собирались на берегу реки. Здесь они устраивали пикники, а вскоре начинались танцы и звучала музыка. Во многих таких танцах юноши стояли на одном берегу реки, а девушки – на другом. Один из юношей запевал сочиненную им самим песню о любви, в которой обращался к конкретной девушке, дразнил ее и посмеивался над ней. Девушка отвечала ему и в своем ответе давала понять, нравится он ей или она отвергает его заигрывания. Танец двух групп молодежи продолжался, перемежаясь с песнями и ответами на них, до тех пор, пока не достигал апогея и одна группа не начинала переходить реку вброд к другой. Затем следовали групповые танцы или игры. В более поздние периоды, наверное, благодаря индийскому или буддийскому влиянию, между деревьями вдоль реки устанавливали качели, и парни и девушки пели свои песни, качаясь на них. Эти песни – единственный след тех праздников, дошедший до наших дней. Позднее, когда общество изменилось и образованные люди уже не могли понять и оценить такое естественное, беспечное веселье, китайские ученые дали новое толкование этих безобидных песен и нашли в них глубокий политический смысл: влюбленный стал преданным министром или чиновником; любимая – царем или феодалом, а тревоги влюбленных – политическими разногласиями и критикой. И все же в наши дни так понятны песни вроде этой:

 
В лугах растет вьюнок, тяжелый от росы.
О, симпатичный парень с красивыми глазами!
Наша встреча была случайной и стала всем,
Чего я только могла желать…
 

Все это исчезло в Китае. Безмятежное спокойствие конфуцианского мелкопоместного дворянства в обществе подавило его, погубило сами его корни. Но стоит только поехать к коренному населению Южного Китая – к племенам яо или аннамитам или другим индокитайским племенам, и там можно найти песни и праздники такого же типа. Люди небольшой этнической группы тан, живущие в лодках на реках Южного Китая, поют так:

 
После утреннего приема пищи я иду закинуть сети
И встречаю ее, несущую воду.
Как бы я хотел выпить воду из ее рта,
Но боюсь, что она прольет ее…
 

Эти китайские крестьянские девушки и парни ничем не отличались от молодых людей других стран, и после песен и танцев многие девушки могли скрыться со своим возлюбленным в ближнем лесу. В те времена общество одобряло такой обычай, считая тайные свидания началом брака, который официально заключался осенью, когда еды было вдоволь, а летние работы закончены.

Удивительно, как похожи весенние праздники в других уголках Азиатского континента. В Турции таким праздником молодежи является праздник Хедерлез. Здесь тоже парни и девушки – в других случаях строго защищенные и не вступающие ни в какие социальные контакты друг с другом – идут к какому-нибудь ручью или на луг, поют друг другу песни, стоя по обе стороны воды, качаются на качелях и веревках и устраивают соревнования по борьбе или играют в свою национальную игру вроде гольфа. Девушки спрашивают прорицателя, за кого они выйдут замуж и случится ли это в нынешнем году, или ждут на мосту через водный поток святого-покровителя и задают ему этот вопрос.

В Китае, как и на Западе, этот праздник знаменует начало работы в полях, и люди ждут небесных знаков, благоприятствующих их сельскохозяйственным планам. Радуга – самое известное из таких знамений. Старая поговорка гласит, что если в праздничный день не будет радуги, то женщины станут распутными. Переход через реку во время праздника было сродни радуге, и оба эти момента имели большое значение для плодородия и человеческого, и полевого.

Плодородие на самом деле главная тема этого первобытного «новогоднего» праздника – Нового года, по крайней мере для крестьян. Вседозволенность и свобода, разрешенные в один только этот день, должны были гарантировать и богатый урожай, и много детей. Даже современная форма этого праздника по-прежнему содержит некоторые следы этой темы. Совершаемое в наши дни жертвоприношение предкам должно поддерживать членов семьи в хорошем настроении, чтобы они помогали семье, а самая лучшая помощь, которую они могут оказать, – это обеспечить хороший урожай на полях, окружающих кладбища. Связь между предками и плодородием заходит даже еще дальше: семена хранятся в том самом углу дома, который считается местом обитания духов, когда они возвращаются домой; в этом же месте обычно ставили брачное ложе.

Таким образом, праздник Цинмин – это сельскохозяйственный праздник плодородия, и мы находим его в похожей форме и у других народов. Он знаменует начало активного периода жизни на воздухе. Первобытный символизм любви и свободного союза в полях уступил более темным аспектам защиты плодородия и жизни благодаря помощи духов предков; праздник на свежем воздухе в романтическом месте превратился в церемониальный ужин у могил. Праздник любви стал первым из трех «праздников мертвых». Песни о любви исчезли, и их место заняли молитвы. Теперь больше не танцуют; празднующий теперь встает на колени перед могилой и стоящим там алтарем и торжественно кланяется.