Текст книги "ПЗХФЧЩ! (сборник)"

«И чье же имя грядущие поколения возьмут с собой в будущее: герра Прельвитца или простого советского зоотехника Вадима Сухоручко? Палача или жертвы? Хирурга-неудачника, под ножом которого один за другим умирали мучительной и бессмысленной смертью узники лагеря Штуттхоф, или мужественного советского солдата, который, выжив после операции, отказался сотрудничать с фашистским режимом и даже поднял восстание в концлагере, переодевшись в фашистскую униформу и убив охранявшего его сотрудника? Того, кто отчаянно мечтал стать хирургом и принести пользу, а принес только зло и невежество, или того, кто выбрал скромную профессию зоотехника и посвятил ей всего себя без остатка, трудясь на благо Родины? Того, кто и поныне скрывается где-то в Южной Америке, влача жалкое существование и ежесекундно дрожа за свою шкуру, или того, кто прожил короткую, но яркую жизнь и, уверен, достоин звания Героя Советского Союза, пускай и посмертно?

Верю, что грядущие поколения запомнят имя Вадима Сухоручко, а имя “хирурга” Прельвитца безжалостно вычеркнут из своей памяти!»

Надо заметить, что грядущие поколения безжалостно вычеркнули и Прельвитца, и Сухоручко, и еще массу имен, которые для них уже ровным счетом ничего не значили. Грядущие поколения вообще обожают вычеркивать всякие имена. Потому что прошлое их почему-то всегда интересует меньше будущего или настоящего. Но тут уж глупо предъявлять им какие-то претензии. Впрочем, как Прельвитцу, так и Сухоручко от этого невнимания грядущих поколений не было уже ни горячо, ни холодно. Можно даже сказать, что именно тогда они, наконец, сравнялись в своем восприятии жизни.

Случай в Фадеевске

Ничем не славен провинциальный городок Фадеевск. Дома в нем как дома. Улицы как улицы. Люди как люди. Разве что все друг у дружки на виду. Как во всяком маленьком городе, где даже скромное событие вроде драки в заводской столовой способно вызвать ажиотаж. Но то, что произошло в Фадеевске позапрошлой осенью, иначе как главным событием в жизни Фадеевска не назовешь. Конкурировать с его значимостью мог бы разве что факт основания Фадеевска. Но поскольку никто не знает, ни когда он был основан, ни кем, ни зачем, то и сравнивать глупо.

В один из теплых сентябрьских дней в город Фадеевск приехал известный гипнотизер. Положа руку на сердце, был он не шибко известным, можно даже сказать, совсем неизвестным. Но на афишах подобное писать не принято, поэтому, конечно, везде написали, что он известный.

В Дом культуры, что стоит в Фадеевске на пересечении двух главных улиц, набилось полгорода. Как говорится, яблоку негде упасть. Среди зрителей был и школьный учитель музыки Алексей Просвирин. Пришел он не один, а со своей женой и дочкой. Просвирина в городе знали многие. В школе он работал давно, и через его руки, если можно так выразиться, прошло несметное количество учеников. Но был он по природе человеком тихим, аморфным и даже вялым, отчего страдала не только карьера, но и семейная жизнь.

Вот и сейчас, едва гипнотизер принялся звать на сцену добровольцев, жена Просвирина Ольга ткнула мужа локтем в бок и зашипела:

– Ну чё ты опять, как куркуль? Иди.

– Тебе неймется, ты и иди, – заупрямился Алексей, опустив почему-то глаза.

– Я бы пошла, да ты ж видишь, он баб уже отсекает, ему мужики нужны.

– Давайте, давайте! – громко подбадривал зрителей тем временем гипнотизер, седоватый мужчина неопределенно-среднего возраста в смокинге. – Не стесняемся. Проходим на сцену.

– Пап, давай, – хрустнув яблоком, равнодушно сказала дочка Просвирина, девятилетняя Полина. Она всегда была на стороне матери.

– Ты-то хоть помолчи, – умоляющим голосом прошептал Алексей.

Но получив очередной удар локтем в бок, он чертыхнулся и поднялся с места. Образно говоря, с этого подъема и началось его падение. Но тогда он еще этого не осознавал и потому смело шагнул в проход.

На сцене уже стояли несколько людей. Из них Алексей лично знал только одного – высокого пожилого брюнета с большой бородавкой на подбородке. Это был заведующий самой большой в городе авторемонтной мастерской Губин. В Фадеевске его знали все, у кого были машины. Или, точнее, все, у кого были проблемы с машинами. У Алексея была старенькая «девятка», которую он периодически отвозил в мастерскую к Губину. Там над ней долго колдовали, после чего отдавали Алексею со словами «купите себе нормальную машину». Алексей говорил «да-да», а через пару месяцев привозил ее снова, заранее зная, что ему скажут в конце. Это уже превратилось в своего рода ритуал. Иногда в главный цех спускался и сам Губин, чмокал губами, почесывал бородавку и жал руку Просвирину. Губин был в душе демократом и считал, что со всеми своими клиентами надо быть знакомым лично. В итоге Алексей машину продал, но ничего взамен не купил – деньги как-то сами собой испарились на всякие мелкие нужды.

Гипнотизер сначала показал несколько стандартных фокусов психологического толка, то есть задал добровольцам различные вопросы, после пояснил залу реакцию, мимику и жестикуляцию каждого из отвечавших. Ну а затем перешел к главному блюду, а именно, погрузил всех вышедших на сцену в сон. Дольше всех не хотел засыпать как раз Алексей. То ли сознание противилось, то ли он просто был негипнабельным. Или и то, и то одновременно. Вспотевший от напряжения гипнотизер уже было хотел послать непокорную жертву обратно в зал, но тут Просвирин неожиданно запрокинул голову и отключился. Гипнотизер перевел дыхание и принялся расспрашивать заснувших добровольцев об их состоянии. Потом стал давать им различные забавные команды, каждая из которых вызывала в зале неизменный хохот. Молоденькой работнице трикотажной фабрики он, например, внушил, что она – коренная парижанка, после чего та принялась отчаянно грассировать и гундосить на французском языке. Акцент у нее, конечно, был тот еще, но фадеевцам это было, понятное дело, до лампочки. Губину гипнотизер сказал, что тот – жонглер в цирке. После чего протянул владельцу мастерской несколько резиновых мячиков, которыми неуклюжий Губин тут же принялся увлеченно жонглировать, как будто только этим всю жизнь и занимался. Молодого менеджера из какой-то компьютерной фирмы гипнотизер попросил рассказать о жизни на Марсе, предварительно убедив того, что он – марсианин, случайно оказавшийся на Земле. Пухлой бухгалтерше гипонтизер внушил, что та – балерина из Большого театра, и бедная женщина, пыхтя и тряся толстым животом, принялась выделывать какие-то неуклюжие па. В общем, дурдом, да и только. Зал покатывался от смеха. К тому моменту, когда очередь дошла до сидевшего с краю Просвирина, гипнотизер уже заметно подустал и явно не знал, чем еще порадовать зрителей. А посему решил сначала расспросить Алексея о его жизни, о предпочтениях, увлечениях и так далее. Просвирин оживился и стал рассказывать о своей работе, о том, как его раздражает сосед по лестничной клетке, и о прочей чепухе.

– Ну, а о чем вы чаще всего думаете? – спросил гипнотизер, подавая одной рукой неутомимому, но уже изрядно вспотевшему Губину укатившийся резиновый мячик.

У Просвирина странно блеснули глаза, и он, тщательно артикулируя, неожиданно произнес:

– Кровь… много крови…

В зале тут же наступила гробовая тишина. И не только в зале. Замолчал менеджер-марсианин. Поскользнулась и едва не упала пытавшаяся сделать фуэте бухгалтерша. И даже Губин уронил все четыре мячика, которые в наступившей тишине звонко застучали-запрыгали по деревянному настилу сцены. Одна лишь «трикотажница», видимо, напрочь забыв русскую речь и потому не понимая, о чем говорит учитель, продолжала бубнить себе под нос что-то «французское».

– Да! Кровь! – воскликнул оживившийся Просвирин. – Я слышу, как хрипят в предсмертной агонии жертвы… Как борются за свою никчемную жизнь… Как умоляют пощадить… У них синеет лицо и закатываются глаза… Я беру нож и втыкаю его им в живот… или режу горло… мужчинам отрезаю их…

В зале кто-то охнул, заглушив финал фразы, но и без того было понятно, что Просвирин собирается отрезать у мужчин. Жена Просвирина, густо покраснев, бросилась к дочке и зажала ей ладонями уши. Ее примеру последовали остальные мамаши. Один мальчик принялся отчаянно вырывать голову из ладоней мамы, надсадно вереща:

– Я хочу про отрезание послушать!

– Я тебе дома расскажу, – прошипела мамаша и поволокла сына за руку из зала.

Мужчины в зале застыли, как восковые фигуры, не зная, как реагировать на этот неожиданный монолог Просвирина. По некоторым лицам еще блуждала улыбка, но теперь это была улыбка растерянности. Потом все стали морщиться от недоумения и омерзения. Просвирин тем временем почти перешел на крик.

– Мне нравится резать людей! Потрошить их внутренности!

В зале раздались первые выкрики.

– Хорош уже!

– Пусть заткнется наконец, сказочник, ёпти!

– Алло, доктор, буди этого пидора, иначе мы тебе самому кое-что по самое не могу отрежем!

Испуганный гипнотизер принялся делать пасы над лицом Просвирина, шепча что-то про «на счет три», «вы хорошо выспались» и так далее.

Мамаши тем временем уже поволокли своих детей к выходу. Одна из них, пробираясь мимо жены Просвирина, набрала в рот слюны и харкнула той в лицо:

– Извращенка!

Ольга мужественно стерпела оскорбление и ничего не сказала. Но, едва обидчица вышла из зала, сама поднялась и потащила за собой упирающуюся дочку.

– А папка?! – удивленно закричала дочка.

– Нет у тебя больше папки, – процедила Ольга сквозь зубы.

Наконец, Просвирин пришел в себя и открыл глаза. Чувствовал он себя превосходно. Как будто выспался после напряженной трудовой недели. По его лицу блуждала счастливая улыбка, а на глазах выступили слезы радости и умиления. Его, правда, немного смущала гробовая тишина, тяжелой тучей повисшая в сильно поредевшем за время сеанса зале, и злые, напряженные взгляды зрителей, устремленные на него, но, может, у него просто разыгралась фантазия? Он обвел присутствующих удивленным взглядом и, повернувшись к гипнотизеру, спросил:

– Я свободен?

Тот, сглотнув комок, хрипло ответил:

– Да.

Просвирин потянулся, разминая затекшую шею, а гипнотизер, опомнившись, бросился к остальным участникам представления. Он быстро «разбудил» толстую балерину, француженку-трикотажницу и жонглера Губина. Но, к своему ужасу, не нашел «марсианина» из компьютерной фирмы. Видимо, за то время, пока он будил Просвирина, тот куда-то ушел. Понимая, что сеанс пошел, мягко говоря, не в ту сторону, а зрительный зал настроен крайне агрессивно, гипнотизер отвесил неуклюжий поклон, больше похожий на приступ радикулита, прошел за кулисы, собрал вещи и пулей вылетел с черного хода, проклиная все на свете.

Тем временем Просвирин, сияя счастливой улыбкой, сошел со сцены. Сошел, как говорится, под стук собственных каблуков. Дошел до своего ряда и только тут заметил, что жены с дочкой нет.

– Эй, друг, – обратился он к соседу сзади. – Тут женщина с девочкой была, не видел, куда ушли?

Сидевшие рядом с тем, к кому обратился Просвирин, мгновенно напряглись и даже как будто слегка отодвинулись от соседа.

– Это твой друг? – спросили они его, кивнув в сторону Просвирина.

Тот сначала испуганно завертел головой, а после завизжал, как припадочный:

– Я тебе не друг, сука! Я не друг! Я – враг! Враг!

Он вдруг вскочил со стула и ударил Просвирина кулаком в лицо. Бедный учитель опрокинулся на пол, больно стукнувшись затылком об ручку кресла. Из носа потекла кровь. Ударивший его закрутился на месте волчком, выплевывая какие-то невнятные ругательства, а затем стремительно выбежал из зала.

– Чего это с ним? – удивленно спросил Просвирин, поднявшись на ноги и запрокидывая голову, чтобы остановить текущую кровь.

– Да это не с ним, – сказал кто-то в зале. – Это с тобой что?

После этой реплики все, как по команде, поднялись со своих мест и потянулись к выходу, осторожно обходя Просвирина, словно боялись заразиться какой-то неведомой болезнью.

Просвирин шел по улице, насвистывая арию из «Летучей мыши». Несмотря на то что немного ныл расквашенный нос, настроение у него было замечательное. Он улыбался, и ему казалось, что весь мир улыбается ему в ответ. И прозрачные окна домов, и первые пожухлые осенние листья на тротуаре, и растрепанные объявления на фонарных столбах. Даже бродячие собаки, и те, казалось, дружелюбно подмигивали Просвирину. Давно не испытывал он такой душевной гармонии с окружающим миром. А может, вообще никогда? Единственное, что смущало учителя, это реакция встречных прохожих. Большинство проходило мимо совершенно спокойно, но некоторые смотрели настороженно и даже опасливо. И никакой дружелюбности в их взглядах не было. Были и такие, которые, завидев Просвирина, замирали в растерянности, словно мучительно соображали, не надо ли им что-то предпринять. Были и такие, которые, наоборот, отводили взгляд, ежились и ускоряли шаг. А некоторые, например, продолжали идти привычным шагом, но при этом впивались глазами в Алексея с таким напряженным недоверием, словно ожидали от него какой-нибудь неожиданной пакости.

– Да, вот нос разбили, – улыбнулся Просвирин одному из таких любопытных. Тот испуганно опустил глаза и почему-то споткнулся.

«Странно», – мысленно хмыкнул учитель. Реакция людей его немного огорчила, но настроения не испортила. В душе у него было покойно и светло. Как после хорошей книги. Просвирин очень любил читать. И даже собрал неплохую библиотеку. Вероятно, лучшую в городе. Что, впрочем, было сделать несложно, учитывая крошечность Фадеевска и низкий культурный уровень его жителей.

Как на крыльях, вбежал Просвирин в подъезд своего дома, взлетел по стертым ступенькам на третий этаж и достал из кармана ключ. Сунул в замочную скважину, но… ключ почему-то не поворачивался. Просвирин стал двигать ключом взад-вперед, надеясь поймать нужный зазор, но безрезультатно.

– Что за ерунда? – пробормотал он растерянно. Затем еще раз несколько раз подергал ключом, а после нажал на звонок. Из-за двери донеслось знакомое чириканье звонка.

– Оля! – крикнул Алексей, прижавшись губами к проему. – Это я! Вы дома?

Возникла длинная пауза. Просвирин несколько раз стукнул кулаком в дверь.

– Оля! Это я!

– Слышу, – раздался глухой голос жены.

– Если слышишь, так открой! Что у нас с замком?

– Я его сменила, – так же глухо ответила жена.

– Как сменила? – растерялся Просвирин. – Зачем сменила?

– Чтобы ты не вошел.

Просвирин почувствовал, что в голове у него что-то щелкнуло и выключилось. Логика в словах жены была, и логика, можно сказать, железная – действительно, после смены замка в квартиру ему было не попасть. Однако это была какая-то безумная логика. Она требовала пояснений и комментариев.

– А почему ты не хочешь, чтобы я вошел в квартиру? – выдавил Просвирин, чувствуя абсурд собственного вопроса.

– Потому что ты – маньяк и убийца.

«Сошла с ума, – мысленно охнул учитель. – Хотя с чего вдруг? С утра вроде, была нормальная».

Больше всего он испугался за Полинку – не дай бог жена с ней что-то сделает.

– Оля! – с укором сказал он, но замолчал, не зная, что говорить дальше.

– Тридцать пять лет Оля, – мрачно заметила жена и тоже замолчала.

Просвирин попытался собрать разбегающиеся мысли. «Маньяк и убийца… гммм… и кого это интересно я убил? А! Ну конечно. Я убил ее лучшие годы! Как я сразу-то не догадался? Значит, просто под настроение попал».

– Оля, открой дверь! – уже более решительно сказал Просвирин, вышло, правда, все равно жалобно и просительно. – Или хотя бы скажи, что на тебя нашло. Я, может, тебя обидел как-то? И потом… я хочу Полину увидеть!

Последнюю фразу он попытался сказать ультимативным тоном. Но вышло опять как-то капризно. Почему-то именно эта реплика вызвала совершенно неадекватную реакцию со стороны жены.

– А-а-а! – заверещала она. – Не дам дочку! Не дам! Убийца чертов! Людоед! Я тебе глаза выцарапаю! Я милицию вызову! Помогите! Лю-ю-юди!

Просвирин испуганно отпрянул от двери. У них, конечно, бывали ссоры, но до таких истерик они никогда не доходили.

«Точно, рехнулась», – подумал учитель.

Что принято делать в таких случаях, он не знал. Скорую, что ли, вызвать? Он пересек лестничную клетку и позвонил в дверь соседям напротив.

– Кто там? – раздался скрипучий голос Нины Ивановны, пенсионерки, которой Просвирин не раз одалживал деньги.

– Нина Иванна, это сосед ваш, я…

– А-а-а! – закричала та, тяжело дыша. – Пришел, душегуб! Жену с дитем, поди, порешил уже, так теперь за соседей принялся! Помогите, люди добрые! Убивают ни за́ что ни про́ что!

– Да спятили вы все, что ли?! – разозлился Просвирин, чувствуя, что теряет контроль, хотя это было ему совсем не свойственно.

– А-а-а! – продолжала хрипеть пенсионерка, как будто ее уже кто-то душил. При этом она угрожающе стучала чем-то в дверь, возможно, собственной головой.

– Черт знает что, – растерянно пробормотал Просвирин и метнулся обратно к двери собственной квартиры. Там он принялся отчаянно давить на звонок.

– Оля! Оля! Да что происходит в конце концов?! Впусти меня немедленно! Я вообще что? Я вообще кто? Я муж или не муж?!

– Не муж, – нисколько не смутившись, сказала жена.

– Как это? – опешил Просвирин.

– Официально муж, – поправилась Ольга. – Но завтра же разведусь. Я с маньяком и убийцей жить не желаю.

– Да кого я убил-то?!

– А вот это тебе лучше знать. Но ждать, покуда ты за меня с дочкой примешься, не желаю!

– Да что за бред вообще?!

На этот вопрос ответа не последовало.

– И вообще, я хочу домой! – добавил после паузы Просвирин. – Пусти меня немедленно!

– Здесь нет твоего дома!

– Что за новости?!

– Это квартира моей бабки, на меня записана, и мы в ней с Полей прописаны. А у тебя есть своя.

– Так я же ее сдаю! Что ж мне, выгнать людей ни с того ни с сего?

– Зачем выгнать? Ты их убить можешь, например. Или как ты обычно от людей избавляешься, а? Отрезаешь им головы… или, может, душишь?

– Ладно, – разозлился Просвирин. – Пусть вы все тут с ума посходили. Дай мне тогда хотя бы зайти и вещи забрать!

– Твои вещи я завтра тебе сама при свидетелях передам. А в квартиру не пущу!

Просвирин вспомнил про самое дорогое, что у него осталось по ту сторону двери.

– А библиотека?! С библиотекой что?!

– И библиотеку отдам. Не переживай. Ишь ты! Книжек ему жалко! А людей нет! Ну правильно. Люди – они что? Они – мусор. А книги надо беречь.

Просвирин с трудом сдержался, чтобы не закричать, – в голове как будто что-то замкнуло. Он хотел еще спросить про пианино, но не стал – куда ему еще пианино?

– Ну, хорошо, – процедил он. – А Полину-то я могу увидеть?

– А зачем? Она тебя видеть не хочет.

– Это ты так за нее решила?

– Сейчас она тебе сама скажет, если не веришь.

Просвирин приник ухом к двери и услышал шлепающие детские шаги. Почувствовав, что дочка рядом, Просвирин скороговоркой забормотал в замочную скважину:

– Полиночка! Ты меня слышишь? Это папа.

– Ты мне не папа, – хмуро ответила дочка.

– Здрасьте! А кто же?

– Ты – маньяк и убийца.

– Это тебе мама сказала?! – возмутился Просвирин. – Так ты ее не слушай! Ты меня послушай. С мамой беда. Мама немножко сошла с ума. Так бывает. Но у нее это пройдет. Помнишь, как она часто кричит, а потом успокаивается и больше не кричит? Сейчас у нее просто такое настроение. Что она тебе про меня сказала?

– Что надо, то и сказала, – ответила дочка каким-то внезапно повзрослевшим голосом. Просвирин догадался, что это снова встряла жена.

– А! – завопил Просвирин. – Открой мне немедленно дверь! Слышишь, ты… ты…

Он хотел подобрать такое ругательство, которое бы не оскорбило слух дочери, которая, возможно, все еще была поблизости, но не нашел ничего подходящего и стал отчаянно колотить в дверь кулаками.

– Открой дверь! Оля!

В этот момент откуда-то снизу раздался топот ног, и через секунду на площадку выскочили двое запыхавшихся милиционеров. Просвирин даже не успел толком оглянуться. Один мгновенно заломил ему руки, второй наклонился прямо к лицу скорчившегося учителя.

– Буяним, гражданин? – сказал он, обдав Просвирина несвежим дыханием, от которого учитель поморщился и попытался отвернуться.

Первый милиционер принял это движение за желание вырваться и заломил несчастному Алексею руки так, что хрустнули кости.

– За что?! – вскрикнул Просвирин, почти уткнувшись носом в щербатый камень лестничной клетки.

– Соседка вызвала. Говорит, ты ее укокошить собрался.

– Да вы все сговорились, что ли?! Я домой пришел!

– А зачем же к соседке в дверь бился?

– Да не бился я! Скорее уж она билась. Я просто в дверь ей позвонил.

– Допустим. А звонил зачем?

– Жена не пускает, вот и звонил.

– А жена почему не пускает?

Просвирин хотел было рассказать про спятившую жену, про дочку, но почему-то не стал. Почувствовал, что сейчас доверия к его словам нет никакого. А начни он про «маньяка и убийцу» говорить, вообще черт-те что начнется.

– Ладно, – прохрипел он, – не буду больше, отпустите только.

Первый милиционер разжал руки, и учитель упал на пол. Он стоял на четвереньках, тяжело дышал и мял затекшие суставы рук. Второй милиционер снова наклонился к Просвирину.

– Еще один такой вызов и в отделение поедем, понял?

– Понял, – кивнул Просвирин, чуть не плача от унижения.

– А если понял, то вперед и на выход.

В сопровождении милиции Алексей спустился по лестнице до двери подъезда. Но прежде чем выйти на улицу, первый милиционер неожиданно подошел вплотную к Просвирину и ударил под дых. Коротко и точно. Учитель охнул и, опершись рукой о стену, стал хватать ртом воздух, как выброшенная на берег рыба.

– Короче, так, – тихо сказал милиционер ему на ухо. – Мы про тебя и твои дела уже наслышаны. Не хочешь, чтоб мы тебя при попытке к бегству шлепнули, убирайся из города сам. Это в качестве совета дружеского.

Просвирин поднял на него глаза и недоуменно заморгал.

– Не слышу ответа, – тихо сказал милиционер, смотря куда-то в сторону, словно его совсем не интересовал ответ.

– Понял, – так же тихо пробормотал Алексей.

– Молодец, – по-прежнему не глядя на Просвирина, сказал милиционер.

После чего оба стража порядка впрыгнули в свой уазик и уехали.

Просвирин вышел, держась за живот, на улицу и сел на лавку напротив подъезда. Достал мобильный и набрал номер Виталика – своего ближайшего приятеля. Трубку долго не снимали. Наконец, раздался неуверенный мужской голос:

– Алло?

– Виталик, это Леша. Слушай… У меня проблемы…

– Да я понимаю…

– Что ты понимаешь?

– Что у тебя проблемы.

– А-а… Ну, да… Тут какая-то петрушка… Жена домой не пускает, соседка криком кричит, что я маньяк и убийца… Еще и менты до полусмерти избили.

Как любой интеллигент, Просвирин имел склонность к легкому художественному преувеличению.

– А ты, типа, белый и пушистый? – неожиданно и как-то холодно спросил Виталик.

– Не понял, – удивился Просвирин, не понимая, как отвечать на такой иезуитский вопрос.

– Слушай, ну ты дурика-то не включай. Ты такого там на сцене нагородил, что я вообще удивлен, как тебя до сих пор не посадили.

Тут Просвирин почувствовал невероятную тяжесть в голове, словно ему в черепную коробку залили бетон.

– Ты о чем? – спросил он каким-то чужим голосом.

– Да о том, – хмыкнул Виталик и передразнил учителя: «Мне нравится резать! Мне нравится убивать! Кровь! Много крови! Дайте крови!» Интересно, чего ты ждал после таких признаний? Может, премию матери Терезы, а?

– Каких признаний? Какой Терезы? Я ничего не понимаю. Я что, правда, такое сказал?!

– Слушай… Я, конечно, знал, что в тихом омуте черти водятся, но чтоб в таком тихом да такие черти… это даже для меня перебор. Ты уж извини. Образованный, интеллигентный, за «Спартак» болеешь и на тебе…

– Да я же ничего не помню! Я же в бессознанке был!

– Вот-вот. И убиваешь, наверное, тоже в бессознанке. Сходил бы ты к психиатру, мой тебе совет.

После этого в трубке раздались короткие гудки.

Просвирин растерянно замер, уставившись куда-то вдаль, где садилось маленькое осеннее солнце. Теперь оно уже не улыбалось, как раньше. А испуганно убегало от Просвирина за горизонт, словно боясь, что тот его тоже может невзначай прикончить.

«Так вот в чем дело, – подумал учитель с тоской. – Пока мне на сцене снились радужные сны, мой язык наплел с три короба». Сразу стало ясным и логичным поведение людей. И молчание зрителей после сеанса. И этот удар по носу после вопроса о жене. И странные взгляды прохожих. Еще бы! Весть о маньяке-убийце вмиг разлетелась по крошечному Фадеевску (по малочисленности город был в России на втором месте). Пазл сложился. Но боже, каким же он был уродливым!

Просвирин принялся мысленно проклинать всех и вся: чертов гипнотизер! чертов сеанс! чертова Ольга, подговорившая его пойти на сцену! Во рту стало кисло, в голове пусто, на душе грустно. Идти было некуда. Разве что к психиатру. Алексей вспомнил, что знает одного психиатра по фамилии Гуляшов. Это был бывший одноклассник Ольги. Алексей знал его шапочно, телефона не имел, но был в курсе места работы, тем более что в Фадеевске был всего лишь один крупный медицинский центр.

«Сегодня суббота, он вряд ли принимает, – размышлял Алексей. – Послезавтра с утра и отправлюсь».

Он решил позвонить директору школы, чтобы предупредить, что в понедельник опоздает. То, что опоздание будет связано с визитом к врачу, Просвирин решил опустить.

Однако тут Алексея ждал новый удар. Директор поздоровался сухо, хотя и не грубо. Но едва Просвирин начал говорить что-то про возможное опоздание, неожиданно перебил.

– Понимаете, Алексей Викторович… у нас намечается сокращение штата. Сами понимаете, кризис, то да се. К сожалению, ваша кандидатура уже утверждена педсоветом школы.

– А почему моя? – спросил Просвирин, хотя уже догадался. Правда, он никак не ожидал, что новость о сеансе так быстро разнесется по городу. Впрочем, вполне вероятно, что директор тоже был среди зрителей.

– Давайте не будем скандалить, Алексей Викторович. Будьте, в конце концов, мужчиной, – выдержал паузу и неожиданно закончил: – Если человеком быть не умеете.

После чего повесил трубку.

Алексей схватился за голову и тихо заскулил. Всё, всё рухнуло в одно мгновение! Работа, семья, друзья. Как отрезало. Но главное, он не понимал, почему. Ну хорошо, ляпнул он там что-то во сне. Так, может, под гипнозом он себя кем-то вообразил – убийцей каким-то. Или просто выскочила где-то прочитанная-услышанная фраза. Он же был человеком впечатлительным, ранимым, тонко организованным. Крови! Крови! Сиськи-письки! Что за чушь?! Это вообще не он! Он – это человек, любящий свою дочку и свою жену, любящий свою работу, любящий посидеть вечером под уютным светом торшера с хорошей книжкой в руке. Никогда у него и в мыслях не было никого убивать. Тем более что-то там отрезать и в рот пихать. Черт знает что такое!

Тут Просвирин почувствовал, что в своем праведном возмущении он что-то сам себе недоговаривает. Он сосредоточился и вдруг… все мысли пошли в обратном направлении, словно пущенная задом наперед кинопленка.

А что рухнуло-то? Счастливая семейная жизнь? Так нет ее. Жена никогда не разделяла его гуманитарных пристрастий. Все ее друзья и подруги говорили на темы, которые Просвирину были совершенно неинтересны. А его темы, в свою очередь, не интересовали их. Дочка? Дочка всегда была на стороне матери. Достаточно вспомнить, как она наябедничала маме, что видела папу с какой-то блондинкой. А это была просто случайная девушка, которая попросила Алексея помочь ей донести порвавшийся пакет с продуктами. Да и не слушала его никогда Полина. Даже сказки, которые он ей рассказывал, и те были для нее скучны. И каждый раз, когда смотрел он на нее, видел мать – ну хоть бы что-нибудь было от него! В лице, в фигуре, в мыслях. Ничего. Та же коровья глупость в глазах, что и у матери. Те же истерично-капризные манеры. То же полупрезрение к отцу-неудачнику. А какие у него друзья? Виталик, у которого даже нет высшего образования и с которым только и можно, что обсудить бытовые проблемы? И кроме Виталика, никого. А может, он сделал блистательную карьеру? Так тоже нет. Хотя когда-то вроде подавал надежды. Играл в своем родном Магнитогорске в небольшом оркестре. Собирался ехать в Москву поступать в музыкальное, но потом испугался, что провалится, и раздумал. Потом преподавание, знакомство с Ольгой и вот Фадеевск. Сильная карьера. Хотя, конечно, преподавание – занятие благородное. Хоть и неблагодарное. Граничит с самоотречением. Но если б он получал от этого преподавания хоть какую-то радость. А так… В школу шел, как на завод. Смену оттрубил, и слава богу. И потом, эти ученики с их вечными включенными мобильными, играми, рингтонами и щеголянием друг перед другом новыми кроссовками, новыми телефонами, новыми наушниками. Неудивительно, что после работы он опрометью бежал домой, но опять же не к жене с дочкой, а к книгам. Что же получается? Ничего не было, что ли? А что же было? Сам он от людей отстранился или они от него? Сам он от жизни убежал или жизнь от него отвернулась? И как же ему вернуться в ее лоно? Как ощутить ее и стать одним из живущих? Но что же тогда рухнуло, если ничего не было? И разве можно сравнить то, что рухнуло, с тем чувством счастья и гармонии, которое на него нашло после сеанса?

В растрепанных чувствах Просвирин встал с лавочки и зашагал в сторону круглосуточно работающего кафе на углу. В нем Просвирин планировал переночевать, а точнее, пересидеть ночь. Однако едва он ступил внутрь, как в кафе начался настоящий переполох. Посетители повскакивали с мест, какая-то особо впечатлительная барышня даже завизжала, словно ее уже резали. Пожилой охранник побелел как полотно, выхватил пистолет и с перекошенным лицом бросился к учителю. Подбежав, он стал нервно трясти дулом перед носом у Просвирина. При этом выглядел охранник гораздо более испуганным, чем сам Просвирин. По крайней мере, он так и не смог выдавить из себя ничего членораздельного. Только тыкал в лицо Просвирину пистолетом и угрожающе булькал, словно у него в горле была трахеотомическая трубка. Просвирин попятился и поспешно покинул кафе. Отходя от здания, он обернулся и увидел бледные лица посетителей. Они смотрели ему вслед, прижавшись к стеклам, – в свете заходящего солнца они выглядели жутковато. Как мертвецы.

Просвирин решил пойти на вокзал, но оттуда его выпроводили милиционеры. Попробовал забраться на склад при трикотажной фабрике, но его выгнал сторож. Исчерпав все возможные варианты максимально удобной ночевки, Просвирин вернулся в родной подъезд и, забравшись на верхнюю лестничную площадку, устроился на полу около мусоропровода. Вонь там стояла страшная, но рядом с мусоропроводом проходили трубы отопления, и их тепло было спасительным.