Текст книги "ПЗХФЧЩ! (сборник)"

– Ну спасибо тебе, дядя Коля, – хмыкнул Коржиков, но как-то беззлобно.

– Да на здоровье, – весело ответил ему пенсионер и пояснил остальным: – Ну, я в том смысле, что человек он так себе, на троечку. Мы ж соседи. Так вот он у меня деньги до получки постоянно стреляет. И я даю. А когда я его в прошлом месяце попросил в долг, так он не дал. Это по-людски, что ли? Да убивать таких надо. Так что сажайте его на здоровье – нам хуже не будет.

– Свидетель, – вкрадчиво начал адвокат. – Вот обвиняемого, похоже, вы не очень жалуете.

– Ну да, – согласился старик.

– А правда ли, что в прошлом году вы его попросили помочь вам разрешить конфликт с соседом из-за машины, которую тот всегда ставил перед вашим гаражом?

– Было дело, – охотно кивнул Белов. – Тут врать не буду. Андрюха пошел со мной.

Он повернулся к Коржикову и, расплывшись в благодарной улыбке, радостно потряс над головой сложенными ладонями – мол, мир, дружба; держись, Андрюха, – свои не сдают.

Этот жест внезапной солидарности после определения Коржикова как «говно-человека» никого в зале не удивил. Там никто даже не шелохнулся. Только один из зрителей наклонился к соседу и громко прошептал: «Хороший мужик». Причем не было ясно, кого он конкретно имел в виду.

– То есть Коржиков пошел с вами, хотя ваш сосед был настроен агрессивно? – продолжал давить адвокат, явно пытаясь обелить своего подзащитного.

– Агрессивно настроен? Сосед? Да не-е, – поморщился Белов. – Ну, мне ключицу выбил и Андрюхе бровь разбил. Но это потому, как не разобрался, что мы к нему с миром пришли. Увидел у меня разводной ключ в руке и, видать, с перепугу на нас бросился.

– И Коржиков, конечно же, сразу полез в драку, – хитро подытожил адвокат.

– Не-е-е, зачем? – удивился Белов. – Он говорит, давайте все мирно решим, зачем драться? Ну и потом сели, выпили и все мирно решили. Правда, потом все равно подрались, но это уже по другому поводу.

– То есть, по-вашему, Коржиков – человек миролюбивый, сам в драку не полезет? Так получается?

– Получается так, – уверенно кивнул пенсионер.

– А вы говорите «сажайте на здоровье». Так, может, и не надо сажать?

– Не надо, – удивился старик. – Я это так сказал, для солидности. Чтоб не думали, что я его выгораживать буду. Зачем же вы за слова цепляетесь? Нехорошо.

В зале тоже зашептались – мол, действительно, чего это адвокат на пенсионера взъелся. Адвокат смутился и сел.

Едва судья отпустил старика, как на авансцену вышел Никита Брянцев, друг погибшего. Он как раз и был тем самым «корешем» Шувалова, который разбил Коржикову губу. Его показания отличало все то же дикое расхождение в таких общепринятых (и, казалось, общепонятных) терминах, как «избиение», «угроза», «насилие» и пр. Казалось, все участники процесса живут в каком-то параллельном мире, где любая травма воспринимается как досадная неизбежность, смерть как естественное продолжение жизни, а сама жизнь как неприятная дополнительная нагрузка к смерти. Вроде похмелья к пьянству. Казалось, скажи им, что после смерти человек больше не воскреснет, не пойдет пить пиво, не сядет смотреть телевизор, они всё так же искренне удивятся, как сейчас удивлялись непонятливости прокурора, адвоката и судьи. А может, просто пожмут плечами – мол, всякое бывает, ну, не воскреснет и не воскреснет. Казалось, у любого ребенка было бы больше интереса к вопросам жизни и смерти, чем у всех этих людей.

Это явно сбивало с толку адвоката, прокурора и судью, зато совершенно не смущало народ в зале, который открыто поддерживал фигурантов дела и с пониманием относился к любым логическим зигзагам с их стороны. Тут не было ничего удивительного, ибо это был их мир. Мир, куда не проникала обычная логика и привычное здравомыслие. Мир, куда не смогли бы пробиться никакие самые образованные прокуроры и адвокаты. Мир, где не было места реальности, ибо жизнь в этом мире была сон. Именно поэтому зрители смотрели на обвиняемого и свидетелей с таким понимающим вниманием. Для них это было как сон, где ты одновременно и говоришь, и видишь себя говорящим со стороны. И тебя это нисколько не смущает, потому что пока ты во сне, все нормально и все допустимо.

Например, когда адвокат спросил Брянцева, действительно ли тот избил обвиняемого, свидетель только пожал плечами.

– Ну, вот еще. Никто никого не избивал. Мы вообще никого не собирались бить. Мне просто Шувалов говорит, что мужик попался агрессивный, надо с ним по-мужски поговорить, чтоб не думал, что он типа здесь за пахана. А Коржиков сразу в бутылку полез: «Да я, да ты, да я вас всех». Мне в лицо плюнул зачем-то. Ну, я ему под дых и врезал. Может, еще слегка лицо задел. Но не сильно – типа нос или губу расквасил, я даже как-то не понял. А потом уже стемнело, а у меня утром смена. Ну, мы и ушли.

– Значит, факт избиения все-таки имел место? – продолжал гнуть свою линию адвокат, которому было выгодно, что его клиента избивали, оскорбляли и провоцировали.

– Да нет, – снова пожал плечами Брянцев. – Я ему просто слегка в лицо двинул. Ну и в грудь. Ногой, – добавил он после паузы и почесал шею. – Разве ж это избиение? И потом он первый в меня плюнул.

Больше из Брянцева адвокат ничего выбить не смог и отпустил его с миром.

Потом вышла последняя участница процесса – жена обвиняемого. Первым делом прокурор спросил, не показалась ли ей вся ситуация с принесенным чужим котом странной. Она, точь-в-точь как выступавший до нее Брянцев, пожала плечами:

– Да нет. Чего ж тут странного? Мой муж животных любит. Он однажды ежа принес. Мы его два дня покормили, потом выпустили. Его еще потом Валерка-сосед по пьяни своим «жигулём» переехал. Потом еще в столб врезался. А тут приносит кота худющего какого-то.

– Кто? Валерка? – встрял судья, начиная путаться в местоимениях.

– Да при чем тут Валерка?! Вы меня что, совсем не слушаете, что ли? Муж мой, Коржиков, чтоб ему пусто было! Ой, в каком же он виде был. Кожа да кости! Видели б вы его!

– Кого? – спросил судья.

– Ну кого, кого? – разозлилась Коржикова. – Кота, конечно! Мужа-то, слава богу, я кормлю. На то я и жена. А они кота своего, поди, и не кормили вовсе. Он хоть у нас отъелся. И потом муж же его не убивал. Просто выпустил туда, откуда тот на него свалился.

– Откуда – это куда? – устало встрял прокурор. – Обратно в окно, что ли?

– Зачем в окно? – удивилась Коржикова. – Где стол с домино стоит.

Тут она почему-то выдержала паузу и добавила:

– А в чем вопрос-то был? Я, может, вопрос не поняла?

Прокурор махнул рукой и сел на место.

Судья дал обвиняемому последнее слово. Тот, однако, почти ничего не сказал, кроме как «дико извиняюсь, если что».

Судья вопросительно посмотрел на Коржикова, потом понял, что продолжения не будет, и удалился для вынесения приговора. Секретарь попросила всех выйти на несколько минут, чтобы проветрить душное помещение. Народ, переговариваясь, вывалил в коридор.

– М-да… Коржикова надо отпускать, – сказал какой-то мужик в синем вязаном свитере.

– Дык человека же зарезал, – возразил ему кто-то.

– Это да, – охотно согласился мужик. – Но ведь не сажать же его теперь.

– Логично, – вздохнул возражавший.

– То есть адвокат вас убедил? – встрял третий, старичок интеллигентного вида.

– Адвокат? – удивился мужчина в свитере. – Чего это? Совершенно не убедил.

– Но ведь вы же за Коржикова. Считаете, что его надо отпускать. А Коржиков – подзащитный адвоката. Он его защищал.

– Да что вы мне голову морочите? Как он его защищал? Задавал вопросы и все. Прокурор тоже задавал, и что? А Коржикову просто не повезло. Бывает. Вот были бы вы на месте Коржикова, тогда бы поняли.

– Ну, хорошо, – не унимался старичок. – А как же жена убитого? Она-то ни в чем не виновата.

– Это да. Жену убитого я как раз очень хорошо понимаю. И сочувствую. Нельзя ж так – раз и ножом. Это не по-людски. За такие вещи по головке никто не погладит.

– Вы как-то интересно судите. И Коржиков не виноват, и жене вы сочувствуете.

– А вы не сочувствуете? – удивился мужик.

– Да нет, я тоже сочувствую, но если вы считаете, что прокурор не прав, то…

– Конечно, не прав, – перебил его мужик.

– Но он же…

Тут старичок запнулся и начал судорожно собираться с мыслями.

– Прокурор не прав, значит?

– Нет.

– И адвокат, выходит, тоже не прав?

– Конечно! – обрадовался долгожданному прозрению старичка мужик.

– Так… может… и судья вам не нравится? – спросил тот осторожно.

– Еще бы! Судит ведь живого человека. Сейчас вкатает ему пяток-другой. А попади он в такую ситуацию, что бы делал? А всё туда же… судить лезет.

– Подождите… В какую ситуацию? Коржикова или Шувалова?

– Да хоть одного, хоть другого.

Тут старичок заметил, что вокруг уже столпились люди, но, к его удивлению, большинство, казалось, были совсем не на его стороне.

– Я – человек приезжий, – смутился старичок. – Может, чего не понимаю. Но, по-вашему, выходит, что, с одной стороны, есть Коржиков с убитым Шуваловым, а с другой – судья, адвокат и прокурор.

К его удивлению, толпа одобрительно зашумела и закивала головами.

– Конечно, – выразил общее мнение мужик в свитере. – Ты ж, дед, сам видел, как люди в беду попали. А эти что? Чего-то выспрашивают, в душу лезут, уличают, путают, ловят. Это, по-твоему, как?

Старичок испуганно замолчал.

– Вот то-то и оно, – цокнул языком мужик и покачал головой. – Судья судит, обвинитель обвиняет. Как тут прорвешься?

– Но защитник-то защищает, – робко возразил старичок.

– Адвокат, что ли? – спросил мужик и хохотнул: – Он же так, для вида.

И мужик сочувственно посмотрел на наивного старичка – мол, столько лет, а ума не нажил.

– Адвокат – это ж тот же прокурор, только хитрее. На прошлой неделе один такой защитничек дело вел. Помните? – обратился мужик к толпе.

Некоторые закивали головами.

– Что за дело? – поинтересовался старичок.

– Да Дед Мороз с балкона сиганул.

– Это как? – опешил старичок.

– А вот так. Заказали люди Деда Мороза дочке в новогоднюю ночь. А он пришел какой-то странный, подарки девочке дарить отказался, попросил гитару, спел «Владимирский централ», потом с родителями подрался, отцу девочки синяк поставил, а потом говорит: «Где тут у вас балкон?» Потом вышел на балкон и говорит: «Ну, всё. Хули делов! С Новым годом! Мне пора дальше лететь». Рукой на прощание помахал. И прыг вниз.

– И что, разбился?

– Нет, бляха-муха, собрался! Конечно, разбился. Четырнадцатый этаж – не кот нассал.

– А чего это он? – спросил озадаченный старичок, не очень понимая, к чему был весь этот рассказ.

– А фиг его знает, – пожал плечами мужик. – Обкуренный, наверное, был. Или обколотый. Ну, так родители, ясен хер, подали в суд на агентство, которое им Деда Мороза этого прислало. Дочка-то их до сих пор в шоке. Так адвокат, знаете, кого защищал?

– Кого?

– Агентство! – торжествующе подытожил мужик.

– И защитил, – добавил кто-то хмуро в толпе.

– Во-во! – сказал мужик. – И защитил. Вот винт хитрожопый. Доказал, что девочка теперь окончательно поверит в существование Деда Мороза. Кто же еще, говорит, как не сказочный персонаж, может поздравить всех с Новым годом и сигануть с четырнадцатого этажа? Девочке же не сказали, что он разбился? Не сказали. Так что она до сих пор уверена, что Дед Мороз действительно «дальше полетел».

– А как же мордобитие? – спросил старичок.

– Вот мордобитие – это плохо. Но, с другой стороны, всякое бывает, а агентство не может каждого Деда Мороза со Снегурочкой проверять. У них до трех сотен вызовов в день. Так после этого адвокат этот от имени Деда Мороза еще подал на родителей в суд за то, что они, видите ли, вместо того, чтобы милицию вызвать, Деду Морозу показали, где балкон. Видели же, что он ненормальный. А вы говорите, адвокат. Все – одна шайка-лейка.

В этот момент всех попросили в зал на вынесение приговора, и толпа послушно побрела внутрь. И старичок тоже.

Финальная часть прошла как-то сухо и быстро. Коржикову дали три года. Услышав приговор, мужик в свитере повернулся к старичку и показал глазами – вот так-то.

А народ тем временем стал потихоньку тянуться к выходу – в соседнем зале начиналось новое слушание. Там три слесаря с вагоноремонтного завода на спор проверяли, у кого крепче черепная коробка, ударяясь по очереди головами о железную рельсу. Один умер, не приходя в сознание.

Жизнь и веселые приключения антихриста Кузи

Эта история началась так, как и полагается начинаться всем историям, если они претендуют на достоверность, – то есть с рождения. Ведь именно рождение, как ни крути, есть начало всех начал, миновать которое не удавалось пока никому из живых существ. Но как раз таки этот факт и опускается большинством писателей. Иногда из страха цепной реакции (где рождение, там и беременность, где беременность, там и история знакомства родителей – с чего же начинать?), но чаще из-за художественной ненужности предисловия. У таких авторов герою или героине с самого начала повествования уже лет «дцать», а то и «десят». В таком случае всегда можно где-нибудь в середине произведения отбрыкнуться от въедливого читателя коротеньким описанием рождения и детства персонажа. Но в нашей истории такое «отбрыкивание» не только нежелательно, но и непозволительно, ибо с рождения и только с рождения может начаться этот рассказ.

В ночь с 31 мая на 1 июня в райцентре стояла непогода, если к слову «непогода» применимо понятие «стоять». За окном районного роддома, который местные жители для краткости называли райдомом, свистел ветер и качались деревья. По хмурому осеннему небу торопливо бежали тучи, грозя с минуты на минуту разразиться громом и проливным дождем. Акушерка Нина Ивановна, только что принявшая третьи роды за ночь, спала, положив голову на стол. Все роды были тяжелыми. Первая роженица кричала как резаная и, вместо того чтобы заткнуться и тужиться, отбивалась от акушерки и врача руками и ногами. Нина Ивановна дружелюбно давала ей сдачи и приговаривала:

– Любишь ебаться, люби и сы́ночка родить.

У второй роженицы была двойня, и пришлось делать кесарево сечение, что было более трудоемко, зато не так долго. Третья рожала тихо и сосредоточенно, покорно следуя всем инструкциям врача-гинеколога. Правда, инструкции эти на девяносто процентов состояли из матерных междометий: гинеколог вторые сутки был с похмелья – и на русский язык их переводила акушерка. Но что толку от стараний роженицы, если ребенок так и не перевернулся к родам и потому полез ногами вперед? Из-за этого роды продолжались почти четыре часа, что было еще не худшим вариантом при таком развитии событий. Когда и эти роды были приняты, обессиленные врач и Нина Ивановна разбрелись по своим комнатам, моля Бога, чтобы эта «родовая горячка», как они называли подобный конвейер, закончилась и они смогли бы вздремнуть хотя бы последние два часа смены.

Нина Ивановна, как обычно, пригубила стопку медицинского спирта для успокоения нервов и, сев за стол, мгновенно уснула. Врач-гинеколог, громко матерясь, принял две таблетки анальгина и включил телевизор, под гул которого хорошо засыпал. Но не прошло и получаса, как за окном раздался шум мотора, послышались мужские голоса, и через пару минут в кабинет Нины Ивановны вбежала молоденькая практикантка Зоя. Она стала трясти уснувшую крепким сном акушерку, испуганно шепча:

– Нина Иванна! Нина Иванна! Роженица.

– Что, опять?! – сонно пробурчала акушерка, не поднимая головы.

– Ну да. Надо идти.

Нина Ивановна с трудом оторвала тяжелую голову от стола и посмотрела на Зою заплывшими от сна глазами.

– Ну, ёб твою мать, Зоя! Почему как с тобой в одну смену, так одна и та же хрень!

Зоя отчаянно заморгала мгновенно намокшими ресницами, и рот ее искривился.

– Я же не виновата, – выдавила она, всхлипывая.

– Ну всё, всё, – поморщилась Нина Ивановна. – Иди лучше Павла Борисыча кликни.

– Ой, нет, – моментально перестав всхлипывать, испуганно сказала Зоя. – Он в прошлый раз в меня табуреткой запустил. Сказал, что я рожениц приманиваю. Типа в мою смену всегда перебор.

– Ладно! – хмуро процедила акушерка и, шаркая усталыми ногами, побрела в коридор.

Четвертая роженица была из области – простая деревенская девка с выпученными коровьими глазами, в которых, казалось, с момента рождения и уже, видимо, до смерти застыло испуганное удивление. Она ничего не говорила, не охала и не стонала. Держалась одной рукой за живот, словно готовилась, если что, подхватить выскользнувший плод.

– Немая, что ли? – хмыкнула Нина Ивановна и, не дождавшись ответа, приказала той ложиться на кровать для родов.

Девка легла послушно, раздвинув ноги.

Через минуту Нина Ивановна уже хлопотала возле роженицы, подсказывая, какую позу лучше принять, и предупреждая, что если та вздумает брыкаться, то получит сдачи. Павел Борисович стоял рядом, зевал и хмуро бормотал что-то вроде «как мне это все остоипиздело».

Однако стоило роженице слегка напрячься, как ребенок тут же сам полез наружу.

– Ну надо же, – удивилась Нина Ивановна, – первый раз такое вижу.

Павел Борисович хмыкнул, но ничего не сказал.

Ребенок лез бойко, деловито, словно уже не в первый раз. Казалось, он даже не нуждался ни в чьей помощи. Через минуту он уже был в руках у акушерки – пухлый, довольный, розовый. Нина Ивановна отточенными движениями пережала и перерезала пуповину.

– Сын? – тихо спросила роженица, приподнимая голову.

– Сын, сын, – хмуро отозвалась акушерка, обтирая младенца.

– Значит, Кузя, – улыбнулась роженица.

– Да ё-моё! – неожиданно разозлился гинеколог. После чего махнул рукой и вышел вон.

– Чего это он? – удивилась роженица.

– Да сегодня что ни имя, то черт-те что. Одна – Лукерья. Двойня – так те вообще Пантелеймон и Варфоломей.

Нина Ивановна растерла Кузе спинку, чтобы он закричал, но так как Кузя упрямо молчал, она вздернула его вверх ногами и хлопнула по заднице. И снова безрезультатно. Тогда акушерка принялась отчаянно шлепать ребенка, приговаривая в такт:

– Давай, сукин сын, ори, мать твою!

Роженица с перекошенным от страха лицом наблюдала за этой малопривлекательной процедурой.

– Ай-а-я! – неожиданно крикнул висящий вверх ногами Кузя и, извернувшись, плюнул прямо в лицо акушерки.

Та вскрикнула и с испуга выронила ребенка прямо на грудь матери, которая успела поймать сына в свои мягкие объятия.

– Свят, свят, свят! – закричала Нина Ивановна, вытерла плевок и перекрестилась. Перекрестилась она, правда, слева направо, так как вечно путалась, с какой стороны и в какую надо.

Кузя при этом, не моргая, смотрел на Нину Ивановну. Нина Ивановна, не моргая, смотрела на Кузю. В эту секунду за окном сверкнула молния и раздался гром. Задребезжали стекла, и мигнуло электричество. Нина Ивановна вздрогнула и отступила на несколько шагов назад, не сводя испуганного взгляда с Кузи. Затем опрометью выбежала из палаты.

– Павел Борисыч!!! – влетела она без стука в кабинет к гинекологу.

Тот сидел на подоконнике и курил, стряхивая пепел в консервную банку из-под шпрот.

– Ну что еще? – отозвался он недовольно.

– Этот ребенок… он…

– Помер, что ли? – встревожился врач. Он сразу представил предстоящую волокиту с документами, справками, объяснениями, перекошенные лица родственников, разбор полетов у заведующего, и ему стало тоскливо.

– Да нет! Живой же ж, гад. Я его шлепнула, а он мне в лицо плюнул и еще это… «бля» крикнул.

Гарантировать точность расшифровки Кузиного крика акушерка была не могла, но вкупе с плевком это выглядело убедительно. Гинеколог равнодушно пожал плечами и ничего не сказал.

– Да вас как будто это и не смущает вовсе! – возмутилась акушерка.

– А что такого-то? – удивился Павел Борисович. – Ну плюнул. Ну выругался. Я, может, тоже бы выругался, если б меня стали по заднице колошматить.

– Но не через минуту же после рождения!

– Да ослышались вы, с кем не бывает.

– Со мной не бывает! – взвизгнула акушерка так, что гинеколог поморщился. – А взгляд… а взгляд у него такой… такой… умный, что ли…

– Не всем же дебилами рождаться.

– Да не в этом смысле! Он недетский, понимаете?

– Понимаю, – кивнул гинеколог.

Акушерка выпучила глаза и потрясла указательным пальцем в сторону окна.

– Слышите?! Гроза!

– Бросали б вы пить, Нина Ивановна. Заметьте, кстати, я на работе не пью. А вы пользуетесь тем, что у заведующего просто выбора нет. Ведь вы ж даже без диплома.

– Да не пила я! – закричала Нина Ивановна. – Немного разве что. Да ёб вашу мать, Павел Борисович! Вы сами пойдите посмотрите на него. Это ж… Антихрист!

И Нина Ивановна прикрыла рот рукой, словно испугавшись, что неожиданно выскочившее слово влетит в нее обратно.

Павел Борисович несколько секунд смотрел на акушерку, затем затянулся сигаретой и отвернулся к окну.

– Чего ж так голова болит, – задумчиво сказал он и поскреб пальцем мутное стекло. – И вроде почти не пил вчера.

– Ой! – вскрикнула Нина Ивановна. – Точно! Всё! Всё сходится!

– Что сходится? – устало отозвался гинеколог, по-прежнему глядя в окно.

– Да то! Сегодня какое число?

– Ну первое июня. День защиты детей.

– Да каких на хер детей! – закричала ополоумевшая акушерка. – Вы вспомните, когда у Христа день рождения был! Первого января! А этот… ровно через полгода. То есть наоборот! Точно Антихрист!

– Так Христос это… – поморщился гинеколог, которому даже мыслительный процесс доставлял невыносимую боль в области черепа, – вроде не первого родился-то.

– А какого же?

– Седьмого вроде. Или двадцать седьмого. Я тут сам путаюсь.

– Да какого седьмого?! – возмутилась акушерка. – Седьмого революция была, да и то ноября. А первого января как раз пришли с подарками эти… ходоки.

– Ходоки к Ленину ходили. Волхвы, наверное.

– Точно. А когда у нас с подарками приходят? Как раз первого. У себя Новый год отпразднуют, нажрутся и к соседям за добавкой.

– М-да? Ну, может быть.

– Надо ее отправить домой.

– Кого это?

– Ну кого-кого? Кузькину мать, конечно! И Кузю этого, Антихриста. От греха подальше. Ну их к черту. А то будут здесь торчать, как у Христа за пазухой.

– Как у Антихриста за пазухой, – мрачно пошутил гинеколог и добавил: – Ну, отправляйте под свою ответственность. Только учтите, Иван Дмитриевич приказал сразу после родов никого не отпускать. Вы же не хотите работу потерять?

Акушерка задумалась, мучительно соображая, которое из двух зол меньшее: Кузя или потеря работы. Работу терять совсем не хотелось.

– Я поняла, – прошептала она загробным голосом. – Надо сначала его это… убить.

Павел Борисович удивленно вскинул брови.

– Зачем это?

– Мир спасти. Он когда вырастет, будет всем кирдык.

– Ну, убейте, – пожал плечами врач.

Он задавил сигарету в банке из-под шпрот и сочувственно посмотрел на акушерку.

– Совсем тут с вами ебанешься, Нина Ивановна. Шли б вы домой. Все равно полчаса до конца смены. А я додежурю.

Нина Ивановна, ничего не говоря, развернулась и задумчиво вышла в коридор. В своей комнатке переобулась и надела куртку. Затем налила сто грамм спирта и опрокинула их одним глотком. Поморщилась и взяла со стола ножницы. Несколько секунд постояла, глядя на сверкающую сталь лезвий, затем положила обратно на стол и тихо вышла в коридор. В коридоре было пусто. Откуда-то доносился плач детей. Проходя мимо палаты с роженицей, услышала мужские голоса. Открыла дверь и замерла. На кровати сидела сияющая от радости роженица с Кузей у груди. Около нее стояло трое небритых мужиков – все навеселе. На одном из них, прямо поверх кепки, красовались красные маскарадные рога из пластмассы. Рога светились электрическим светом.

– Вы кто? – хрипло спросила акушерка, уставившись немигающим взглядом на рога.

– Мы? – удивился самый трезвый. – Так, это… Я – муж Танькин. А это кореша мои. Пришли поздравить. Кузя ж родился! Да, мужики? – радостно окликнул он приятелей.

– А то, ёпти! – откликнулись те, качаясь, словно на палубе в открытом море.

– Вот, кстати, апельсинов принесли. Хотите? Мы ж еле доехали. От Опакляпсино до вас полтора часа добирались заместо сорока минут. Дорогу развезло. Да еще и заблудились. Хорошо, над роддомом свет увидели, на него и ехали.

– Какой еще свет? – спросила акушерка.

– Так прожектор от крана строительного.

– Понятно, – сказала Нина Ивановна и неожиданно прищурилась: – А кто вас пустил в помещение в верхней одежде, а? Да еще в сапожищах!

– Так, это… мы прошли и все. Да вы сами в верхней одежде.

Акушерка растерянно посмотрела на себя, но тут же спохватилась:

– Мне положено! Короче, так. Завтра придете и заберете. Нам заведующий запретил выписывать сразу после родов! И марш отсюда!

Она стала выталкивать мужиков.

– И рога свои дурацкие снимите! Тут вам не цирк!

Она сдернула с головы одного из мужиков красные рога и запихнула их ему в карман куртки. Кузя, сидевший до этого смирно, заревел, как сирена. Он стал капризно сучить ножками и тянуть свои маленькие ручонки к уходящим посетителям.

– У-у, племя иродово, – прошипела акушерка.

Она сплюнула три раза через плечо и выпихнула мужиков в коридор. Там проводила их до двери и сдала сонному охраннику. А сама побрела домой. Всю дорогу до дома в ушах ее стоял рев маленького Кузи.

Едва акушерка ушла, гинеколог кликнул Зойку и распорядился перевести роженицу в общую палату, а Кузю поместить к остальным новорожденным. После чего проверил записи в родовом журнале, внес туда неучтенного Кузьму и сел дожидаться сменщика, нетерпеливо поглядывая на часы. Время тянулось медленно. Можно даже сказать, топталось на месте. От нечего делать Павел Борисович решил сходить глянуть на младенцев – все ли в порядке. Еще в коридоре его встревожил надрывный плач, доносившийся из комнаты для новорожденных. Он перешел на бег, а в голове у него (видимо, под впечатлением от безумных выкладок акушерки) стали вставать картины одна страшней другой. То он представлял Кузю, который жадно урча и сверкая желтыми глазками, сосет кровь у своих соседей-младенцев. То ему виделось, как все тот же Кузя душит несчастных новорожденных своими пухлыми розовыми ручками. А может, и вообще – летает по комнате, изрыгая адское пламя. Гинеколог распахнул дверь и замер. Никто по комнате не летал и никого не душил, все было спокойно, если бы не рев детей и не какое-то движение, которое гинеколог поймал краем глаза. Он бросил взгляд в угол комнаты и замер: там сидела упитанная крыса. Она внимательно и даже как-то хищно смотрела на врача, словно прикидывала, не сгодится ли тот на обед. Потом лениво развернулась и, вильнув серым хвостом, нырнула под обои, где у нее, видимо, был прогрызен потайной ход.

– Зоя! – истерично завопил гинеколог, перекрывая крик новорожденных. После чего бросился к кроваткам. У Пантелеймона, Варфоломея и Лукерьи не было никаких следов от укусов – видимо, они орали просто от испуга. Единственным, кто не орал, был Кузьма. Он лежал с блаженной улыбкой на лице и вертел в руках маленький кусочек высохшего сыра.

«Чертовщина! – поежился врач, сразу вспомнив и слова акушерки, и то, как подозрительно быстро и безболезненно родился Кузя, – крысы ему, видите ли, сыр приносят».

Он выхватил сыр из рук Кузьмы и протер пальцы ребенка влажной салфеткой. Кузьма сразу заревел.

– Что случилось? – вбежала перепуганная Зоя.

– Что-что! – недовольно буркнул гинеколог. – Крысы у тебя тут бегают, вот что. Вон там, под обоями, дыра – пока задвинь чем-нибудь, а потом сходи к Михалычу, пусть законопатит ее. Сколько раз просил кошку привезти, мать вашу!

Он еще раз посмотрел на Кузьму. Тот уже перестал плакать и теперь просто лежал, водя грустными глазами по комнате.

«Может, и правда Антихрист, – подумал гинеколог и зевнул. – Надо будет Нине Иванне рассказать».

Придя домой, акушерка пригубила немного водочки, разделась и нырнула в кровать. Но заснуть так и не смогла: едва закрывала глаза, как перед ней сразу возникал большой мохнатый черт с красными рогами на голове. Он прожигал Нину Ивановну своим недобрым взглядом и вопрошал протяжным оперным басом:

– Ты зачем сына моего обижаешь?!

Акушерка вздрагивала и просыпалась. Наконец, не выдержала и встала с кровати.

«Надо помолиться», – подумала она. Молитв она, правда, никаких не знала, поэтому решила импровизировать на ходу – главное, чтоб от сердца. Она встала на колени перед кроватью и сложила ладони рук.

– Я молюсь тебе, Боже, чтобы это… все было хорошо. Чтобы всякие черти мне не являлись и дали поспать. Я ж вторую смену на ногах. А заведующий, черт бы его побрал, Маньке специально дает смены хорошие. А знаешь, почему? Потому что он с ней спит. Вот такие дела. Выходит, зарплата у нас одинаковая, а работает Манька реже. Это разве справедливо? И еще это… вразуми меня. И направь.

Акушерка не знала, как конкретно Бог должен ее вразумить и куда направить, но она знала, что это уже не ее забота – Богу-то лучше знать.

Она снова сплюнула три раза через плечо. Потом почесала ногу и два раза перекрестилась. Один раз слева направо, другой раз – справа налево, чтоб наверняка.

И снова легла. Но едва закрыла глаза, как мохнатый черт опять возник перед глазами. Он ничего не сказал, только рассмеялся, уперевшись копытами рук в бока:

– Ха-ха-ха!!!

– Да что ж такое! – возмутилась Нина Ивановна, открывая глаза. – Вроде и помолилась уже.

За окном уже начало светать, а акушерка все никак не могла заснуть.

Стала думать – может, что перепутала или забыла. Наконец вспомнила, что лучше всего молиться на икону – да только где ж ее взять? Акушерка, кряхтя, встала с кровати и принялась рыться в бабушкином комоде в надежде найти что-нибудь подходящее. Ничего не обнаружив, задумчиво обвела глазами комнату – не сойдет ли что-нибудь за икону. У телевизора лежал журнал с программкой на неделю. От безысходности Нина Ивановна начала листать журнал и – удача! На третьей странице была фотография то ли из какого-то фильма, то ли из какого-то сериала. На ней был изображен известный актер в образе Христа. Акушерка поспешно схватила ножницы, вырезала фотографию и прикрепила ее на стену.

– Вот теперь все правильно, – удовлетворенно сказала она и, встав на колени, повторила молитву, пополнив ее на этот раз еще парой имен тех, кто ее сильно злил в последнее время. Досталось и самому заведующему, и гинекологу, и даже практикантке Зойке, которая и вправду как будто притягивала рожениц в смену Нины Ивановны.

Закончив, акушерка налила себе полстакана водки, выпила и, окончательно окосев, бухнулась в кровать.

– Ну все, свин рогатый, – пробормотала она, проваливаясь в сон. – Только явись, уж я тебе рога на жопу натяну.

Видимо, испугавшись столь болезненной процедуры, черт ей больше не являлся. Зато приснился известный актер из журнала. Он говорил Нине Ивановне что-то хорошее и даже, кажется, обещал наказать как несправедливого заведующего, так и нерадивую Маньку.