Текст книги "ПЗХФЧЩ! (сборник)"

Васенька

Мир был огромным. Таким огромным, что приходилось постоянно крутить головой, чтобы охватить взглядом всю его бесконечность. Странно, но взрослые почему-то не вертели головой. Наверное, все дело в возрасте, думал Васька. Когда он вырастет, он тоже не будет вертеть головой.

Еще мир был шумный. Каждый предмет в нем имел свой неповторимый голос. Настенные часы тикали. Вода журчала. Пол скрипел. А вот у Васьки голоса почему-то не было. Он открывал рот, когда хотел что-то сказать, но выходило какое-то мычание. Странно. Остальные люди говорили. И говорили много и громко. Как, например, папа с мамой – особенно по вечерам, когда оставались наедине в спальне. Но может быть, думал Васька, это из-за роста. Он немного подрастет и тоже будет говорить.

А еще мир был красивый. Очень. Пестрые обои на стенах его детской комнаты. Коричневые разводы на потолке от протекшей трубы. Яркий солнечный свет, заливавший комнату по утрам. Мертвая зеленая муха, лежащая с самой зимы между двойной оконной рамой. Дверь с матовым рифленым стеклом. Шершавые книжные полки из прессованных опилок. Маленький черный телевизор в углу и желтый паркет, стертый в некоторых местах до белизны. Все было прекрасным. Завораживающим. Совершенным. Даже его любимые игрушки: клоун с оторванной ногой, пластмассовый конструктор и еще вот эта картонная маска Бабы-яги с белой резинкой. Ее как-то принес на Новый год дядя Боря и случайно забыл. Васька сразу же нацепил маску на голову. И мгновенно почувствовал себя увереннее и защищеннее. Как будто надел шапку-невидимку. Иногда, правда, маска сползала, и прорези для глаз уезжали куда-то вниз. Тогда становилось темно. Приходилось поправлять резинку. Но Ваську это не смущало. Иногда мама ругалась и пыталась снять с него маску. Тогда Васька начинал плакать, и мама сдавалась. Дядю Борю Васька любил. От него всегда приятно пахло крепким табаком. Такой запах не выветривается и не выстирывается. Он въедается в одежду и плоть курильщика. И даже от этой маски, которую дядя Боря проносил на своей голове от силы час, до сих пор пахло сигаретами. Нет, от папы тоже пахло сигаретами, но гораздо слабее. И потом, у папы все перебивал запах одеколона.

Но самое главное, мир был недоступный и потому особенно привлекательный. Нет, была детская комната. Игрушки. Полки с детскими книжками. А за пределами детской – длинный коридор, прихожая и кухня. И еще спальня родителей, правда, почему-то всегда запертая на ключ. В этом мире Васька знал каждую трещину и половицу. Но был еще другой, внешний мир. За оконным стеклом. И он был недоступен. Заперт, как спальня родителей. Как будто не желал впускать в себя Ваську. Это Ваську смущало. Когда папа с мамой уходили, он забирался на подоконник и, прижавшись к стеклу, молча смотрел в окно. Взгляд у него был напряженный и удивленный одновременно. Там, во дворе, он видел детей, некоторые из которых были даже, кажется, младше его. Значит, дело не в возрасте, думал Васька. Значит, у него просто пока нет права быть там. Может быть, это право надо как-то заслужить, но как? Этого Васька не знал. Впрочем, на свете было еще столько всего, чего он не знал. Он не знал, например, почему каждую ночь родители так громко кричат и ругаются. И почему в конце мама всегда плачет, а папа ее утешает. Васька не понимал, зачем папа обижает маму, если в конце все равно будет ее утешать. И почему мама спорит с папой, если в конце все равно будет плакать. Может, это какая-то игра? Еще Васька не понимал, почему вечером все окна в их квартире плотно занавешиваются. Мама очень тщательно следила за этим ритуалом. Может быть, по вечерам во дворе что-то происходит. То, что не происходит днем. Васька как-то попытался отодвинуть штору, но она была из такой плотной ткани и так крепко к чему-то привязана, что у него ничего не вышло. Еще Васька не понимал, что такое школа. Он часто слышал, как родители произносят это слово, но оно почему-то всегда сопровождалось либо волнением, либо раздражением. «Ему же скоро в школу», – говорил папа и с легким стоном ерошил волосы. «Я знаю», – отвечала мама и вздыхала. Наверное, это что-то страшное, думал Васька. Он не хотел в школу.

А еще Ваське очень хотелось знать, куда деваются летящие на свет электрической лампочки мотыльки, когда лампочку выключают. Мама как-то рассказала Ваське, что мотыльков притягивает свет, но она не объяснила, что они делают, когда наступает темнота. Ведь им тогда больше некуда лететь.

Было яркое летнее утро. В лучах солнца, заливавшего своим теплым лимонным светом детскую комнату, плавали частицы пыли. Васька, как обычно, сидел на подоконнике и смотрел в окно.

– Васенька, я в магазин, – раздался за спиной мамин голос. – Скоро вернусь. Слышишь?

Васька обернулся, соскочил на пол и побежал к маме. Та, присев на корточки, поймала его в свои объятия.

– Оп-па! – засмеялась Вика. – Кого я поймала? Кого я поймала?

Она принялась щекотать Ваську, и тот, извиваясь всем телом, стал вырываться, урча от удовольствия. Наконец, она разжала руки.

Вырвавшись из объятий, Васька быстро подбежал к кровати и достал из-под подушки любимую маску Бабы-яги. Быстро натянул ее на голову и стал наступать на маму, мыча что-то грозное.

– Так! – деланно насторожилась Вика. – А это кто? Это не Васенька?

Васька замотал головой.

– Точно не Васенька?

Он снова замотал головой, но уже смеясь из-под маски.

– А я знаю, кто это.

Вика протянула руку к маске, чтобы ее снять. Но Васька тут же отпрянул, испуганно прижав ладошками маску к лицу. Вика встала с корточек и сделала серьезное лицо.

– Ну, ладно. Но чтоб когда я вернулась, я увидела своего сына Васю, а не вот это. Ясно? И хватит бегать в носках, надень тапочки, сколько раз просить?

Васька смотрел на маму, не шевелясь. В прорезях для глаз шуршали ресницы. Они были у него большие. Как у папы.

Вика развернулась и вышла в прихожую. Надела босоножки. Взяла связку ключей. Потом вспомнила что-то. Прошла на кухню и проверила балконную дверь – заперта. По дороге проверила спальню. Тоже заперта. Наконец, вышла из квартиры, щелкнув замком.

Васька постоял какое-то время, прислушиваясь к удаляющимся маминым шагам на лестничной клетке. Затем сунул маску под подушку и вернулся к окну. Вскарабкался на табуретку, с нее – на подоконник и, наконец, затаив дыхание, прижался к стеклу.

Внизу, перед домом была детская площадка: большой покосившийся гриб-мухомор, две пары скрипучих качелей, несколько лавочек темно-бардового цвета с облупившейся краской и песочница с грязным серым песком. Изо дня в день Васька наблюдал за тем, что происходит во дворе, и, хотя картина эта не менялась, он каждый раз находил что-то интересное. Сегодня в песочнице спал бездомный пес. Огромный лохматый пес. Он лежал на боку, вытянув лапы и зарывшись мордой в нагретый солнечными лучами песок. Всем своим безмятежным видом он показывал, что именно он является подлинным хозяином песочницы. И именно для него она была построена. Около песочницы стоял малыш лет четырех. На голове у него была белая панамка. В руках он держал пластмассовый совок и маленькое ведерко. Он печально смотрел на собаку, видимо, размышляя, имеет ли он право тоже зайти в песочницу. А может, просто ждал, пока пес уйдет. Или и то и другое. Но пес продолжал лежать.

Неподалеку на скамейке сидела молоденькая женщина, мама малыша. Она оживленно болтала по мобильному телефону, держа на коленях раскрытую книжку.

Ближе к дороге, что пролегала за площадкой, мальчишки лет двенадцати играли в футбол. Воротами у них служили поставленные вертикально кирпичи. Они гоняли мяч, вопя при этом истошными голосами «пасуй!», «бей!», «гол!». Среди них выделялся один, высокий и белобрысый. Он давал указания своей команде и спорил, если его что-то не устраивало. При этом он яростно сипел сорванным от бесконечного крика голосом и размахивал руками.

Васька наблюдал за ним, затаив дыхание и с восхищением. Этот белобрысый поражал его своей энергией. Наверняка он был самым главным в компании. Васька хотел бы с ним познакомиться, а может, и подружиться.

Вскоре мальчишки так увлеклись игрой, что переместились к дому почти вплотную и почти исчезли из Васькиного поля зрения. Васька привстал и вытянул шею. Потом залез на подоконник с ногами и прижался лицом к стеклу. Скосил глаза вниз. Нет, не видно. Он попытался открыть окно. Потянулся и несколько раз дернул оконную ручку, но стекло только вздрогнуло под напором слабых детских мышц. Не открывается. Васька догадался, что дело в замазанных белой краской шпингалетах. Но их не то что повернуть, их и ухватить-то было невозможно.

Он оставил окно в покое и вернулся к своей обычной позиции. Малыш в белой панамке по-прежнему стоял у песочницы и пристально смотрел на развалившуюся собаку, словно гипнотизировал ее взглядом. Потом ему, видимо, надоело ждать, и он решил пойти ва-банк. Он осторожно наступил одной ногой на деревянный бортик песочницы. Молоденькая мама малыша заметила этот шаг и на секунду отстранила телефон от уха.

– Ебать-копать, Денис! Отойди от песочницы!

Денис испуганно обернулся на мамин крик и заковылял прочь от песочницы. По дороге он несколько раз посмотрел на песочницу, проверяя, не поднялась ли от маминого окрика и собака. Но собака лежала, как и прежде.

– Я ж тебе, блядь, сказала, играй у качелей! – добавила мама и взглядом показала, куда сыну надо идти. После чего вернулась к телефонному разговору.

Денис дошел до качелей и, присев на корточки, стал печально ковырять пластмассовым совком асфальт, изредка поглядывая на песочницу – не ушла ли собака.

В этот момент в поле зрения вернулись футболисты. Они продолжали ожесточенно драться за мяч, а белобрысый все так же отчаянно жестикулировал, требуя, чтобы ему дали пас. Из подъезда вышел мужчина с сумкой через плечо. Мяч отскочил ему под ноги, и мужчина едва не упал, споткнувшись об него. Он поправил съехавшую с плеча сумку и тут же принялся ругать футболистов, многозначительно показывая пальцем на окна второго этажа, которые, видимо, в отличие от зарешеченных окон первого этажа, уже не раз страдали от футболистов. Белобрысый, ухмыльнувшись, сказал что-то в ответ. Мужчина разозлился и попытался его схватить, но белобрысый ловко отбежал на безопасное расстояние, продолжая что-то говорить. Несмотря на открытую форточку и всего лишь четвертый этаж, Васька не слышал, что белобрысый кричит мужчине, но сцена была и без этого красноречивой.

Мужчина пригрозил белобрысому пальцем, поправил сумку на плече и раздраженно зашагал через детскую площадку к дороге, не оборачиваясь.

Один из футболистов помахал рукой белобрысому, после чего все вернулись туда, где стояли «ворота-кирпичи». Они взяли кирпичи и пошли играть за угол дома.

Васька перевел взгляд на малыша в панамке. Тот по-прежнему сидел на корточках около качелей, пытаясь пластмассовым совком зачерпнуть асфальт. Иногда он поднимал голову, чтобы посмотреть, не ушла ли из песочницы собака. Но собака продолжала лежать.

Васька снова вытянул шею, чтобы увидеть футболистов, но они сместились куда-то влево и почти исчезли из виду.

Васька ловко спрыгнул с подоконника на табурет, с табурета на пол и побежал к двери. Выскочил в коридор. Несколько раз дернул ручку родительской спальни. Бесполезно. Ваську это не удивило – спальня всегда была заперта на ключ. Он побежал на кухню, надеясь оттуда увидеть футболистов. Сначала попытался выйти на балкон, откуда наверняка был бы самый лучший обзор, но и он оказался запертым на ключ – уходя, родители всегда запирали и спальню и балкон. Васька печально прижался к стеклянной двери – на обшарпанном балконе было пусто, если не считать небольшой крашеной табуретки с облупившейся краской и старого пыльного ковра.

Придвинув один из стульев, Васька вскарабкался на подоконник окна, что находилось слева от балкона, и посмотрел вниз. Там были гаражи. Но футболистов видно не было. Наверное, ушли еще дальше. Разочарованный, что упустил игроков, Васька уже было собрался вернуться в свою комнату, как вдруг услышал улюлюканье и свист и снова приник к окну.

Сначала из-за угла выскочила перепуганная кошка какой-то неестественно пестрой раскраски, следом показались мальчишки. И впереди всех, конечно же, белобрысый. Футбол явно отошел на второй план. Они стали гнать кошку к дальнему гаражу, вплотную прилегавшему к высокой бетонной стене. При этом они истошно вопили и свистели и вскоре сумели загнать перепуганное животное в угол. Кошка прижала уши и заметалась из стороны в сторону, ища лазейку. Потом прыгнула на высокую бетонную стену, но та оказалась слишком высокой – царапая когтями бетон, кошка сорвалась вниз. Наконец, поняв, что уйти не удастся, она выгнула взъерошенную спину, зашипела и принялась отчаянно вертеть головой, пытаясь понять, с какой стороны ей грозит опасность.

Мальчишки окружили ее плотным кольцом, но, видимо, не знали, что делать дальше. Тогда белобрысый поднял с земли какую-то палку и ткнул ей прямо в кошку. Кошка оскалилась и по-боксерски заколотила по палке лапой.

– У-у-у! Страшная какая! – громко засмеялся белобрысый и со всей силы ударил кошку по голове. Та снова заметалась из стороны в сторону, но мальчишки уже поняли, что надо делать. Они быстро набрали себе камней и осколков кирпичей и стали швырять их в кошку. После нескольких попаданий та беспомощно забилась в угол между гаражом и бетонной стеной и испуганно замерла. Тогда каждый нашел себе по палке, которых около гаражей валялась целая куча, и стал колотить кошку что есть мочи. Кошка какое-то время пыталась уворачиваться от града ударов, которые на нее сыпались, но потом почти перестала сопротивляться. Только мяукала и шипела. Но все слабее и тише.

Вытянув шею, Васька пытался разглядеть пестрый комок сквозь плотные ряды мелькающих рук и палок. Но не смог.

Потом мальчишки перестали махать палками и расступились. Кошка лежала без движения, вжавшись в забрызганную кровью бетонную стену. Белобрысый несколько раз осторожно ткнул ее неподвижное тело своей палкой, но, увидев, что та больше не шевелится, бросил палку. Вслед за ним побросали палки и все остальные. Потом побежали дальше играть в футбол и снова исчезли.

Васька остался смотреть на кошку. Но кошка не шевелилась, и ему надоело на нее смотреть. Он сполз с подоконника и перешел в детскую. Побродил из угла в угол. Достал маску, но снова засунул ее под подушку. Почитал какую-то детскую книжку. Подошел к окну. Залез на подоконник и посмотрел в окно. Там было пусто. Ни малыша в панамке, ни мамы с книжкой. Видимо, уже ушли. Только собака по-прежнему лежала в песочнице.

Ваське часто снился один и тот же странный сон. Он лежит на жесткой железной кровати, натянув на голову рваное колючее одеяло. Прерывисто дышит, прислушиваясь к звукам, которые доносятся по ту сторону одеяла. Наконец, он ясно слышит чьи-то шаги и приглушенные голоса. Он ежится от страха, подбирая к груди дрожащие колени ног. А затем чья-то рука стягивает с него одеяло, и он видит наклонившиеся к нему страшные лица с черными глазницами и широко распахнутыми ртами. Они воют, раскачиваясь из стороны в сторону. Он понимает, что это просто дети, которые держат у подбородков включенные фонарики, освещая свои лица снизу, но из-за подсветки их лица так искажены, что Васька начинает плакать. Что означает этот сон, Васька не знал, но всегда просыпался в слезах и слышал, как колотится его маленькое перепуганное сердце.

Вот и сегодня он проснулся и замер, тяжело дыша. Из-за стены доносились приглушенные голоса родителей.

Вика сидела перед деревянным трюмо и, глядя в огромное зеркало, расчесывала волосы. Делала она это с таким нечеловеческим остервенением, что стоявший у окна Саша хотел в шутку предостеречь ее, чтобы она не сняла себе случайно скальп. Но потом подумал, что Вика сейчас не в том настроении, чтобы шутить. Он перевел взгляд на большую цветную фотографию на стене рядом с трюмо. На ней была их семья: он, она и маленький сын. Фотографию делал профессиональный фотограф, Викин приятель. Точнее, когда-то он был в нее влюблен, а потом стал приятелем. Но влюбленность эта была такой давней, почти школьной, что Саше и в голову не приходило ревновать Вику. Однако на фотографии он все равно вышел каким-то мрачным. Как будто что-то подозревает. А он ничего не подозревал. Просто был невыспавшимся.

Саша стал вспоминать тот день, когда они сделали эту фотографию: Вика сказала, что у нее есть время до девяти утра, а Саша только в шесть утра вернулся с банкета приятеля, защитившего диссертацию. Отменять приход фотографа было поздно. Сначала Саша решил дождаться Викиного приятеля, но стоило ему прилечь на диван, как убаюканный алкоголем организм мгновенно выключился. Потом пришел фотограф. Пока ставил свет и готовил композицию, Саша, хмурый и сонный, бродил по квартире, не находя себе места. Естественно, все попытки Викиного приятеля заставить Сашу улыбнуться в кадре оказались бесплодными. После съемки Вика закатила Саше скандал, обвинив в черствости, равнодушии и прочее. Дурацкий был день…

Саша мысленно перепрыгнул с этого дня на их с Викой знакомство, потом еще на что-то. Водоворот мыслей уносил его все дальше и дальше. И он с покорным равнодушием отдался его кружению. Хотя знал, что рано или поздно Вика вернет его на землю. Вернет, чтобы возобновить этот идиотский разговор, который они ведут не в первый раз и который всегда заканчивается ссорой. Разговор, в котором нет никакого толку, в котором все доводы и аргументы уже сто раз приведены, а потому хорошо известны и ему, и ей. Но почему-то каждый раз они ведут этот спор яростно и непримиримо. Как будто надеются, что однажды в конце наезженной колеи окажется не тупик, как обычно, а поле или развилка. Может быть даже, на этой развилке будет стоять сказочный камень, где будет написано, куда можно пойти и что их там ждет.

– Черт бы все это побрал! – выругалась Вика, и Саша вздрогнул, поняв, что, кажется, началось. – Я устала. Ты можешь это понять? Ус-та-ла. Притомилась. Изнемогла. Лишилась сил. Выдохлась. Блядь, Саш, я не знаю, какие тебе еще нужны синонимы, чтоб твои филологические мозги это наконец усекли. Мы не можем вечно жить в долг!

– А у меня нет нормальной работы в этом городе! – завелся Саша в ответ, но как-то больше по привычке, устав вечно оправдываться. – Я и так бегаю с высунутым языком! Что такое «высунутый язык» ты понимаешь? Своими нефилологическими мозгами. А то могу показать.

Он демонстративно высунул язык и задышал, как собака.

– А моих денег не хватает! – разозлилась Вика. – Мы и так едва сводим концы с концами!

– Не кричи, Ваську разбудишь!

– Ты сам кричишь.

– Я не кричу. Я просто пытаюсь тебе сказать.

– Что?

– Что это ты, ты сама его взяла из детдома! Это было твое решение! Что же теперь меня во всем обвинять?

Вика сверкнула глазами и швырнула щетку для расчесывания на трюмо.

– Я?! Да ты что?! А кто его в детдом сначала сдал? И потом, разве мы оба не переживали? Разве мы оба не мучились эти два с половиной года?! Или все это только моя блажь была?!

– Но я же ничего не говорю, – забормотал Саша, мысленно чертыхнувшись, что его опять занесло. – Я же просто тебе тогда сказал: давай еще немного подождем, пока у тебя будет работа, у меня – деньги…

– Сколько? – деловито перебила его Вика, развернувшись к Саше на стуле. – Сколько мы должны были еще ждать? Ну, скажи. Он был уже не маленький, он все понимал. Они бы там его просто искалечили. Или забили. Или… я не знаю. И так намаялись туда-сюда бегать, проверять, навещать его там.

– Только не забывай, что эту двушку я выменял. А то так бы и торчали все вместе в одной комнате. А ты прекрасно знаешь, что в этом сраном городе ничего невозможно ни купить, ни обменять, ни продать!

– Ты меня что, всю жизнь этим попрекать будешь?! Но ведь на обмене квартиры жизнь не закончилась! Надо же дальше жить. Ты же это делал из-за Васеньки или была какая-то другая причина? Скажи мне!

Саша раздраженно засопел носом, сам не зная, что хочет сказать.

– Ай! – махнул он рукой и пошел курить на кухню.

Вика вскочила и побежала за ним следом.

– Нет, ты скажи! Давай уж договорим, наконец! Сколько еще? Сколько еще нам жить, как в тюрьме? Сколько занавешивать окна?! Сколько его прятать? Сколько самим прятаться, а?!

– Не ори, – зашипел Саша. – Ваську разбудишь.

Но Васька не спал. Он слышал, как спор переместился на кухню. Затем мама заплакала и вернулась в спальню, хлопнув дверью. Папа чертыхнулся и пошел за ней. Из-за стены донеслись мамины всхлипывания и тихий папин голос. Что он говорил, Васька уже не слышал. Потом стало совсем тихо.

Васька подождал, пока в квартире воцарится абсолютная тишина, а потом медленно стянул с себя одеяло и спустил ноги на пол. Нащупал под матрасом припрятанный маленький фонарик и щелкнул кнопкой. Комната озарилась голубоватым светом. Свет этот дрожал, потому что и сам Васька дрожал. Что это было, он не знал. Что-то вроде лунатизма, только осознанного. Какая-то сила, которая поднимала его из кровати и заставляла делать то, что он делал почти каждую ночь. Это было его тайной. Ни мама, ни папа не знали о ней. Васька соскочил на пол и прошлепал к книжным полкам, что находились у самой стены за кроватью. Там он опустился на коленки и медленно пополз вдоль нижней полки к самому углу комнаты. Свет фонарика выхватывал корешки книг, а Васька продолжал упорно продвигаться все дальше и дальше вглубь. Наконец он достиг стены. Все книжки, стоящие на нижней полке, были большими, но самая крайняя выделялась даже на их фоне. К ней Васька и полз. Он перевел дыхание и, уцепившись пальцами за шероховатый корешок, стал медленно вытягивать ее наружу.

На секунду Ваське показалось, что в спальне продолжается спор родителей. Он вздрогнул, приподнял голову и прислушался. Нет, тихо. Только его собственное тяжелое прерывистое дыхание и колотящееся сердце. Он вытащил книгу и, положив на пол, чтобы было удобнее подсвечивать фонариком, стал медленно-медленно переворачивать страницу за страницей, двигаясь к какой-то известной только ему цели. Мелькали картинки: сказочные персонажи, зверюшки, драконы, добры молодцы и красны девицы. Наконец, Васька приблизился к цели. Его тело стала сотрясать крупная дрожь, а на лбу выступил пот. Он затаил дыхание перед решающей секундой. Затем отвел взгляд в сторону и медленно-медленно перевернул страницу. Вот и все. Он выждал еще пару секунд, потом набрал в легкие воздуха и так же медленно перевел глаза на книгу. И буквально затрясся от ужаса. С картинки на него смотрел страшный урод: маленькое кривое тельце и непропорционально огромная голова. Длинный нос, покрытый волосатыми бородавками, оттопыренные уши, красные глаза, густые лохматые брови и невероятно большой рот во все лицо. Самое ужасное было то, что уродец смотрел Ваське прямо в глаза и улыбался. Улыбался той пугающей улыбкой, которой улыбается человек, знающий, что ты весь в его власти. «Ты – мой, – говорила эта улыбка. – Ты можешь отвести глаза, убрать фонарик и пойти спать, но я всегда буду приходить к тебе, а ты ко мне. И когда-то останешься со мной навсегда». Васька смотрел на это сказочное чудище, и казалось, нет в эту минуту на свете больше ничего и никого, кроме того, что глядело ему в глаза со страниц книги. Казалось, вся Вселенная в это мгновение сжалась до размера крохотного пятачка в шестнадцатой квартире по Градостроительной улице маленького провинциального городка. До вот этого страшного уродца, выхваченного дрожащим светом маленького фонарика.

Васька вздрогнул, как будто внутри него что-то лопнуло. Он судорожно захлопнул книгу и быстро запихнул ее обратно на полку. Вскочил на ноги и бросился обратно к кровати. Фонарик плясал в его руках, освещая то книги, то стену, то потолок. Васька щелкнул выключателем и сунул фонарик под матрас. Впрыгнул под одеяло и, натянув его на голову, замер, дрожа всем телом.

Утром Васька сидел за кухонным столом и возил большой ложкой по тарелке с недоеденной и уже остывшей овсяной кашей. Наконец, он бросил ложку и стал, булькая, допивать чай. Погрузил нос в чашку и глазами оценил обстановку: папа читал газету, одной рукой теребя душащий его галстук, мама в домашнем халате возилась у раковины. Васька поставил пустую чашку на стол, спрыгнул на пол и приготовился бежать к себе в комнату.

– Стоп, машина! – ловко схватил его за низ майки Саша. – Молодой человек, а кто кашу будет доедать?

Васька засмеялся и попытался высвободить майку.

– Да отпусти ты его, – не оборачиваясь, буркнула Вика. – Он уже полчаса эту кашу туда-сюда возюкает.

Саша выпустил майку сына и легонько шлепнул того по попке.

– Ладно, беги.

Васька побежал к себе в комнату.

Саша с досадой бросил газету на стол и стал вертеть головой.

– Этот галстук меня просто задушит когда-нибудь.

Вика подошла к столу и стала собирать посуду.

– Неужели в такую жарищу вы должны одеваться, как полярники?

Она открыла кран в раковине и принялась мыть посуду.

– Да, наверное, если б не экзамены и комиссия эта чертова, не должны были бы, – сказал Саша, снова затягивая галстук и надевая пиджак. Он глянул на настенные часы и быстро допил чай. – Ладно, послезавтра последний экзамен и все. На хер это все.

Вика подошла к столу, чтобы забрать Сашину чашку. Он неожиданно взял ее за рукав и притянул к себе на колени. Вика стала вяло вырываться.

– Саш, я же не накрашенная еще.

– Ой, да брось! – улыбнулся Саша и, взяв ее за плечи, притянул и поцеловал в губы. Вика закрыла глаза и положила руку на Сашин затылок.

– Тебе надо постричься, – неожиданно сказала она, отстраняясь. – Ну-ка, поверни голову. Ты же зарос, как неандерталец.

Саша усмехнулся и чмокнул Вику в щеку.

– Обязательно. После Васькиного дня рождения.

– Ой, кстати, Саш, – стала слезать с коленей мужа Вика.

– Что?

Она быстро глянула в сторону Васькиной комнаты и тихо спросила:

– А что с подарком-то?

– Да не волнуйся, я уже кое-что присмотрел, – успокоил ее Саша.

– Только никаких пистолетов, ружей, что-нибудь мирное.

– Да не волнуйся, все под контролем.

Саша встал и, прихватив со стола газету, двинулся в коридор. На полпути обернулся.

– Я Борьку с Ленкой пригласил, ты не против?

– Господи, ну конечно нет, – ответила Вика, вытирая руки о кухонное полотенце. – Если не их, то кого тогда вообще? Они с Катькой придут?

– Не, она вроде в лагере, – ответил Саша, натягивая ботинки.

– Уже? Только же июнь начался!

– Какой-то у них там спецлагерь, они всем классом выехали вроде. Я не знаю.

– Бред, – хмыкнула Вика. – Но вообще жаль, что Катьки не будет.

– Ну, давай перенесем тогда. Она скоро вернется.

– Перенести? А давай один раз с ними, а потом вместе с Катькой, а?

– Два раза? – удивился Саша и открыл дверь, выходя на лестничную клетку.

– Ну да.

В этот момент с верхнего этажа раздался нетрезвый мужской голос:

– Да пошла она! Сука, блин!

Где-то наверху хлопнула дверь, и послышались шаги – кто-то спускался.

Саша посмотрел наверх:

– Слышишь? Этот алкаш!

– Какой?

– Который через этаж над нами. Какой же еще? Ладно, Вик, я побегу. Ты подумай – два раза или один раз. Но если два, так два.

Он подмигнул Вике и побежал по лестнице, быстро стуча каблуками ботинок по ступенькам. Спустившись на пол-этажа ниже, он обернулся и крикнул:

– Черт! Вик! Там балкон открыт. Не забудь закрыть, если будешь уходить.

Вася сидел на полу. Одной рукой он листал растрепанную книгу, другой – возил по стертому паркету паровоз. Потом паровоз ему надоел. Он взял книгу и перешел с ней на кровать. Лег и стал водить пальцем по страницам, пытаясь прочитать текст. Потом и это надоело. Он соскочил на пол, нашел пульт и включил телевизор.

В солнечное спокойствие комнаты ворвались стрельба и крики.

– Стреляй по ногам, Петрович! Он мне, сука, живым нужен!

Васька какое-то время постоял перед мерцающим экраном, потом выключил телевизор и бросил пульт. В квартире снова воцарилась тишина. Родители старались не оставлять Ваську совсем одного, но иногда просто не было выхода. Сегодня как раз так совпало.

Васька походил по комнате. Вскарабкался на подоконник. Посмотрел в окно. Во дворе было пусто. Он соскочил на пол и вышел в коридор. Дойдя до родительской спальни, подергал ручку – заперто.

Неожиданно в дверь зазвонили. Васька вздрогнул всем телом и застыл на месте.

Потом застучали. Потом снова позвонили.

Затаив дыхание, Васька подождал несколько секунд, а потом осторожно подошел к двери.

– Васька! – раздался с той стороны чей-то детский шепот.

Васька подошел вплотную к двери и приложил ухо, вслушиваясь.

– Васька, ты там? – настойчивым полушепотом спросил голос где-то в районе замочной скважины. – Стукни, если там.

Васька выпрямился и посмотрел на дверь. Потом нерешительно ударил по кожаной обшивке кулачком и замер, прислушиваясь к звукам с той стороны.

– А я видела, как твоя мамка ушла, – горячо зашептал все тот же голос. – Слушай, ты меня не знаешь, я с верхнего этажа, почти над вами. Меня Тамара зовут. Можно просто Томка. Мне мама говорила про тебя… А почему тебя не выпускают? Ты один дома? Тебе сколько лет?

От такого количества вопросов Васька растерялся. Потом попытался ответить, но вышло только какое-то тихое мычание.

– Мне семь, – зашептал все тот же голос, не дождавшись реакции. – Я в школу пойду осенью. А ты пойдешь в школу? Стукни, если да.

Васька задумался, но потом неуверенно стукнул по двери.

– У тебя глазок наверху, хочешь на меня посмотреть? Стукни.

Васька услышал, как в груди у него забилось сердце. Тук-тук. Тук-тук. Он ударил кулачком по двери.

– Если тебе высоко, ты на стул встань. А я отойду. Ты стукни, когда будешь смотреть.

Васька взволнованно завертел головой, ища какой-нибудь стул. Не найдя, побежал в свою комнату. Вернулся с табуреткой. Поставил около двери. Потом, тяжело дыша, вскарабкался на нее, хватаясь пальцами за обшивку двери, как скалолаз. Приник к глазку. Лестничная клетка была похожа на искаженное изображение в телевизоре – какой-то изогнутый, уходящий в бесконечность туннель. Васька влип щекой в прохладную кожу обивки, но никого не увидел. Потом вспомнил и стукнул по двери ногой. Затаил дыхание и, стараясь не моргать, прижался к глазку.

В поле зрения неожиданно появилась маленькая девочка. Он попытался рассмотреть ее лицо, но не смог – на лестничной клетке царил полумрак. Он только видел, что на ней белое платье. Она стояла около лифта и махала ему рукой. Потом побежала обратно к двери и исчезла.

– Видел? – громким шепотом спросила она.

Васька торопливо слез с табуретки, отпихнул ее в сторону и стукнул кулачком в дверь.