Текст книги "Горячий пепел (сборник)"

Теллер и «супербомба»

– Что же нам теперь делать? – такими словами, выражавшими растерянность и смятение, прореагировал президент Трумэн на известие о советском атомном взрыве. Почти три недели в Белом доме даже не решались публиковать это сообщение, опасаясь, что оно вызовет панику среди американцев.

Впрочем, ответ на риторический вопрос президента очень скоро определился: как можно быстрее заиметь водородную бомбу, чтобы вновь вернуть Соединенным Штатам военное превосходство, возможность шантажировать Советский Союз.

Еще в разгар работ по осуществлению Манхэттенского проекта ученым, которые трудились в Лос-Аламосе, стало ясно, что атомная бомба способна послужить как бы запалом для несравненно более мощного взрыва, создать условия для атомного синтеза, то есть слияния легких ядер, при котором выделяется гигантское количество энергии.

Во время атомного взрыва под воздействием нейтронов происходит распад тяжелых ядер урана или плутония. При этом развивается температура в несколько миллионов градусов, которая и открывает возможность воспроизвести процесс слияния атомов водорода, бушующий в недрах Солнца.

В Лос-Аламосе этой идеей больше всех был одержим Эдвард Теллер. Еще летом 1942 года на совещании у Оппенгеймера он впервые высказал мысль о возможности использовать атомную бомбу как детонатор термоядерного взрыва, то есть как спичку, которая зажгла бы огонь атомного синтеза.

Теллер родился и вырос в Венгрии. Потом учился у Бора в Дании, получал американскую стипендию из фонда Рокфеллера, а в 1935 году переселился в США. Будучи на четыре года моложе Оппенгеймера, Теллер не только завидовал его славе и авторитету, но и не разделял его политических взглядов, осуждал его нерешительность в вопросе о том, стоит ли применять атомное оружие против Японии.

В Лос-Аламосе Теллера иронически прозвали «апостолом супербомбы». Он действительно был рьяным сторонником политики атомного шантажа, поборником опоры на американское военное превосходство. Узнав о советском атомном взрыве, Теллер тут же потребовал ускорить работы над «супербомбой».

29 октября 1949 года под председательством Оппенгеймера собралась консультативная группа Комиссии по атомной энергии. Восемь ведущих американских ученых должны были ответить на вопрос: следует ли Соединенным Штатам безотлагательно приступить к созданию водородной бомбы? За это ратовали Теллер и Страусе (оба они не являлись членами консультативной группы).

Все другие участники заседания заняли противоположную позицию. Особенно резко высказались против создания водородной бомбы физики Ферми и Раби. Они призвали президента Трумэна публично отказаться от создания термоядерного оружия и предложить Советскому Союзу принять на себя такое же обязательство.

Мнение остальных шести членов консультативной группы, включая Оппенгеймера, было хотя и менее категоричным, но тоже отрицательным. «Мы считаем, что следует тем или иным путем избежать создания термоядерного оружия. Мы против того, чтобы Соединенные Штаты выступили инициатором его разработки. В отказе от супербомбы мы видим путь к предотвращению ядерной войны».

Однако «апостол супербомбы» и его покровители не успокоились. Дело дошло до того, что по распоряжению из Вашингтона было конфисковано и уничтожено несколько тысяч экземпляров научного журнала «Сайентифик америкэн». Власти пошли на этот шаг потому, что физик Бете, один из авторов теории синтеза легких ядер, обращался через журнал к американским ученым с призывом выступить против создания водородной бомбы.

31 января 1950 года в здании госдепартамента собралась группа членов Совета национальной безопасности: министр обороны Джонсон, государственный секретарь Ачесон, председатель Комиссии по атомной энергии Лилиенталь. Двумя голосами против одного (возражал Лилиенталь) они приняли решение: рекомендовать президенту издать приказ о срочном создании водородной бомбы. В этот же день президент Трумэн объявил американскому народу: «Я предписал Комиссии по атомной энергии продолжать работу над всеми видами атомного оружия, включая водородное».

Решение Трумэна особенно встревожило тех, кто до конца сознавал его последствия. Двенадцать ведущих американских физиков во главе с Бете выступили с возмущенным заявлением: «Эта бомба – не оружие войны, а средство массового истребления. Применить ее – значит попрать все нормы морали».

Идея дальнейшего совершенствования ядерного оружия была осуждена Постоянным комитетом Всемирного конгресса сторонников мира, который собрался на свою очередную сессию в Стокгольме. 19 марта 1950 года Жолио-Кюри первым поставил свое имя под документом, который за последующие полгода подписали около 500 миллионов человек. В этом кратком и емком призыве, вошедшем в историю как Стокгольмское воззвание, говорилось:

«Мы требуем безоговорочного запрещения атомного оружия – оружия запугивания и массового уничтожения.

Мы требуем установления строгого международного контроля для проведения в жизнь этого запрещения.

Мы считаем, что правительство, которое первым применит против какой-либо страны атомное оружие, совершит преступление против человечества. Такое правительство следует считать военным преступником. Мы призываем всех людей доброй воли во всем мире подписать это воззвание».

28 апреля правительство Бидо сместило Жолио-Кюри с поста Верховного комиссара Франции по атомной энергии, который он занимал с первых послевоенных лет. Перед ученым захлопнулись двери научно-исследовательского центра в форте Шатильон, где он незадолго до этого ввел в действие первый во Франции атомный реактор. В жизни и деятельности французского физика начался новый этап. 22 ноября 1950 года он возглавил Всемирный совет мира, созданный по решению Варшавского конгресса миролюбивых сил.

Начавшаяся в 1950 году война в Корее вызвала новую вспышку антикоммунистической, антисоветской истерии. 1 ноября 1952 года на атолле Эниветок в Тихом океане было проведено испытание американского водородного устройства. Мощность первого термоядерного взрыва составила 12 мегатонн.

В том же году, когда Теллер стал кумиром воинствующих кругов, Оппенгеймер был отстранен от руководства консультативной группой Комиссии по атомной энергии. Но худшее для него было еще впереди.

20 августа 1953 года официальный Вашингтон был вновь повергнут в такое же состояние, как и в 1949 году. ТАСС распространил правительственное сообщение из Москвы, в котором говорилось: «На днях в Советском Союзе в испытательных целях был произведен взрыв одного из видов водородной бомбы».

Консультанты из Комиссии по атомной энергии вскоре доложили президенту Эйзенхауэру, что Советский Союз не только догнал Соединенные Штаты в разработке нового оружия, но и продемонстрировал свое научно-техническое превосходство. Он взорвал не громоздкое экспериментальное устройство, а транспортабельную водородную бомбу.

Вновь вашингтонских правителей взволновал вопрос: «Что же нам теперь делать?» Вспомнили об унаследованной от нацистов идее самолета-снаряда, способного за полчаса пересечь Атлантику или Арктику. Решено было форсировать разработку межконтинентальных баллистических ракет. Их ведущим конструктором по-прежнему был Вернер фон Браун. Вместе с ним трудились и другие бывшие участники гитлеровского «проекта Пенемюнде».

Группа перспективных исследований при Комитете начальников штабов внесла предложение рассмотреть возможность «преднамеренного ускорения войны с СССР в ближайшем будущем», пока советский термоядерный потенциал не превратился в реальную угрозу для США.

Именно на фоне такой очередной вспышки антисоветской истерии и было раздуто «дело» Оппенгеймера.

Обвиняемый Оппенгеймер

21 декабря 1953 года Роберт Оппенгеймер, только что вернувшийся в Принстон из командировки в Англию, готовился провести Рождество и Новый год с женой и детьми. Телефонный звонок из Вашингтона неожиданно нарушил семейные планы. Председатель Комиссии по атомной энергии адмирал Страусе настаивал, чтобы Оппенгеймер немедленно, до наступления рождественских праздников, прибыл в столицу.

Когда ученый вошел в кабинет адмирала, Страусе был не один. Рядом с ним стоял генерал Николе из службы безопасности. Одиннадцать лет назад именно он вместе с Гровсом впервые беседовал с Оппенгеймером о его участии в Манхэттенском проекте. Все еще ничего не подозревая, физик выразил удивление: кому и зачем мог понадобиться его отчет о поездке в Англию перед Новым годом?

– Речь пойдет не об отчете. Есть дела поважнее, – холодно сказал Страусе. – Президент Эйзенхауэр распорядился лишить вас допуска к секретной работе.

Оппенгеймеру был вручен перечень обвинений, подготовленный генералом Николсом при участии ФБР. Двадцать три параграфа в этом длинном списке касались его контактов с коммунистами. Но больше всего поразил ученого 24-й параграф. В нем утверждалось, что якобы именно этими связями объясняются возражения Оппенгеймера против создания водородной бомбы, будто бы именно его энергичное сопротивление таким работам замедлило появление водородного оружия в арсенале Соединенных Штатов.

23 декабря, в день, когда у американцев принято наряжать рождественские елки, агенты службы безопасности явились в дом Оппенгеймера в Принстоне и изъяли всю документацию, относящуюся к деятельности Комиссии по атомной энергии.

Вот как резюмировало агентство Ассошиэйтед Пресс обвинения, выдвинутые против ученого: «Доктор Оппенгеймер в начале войны поддерживал постоянные связи с коммунистами. Он был любовником коммунистки и женился на бывшей коммунистке. Он щедро давал коммунистам деньги с 1940-го и вплоть до 1942 года. Он принимал бывших коммунистов на работу в Лос-Аламос. Он давал противоречивые показания Федеральному бюро расследований о своем участии в коммунистических митингах в первые дни войны. В 1949 году, возглавляя консультативную группу Комиссии по атомной энергии, Оппенгеймер активно выступал против создания водородной бомбы. Он продолжал вести агитацию против этого проекта даже после того, как президент Трумэн подписал приказ приступить к работам по созданию водородного оружия».

С 12 апреля по 6 мая 1954 года в здании Комиссии по атомной энергии проходили слушания по делу Оппенгеймера. Формально они представляли собой административное расследование. Но на самом деле эти слушания обрели форму судилища, какие устраивала тогда Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности.

Представитель Комиссии по атомной энергии Роджер Робб вел себя как прокурор, уличающий преступника в государственной измене. Бывшего научного руководителя Манхэттенского проекта, которого еще недавно превозносили как «отца атомной бомбы», теперь изображали как «лицо, представляющее угрозу для национальной безопасности США», как человека, который сознательно пытался подорвать американское превосходство в области ядерных вооружений.

Двадцать четыре ведущих ученых были привлечены к даче свидетельских показаний по делу Оппенгеймера. Девятнадцать высказались против предъявленных ему обвинений. Пять в той или иной степени поддержали их, причем с самыми резкими нападками на Оппенгеймера выступил Теллер.

– Я бы предпочел, чтобы работой по обеспечению жизненных интересов страны руководил другой человек, которого я понимаю лучше и которому, следовательно, доверяю больше, – сказал он. – Я чувствовал бы себя в большей безопасности, если бы государственные дела находились в других руках… Благоразумнее было бы признать его неблагонадежным.

Судилище над Оппенгеймером вел специально созданный трибунал из трех человек. Перекрестные допросы обвиняемого, показания свидетелей продолжались больше трех недель.

Но и после слушаний решение по делу пришлось вновь и вновь откладывать из-за того, что члены трибунала никак не могли прийти к общему мнению. Один из них выступил за то, чтобы полностью оправдать Оппенгеймера. Двое других сформулировали «решение большинства». Они констатировали, что обвинять Оппенгеймера в государственной измене нет оснований. Однако в своих личных связях ученый игнорировал требования безопасности, что, дескать, могло нанести ущерб интересам страны. Поведение Оппенгеймера в связи с разработкой водородной бомбы, заключили авторы приговора, ставит под вопрос его дальнейшее участие в правительственных программах военного значения.

Другими словами, Оппенгеймеру ставили в вину, что он не проявил должного усердия ради создания «супербомбы». Его обвиняли не в том, что он совершил, а в том, чего он не сделал.

Радист Кубояма

1 марта 1954 года, когда заканчивалась подготовка к рассмотрению «дела» Оппенгеймера, радиоактивный пепел американской водородной бомбы, взорванной над атоллом Бикини, застиг в Тихом океане японских рыбаков.

Шхуна «Фукурю-мару» каждую весну уходила далеко от родных берегов на промысел тунца. На сей раз улов был неважный. Уже готовясь в обратный путь, рыбаки решили поставить сети в 90 милях от Бикини.

Взрыв услышали перед рассветом. Над океаном разнесся низкий могучий грохот. Он не походил на раскаты грома. Это был скорее шум грандиозного обвала: будто за горизонтом обрушились небеса. Небо заволоклось дымкой. А через три с половиной часа на шхуну посыпалось что-то вроде тонкой рисовой муки.

Все это было так зловеще не похоже ни на одно из знакомых рыбакам стихийных бедствий, что они наскоро выбрали сети и повернули домой.

До рыбачьего порта Яидзу было две недели пути. Уже в эти дни начали проявляться первые признаки лучевой болезни. Кожа покраснела, покрылась волдырями, как от ожогов. Все чаще донимали приступы тошноты.

На шхуне было 23 человека. Прямо с причала их повезли в больницу. Судьба этих рыбаков взбудоражила японцев больше, чем любое другое послевоенное событие. Свыше полугода страна только и говорила, что о «пепле смерти». Газеты, радио, телевидение изо дня в день писали о первых жертвах водородной бомбы, помещенных в два токийских госпиталя.

Легко представить себе поэтому, какой взрыв возмущения вызвал поступок директора «Эй-би-си-си» Джона Мортона. Он официально предложил перевести рыбаков в его хиросимскую клинику на холме Хидзияма.

На протяжении многих лет американские власти убеждали японцев, что «Эй-би-си-си» создана не для лечения, а лишь для научного обследования пострадавших.

Так что приглашение жертв Бикини в Хиросиму можно было лишь истолковать как желание американских «врачей» из Пентагона получить новый материал для своих наблюдений – на сей раз в лице пострадавших от водородной бомбы.

В Яидзу есть скромная могила, на которой написано одно-единственное имя: Айкити Кубояма. Там похоронен член экипажа «Фукурю-мару», скончавшийся от лучевой болезни через полгода после взрыва над атоллом Бикини.

На шхуне Кубояма был радистом. Сколько раз приходилось ему принимать призывы о помощи, слышать в эфире тревожные голоса людей, застигнутых буйной, слепой стихией величайшего из океанов! Он выполнил долг до конца, самой своей смертью передав людям сигнал бедствия.

«Пусть я буду последней жертвой ядерного оружия!» – сказал Кубояма перед смертью. Его оборвавшаяся жизнь явилась грозным предостережением. Она напомнила, что Хиросима и Нагасаки – это не только кошмар прошлого, не только достояние истории, что «пепел смерти» – ядовитое порождение ядерной гонки – угрожает людям и в дни мира. Она напомнила о мегасмертях, которыми могут обернуться лихорадочно накапливаемые мегатонны. Именно с той поры ненависть японского народа к грибовидной тени, нависшей над будущим человечества, приобрела форму массового движения.

Участь экипажа «Фукурю-мару» всколыхнула волну антивоенных выступлений во всем мире.

Но Вашингтон продолжал подхлестывать ядерную гонку. В Пентагоне заговорили о размещении в Западной Европе ракет средней дальности «Тор» и «Юпитер». Одновременно продолжалось наращивание стратегической авиации. К середине 50-х годов Соединенные Штаты создали основу существующей ныне цепи баз вокруг Советского Союза. Ставка делалась на то, чтобы обеспечить военное превосходство США за счет сил передового базирования.

Но и эти расчеты оказались тщетными. 4 октября 1957 года вашингтонские власти в третий раз пережили шок. Советский Союз первым в мире вывел на орбиту искусственный спутник Земли. Его запуск означал, что СССР располагает ракетами межконтинентальной дальности, так что Соединенные Штаты больше не вправе рассчитывать на географическую неуязвимость.

Уповать на атомную бомбу как на козырного туза, видеть в ней залог главенствующей роли США в послевоенном мире – этот расчет с самого начала был иллюзией. Однако, подобно азартным игрокам, вашингтонские стратеги вновь и вновь повышали ставки в игре. Они цеплялись то за одно, то за другое техническое новшество в надежде использовать его как ключ к военному превосходству. Утратив монополию на атомную бомбу, ухватились за водородную. Потом сделали ставку на подводные ракетоносцы, потом – на ракеты с разделяющимися головными частями, потом – на нейтронное оружие, потом – на милитаризацию космоса.

Именно Вашингтон начинал каждый новый виток ядерной гонки. И всякий раз его инициаторы оказывались в таком же положении, что и Трумэн со своей обанкротившейся политикой атомного шантажа.

Тени на мосту

6 августа 1945 года по одному из хиросимских мостов шли девять человек. Мы никогда не узнаем, куда спешили они этим знойным утром. Мы никогда не узнаем их имен. Эти люди сгорели, испарились, растаяли в воздухе. Вспышка смертоносного света отпечатала на каменных плитах лишь их тени. Они были короткими. Атомное солнце вспыхнуло над ними почти в зените. Потому что именно на мост Айои, на центр хиросимской дельты, наводил перекрестие своего прицела бомбардир Ферреби.

Мост Айои имеет форму буквы «Т». От середины главного пролета под прямым углом отведен другой мост, так как река Ота разделяется ниже на два рукава. Эти два протока омывают вытянутый клин, на котором теперь разбит Парк мира. А напротив, у моста Айои, оставлен в неприкосновенности остов здания с оголенным куполом и пустыми глазницами окон – Атомный дом. Он должен напоминать о том, как выглядел центр Хиросимы после взрыва.

Нужно, впрочем, иметь в виду, что сохранили единственный каменный остов, уцелевший среди сплошного пепла, – остатки стен и купола торгово-промышленной палаты у моста Айои. Несколько выгоревших изнутри коробок банковских зданий, каркас универмага «Фукуя» – вот и все, что возвышалось над землей. «Яблоко» мишени, в которое целил Ферреби, на два с лишним километра вокруг окрасилось в ровный серый цвет. Так выглядела «зона сплошного поражения».

Каждый день в Парке мира выстраиваются ряды экскурсионных автобусов. Возле моста Айои, перед Атомным домом, торгуют сувенирами, открытками, как перед любым другим историческим памятником. Школьные экскурсии и путешествующие молодожены деловито фотографируются на фоне развалин. Возрожденный из пепла город словно утверждает мысль: пусть лишь руины Атомного дома остаются здесь в напоминание о том, что не должно повториться!

Впрочем, в предрассветный час по камням моста Айои, на которых отпечатались тени погибших, скользят и другие человеческие силуэты. Они появляются из переулка напротив, когда еще закрыт туристский павильон, пусты стоянки экскурсионных автобусов, когда сквозной контур развалин едва проступает на фоне неба. Их путь на биржу труда лежит через Парк мира. Безмолвной вереницей проходят они мимо памятника, словно тени минувшего, – еще живые люди, для которых роковой миг растянулся на десятилетия страданий. Это не литературный образ, не метафора. Возле моста Айои многие десятилетия гноился незаживающий шрам Хиросимы – «атомная трущоба».

Среди груд ржавого железа, пустых бутылок, связок газет и другого мусора прятались лачуги. Стены из старых ящиков, крыши из придавленных камнями обрывков толя и битой черепицы. Тягостный запах гниющих отбросов. И здесь вынуждены были доживать свои дни люди, изувеченные атомным взрывом.

Само возникновение «атомной трущобы» было похоже на болезненный бред. Она разрасталась по ночам. Лачуги строили в темноте без ведома и разрешения городских властей. Единственное, что придавало трущобе какую-то легальность, – лечебные книжки ее обитателей. Лишь в графе «Место жительства» официально признавалось существование «улицы Айои».

В Хиросиме в 60-х годах было сто тысяч «хибакуся» – людей, переживших атомный взрыв. Каждому из них выдана лечебная книжка с указанием, на каком расстоянии от эпицентра он находился. Именно этими метрами, а не числом прожитых лет, меряют свой век коренные хиросимцы.

В сознании приезжего слово «хибакуся» обычно связывается с больничной койкой. Лишь при виде лачуг у моста Айои начинаешь понимать, что болезнь терзает этих людей вкупе с нуждой: что чем сильнее недуг, тем сильнее переплетается он с лишениями. Среди поденщиков – людей, обивающих пороги хиросимской биржи труда, – большинство составляют именно «хибакуся».

Почему это происходит? Почему именно те, кто пережил атомный ад, оказались на социальном дне? Тому есть много причин. Подорванное здоровье не позволяет этим людям иметь постоянную работу. Им не на кого и не на что опереться. Они потеряли близких, лишились имущества. А если что и уцелело, то давно ушло на врачей и лекарства.

Ведь бесплатное лечение «хибакуся» ввели под нажимом общественности лишь в 1957 году – через двенадцать лет после трагедии. С тех пор каждый человек, переживший взрыв, должен дважды в год проходить специальное обследование. При симптомах лучевой болезни ему назначают курс лечения.

Однако регистрируются для обследования далеко не все. Многие предпочитают скрывать, что они «хибакуся». Запрет, окружавший само это слово в годы оккупации, неприглядная деятельность Комиссии по изучению последствий атомных взрывов – все это толкало пострадавших замкнуться в своем горе, усиливало их отчужденность. На собственном опыте они убедились: людей, переживших взрыв, неохотно берут на работу, с ними избегают жить под одной крышей, тем более вступать в брак.

Таково это трехмерное, трехликое горе. Мало сказать – физические муки. Мало сказать – бремя нужды. Они, «хибакуся», обречены быть еще и кастой отверженных.

Многим ли их судьба лучше участи девяти пешеходов, шагавших августовским утром через мост Айои? Быть в трех тысячах метрах от центра катастрофы, чтобы после многолетних страданий оказаться в трехстах; обитать как живые тени там, где их земляки когда-то погибли мгновенно, отпечатав на камне свои силуэты…