Текст книги "Правовая социализация человека"

Особенностью правовой культуры русского человека является правовой нигилизм, наложивший своеобразный отпечаток на общественно-правовые отношения в России[237]237
  См.: Гуляихин В.Н. Правовой нигилизм в России: монография. Волгоград, 2005.


[Закрыть]. Нигилистическое отношение к правовой действительности нашло свое отражение в пословицах и поговорках русского народа: «Законы святы, да законники супостаты», «Перед судом все равны: все без окупа виноваты», «Все бы законы потонули да и судей бы перетопили», «Судья – что плотник: что захочет, то и вырубит»[238]238
  См.: Даль В.И. Пословицы и поговорки русского народа. М., 1987. С. 145–146.


[Закрыть]. В книге «Русская идея» Н.А. Бердяев говорит о том, что русские люди – это бегуны и разбойники, но также и странники, ищущие Божьей правды и отказывающиеся повиноваться властям.

Александр Невский сформулировал одно из основополагающих положений русской национальной идеи: «Не в силе Бог, а в правде». Идея справедливости, не реализованная в правовой жизни российского общества, стимулировала искание царства правды. Для русского человека правда есть нечто большее, чем истина. Правда создает особый эмоциональный накал, за нее и «живота не жалеют». На фоне поиска правды парадоксальным выглядит склонность русского человека к отречению от своих прав, подчинению себя как личности государству. Видимо, происходит своего рода «эффект маятника»: чем больше народ лишается своих прав и свобод, тем сильнее у него жажда найти «царство правды». В моменты народных возмущений русский человек компенсирует период отчуждения от своих естественных прав крайним нигилизмом, проявляющийся в виде насилия и произвола, которые преодолеваются властью еще большим произволом и лютым насилием, ввергающим его вновь в рабское состояние.

И.А. Ильин и Н.С. Трубецкой связывают особенности русского национального характера с татаро-монгольским влиянием. По мнению мыслителей, с одной стороны, ханское господство породило такие отрицательные черты в народе, как склонность к разбою и мятежу, неразвитое правосознание, низкопоклонство и заискивание, а также неуважение к частной собственности; но с другой – оно воспитало такие позитивные свойства, как терпение и стойкость, проницательность и способность стойко выносить жизненные тяготы, умение самопожертвования и самоотдачи делу, гибкость и покладистость в процессе общения с другими.

Терпимость русского народа связана не столько с его повышенным самоконтролем, сколько со способностью накапливать негативные социальные чувства к своим обидчикам до порога социального взрыва, когда начинается бессмысленный и беспощадный бунт, подавляемый властью с еще большей беспощадностью. Народ, выпустив пар, возвращается к своему полурабскому состоянию до следующего стихийного бунта.

Ф.М. Достоевский считал, что у русского человека есть особый жизненный порыв, который проявляется в забвении всякой мерки и потребности хватить через край, отказе от самых главных святынь и неукротимом желании заявить о себе в хорошем или поганом. При этом в порыве саморазрушения и самоотрицания честный человек может совершить безнравственный поступок, а добрейший – стать преступником. Такой жизненный порыв представляет собой бунт против абсурдности общественного устройства, который традиционно приводит бунтующих к очередному разбитому корыту – к свободе в кандалах.

Западный человек склонен к формально-логическим приемам правильного мышления. В этом его сила и слабость. Доминирование формальной логики в процессе мышления помогает ему быть рациональным и, как следствие этого, относительно успешным. Но также она способствует узости его мышления, делая часто кратковременными достигнутые им успехи. Русский человек больше полагается на интуицию, поскольку с помощью различных концептов и формально-логических приемов мышления практически невозможно понять стихию российской жизни и выбрать верные ориентиры для социальной деятельности.

С помощью интуиции легче воспринимать этические истины, чем правовые. Русский человек ориентируется прежде всего именно на нравственные ценности, его интуитивное познание опирается на личностное и коллективное бессознательное, которое по своей сути иррационально и противоречиво. Действия русских, ведомые интуицией и порой переходящие из одной крайности в другую, представляются западному человеку непонятными, загадочными и подозрительными. Он не может понять их смысла. Для него это остается тайной, за завесой которой, по его разумению, русские, возможно, лукаво замышляют нечто коварное.

Еще С.А. Аскольдов объяснял крайности душевных стихий русского человека наличием в нем двух антиномий: святого (специфически человеческого) и звериного начала. По его мнению, если у западного человека эти стихии уравновешены, то у русского народа более сильными являются святое и звериное начало. Неуравновешенность начал приводит к резким колебаниям между святостью и звероподобием. Поэтому любовь и ненависть, ярость и мягкость, тихость и беспокойство переплетаются в русском менталитете в сложных и подчас неожиданных сочетаниях, проявляясь также и в правовых ситуациях.

По Н.А. Бердяеву, необходимым условием освобождения нашего национального самосознания от фальшивой идеализации и рабского космополитического самоуничижения является противоречивость русской души. Следует добавить, что оригинальность мышления русского человека, вызванного ментальными особенностями его сознания, позволит ему преодолеть многие социально-правовые проблемы, которые уже долгое время пытаются безуспешно разрешить на Западе.

У авторов «Анти-Эдипа» постмодернистов Ж. Делеза и Ф. Гваттари бессознательное выступает в двух видах: параноическом и шизофреническом[239]239
  См.: Deleuze G., Guattari F. Capitalisme et schizophrenie: L’Anti-Oedipe. P., 1972.


[Закрыть]. По их мнению, именно шизофрения «конституирует» становление реальности, принимая двойную форму: либо процесса психической болезни, когда «чистый поток экзистенции» под воздействием структур и кодов, приостанавливающих его свободное течение, подвергается «репрессиям и аресту»; либо порождения «парциальных объектов» – постоянно движущихся молекул цепочек желания, образующих эфемерные отношения и «алеаторные» (случайные) комбинации. Поэтому бессознательное создает лишь иллюзию упорядоченности, параноический театр абсурда, являющийся по сути хаотическим царством независимых друг от друга множественностей и импульсов, возникающих в результате прохождения потоков либидо. В рамках собственной концепции бессознательного другой постмодернист Ф. Джеймсон пришел к выводу, что имеется абсолютная историческая, социально-классовая и идеологической зависимость сознания каждого индивида, которую тот сам фатально не осознает. Американский исследователь понимает историю как отсутствующую причину всех поступков и мыслей людей, так как она доступна только в текстуальной форме, и попытки понять ее, как и саму политическую реальность, неизбежно приводят к прохождению через предварительную стадию ее текстуализации, нарративизации в политическом бессознательном[240]240
  Jameson F. The political unconscious: Narrative as a socially symbolic act. Ithaca, 1981. P. 35.


[Закрыть].

Думается, что эти прозрения постмодернистов о природе бессознательного, отличающиеся «мерцательными свойствами логической непрозрачности», не вносят существенного вклада в понимание его сути. Для анализа данного психического феномена наиболее подходящим является методологический подход Э. Фромма, лежащий в основе созданной им методологической системы диалектического гуманизма. Ее отличительными особенностями являются парадоксальное смешение беспощадной критики, бескомпромиссного реализма и рациональной веры, что в совокупности дает возможность для плодотворного научного поиска.

Фромм рассматривает бессознательное прежде всего как социальный феномен. По его мнению, бессознательное – это весь человек минус та его часть, которая сформирована его общественной средой. В своей работе «Иметь или быть» он утверждает, что кроме иррациональных страстей, почти все наше знание реальности является бессознательным. Эпистемические основания определяются обществом, негативный характер социальных связей которого порождает иррациональные страсти. Социум представляет своим членам различные вымыслы, которые делают истину пленницей ложной рациональности. Эта пелена социальных мифов существует реально, она стала частью нашего общественного сознания. Развеять ее можно лишь путем постижения истины, поиск которой представляет весьма сложную задачу. Процесс познания истинной природы социокультурной реальности приводит нас к проблеме общественно-правовой роли бессознательного, архетипы которого оказывают существенное воздействие на формирование духовного мира человека.

В структуре бессознательного, которую предложил Юнг, следует выделить промежуточный слой: пограничную область между коллективным и личностным бессознательным, где и содержатся своеобразные архетипы или код поведения определенного этноса, который во многом детерминирует социокультурные установки субъекта в зависимости от его этнической принадлежности. Коллективное бессознательное этноса является пограничной областью между универсальным и личностным бессознательным. В его сферу влияния входят обычаи, традиции и социально-духовные формы деятельности, придающие национальные особенности общественной жизни индивида.

Верхний слой этно-коллективного бессознательного развивается под воздействием неосознанно воспринимаемого культурного опыта человека, полученного им в своей национальной среде. Здесь вполне уместно привести оценку Г. К. Косиковым культурного бессознательного: «это не столько те знания и взгляды, которые рационально усвоены личностью в процессе воспитания, образования и т. п., сколько те, которые бессознательно ассимилируются человеком уже в силу самой его погруженности в определенный культурный мир, выступая как… невысказанный контекст этой культуры»[241]241
  Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму. М., 1998. С. 36.


[Закрыть]. Данная характеристика Косикова подходит и для верхнего слоя этно-коллективного бессознательного, который, по сути, является для исследователя наиболее заметной частью культурного бессознательного.

Верхний слой этно-коллективного бессознательного более индивидуализирован. В своей работе «Социальное мышление личности» К.А. Абульханова, не вступая в противоречие с теорией Юнга, делит архетипы на коллективные («мать», «отец», «смерть») и индивидуальные («самость»). По Юнгу, подобно тому, как сознательные и бессознательные явления дают о себе знать практически, при встрече с ними, «самость», как психическая целостность, также имеет сознательный и бессознательный аспекты. На наш взгляд, этнический аспект «самости» проявляется наиболее ярко именно на «верхнем» уровне бессознательного. Имея образный, невербализируемый характер, демонстрируемый в экзистенциальных переживаниях личности, архетип «самость» образует фундамент национальной идентичности. Если нормы правовой среды вступают в противоречие с этим архетипом, то человек испытывает постоянную личностную тревожность, страхи и неуверенность. Но фобии исчезают, правовые отношения становятся целостными и гармоничными, как только общественные установки перестают противоречить архетипам этно-коллективного бессознательного.

Правовые нормы, рационально усвоенные человеком, и те алгоритмы поведения, которые сложились в его верхнем слое архетипического бессознательного, не могут существовать параллельно и независимо друг от друга. Они соединяются и взаимодействуют друг с другом в его внутреннем мире. Между ними могут возникать противоречия, например, когда вновь усвоенные нормативные ценности противоречат заложенной архетипической матрице. Нечто подобное мы видим в правовой и политической жизни современного российского общества, когда нормы общественных отношений, рационально воспринятые гражданами и закрепленные в Конституции, не становятся действенными регуляторами социального жизнеустройства. Российская Конституция напоминает скорее некую утопию, чем действующий нормативный правовой акт.

Нижний слой этно-коллективного бессознательного имеет психогенный характер. В его основе лежит национально-психическое начало, обязанное своим происхождением особенностям исторического пути, пройденного народом, к которому принадлежит субъект. Архетипы бессознательного этого уровня передаются следующим поколениям генетически. Иногда говорят, давая оценку качествам молодого человека, что эти свойства характера он приобрел с молоком матери. Таким образом на обыденном уровне отмечают психогенные истоки данной особенности личности.

В нижнем слое этно-коллективного бессознательного базируются архетипы «мать» и «отец». В бессознательном мать остается могущественным первообразом, который окрашивает и даже определяет в течение индивидуальной и сознательной жизни отношение человека к матери, женщине и обществу. «Мать Германия для немцев, как и la douce France для французов, составляет подоплеку политики, которую нельзя недооценивать и пренебрегать которой могут лишь оторванные от жизни интеллектуалы. Всеобъемлющие недра mater ecclesia столь же мало представляют собой метафору, как и земля-матушка, мать-природа и вообще «материя»[242]242
  Юнг К.Г. Проблемы души нашего времени. М., 1993. С. 124.


[Закрыть].

Архетип «отец» определяет отношение к мужчине, закону и государству, а также к разуму, духу и законам бытия. Отец является авторитетом, ее образ тесно связан с понятиями закона и государства. По Юнгу, он – это то, что приводит само себя в движение подобно ветру, создает и управляет при помощи невидимых мыслей – воздушных образов (созидательных дуновений ветра – pneuma – spiritus – atman, дух). Образ отца распространяется на все области жизнедеятельности, которая подлежит упорядочиванию: государство, закон, долг, ответственность и разум. Юнг приходит к выводу, что по мере того как развивающееся сознание становится способным познавать, важность родительской личности тает. Место отца начинает занимать человеческое общество, место матери – семья[243]243
  Там же.


[Закрыть]. Но как общество, так и семья имеет свои национальные особенности, которые находятся в корреляции с соответствующими архетипами.

Архетипы «мать» и «отец» являются несущими конструкциями этно-коллективного бессознательного, они определяют также характер «самости». Одним из эмпирических проявлений архетипа «мать» является образ Родины-матери, который у каждого человека имеет как нечто универсальное, исходящее из коллективного бессознательного, так и особенное, истоки которого лежат уже в этно-коллективном и личностном бессознательном. Эмпирическим проявлением архетипа «отец» является идеальные образы Закона, Порядка и Государства, представления о которых имеют свои национальные особенности.

Архетипы еще можно понимать, как врожденные, вечные Сюжеты, не заполненные определенным культурно-национальным содержанием. Например, таким архетипом будет Сюжет: Смерть – Воскресение – Преображение. Однако, у одних народов – это религиозная повесть с Христом, а у других – Птица Феникс иди Дух[244]244
  См.: Юнг К.Г. Тибетская «Книга мертвых». Психологический комментарий. СПб., 1993.


[Закрыть]. Архетип «смерть» олицетворяет инстинкт смерти. Его наполнение начинается в этно-коллективном бессознательном. Образ «смерть» является изначально наследуемой формой до-рациональной психики, постепенно развивающейся до конкретной идеи, обладающей своим национально-культурным содержанием.

3. Фрейд объяснял феномен жизни из диалектического взаимодействия инстинкта жизни и инстинкта смерти, которые сплетены в различные изменчивые, противоречивые и спутанные сочетания. Жизненная потенция обращает часть инстинкта смерти против внешнего мира, проявляясь во влечении к агрессии и деструкции по отношению к враждебным к субъекту формам. Этот инстинкт принуждается тем самым служить жизни, поскольку направлен на уничтожение всего того, что мешает человеку, а не себя самого. Фрейд пришел к выводу, что агрессивное стремление является у человека изначальной, самостоятельной инстинктивной предрасположенностью, в которой развитие культуры находит препятствие. Процесс «культивирования» состоит на службе у Эроса, желающего собрать отдельных индивидов в семьи, народы, нации, т. е. в одно большое гармоничное целое, в человечество. Входящие в социум субъекты, по мнению Фрейда, должны быть либидонозно связаны, поскольку экономические выгоды совместного труда их бы не удержали. Этой программе культуры противостоит природный инстинкт агрессивности, враждебности одного ко всем и всех к каждому. Агрессивное влечение – потомок и главный представитель инстинкта смерти, находится рядом с Эросом и разделяет с ним власть над миром. С этой позиции, по Фрейду, проясняется смысл культурного развития, которое демонстрирует на примере человечества борьбу между инстинктами жизни и смерти.

Этно-коллективное бессознательное задает определенные рамки всем социокультурным изменениям. При этом стихийность его проявлений, воспринимаемая как «неритмичная пульсация», является лишь видимостью. Оно «программирует» определенный алгоритм действий человека как на бытовом уровне, так и на политическом и правовом. Значение этно-коллективного бессознательного в обыденной жизни можно проиллюстрировать примером весьма вероятного развития ситуации, демонстрирующего особенности действий представителей различных этносов. «Представим себе, что в трамвай входят русский, немец, татарин и грузин, все принадлежащие к европейской расе, одинаково одетые, пообедавшие в одной столовой и с одной и той же газетой под мышкой. Для всех очевидно, что они не идентичны, даже за вычетом индивидуальных особенностей… По нашему мнению, любое изменение ситуации вызовет у этих людей разную реакцию… Допустим, в трамвае появляется молодой человек, который начинает некорректно вести себя по отношению к даме… Грузин, скорее всего, схватит обидчика за грудки и попытается выбросить из трамвая. Немец брезгливо сморщится и начнет звать милицию. Русский скажет несколько сакраментальных слов, а татарин предпочтет уклониться от участия в конфликте»[245]245
  Гумилев Л.Н. Этнос и биосфера Земли. Л., 1989. С. 86.


[Закрыть].

Схожий алгоритм поведения можно наблюдать не только на социально-правовом, но и на геополитическом уровне жизнедеятельности этноса. Современная Грузия пытается «схватить своих обидчиков за грудки» (Абхазию и Южную Осетию), удалить со своей территории российские войска, которые она воспринимает как их пособников. Татарстан, объявив о суверенитете, сумел дистанцироваться от российской хозяйственной и политической неразберихи, предпочитая уклоняться от участия в любых конфликтах. Русские больше говорят, чем делают. Так, российский министр иностранных дел заявил, что русские не могут быть большими сербами, чем сами сербы, намекая на то, что сербские политики забывают о своих национальных интересах. Но нам бы хотя бы суметь самим остаться собой, отстаивая собственные приоритеты в международной политике. Для

Германии превыше всего порядок, который для немцев был, есть и будет важнейшей социальной установкой.

Таким образом, ментальная компонента правового сознания российского суперэтноса является значительным фактором правовой социализации. Она служит источником формирования социокультурных и правовых ориентиров человека, во многом определяя тем самым направленность его личностного развития как субъекта права. Ментальная компонента оказывает регулирующее воздействие на правовую деятельность личности, которое вполне сравнимо по своей силе с влиянием действующих нормативно-правовых актов государственной власти.

3.3. Право и юридическое образование в системе социализации российских граждан

В современном обществе существуют целые комплексы вызовов и проблем, сопровождающие процесс правовой социализации человека. Российский социум традиционно демонстрирует противоречивое отношение к целям и задачам формирования личности как субъекта права. Отечественная политическая элита вынуждена признать наличие огромной общественной потребности в формировании высокого уровня правового сознания гражданина. Это признание – не дань современной моде, а объективная историческая необходимость. Ведь в современном мире набирает силу глобальный процесс гонки наций, лидеры которой войдут в золотой миллиард человечества. В длительной конкурентной борьбе могут выиграть только те нации, которые сумели обеспечить доминирование принципов права в регулировании общественных и экономических отношений. Ведь только свободный гражданин, чьи права гарантированы обществом, имеет реальную возможность реализовывать свой творческий потенциал, внося тем самым вклад в повышение конкурентоспособности своего социума в исторической гонке наций. Поэтому объективной и насущной общественной потребностью является такая правовая социализация человека, в процессе которой он принимал бы высокие образцы правового поведения. Современная историческая ситуация настоятельно требует, чтобы индивид усваивал социально-психологические установки, общественные нормы и духовные ценности, позволяющие ему стать достойным и деятельным гражданином правового государства.

Не следует полагать, что проблемы правовой социализации человека остро стоят лишь перед российским социумом, постоянно пытающегося «догнать» технологически быстро модернизирующийся Запад. Так, немецкий мыслитель Альберт Швейцер весьма критично оценивает правовую ситуацию, сложившуюся в мире во второй половине XX в.: «Наступило безотрадное время опровержения, выхолащивания и деморализации правосознания. Мы живем в период отсутствия права. Парламенты легкомысленно фабрикуют противоречащие праву законы. Государства обходятся со своими подданными, нисколько не заботясь о сохранении у людей хоть какого-то ощущения права»[246]246
  Швейцер А. Благоговение перед жизнью. М., 1992. С. 89.


[Закрыть]. Да и юристы, по мнению Швейцера, уже не представляют себе живого и непосредственного понимания права, они довольствуются лишь чисто техническим подходом к нему. Хотя оценка немецкого гуманиста выглядит слишком пессимистичной, но, тем не менее, с ней следует согласиться. Современные цели, задачи и методы правовой социализации человека нуждаются в существенной нравственной корректировке, пока процессы отчуждения индивида от своих прав и свобод не зашли слишком далеко.

Высокие правовые идеалы и принципы, официально провозглашенные первыми лицами нашей страны, еще очень далеки от своей практической реализации. Следует отметить, что в российском социуме исторически сформировались общественные отношения, которые могут негативно воздействовать на развитие правового сознания человека. Реальная общественно-правовая ситуация, сложившаяся в нашей стране после периода первоначального накопления капитала, нередко способствует превращению гражданина в социального аутсайдера, если в своем поведении он твердо следует принципам морали и действующим правовым нормам. И наоборот, те, кто не боится нарушать моральные установки и юридические законы, слишком часто добиваются успеха в своей политической и экономической деятельности. Сложившаяся общественно-правовая ситуация делает весьма актуальными научные исследования, связанные с решением проблем правовой социализации человека.

Одним из истоков фундаментальных противоречий правовой социализации человека выступает онтологический дуализм права, формально выражающийся в традиционном делении права на естественное и позитивное. Еще древнегреческие стоики придерживались воззрения, что существует как вечное естественное право, коренящееся в природе человеческого разума и отношений между людьми, так и изменчивое позитивное право, регулирующее общественные отношения с помощью относительно подвижной системы правовых норм. По их мнению, положительное право является правом лишь постольку, поскольку оно соответствует установкам естественного права. Эти взгляды разделяли и юристы Древнего Рима, которые утверждали, что естественное право столь же вечно и незыблемо, как и законы логики, поскольку то и другое составляют природу разума. Современные сторонники естественного права видят в нем не столько часть современного позитивного права, сколько систему идеальных норм, которая должна играть роль парадигмы для развивающегося действующего права.

Формирование убеждений граждан в необходимости подчинения силе позитивного права является одной из приоритетных задач правовой социализации. Если же действующее право не соответствует установкам естественного права и требованиям времени, то последнее выступает как «призыв» к его усовершенствованию, «играет роль движущего начала в истории, является необходимым условием прогресса, развития в праве»[247]247
  Трубецкой Е.Н. Энциклопедия права. М., 1908. С. 59.


[Закрыть]. Здесь вполне уместно естественное право рассматривать как антитезис (необходимый компонент диалектической триады) исторически изжившему себя, но еще действующему праву: тезис – антитезис – синтез. Гегель утверждал, «что право восстанавливается посредством отрицания этого своего отрицания; посредством этого процесса своего опосредования, возвращения к себе из своего отрицания, оно определяет себя как действительное и действующее… Сущность подвергла отрицанию свое отрицание и таким образом вышла укрепленной. Неправо есть такая видимость, и посредством ее исчезновения право получает определение прочного и действующего»[248]248
  Гегель Г. Философия права. М., 1990. С. 137–138.


[Закрыть].

Для успешного развития процессов правовой социализации человека необходимо стремиться к тому, чтобы в ходе личностного развития индивида происходило осознание им нравственных установок естественного права, которые выполняют телеологическую функцию, задавая цели и ориентиры для его общественно-правовой деятельности. На социальном макро-уровне данные ориентиры становятся своего рода путеводной звездой для целенаправленной трансформации существующих правовых институтов, успевших «закостенеть» и уже адекватно не отвечающих на вызовы сложившейся общественно-исторической ситуации. Если естественное право выступает в качестве внутреннего духовно-нравственного детерминанта правовой социализации человека, будучи также еще идеальной основой всего правопорядка, то позитивное право является по отношению к правосознанию индивида внешним значительным фактором, во многом обуславливающим процесс усвоения им юридических знаний, норм и ценностей. Е.Н. Трубецкой даже утверждал, что право – это прежде всего психическое явление, поскольку его первоначальным источником является всегда сознание человека. «Поэтому, сила и действительность всякого позитивного права обуславливается теми неписанными правовыми нормами, которые обитают в глубине нашего сознания, его внутренними велениями. Всякий внешний авторитет может иметь силу лишь до тех пор, пока люди убеждены в необходимости ему подчиняться. Веления государственной власти, равно как и веления обычая могут иметь значение и силу права только до тех пор, пока в обществе есть убеждение в необходимости подчиняться власти, пока обычай служит выражением убеждения»[249]249
  Трубецкой Е.Н. Энциклопедия права. М., 1908. С. 57.


[Закрыть]. По мнению русского правоведа, во всех общественных революциях позитивное право теряет значение права, поскольку перестает быть предметом убеждения тех или иных социальных групп.

Установки естественного права являются важной компонентой духовной природы личности, от которой ее нельзя отчуждать. Они имеют безусловное значение для всех времен и народов. История знает немало примеров того, что при умалении естественных прав человека со стороны внешних социальных сил происходит рано или поздно разрушение и гибель тех политических и правовых институтов, которые поддерживали такой несправедливый общественный порядок.

Современное общество должно создавать все внешние условия для свободного саморазвития и самоопределения человека. Социально-психологические установки на эволюцию данных процессов являются своего рода «обязывающими диспозициями» главных антропологических законов, выступающими одним из основных факторов развития и реализации естественных прав личности. Свободная жизнь есть единственная возможность достойного существования человека. Ее гарантии со стороны общества и государства должны быть закреплены в позитивном праве. Несвободным делается не только лишенный своих естественных прав человек, но и тот, кто их отобрал.

По утверждению Гольбаха, «для человека свобода есть не что иное, как заключенная в нем самом необходимость»[250]250
  Гольбах. Система природы // Гольбах. Избр. произведения: в 2-х т. Т. 1. 1963. С. 237


[Закрыть]. Естественное право является частью этой внутренней необходимости, в соответствии с которой юридические отношения должны формироваться только на его основе. Но существует и внешняя необходимость, которая не позволяет человеку быть абсолютно свободным и ставит индивида под власть ее объективных законов, регулирующих его социальное поведение. По мнению Гольбаха, чувство свободы – это «иллюзия, которую можно сравнить с иллюзией мухи из басни, вообразившей, сидя на дышле тяжелой повозки, что она управляет движением мировой машины, на самом же деле именно эта машина вовлекает в круг своего движения человека без его ведома»[251]251
  Там же. С. 238.


[Закрыть]. Но человек не муха, а творец и созидатель. Он идет по пути социального прогресса, одним из требований которого является формирование общественных отношений, основывающихся на принципах свободы, справедливости и гуманизма. Им целенаправленно формируется законодательная база, соответствующая объективным историческим требованиям современной эпохи.

Установки естественного права должны быть нравственными ориентирами правовой социализации, благодаря которым человек может быть в своей деятельности адекватен исторически сложившейся общественно-правовой ситуации. Если он признает, что действующая политико-правовая система является благом для общества, то будет законопослушным гражданином и опорой существующему правопорядку. В противном случае, когда объективное право не соответствует критериям добра и потеряло свой авторитет, то граждане будут стремиться преобразовать имеющуюся политико-правовую систему, ставшей преградой на пути движения общества к прогрессу. Здесь естественное право «дает человеку силу подняться над его исторической средой и спасает его от рабского преклонения перед существующим»[252]252
  Трубецкой Е.Н. Энциклопедия права. М., 1908. С. 59.


[Закрыть].

Позитивное право должно быть не закрепощающей, а освобождающей силой, т. е. устраняющей препятствия для духовного и физического развития человека. Исходя из общественного блага, социумом должны определяться границы свободы, предоставляемой им индивиду. В соответствии с установками естественного права внешняя свобода человека всегда должна быть ограничена свободой Другого. Естественное право не требует, чтобы эти границы были всегда одинаковы и не зависели от исторических условий и социокультурной среды жизнедеятельности субъекта. Но в позитивном праве должен быть закреплен исторически сложившийся баланс между требованием максимально возможной внешней свободы для человека и общественным благом. Этот баланс весьма сложно выдерживать из-за сильного воздействия на него протекающих в обществе фундаментальных политических процессов, которые могут иметь как либеральный, так и авторитарный вектор развития.