Текст книги "Джон Мейнард Кейнс и судьба европейского интеллектуализма"

Глава 5
Лидия и Мейнард: любовь, балет и интеллект

Лидия Лопухова: от ученицы до танцовщицы

В 1925 году в жизни Мейнарда Кейнса произошло важное событие – он женился на русской, и к тому же на танцовщице. Биографы и некоторые друзья Кейнса часто задавались и все еще задаются вопросом, правильно ли он это сделал. Ведь оба представляли собою совершенно противоположные культуры. В свое время Кейнса всячески ругали за этот брак участники элитарного лондонского кружка в Блумсбери. Но это было 80 лет назад. Однако сегодня эти споры продолжаются, и порой, они выходят далеко за пределы семейных отношений Лидии и Мейнарда. В 2012 году профессор Гарвардского университета Найэл Фергюсон на конференции в Калифорнии обвинил Кейнса в том, что он не заботился о здоровье будущих поколений. Он объяснял это тем, что Кейнс сам не имел детей, был, якобы, лишен сексуальности, женился на балерине, с которой «беседовал о поэзии», а не о потомстве. Все эти обвинения были абсурдны, но, тем не менее, они имели место. Поэтому отношения Кейнса и Лидии Лопуховой, очевидно, все еще нуждаются в изучении и оценке.

Если следовать теории вероятности Кейнса, этот брак с Лидией в известной степени был предопределен несколькими причинами. Во-первых, любовью Мейнарда к русскому балету и, во-вторых, его склонностью к людям с экстравагантным характером. А, как известно, Лидия Лопухова была экстравагантной личностью. Конечно, при этом был определенный моральный риск. Но, похоже, что риск оправдался, и союз ученого и балерины оказался успешным и счастливым. Но чтобы убедиться в этом, следует познакомиться с биографией жены Кейнса.

Лидия Лопухова родилась в Петербурге 21 октября 1892 года. Отец ее был капельдинером в Александрийском театре, страстно влюбленным в театр. В семье, кроме Лидии, было два брата – Андрей и Федор, и старшая сестра – Евгения. Все они стали профессиональными танцорами. В раннем детстве Лидия была отдана в императорскую балетную школу Мариинского театра, которую окончила в 1909 году. Уже через год она поступает в дягилевскую балетную группу и совершает гастроли в Берлин, Париж и Брюссель. Лидия отличалась решительным характером и была способна на рискованные поступки. В 1910 году вместе со своей сестрой Евгенией и братом Федором она уезжает в США, где в течение семи лет выступает на американской сцене. В Америке балет только зарождался, и поэтому ей приходилось выступать на Бродвее в разных ролях и труппах – в кабаре, мюзик-холле. Одно время она решает стать драматической актрисой, чтобы играть пьесы Шекспира и Ибсена. Но этому ей помешало несовершенное владение английским языком. Поэтому она возвращается на сцену музыкальных шоу, и, добиваясь здесь успеха, она собирается навсегда поселиться в Америке.

Этому проекту помешало появление в Нью-Йорке труппы Дягилева. Маэстро приглашает Лидию в свою группу и она, хорошо зная американскую сцену и публику, производит успех, танцуя с Нижинским. Чтобы укрепить связь Лопуховой с труппой, Дягилев выдает ее замуж за итальянца Рэндольфо Барокки, богатым спонсором русского балета, который был менеджером у Дягилева. Барокки был намного старше Лидии и, как выяснилось позднее, был женат до этого на итальянке. Он женился на Лопуховой, не получив развода. В дягилевскую группу Лопухова возвращается в 1916 году, когда группа «Русский балет» с Нижинским в качестве главного танцовщика приезжает в Нью-Йорк. Она танцует с Нижинским и вместе с группой совершает турне по Южной Америке и Испании, выступая в балетах «Петрушка» и «Спящая красавица».

Будучи в дягилевской труппе, Лидия получила другое имя, которое придумал ей в 1914 году Дягилев – Лопокова. Очевидно, оригинальное русское имя плохо звучало для французского и английского уха, вот и пришлось Лопуховой стать Лопоковой.

Лидия была «характерной танцовщицей». Она была небольшого роста, с короткими руками, и поэтому танцевала чаще всего комические партии. Но при этом она обладала энергией, грацией и чувством юмора. Можно сказать, что она спасла малочисленную труппу Дягилева, гастролирующую в Америке.

В 1918 году она впервые приезжает в Лондон, где с большим успехом выступает в поставленных Мясиным балетах «Благовоспитанная леди» и «La Boutuque Fantastique”. Здесь она завоевала сердца лондонцев исполнением канкана. Но именно в Лондоне произошел скандал. Лидия бросила труппу и на несколько дней исчезла из вида публики. Дягилев объявил в прессе о неожиданной болезни балерины, но на самом деле причиной ее исчезновения была романтическая встреча с одним из русских офицеров. Скандал был грандиозным. Ее роль в балете пришлось исполнять Вере Немчиновой. И, конечно, брак с Барокки распался. Лопокова вынуждена была на несколько лет покинуть труппу Дягилева.

Через два года Лопокова получила разрешение Дягилева вернуться в труппу и в мае 1921 года она приехала в Париж, где она танцует в “Жар-птице”, “Сильфиде” и “Петрушке”. В конце мая труппа приезжает в Лондон, где были представлены двенадцать балетов, и во всех их Лопокова принимала участие. Но главным было на представление “Спящей красавицы”, в котором, наряду со Спесивцевой и Трефиловой, должна была танцевать и Лопокова.

Дягилевкие сезоны в Англии

Следует напомнить, что русский балет оказал революционное влияние на культуру Англии ХХ века. Об этом влиянии выразительно сказал директор Британского совета в Москве Мартин Хоуп на Дягилевских семинарах в Перми: «Русский балет и Дягилев произвели в Англии не меньший фурор, чем во Франции, впервые выступив в «Ковент-Гарден». Вирджиния Вулф была в экстазе, Литтон Стрэчи влюбился в Нижинского. Английская законсервированная культура была просто сражена мощной энергией русского подсознания. Для британских интеллектуалов русский балет символизировал восстание против викторианской морали. Да попросту – свободу».

Дягилевские сезоны за рубежом, которые начались в 1909 году и продолжались до конца жизни великого русского антрепренера, оказали огромное влияние на европейскую культуру. Пожалуй, впервые русское искусство, не только балет, но и музыка и живопись, оказались предметом подражания и восторженного почитания почти во всех странах Европы и Америки.

С самого начала дягилевские сезоны приобрели международный характер. Во-первых, они были широко представлены во всем мире – в Париже, Монте-Карло, Лондоне, Берлине, Женеве, Нью-Йорке, Риме, Сан-Себастиано, Южной Америке. Во-вторых, в них принимали участие не только русские, но и представители разных национальностей – французы, англичане, итальянцы. Сергей Павлович был до мозга костей русским человеком, русским барином и аристократом, но он был открыт для всех художественных течений своего времени. Он знал три языка – русский, французский и английский. Последний он любил меньше всего, но когда было необходимо, широко им пользовался. Лейтон Лукас, превратившийся с легкой руки Дягилева в Лукина, свидетельствует о фразе, которую Сергей Павлович однажды при нем произнес: «No repititzky ajourd’hui. Peace come” (Сегодня не будет репетиций. Настанет мир). Эта фраза состояла из русских, французских и английских слов. Таково было и мышление Дягилева, свободно использующее все элементы европейской культуры, независимо от их национального происхождения.

Спектакли русского балета и оперы происходили в Лондоне почти ежегодно, начиная с 1911 и кончая 1929 годами. Сирил Бомонт в своей книге о Дягилеве насчитывает около двадцати представлений Русского балета в Лондоне. Как свидетельствуют современники, они имели бурный успех у английской публики. Историк балета американка Линн Гарафола пишет: «Когда начинаешь говорить о пребывании Дягилева в Англии, невольно испытываешь душевный трепет: именно там, в стране, к которой Дягилев относился снисходительно и без особого доверия, его труппа оставила след, заметный и ныне. Нигде больше Русский балет не вошел в культурное наследие столь многих образованных людей и не вдохновил авторов на создание такого количества ученых томов»[28]28
  Гарафола Л., Русский балет Дягилева. Пермь, 2009.


[Закрыть].

Сегодня о Дягилеве и русском балете в Англии написано несколько серьезных книг[29]29
  Drummond J. Speaking of Diaghilev. London-Boston. 1997; Вuckle R. Diaghilev. London, 1979; Macdonald N. Diaghilev Observed. 1976.


[Закрыть]. Особый интерес представляют книга историка театра Сирила Бомонта «Дягилевский балет в Лондоне», а также составленный Дэвидом Чэддом и Джоном Гейджем иллюстрированный каталог организованной ими выставки «Балет Дягилева в Англии», которая происходила на фестивале музыки и искусства в Норфолке и Нориче в 1979 году[30]30
  Beaumont Cyril W. The Diaghilev Ballet in London. London. 1940; The Diaghilev Ballet in England. The Exhibition arranged by David Chadd and John Gage, Sainsbury Centre of Visual Art, 20^th November 1979. 1979.


[Закрыть].

Далеко не всегда английские сезоны проходили гладко. Финансовые трудности Дягилев испытал на гастролях в Лондоне в 1913–1914 годах. В этот приезд он заключил контракт с семьей Бичем. Отец – Джозеф Бичем – был фабрикантом и меценатом, сын Томас – дирижером, а впоследствии директором театра Ковент-Гарден. Трудности были связаны с тем, что лорд Ротимер отказался от своих обещаний субсидировать спектакли русской оперы, которые готовил Дягилев. В театре «Друри-лейн» он готовил постановку «Князя Игоря» Бородина, «Ивана Грозного» Римского-Корсакова, «Бориса Годунова» Мусорского. Эти постановки были связаны с большими расходами, и для их осуществления Дягилеву пришлось объединиться с Томасом Бичемом и даже согласиться на открытие «Оперных сезонов господина Томаса Бичема».

Не менее сложной оказалась и постановка «Спящей красавицы» в Лондоне в 1921 году. В спектакле танцевала Ольга Спесивцева, роль Авроры исполняла Лидия Лопухова (Лопокова). Дягилев назвал постановку «Спящая принцесса». Когда его спросили, почему он выбрал именно это название, он сказал: «У меня нет красавицы». Хотя постановка «Спящей красавицы» имела успех у публики, в финансовом отношении она оказалась крахом.

И тем не менее, дягилевские сезоны в Лондоне стимулировали развитие английского национального балета, который до того времени не существовал. Лично Дягилев способствовал появлению нескольких талантов на английской сцене. Известно, что у Дягилева была страсть давать членам своей труппы новые имена. Причем, русские имена получали иностранное звучание, а иностранцы становились обладателями русских фамилий. Так, несколько гастрономическое имя Леонида Мясина превратилось в его транскрипции в благозвучное французское имя Леона

Массина, Георгий Баланчивадзе стал Джорджем Баланчином, Ольга Спесивцева превратилась в Спессиву, а Лидия Лопухова – в Лопокову.

Обратная трансформация произошла с английскими именами. Лилиан Алиция Маркс стала Алисией Марковой, балерина Хильда Маннингс превратилась в Лидию Соколову, Патрик Хилли Кей в Антона Долина и т. д. В этой баптизации новых имен была, конечно, игра словами. Но вместе с тем, за этим стояла определенная логика, она превращала русских в иностранцев, а иностранцев в русских. За этим стояло, очевидно, стремление Дягилева к интернализации своего балета, при котором русские и европейские культурные феномены приходили к синтезу.

Известно, что о природе и характере дягилевского гения ведутся большие споры. До сих пор ведутся дискуссии о том, кем же он был на самом деле – художественным критиком, историком искусства, издателем, коллекционером, музыкантом, антрепренером. Конечно, Дягилев внес вклад во все те области, которыми он занимался. Но, на мой взгляд, его главный талант состоял в способности открывать таланты в других людях и давать им возможность развития. Так произошло с Мясиным, который поначалу был далек театру и балету, но под влиянием Дягилева превратился в талантливого хореографа.

То же самое произошло с английскими танцорами и деятелями балета. Первым англичанином, который пришел в труппу Дягилева, был Антон Долин (1904–1980). Он родился в Сассексе, в молодости стал обучаться танцевальному искусству. Он брал уроки у Серафимы Астафьевой, которая участвовала в первых дягилевских сезонах. Закончив карьеру, она основала в Лондоне академию танца. В ней и получил свое образование танцора Патрик Кей. В 1920 году он был принят в группу Дягилева и принял участие в представлении «Спящей красавицы» в Лондоне в 1921 году.

Другим английским участником дягилевской труппы была Алисия Маркс, ставшая впоследствии Марковой. Она, как и Долин, тоже брала уроки у Астафьевой, и пришла к Дягилеву, будучи еще 14-летней девочкой. Несмотря на молодость танцовщицы, Дягилев дал ей возможность выступить в престижном спектакле, и это положило начало ее большой и плодотворной карьере.

Антон Долин и Алисия Маркова во многом способствовали развитию английского национального балета. В Лондоне долгое время не было своего балета. Но после дягилевсих гастролей ситуация здесь существенно изменилась. Открылся «Клуб балета». С начала 30-х годов, Маркова для балета Сэндлерс-Уэллс поставила «Шопениану» и второй акт «Лебединого озера». Правда, в 1935 году она ушла со сцены. Вместе с Долиным, который в то время был танцором в «Русском балете Ковент-Гарден», она создала свою собственную труппу, которая гастролировала в США и Англии. В 1949 году они вернулись из США в Англию и создали компанию Маркова-Долин. В 1950 году в Лондоне открылся «Festival Ballet», которым десять лет руководил Долин.

Любопытно, что в своих воспоминаниях Долин дает высокую оценку Дягилева. «Он обладал невероятным шармом. Не было ничего, чего бы он не получил бы от вас или от своих танцоров, так он владел этим шармом. Но мы также знали, что вместе с шармом Дягилев обладал знанием, огромной артистической культурой. Он хорошо знал музыку, живопись, танец, а главное он знал людей. Многие называли Дягилева снобом. Я, как и Карсавина, назвал бы его артистическим снобом. И это вполне положительное определение Дягилева. Он любил быть окруженным лучшими людьми, он ненавидел второсортность. Он не брался ни за что, что не было бы первоклассным. Дягилев останавливался только в первоклассных отелях. Он говорил: Я руковожу лучшим балетом в мире. Я предоставляю ему лучшие театры, и поэтому я сам хочу жить в лучших гостиницах»[31]31
  Drummond J. Speaking of Diaghilev. P. 244.


[Закрыть].

С не меньший симпатией вспоминает о Дягилеве и другой английский персонаж «Русского балета» Алисия Маркс-Маркова. В своих воспоминаниях она рассказывает, как Дягилев приходил отбирать танцоров в академию Астафьевой, как он следил за ее первыми успехами. В 14 лет после нескольких серьезных просмотров она была принята в труппу Дягилева. Дягилев явно покровительствовал ей, оказывал поддержку в трудную минуту. Но когда она собиралась танцевать в балете «Свадьба Авроры» в Манчестере со страусиновыми перьями на голове, Дягилев выдернул с ее головы эти перья и выбросил, говоря, что они вульгарны. Он вынул из кармана десять фунтов и потребовал, чтобы к вечернему представлению были найдены перья райских птиц. Кохно сказал, что это невозможно сделать и скрылся. Но к вечеру все-таки удалось найти райских птиц и сделать из их перьев головной убор. Алисия говорит в своих воспоминаниях: «Таким был для меня Дягилев: достать перья голубых райских птиц во вторник рано утром в Манчестере, чтобы они были готовы для вечернего представления».[32]32
  Ibid., p. 253.


[Закрыть]

Другая английская балерина Хильда Маннингс (1896–1974) была членом дягилевской труппы 16 лет, с 1913 по 1929 год. Она участвовала во многих постановках Леона Массина и была под особым покровительством Дягилева. О нем она написала книгу мемуаров «Танцуя для Дягилева» (1960). По ее признанию, благодаря Дягилеву, она получила русское имя, научилась говорить по-русски и, в конце концов, стала ощущать себя русской. «Было ужасно, – рассказывала она в интервью Джону Драммонду, – начинать карьеру с именем, которое я получила при рождении – Хильда Мэннингс. Мне оно не нравилась даже тогда, когда я была ребенком. Я очень благодарна Дягилеву за то, что он решил, что со мной надо что-то делать, так как я стала танцевать главные партии. В 1915 году я была единственной англичанкой, которая носила жуткое имя. Однажды он пригласил меня к себе и сказал: «Я даю тебе новое имя, будешь теперь Лидией Соколовой. Это имя известной балерины». Я поцеловала его и сказала: Большое Вам спасибо. Теперь я буду русской. Я довольно долго жила русской жизнью. Когда я вернулась в Англию, я не говорила по-английски, предпочитая французский или испанский язык. Даже сейчас, когда я не могу найти подходящего английского слова, я нахожу сначала его русский эквивалент».[33]33
  Ibid., p. 145.


[Закрыть]

Это чудесное превращение англичанки, родившейся в Лондоне, в русскую танцовщицу, по словам Соколовой, произошло под влиянием Дягилева. В своих описаниях Дягилева Соколова проявляет глубокую проницательность. На вопрос, чем она объясняет успех Дягилева, как человека и художника, она говорит: «Тем, что он прекрасно знал артистический мир. Он знал его совершенно. И он мог отрешаться от материальных интересов. Он понимал живопись, старинную живопись. Его знание музыки было фантастичным. Он понимал не только музыку, но танец, а главное – он понимал молодых людей, их скрытые таланты, и он мог их выделять и продвигать».[34]34
  Ibid., p. 160.


[Закрыть]

Не менее высокую оценку Дягилеву дает и еще один английский член дягилевской труппы Лейгтон Лукас (Лукин). О впечатлениях английской публики на представления «Русского балета» он писал: ««Это было фантастично, абсолютно фантастично. Это было как религия. Когда ««Русский балет» впервые приехал в Лондон, я думал, что лондонцы сошли с ума. У меня был знакомый балетоман, который поставил небольшую фотографию Лопоковой и каждый день зажигал перед ней свечку. Это было настоящим поклонением этому искусству. Я видел, как девушка на Чаринг-Кросс встала на колени перед Иджиковским и пыталась поцеловать его руку, что привело его в настоящее смятение. Русский балет оказал влияние на оформление домов. Моя знакомая из Челси декорировала свой салон в стиле Шехеразады, она сидела на скрещенных ногах, с турецким тюрбаном на голове и курила длинную сигарету. Балет Дягилева был последним криком моды. Это было фантастично»[35]35
  Ibid., p. 211.


[Закрыть]. Все эти личные впечатления свидетельствуют, что за становлением английского балета стоял Дягилев, дягилевские сезоны в Лондоне, которые пробудили огромный интерес английской публики к балету. Как сказал один из английских критиков, если бы не было Дягилева, «сегодня мы бы существовали, но не умели танцевать».

Кейнс и русский балет

Но вернемся к представлению «Спящей красавицы» в Лондоне в декабре 1921 года, который внес серьезные изменения во взаимоотношениях Лидии и Мейнарда Кейнса. Дягилев решил обновить спектакль, который к тому времени стал старомодным и начал надоедать публике. Леон Бакст создал для спектакля новые костюмы и яркие декорации. Стравинский привел в порядок музыку Чайковского, а Дягилев обновил хореографию Петипа. Несмотря на все нововведения постановка «Спящей красавицы» в Лондоне провалилась и в феврале 1922 была снята со сцены. Представление «Спящей красавицы» в Лондоне оказалось не слишком успешным, более того, оно подорвало финансовые возможности Дягилева. Поэтому труппа распалась, а Дягилев, бросив труппу, уехал в Париж.

Но неудача «Спящей красавицы» никак не отразилась на отношении Кейнса к русскому балету. Она вызвала у него детские воспоминания о рождественских спектаклях. Кейнс присутствовал на всех представлениях «Спящей красавицы». А главное, любовь к русскому балету пробудила у него любовь к Лидии Лопоковой, танцевавшей в «Спящей красавице».

В письме Ванессе от 22 декабря 1921 года Кейнс пишет: «В воскресенье на ленч я пригласил Лоппи (Лопухову), и я чувствую, что совершенно влюблен в нее. Мне кажется, что она совершенна во всех ее проявлениях. Ее очарование проявляется даже в том, как она пользуется английскими словами. Завтра я иду на балет, и я пригласил ее на ужин в ресторан Савой». После этого ужина в Савойе отношения Лидии и Мейнарда становятся все интимнее. Это вызывает тревогу членов кружка Блумсбери. Первого января 1922 года Ванесса Белл пишет Кейнсу: «Не женись на ней. Поездка в Индию спасет тебя. Как ни очаровательна Лидия, она будет дорогостоящей женой, она будет продолжать танцевать и предпочтет оставаться просто любовницей».

Кейнс не внял предупреждениям Ванессы. Он не поехал в Индию, как это планировалось, и роман с Лидией развивался бурными темпами. В это время Кейнс познакомил ее с группой своих кембриджских приятелей, которые поселились в Лондоне в районе Блумсбери, отчего этот кружок получил название «группа из Блумсбери». В нее входили поэт Томас Элиот, писатель Е. М. Форстер, художественный критик Клайв Белл и его жена, Ванесса – сестра Вирджинии Вулф, сама Вирджиния Вулф (до замужества – Стивен) и ее муж Леонард Вулф, издатель и владелец издательства «Хогарт-пресс», однокашник Кейнса по Кембриджу Литтон Стрэчи – автор биографических романов, художник и критик Роджер Фрай, художник Дункан Грант, интимный друг юности Кейнса – элита английского искусства 30-х годов.

Конечно, на фоне этих личностей, составлявших элиту лондонской интеллигенции, Лидия была аутсайдером. Кейнс уговорил

Лидию покинуть дорогой отель, в котором она жила, и поселиться на Гордон-сквер в Блумсбери. Приятели Кейнса не без опасения приняли Лидию в свой элитарный кружок, они не без основания боялись, что женитьба Кейнса на русской балерине приведет к ослаблению их влияния на него. В особенной мере против женитьбы на Лопоковой была Ванесса Белл, которая была своего рода опекуншей Кейнса. Она привыкла считать Мейнарда своей домашней собственностью и не хотела ни с кем делиться. Члены кружка Блумсбери приняли Лидию «в штыки», они постоянно подвергали ее критике, их раздражала ее непосредственность, ошарашивающая способность Лидии говорить, что думаешь, ее английское произношение, ее манера держаться за столом, заходить к соседям в гости без приглашения и т. д. Они чувствовали ее чужой и не жалели язвительного остроумия по ее адресу.

В этом отношении представляют интерес знаменитые «Письма Вирджинии Вулф», составившие шесть томов. Можно привести несколько примеров из этого эпистолярного наследия. 24 мая 1923 года Вирджиния Вулф пишет своей сестре Ванессе Белл: «Бедный маленький попугайчик – она сидит в ярком кимоно у окна, ожидая его, я полагаю. Мне кажется, она скоро начнет читать «Нэшн». Вот какая трагедия случается, когда попугайчики залетают к кому-то».

4 ноября она пишет художнику Жаку Реверату: «Хочу сообщить вам маленькую сплетню о Мейнарде и Лидии. В сентябре мы вместе с ними гостили в графском доме, и это было не просто, так как манеры Лидии далеко не графские…Лидия, у которой отец был лакеем в петербургском отеле, очевидно, не знает всех правил поведения. У нее душа белочки, ничего лучшего про нее не скажешь. Она может часами гладить свой нос передней лапкой. Несчастное существо, попавшее в Блумсбери, она еще пытается заучить Шекспира наизусть. Нельзя без жалости смотреть, как она сидит за «Королем Лиром». Никто не принимает ее всерьез, каждый может поцеловать ее».

В письме Жаку Раверату от 24 декабря 1924 года она пишет о Лидии: «бедный воробышек, она превратилась в настороженную, молчаливую, серьезную, респектабельную птицу с перьями, сидящую на яйцах и без конца кудахчущую. Она находится в меланхолии, и я предвижу время, когда она с неудовольствием будет воспринимать всякое упоминание о балете».

В письме Ванессе Белл от 15 мая 1927 года, Вирджиния Вулф замечает: ««Лидия постепенно созревает. У нее есть свои маленькие истории и шуточки, но они рассчитаны на домохозяек… Мне кажется, ее трагедия в ребячливости, которая разъедает ее изнутри».

Как видно, Вирджиния Вулф не меняет своего отношения к Лидии даже после ее замужества. Она не прощает ей ни одной ошибки и как бы стремиться доказать, что Лидия – не человек их круга и попала в их окружение совершенно случайно. Конечно, Лопокова отличалась от них и по интеллекту, и по национальности, и по профессии, и по характеру – никто из них не мог бы сравниться с ней в непосредственности и открытости. Было бы странно, если бы она была похожей на кого-нибудь из изъеденных скепсисом, эротизмом и снобизмом блумсберийцев.

О жизни Лидии Лопуховой написано немало книг. На наш взгляд, ее жизнь в Лондоне и общение с Мейнардом Кейнсом лучше всего, документально и достоверно, представлены в книге «Лидия и Мейнард. Письма Лидии Лопоковой и Джона Мейнарда Кейнса», составленной племянником Мейнарда профессором Ричардом Кейнсом и Поли Хилл. Эти письма относятся к краткому времени с 1922 по 1925 год, времени знакомства Лидии и Мейнарда, участия в кружке Блумсбери и женитьбы выдающегося экономиста на талантливой актрисе. Это был переломный период в жизни обоих. Для Лидии это был период изнуряющей борьбы с элитой Блумсбери, которая не без основания считала, что Лидия способна увести от них Мейнарда. Судя по переписке, Лидия имела огромное количество врагов и только двоих людей, которые дружили с ней и оказывали помощь – Сэмюеля Курто и Веру Боуэн.

Курто был бизнесменом, неожиданно разбогатевшим на компании, производящей шелк. Как большинство умных и образованных магнатов (чего не скажешь о новоявленных российских нуворишах), Курто стал вкладывать деньги в искусство. В 1923 году он купил большую коллекцию картин французских импрессионистов, заплатив за нее 50 тысяч фунтов. В это же время он основал Институт искусства Курто, который функционирует и сегодня как прекрасная галерея и учебное художественное заведение. Вместе с Мейнардом Кейнсом он патронировал в Лондоне многие художественные учреждения. Курто постоянно навещал Лидию, дружил с нею и даже вызывал ревность Мейнарда.

Единственной подругой, искренне пытавшейся помочь Лидии в это трудное время, была Вера Боуэн, дочь богатого помещика с Украины, которая вышла замуж за Гарольда Боуэна. Гарольд был студентом в Пембрук-колледже в Кембридже, изучал русский, а затем турецкий и арабский языки. Вера занималась балетными постановками, ставила абстрактные балеты. В период 1922–1925 годы Вера и Гарольд морально поддерживали Лидию в ее скрытой войне с Блумсбери, приглашали ее в свое огромное поместье под Лондоном.

Эта война кончилась победой Лидии. Она стала женой выдающегося английского экономиста. Фактически, она спасла Мейнарда из богемной атмосферы Блумсбери. Блумсберийцы были очень огорчены и шокированы. Кейнс никогда не возвращался в свою квартиру на Гордон-Сквер и решительно порвал с Блумсбери. Как семейный человек, он удалился в свой дом в Тилтоне и перестал проводить время в кругу блумсберийцев. Все свободное время он уделял изучению проблем экономики, обсуждая свои новые работы и исследования с женой.

Помимо этой затяжной конфронтации Лидии с членами Блумсбери, переписка Лидии и Мейнарда содержит любопытные сведения о встречах Мейнарда с широким кругом людей – политиками (Уинстоном Черчиллем, Ллойд Джорджем), кембриджскими учеными (Виттгенштейном, Капицей, Кокрофтом, Пьетро Сраффа), художниками, писателями и актерами.

Свадьба Мейнарда и Лидии состоялась в августе 1925 года в присутствии отца и матери Кейнса и многочисленных друзей. Свидетелями были со стороны жениха – Дункан Грант, а со стороны невесты – Вера Боуэн. Для многих женитьба уже известного экономиста на русской балерине воспринималась, как скандал. Майкл Холроуд в своей биографии Литтона Стрэчи писал: «Литтон поражался, как мог Мейнард жениться на этой «полоумной канарейке». Она крутилась и порхала, щебетала с кем ни попади, все время попадала впросак, демонстрируя совершенно нечленораздельную английскую речь. Это настоящая катастрофа. Как Мейнард мог так поступить? Зачем он это сделал? Все блумсберийцы поражены…».

Однако были и другие мнения на этот счет. Герберт Уэллс, который в том же 1925 году сказал о Лопоковой: «Она не только умна для балерины, она умнее кого бы то ни было, а у Кейнса – самые лучшие мозги в стране». Жизнь показала, что Уэллс оказался прав. Лидия оказалось хорошей женой, настоящим другом и помощником для своего мужа. Р. Херрод, автор биографической книги о Кейнсе, который хорошо знал Лопокову, пишет о ней: «Лидия стала первостепенной личностью. Она была хорошей и верной женой, никогда не уклонялась от трудностей. Это создание, созданное из воздуха, полное юмора и эмоциональности, вступило на суровый путь долга как человек, которого с юности воспитывали в строгости. Быть может глубокая, уравновешенная русская душа помогла ей пронести тяжелое бремя жизни с терпением и благородством. Ее веселость была нескончаемой, ее дух всегда оставался высоким. Никто не слышал ни слова жалобы, и не только слова, но ни шепота, ни вздоха. То, что она давала, шло от ее доброй природы и истинной любви».[36]36
  Herrod R. The Life of Jhon Maynard Keynes. N.Y. 1966. P. 480.


[Закрыть]

Экономист Остин Робинсон, много общавшийся с Кейнсами, в статье «Жена экономиста» писал: «Я всегда считал, что Лидия самая подходящая жена для Мейнарда. Не могу представить его женатым на каком-нибудь «синем чулке», даже если бы этот чулок был с экономической подкладкой».

Как свидетельствует младший брат Мейнарда Джеффри, Лидия во многом изменила его отношения с братом. В своей автобиографии он пишет: «С появлением Лидии многое изменилось. С первой минуты я полюбил ее, и она отвечала мне тем же. Отношение Мейнарда ко мне изменились немедленно, с этого момента он стал добрым и любящим братом. Маргарет и я стали постоянными гостями в их доме на Гордон-сквер, Блумсбери, и в их загородном доме в Тилтоне, Сассекс, где иногда бывали и другие гости, как Курто или Виттгенштейн. Недалеко от Чарлестона жили Клайв Белл и его жена Ванесса, с которыми было приятно встречаться, когда они были отделены от других членов Блумсбери».

Жизнь Лидии Лопоковой после ее замужества была тесно связана с Кембриджем. Мейнард Кейнс был членом Кингз-колледжа и имел комнату в колледже. Каждый уик-энд он приезжал из

Лондона в Кембридж. Здесь, рядом с Художественным театром, в проезде Сент-Эдвард они приобрели квартиру. Когда они не виделись, они обменивались письмами друг с другом. Эти письма, изданные Ричардом Кейнсом, представляют большой интерес, как свидетельство духовной общности между мужем и женой.

Лидия обладала прирожденным чувством юмора, который можно было принять за простодушие. Мило Кейнс пишет по этому поводу: «Я никогда не встречал никого из группы Блумсбери, который обладал бы таким же чувством юмора и остроумия, как Лидия. Ее юмор никогда не был злобным, хотя она часто нарушала приличия. Блумсбирийцы были удивлены этим отсутствием злобы и ее счастливым остроумием, что они часто принимали за глупость»[37]37
  Keynes G. The Gates of Memory”, Oxford, 1983. P. 198.


[Закрыть].

Лопокова не была безобидной девочкой для битья, она вполне могла постоять за себя даже перед лицом холодного интеллектуального остроумия и издевательства, которым ее так часто обливали блумсберийцы. О Вирджинии Вулф, которая постоянно пыталась принизить ее, она однажды сказала: «Вирджиния – это букет сладко пахнущих цветов в словах».