Текст книги "Джон Мейнард Кейнс и судьба европейского интеллектуализма"

Чёрчилль-колледж Кокрофт построил совершенно по-новому. Во-первых, вместо старинной готики он выстроен в современном стиле. А во-вторых, там женщины допускаются к столу. Студенты могут приводить обедать своих подруг. Здесь традиции старинных колледжей были сломлены. И внешне он выглядит совершенно иначе.

Я сразу пошел в Кавендишскую лабораторию, посмотрел, что там делается. Надо сказать, что эта лаборатория вместе с Мондовской перестали быть центром физики в Англии. Объясняется это разными причинами: было неудачное руководство, был сперва Брэгг, затем Мотт, и они недостаточно сохранили крупных ученых. И сейчас самые центральные фигуры в Кембридже – это, во-первых, Крик и Перуц по генетическому коду и по структуре молекул. Они начали свою работу в Кавендишской лаборатории, но почему-то Мотт предложил им покинуть эту лабораторию, сказал, что по тематике не подходит, и они ушли и сейчас работают совершенно самостоятельно. Вот за это упрекают Мотта. У него остался Райл, работающий в области астрофизики”).[64]64
  В Кембридже мне приходилось встречаться с двумя сыновьями Капицы – Сергеем и Андреем. Впрочем, до встречи в Кембридже с Сергеем Капицей я участвовал в создании подводного спорта в России, который рождался благодаря энтузиазму российских инженеров и создателей подводной технологии. В 60-х годах я неоднократно встречался с Сергеем Капицей и его коллегами по подводному спорту академиком Мигдалом и итальянским физиком-атомщиком Пантекорво на акватории Черного моря.


[Закрыть]

Капица был превосходный рассказчик и поэтому часто прибегал к максимальным формулам, чтобы привлечь внимание слушателей. В частности, в этом воспоминании он утверждал, что за 32 года в Кембридже ничего не изменилось и даже его университетская мантия осталась висеть на своем месте в гардеробе Тринити-колледжа. На самом деле, это было не так, и сам Капица свидетельствовал об этом своим рассказом. В Кембридже появились новые колледжи, которых не было в то время, как Капица был в лаборатории Кавендиша. Черчилль-колледж, гостем которого был он сам, был тому примером. А самое главное, лаборатория Кавендиша, которая в 20-х годах была центром физических исследований, утратила свое значение и из нее ушли люди, которые сделали здесь свои мировые открытия. И эта лаборатория потеряла одного из самых быстро прогрессирующих ученых, который мог бы стать самым крупным ученым с мировым именем – самого Капицы. Конечно, Кембридж потерял многое с того момента, как Сталин запретил Капице вернуться в Кембридж. И к тому же, за время отсутствия Капицы изменилась ориентация кембриджской науки, от изучения структуры атома она обратилась к проблемам астрофизики, как бы предвидя новые открытия в космосе, и к генетике.

Но это было последнее свидание Капицы с Кембриджем, он еще дважды приезжает в Англию в 1973 и 1976 годах, останавливаясь в Чёрчилль-колледже. В Кембридже Капица был тесно связан с Тринити-колледжем, одним из самых больших и богатых. В 1923 году он защищает докторскую диссертацию и получает здесь статус студента-исследователя, с 1925 года избирается феллоу или членом колледжа, а в 1966 году – почетным фел-лоу. Но Капица думал не только о себе, но и о своих учениках. В 1926 году в Кавендешскую лабораторию приезжает работать Юлий Борисович Харитон, будущий руководитель Российского центра по атомной энергии. В том же 1926 году он становится членом Тринити-колледжа в качестве студента-исследователя, а в 1928 году защищает в университете докторскую диссертацию. С 1928 по 1930 годы возможность работать в Кавендишской лаборатории получает Кирилл Дмитриевич Синельников, будущий украинский академик. И он тоже становится студентом-исследователем Тринити-колледжа. Наконец, первый аспирант Капицы, англичанин, родившийся в Петербурге, – Дэвид Шёнберг также становится членом Тринити-колледжа с 1919 по 36 годы, защитив докторскую диссертацию в Кембриджском университете в 1935 году. В 1947 году он становится директором лаборатории Монда, продолжая исследовать ту же тематику, что и его научный руководитель.

Поэтому Петр Капица связан не только с университетом, но и с колледжем, в котором он имел квартиру и жил до того времени, пока у него не родился сын Сергей. В Кембридже память о Капице не умирает. Напоминанием о нем остается крокодил на стене бывшей магнитной лаборатории, директором которой он был назначен, но так и не успел ею руководить. У этого изображения обычно стоят группы туристов, которым объясняют, как хищное животное стало символом доброго человека и добрых дел. Сохранился “Дом Капицы”, за номером 173 по Хантингдон роуд. Он был построен в 1929 году по проекту архитектора Х. Хьюза, который спроектировал и лабораторию Монда. Сюда семья переехала с наемной квартиры, здесь родился младший сын Капицы Андрей, ныне. Это двухэтажное строение с большим фруктовым садом. После вынужденного отъезда Капицы в Россию этот дом пришлось “подарить” Академии наук, поскольку советским людям не разрешалось иметь собственность за границей, государство всегда стремилось прибрать к рукам то, что по праву принадлежало частным лицам. Но Академия ни рубля не вложила, ни в охрану дома, ни в его ремонт. Поэтому дом был заброшен, соседи вынесли из него всю мебель. Остались только два стула, подаренные Капице Резерфордом. Дом и окружающий его сад стали быстро хиреть, зарастать травой и кустарником[65]65
  J. W. Boag, P. E. Rubinin, D. Shoeneberg. Kapitza in Cambridge and Moscow. North-Holland-Amsterdam-Oxford-New York. 1990; Badash L. Kapitza, Rutherford, and the Kremlin. New Haven and London. 1985.


[Закрыть].

Память о русском ученом, его вкладе в развитие физической науки в Кембридже сохранилась. Англичане вспоминают о Капице как необычайно энергичном, обаятельном человеке, вокруг которого всегда объединялись люди. Он, очевидно, обладал талантом привлекать к себе людей, заставлять их думать, искать новые идеи и новые решения. Об этом свидетельствуют многочисленные издания книг о Капице, написанные русскими и английскими учеными и историками.[66]66
  Святополк-Мирский Д. Новое в английской литературе: Морис Беринг // Звено, 1924. С. 3.


[Закрыть] Жизнь и деятельность Капицы свидетельство плодотворности русско-английских научных связей, которые не прекращались даже в самые трудные времена и в разгар “холодной войны”. Как заметил Дэвид Шёнберг, Капица был и остается легендой Кембриджа.

Другим русским ученым, с которым общалась Лидия Лопухова и, по всей видимости, и сам Кейнс, был Дмитрий Петрович Святополк-Мирский (1890–1939) – одна из трагических фигур в русской литературной и политической истории ХХ века. Жизнь его связана с серией неимоверных подъемов и не менее грандиозных падений. Сын царского сановника, который в 1904–1905 годах был министром внутренних дел, он стал одним из востребованных русских публицистов и журналистов в Англии, автором талантливых книг по истории русской литературы, как древней, так и современной.

Как и Вл. Набоков, Святополк-Мирский воспитывался в семье англофилов и уже в детском возрасте владел английским языком. В Петербургском университете он изучал историю литературы. Начало его собственной литературной деятельности относится к 1911 году, но революция помешала его занятиям. Из России он в 1919 году эмигрировал через Константинополь в Грецию. Здесь он написал очерки русской литературы XIX века, которые он послал в Лондон, где они были напечатаны на английском языке.

В 1921 году Мирский приезжает в Лондон, где публикует серию статьей о современных русских писателях и мыслителей русского религиозного ренессанса. В следующем году его приглашают занять место профессора в Школе славянских исследований Кингз-колледжа Лондонского университета. Кроме того, он печатает большое количество статей о русской истории и литературе. В 1925 году он публикует книгу о современной русской литературе, а в 1927 году «Историю русской литературы с древнейших времен до смерти Достоевского, 1881». Эта книга долгое время считалась лучшей трудом в этой области, написанном на английском языке. Читая лекции и публикуя свои работы, Мирский написал и защитил в Лондонском университете магистерскую диссертацию о Пушкине.

В Англии Святополк-Мирский внимательно следил за английскими книгами, написанными о России. Его рецензии и оценки были достаточно критическими и справедливыми, отвергающими идеализацию России. Одним из популярных писателей о России был Стивен Грэм, который знал Россию не понаслышке. Он много путешествовал, побывал на Украине, в Крыму, на Кавказе. Грэм написал десятки книг о России, где он стремился доказать, что Россия – мистическая страна, страна крайностей, лишенная всякого прагматизма. Святополк-Мирский критически оценил книгу Грэма «Неоткрытая Россия» (1912). Он писал: «Кому приходилось иметь дело с иностранными книгами о России и, особенно, о русской литературе, знает, какая это неисчерпаемая сокровищница нелепости и непонимания. Английские книги составляют исключение. Англичане, увлекающиеся русской литературой, отличаются особым истерически-сентиментальным складом ума. Из них особенно типичен автор «Неизвестной России» Стивен Грэм. В последнее время английская любовь к России сосредотачивается на именах Достоевского и Чехова и тесно связана с быстрым ростом новой «интеллигентщины», разительным образом напоминающей первые стадии в истории нашей собственной интеллигенции. Поэтому в более английски мыслящих кругах Англии любовь к русской литературе находится под естественным и справедливым подозрением.

Соприкосновение с русской культурой гибельно для всех лучших качеств англичанина и особенно для его прославленного «чувства юмора» – sense of humour (что между прочим, вовсе не то же самое, что мы называем эти именем). Проникнутый «русским духом» англичанин делается мрачным истериком и анархическим педантом»[67]67
  Там же.


[Закрыть].

Гораздо более положительно он относится писателю Морису Берингу, который в своих книгах о России отбрасывает все привычные стереотипы о загадочной «славянской душе», «русской мистике» и поэтому, по словам Святополка-Мирского, он «оказывается ближе к истине».

Мирский занимался не только русской литературой. Он написал интересную книгу «Интеллигенция в Великобритании». Благодаря замечательному таланту общения, Мирский вошел в элитарный круг интеллектуалов Блумсбери, возглавляемый Вирджинией и Леонардом Вулфом. В их доме он встречался с Джоном Мейнардом Кейнсом и его русской женой Лопуховой. В письме от 7 ноября 1924 года Лидия пишет Мейнарду: «Вчера я встретила Вирджинию и представила ей Мирского, но она и Вера уже были знакомы с ним, он часто посещал их дом»[68]68
  Lydia & Maynard. Bury St. Edmunds.1989. P. 248.


[Закрыть].

Мирский много путешествует, посещает Берлин, Париж,

Нормандию, Швейцарию. Его многогранная деятельность как пропагандиста русской литературы поражает обилием публикаций, выступлений, рецензий, встреч. Пожалуй, из всех русских эмигрантов в Англии Мирский был самым успешным и самым деятельным. Он достиг пика карьеры в 1928 году, пока не встретился с Максимом Горьким.

Эта встреча произошла в Сорренто и оказала на Мирского большое влияние. Горький очаровал Мирского и уговаривал его вернуться на родину. Начиная с этого времени, в мировоззрении Мирского происходит коренной поворот. Аристократ, белогвардеец, сторонник модных в среде эмигрантов идей евроазийцев, Мирский переходит на позиции марксизма и ленинизма. Он пишет статью «Как я стал марксистом» и книгу «Жизнь Ленина», опубликованные в английской прессе. Они вызвали бурный резонанс у английской интеллигенции. Многие объясняли его переход на марксистские рельсы свойственным ему стремлением к оригинальности и двойственности мышления. Если до этого он с энтузиазмом писал о деятелях русского религиозного Ренессанса, то теперь он описывает этот период интеллектуальной истории России как «метафизические миазмы». А близкое до того времени его сердцу евроазийство теперь воспринимается им как «идеалистические и мистические фантазии». Как бы ни относится к этим метаморфозам политического сознания, необходимо отметить, что все они были абсолютно искренними и не преследовали какие-то идеологические цели.

Многие его друзья и знакомые отговаривали от возвращения в советскую Россию, предсказывая возможный трагический результат такого предприятия. Вирджиния Вулф записывала в своем дневнике от 28 июня провидческие слова:

«Двенадцать лет он скитался по Англии по меблированным квартирам, а сейчас возвращается в Россию – «навсегда». Наблюдая, как загораются и снова гаснут его глаза, я вдруг подумала: скоро быть пуле в этой голове. Вот что делает война, словно говорит этот загнанный в угол, попавший в западню человек». Но Мирский был непреклонен в своем решении, и в 1932 году оказывается в Москве с советским паспортом.

В Москве Мирский с новой энергией принимается за литературные дела. Он участвует в задуманной Горьким идее описать все истории фабрик и заводов в России. Поэтому он носится по стране, посещает предприятия, воспевает в своих статьях труд и машины. Другой проект Горького – коллективная книга о БеломороБалтийском канале. В ней Мирский тоже участвует, пишет главу «ГПУ, инженеры, проект». Правда, наряду с этим, он пишет статьи об английской литературе – о Шекспире, Свифте, Смоллетте, Киплинге, Олдингтон, О. Хаксли.

Правда, уже с самого начала начинаются и трудности. Мирский привык писать то, что он думает и не скрывать своих оценок современной литературы. Так он поступал с английскими, так он поступает и с советскими авторами. Он выступил с критикой романа А.Фадеева «Последний из удэге», что положило начало травле в центральной прессе. В какой-то мере спасала защита М. Горького, но в 1936 году Горький умирает и Мирский остается без защиты. Московский Союз писателей обвиняет Мирского во всех смертных грехах, в том числе предательстве и шпионаже. В июне 1937 года Мирского арестовывают и отправляют в тюрьму. Здесь его допрашивают и выносят приговор – «измена родине», за что он получает 8 лет трудовых лагерей. Точная дата смерти неизвестна, но большинство исследователей считает, что она относится к 1939 году.

Гибель Мирского вызвала на Западе бурю возмущения, разочарования в советской власти даже у тех, кто испытывал к ней иллюзии и симпатии. Другой представитель кружка Блумсбери Леонард Вулф писал: «Когда подумаешь, что из этой среды его затащили в советскую паутину, чтобы лишить жизни, – то душу переполняет отчаяние оттого, что коммунизм, это вывернутое наизнанку добро, снова и снова освещает дуракам дорогу к недостойной смерти».

Аналогичная судьба ожидала другого представителя английской интеллигенции, философа Людвига Виттгенштейна из Кембриджа, который приехал в Россию, чтобы тоже остаться здесь «навсегда». К счастью, Виттгенштейн мирно вернулся в Кембридж заведовать кафедрой философии. В своем дневнике и в письмах он не оставил никаких записей и воспоминаний о поездке в России. Но он был в одном шаге от гибели, которую принял выпускник Оксфорда князь Святополк-Мирский.[69]69
  Шестаков В. П. Поездка в Россию Людвига Виттгенштейна // Вопросы философии, 2003, № 5, с. 150–158.


[Закрыть]

Особую среду в окружении Кейнса составляли артисты, художники и режиссеры «Русского балета», которые приезжали в Англию. Кейнс посещал премьеры русского балета в Лондоне. Неизвестно, встречался он лично с Сергеем Дягилевым, но его имя и имена его танцоров постоянно были на слуху. 20 августа 1929 года Кейнс получил известие о смерти Дягилева и немедленно написал о его кончине своей матери. В его дом в Тилтоне приезжал Георг Баланчин, с которым Кейнс долго беседовал, так как Кейнс любил поговорить о балете, а Баланчин об экономике. Кейнс и его жена принимали их, беседовали о положении в России, посещали спектакли балета. Это была прочная нить, соединяющая семью Кейнсов с Россией.

О присутствии русских в окружении Кейнса и его семьи свидетельствуют воспоминания Ричарда Кейнса-Дарвина, которые были написаны им в 2003 году специально для моей книги «Интеллектуальная история Кембриджа». Узнав, что я пишу эту книгу, Ричард Кейнс пригласил меня к себе домой и вручил несколько страниц текста. В заголовке было «Мои воспоминания о русских в Кембридже». Ниже я привожу этот текст в моем переводе с английского языка.

«Насколько я помню, в Кембридже всегда присутствовали русские, которые придавали университету особую атмосферу. Благодаря счастливому случаю, я встречался с некоторыми из тех русских, которых и до сих пор с хорошим чувством вспоминают в Кембридже.

Прежде всего, это русская балерина Лидия Лопокова, на которой мой дядя, экономист Джон Мейнард Кейнс женился в 1925 году. Лидия имела в Кембридже широкий круг близких друзей, которые всегда получали удовольствие от ее откровенных и остроумных замечаний, касающихся не только театральных и художественных предметов, но и многих других сюжетов. Хотя все это она выражала на специальном английском языке, в котором было много ошибок, ее комментарии всегда обладали очарованием. Через несколько лет после смерти мужа, последовавшей в 1946 году, она переехала из Кембриджа в Сассекс. Мы постоянно навещали ее там, до самой ее смерти в 1981 году.

В июле 1921 года молодой русский физик Петр Леонидович Капица приехал в Кембридж с научным визитом и встретился в лаборатории Кавендиша с Эрнстом Резерфордом. Капица был сердечно принят, но когда он спросил, не может ли он поработать несколько месяцев в лаборатории, Резерфорд ответил отрицательно, так как в лаборатории не было достаточно места. Неожиданно Капица задал Резерфорду вопрос: «Скажите, какова степень допустимых погрешностей в ваших исследованиях?». Тот ответил, что около 3-х %. На что Капица заметил, что поскольку в лаборатории насчитывается 30 исследователей, его присутствие никто не заметит, так как в процентном отношении он будет в пределах допустимых ошибок. Этот находчивый ответ открыл Капице дверь в лабораторию Кавендиша и вскоре он стал одним из любимых сотрудников Резерфорда настолько, что ему позволялось открыто называть Резерфорда «Крокодилом» за то, что тот имел привычку прямо, выдвинув челюсть вперед, стремиться к решению научных проблем.

Я до сих пор помню его письмо к жене: ««Сегодня в полдень я видел атом. Меня привели в лабораторию Кавендиша, в которой физики производят удивительные опыты и двое из них сопровождали меня и рассказывали об этих опытах. Было очень интересно. Один из этих двух – молодой русский по имени Петр Капица. У него замечательное оборудование и мне показалось, что он очень умный».

Очень скоро Капица стал членом Тринити колледжа, где он получил должность исследователя, а в 1929 году он был избран членом Королевского общества. Его работа подвигалась успешно благодаря изобретению новой технологии для исследования малых частиц в сильном магнитном поле. Кроме того, он проводил очень элегантные опыты с гелием при очень низких температурах. Но к сожалению, во время одного из регулярных посещений СССР в 1934 году он не получил разрешения вернуться в Кембридж и должен был до конца своей жизни оставаться в Москве, где он продолжал свои исследования в новом Институте физических проблем, куда были переданы изобретенные им в Кембридже инструменты. Только в 1966 году, через 32 года отсутствия, он вернулся в Англию для получения памятной медали Резерфорда в Институте Физики. Я имел удовольствие беседовать в это время с ним в Черчилль-колледже, где его друг Джон Кокрофт стал мастером. В 1974 году Капица был избран почетным членом этого колледжа. А в 1978 году он был награжден Нобелевской премией за работы по физике низких температур. Капица умер в Москве в 1984 году в возрасте 87 лет.

В 1924 году Россию покинул Абрам Самойлович Бесикович. Поработав год в Дании, он приехал в Англию, где при поддержке знаменитого математика Д. Харди он получил возможность работать в Кембридже. Здесь в 1927 году он получил должность лектора, а в 1950 году удостоился престижного поста профессора математики. Через три года после прибытия в Кембридж, он был избран членом Тринити колледжа и здесь в течении последующих сорока лет он оставался популярной личностью. Одна из его особенностей состояла в том, что он не признавал в английском языке артиклей. Иногда это служило поводом для насмешек над его речью. «Джельтмены, – сказал на одной из своих лекций Бесикович, – 50 миллионов англичан говорят по-английски так, как говорите вы, но 500 миллионов русских говорят по-английски так, как говорю я». После этого насмешки прекратились.

Я вспоминаю взволнованное выступление Бесиковича в 1949 году на собрании членов Тринити колледжа. Он выступал в защиту липовых деревьев в связи с тем, что кто-то из молодых членов колледжа предложил их пересадить. Он всегда очень заботился о состоянии парка в колледже, и в течении всего военного времени с 1939 по 45 год, когда было мало садовников, его можно было видеть, помогающим стричь траву с помощью маленькой ручной косилки. Характерно было и то, что после своей смерти в 1970 году он завещал часть своего состояния тем, кто убирал его комнату в колледже.

В 1938 году, будучи студентом, я встретил в Тринити-колледже еще одного русского – Дмитрия Дмитриевича Оболенского. Он получил образование отчасти во Франции, отчасти в Англии, и в отличие от многих русских, с которыми я встречался, говорил на прекрасном английском языке без малейших ошибок. Вскоре он стал ведущим авторитетом в области средневековой истории Западной Европы, в особенности по проблемам религии и культуры. После блестящего окончания университета, он на короткое время становится преподавателем русского языка и литературы в Кембридже, но в 1950 году ему предложили преподавательское место в Оксфорде, где позже он получает должность и звание профессора. Но я с удовольствием вспоминаю, что в 1991 году кембриджский Тринити колледж сделал его своим почетным феллоуз.

Нет необходимости говорить о том выдающемся вкладе, который эти русские внесли в кембриджскую науку, но то, что объединяет их всех в моей памяти – это их исключительное дружелюбие и личное очарование. Я надеюсь, что в будущем встречу еще подобных людей, представляющих Россию.

Профессор Ричард Кейнс, Кембридж».

Так в семье Кейнсов относились к русским. Это признание того весомого вклада, которые русские внесли в науку и, специально, в культуру Кембриджа.

Правда, нельзя не видеть, что со временем эта связь ослабевала. Если в рождение советской России вызывали некоторые надежды на возникновение новой экономической системы, то сталинские реформы и политический террор в России 30-х годов убили эти надежды, и Кейнс уже никогда не возвращался к анализу советской экономической системы.