Текст книги "Джон Мейнард Кейнс и судьба европейского интеллектуализма"

Три опасности подстерегают сторонников самодостаточности и экономического национализма. Первая – доктринальная Глупость, стремление подмять экономику под надуманные идеологические идеи, нежелание отказаться от них даже перед лицом грозящей разрухи, стремление совместить несовместимое – новую религию коммунизма и бизнес.

Вторая и еще большая опасность – спешка, ускорение. «Экономическое переустройство общества – дело, осуществляемое медленно… Жертвы и потери переходного периода могут возрасти, если двигаться еще быстрее. В еще большей мере это справедливо по отношению к увеличивающейся национальной самодостаточности и планируемой замкнутой экономике. Ведь сущность экономических процессов должна лежать во времени. Быстрый переход влечет столь быстрое и очевидное разрушение национального богатства, что новое состояние дел окажется поначалу намного хуже, чем старое, а великий эксперимент будет дискредитирован»[55]55
  Ibid., p. 366.


[Закрыть].

Третья опасность – нетерпимость, любовь к насилию, превращающая жизненные отправления в окаменелую пропаганду. И здесь Россия опять впереди. Указанные недостатки в корне подрывают всякую возможность использовать мощный инструмент регуляции, каким является план. Таким образом, в начале 30-х годов Кейнс проникается идеей необходимости государственного регулирования экономики, но отнюдь не в русском его варианте. В 1936 г. выходит его фундаментальная монография «Общая теория занятости, процента и денег». К этому времени за спиной автора был уже немалый опыт преподавания экономики и математики в Кембридже (с 1908 г.), редактирования ведущего «Экономического журнала» (с 1912 г.), деятельности в Британском казначействе (с 1915 г.), посещений Индии, участия в международных форумах и даже предпринимательства в сфере искусства (Кейнс неплохо разбирался в картинах и балете). К концу 30-х годов Кейнс – автор широко известных книг: «Денежное обращение и финансы Индии» (1913), «Трактат о денежной реформе» (1923). «Трактат о деньгах», (1930), «Экономические последствия Версальского мирного договора» (1919) и «Пересмотр договора» (1922).

Следует сказать, что в своих оценках России Джон Мейнард Кейнс расходился с английским премьер-министром Уинстоном Черчиллем. Черчилль был непримиримым противником советской России и вплоть до появления на исторической арене Гитлера всегда отзывался о России критически. Кейнс не принимал этой позиции. Ссылаясь на книгу Черчилля «Мировой кризис», он писал: «В этой книге содержатся современные впечатления о мотивах и атмосфере современной политической жизни. В ней описываются мирная конференция, Русская революция, Ирландская революция. Наименее удовлетворительны рассуждения о русских проблемах. Здесь Черчилль не может освободиться от своего неудачного участия в гражданской войне в России. Отчасти он признает неизбежную тщетность сил, которые он поддерживает. Он показывает слабость Белых, которых он так идеализирует (Колчака и Деникина). Большевики же, несмотря на признание им значительности личности Ленина, признаются им как жестокие звери. Разве можно признать правдой его заключительную сентенцию: «Россия, это отверженная страна. Затачивает свои штыки о свои арктические ночи и своими голодными губами провозглашает философию ненависти и смерти».[56]56
  Keynes J. М. Essays in Biography // The Collected Writings of J. M. Keynes, vol. X, London. 1972. P. 54.


[Закрыть]

В отличие от политика Черчилля, экономист Кейнс проявлял живой интерес к молодой советской России и считал, что здесь происходит новый, заслуживающий интереса эксперимент.

В целом в своей книге Кейнс сохранял позицию экспериментатора, который наблюдает за русским экспериментом, стараясь не вмешиваться в него и надеясь на положительный результат. Но в начале 30-х годов его позиция меняется. В 1931 году он пишет статью «Обзор нынешнего состояния социализма», в которой обнаруживает внутреннее противоречие социалистической теории и практики. По словам Кейнса, социализм захватывает власть, чтобы добиться экономической целесообразности, но достигнув некоторого благосостояния, делает все то, что является экономически нецелесообразным.

Эту же мысль он развивает в статье «Национальная самодостаточность», опубликованной в 1933 году, где он выражает разочарование в экономических реформах Сталина, говоря об их негативных последствиях для национальной экономики. Он пишет: «Россия вновь демонстрирует нам пример грубого просчета, который допускается режимом, когда он избавляет себя от критики. Мы нуждаемся в объединении всех светлых голов эпохи. Сталин уничтожает любой независимый и критически мыслящий ум… Он создал среду, в которой мыслительные процессы атрофируются. Пусть Сталин будет ужасающим примером для всех, кто стремится экспериментировать».[57]57
  Keynes J M. National Self-Sufficiency. P. 8.


[Закрыть] (Под словом «экспериментировать» Кейнс имел в виду волюнтаризм, отказ от принципов и законом экономики).

Несомненно, что в 30-50-х годах Мейнард Кейнс был одной из самых влиятельных фигур в Кембридже. Он был центром либеральной мысли в Кембридже, поддерживал личные связи со многими русскими, посещавшими университет или работавшими в нем. Среди них следует назвать прежде всего Петра Капицу. В феврале 1924 года Кейнс посетил лабораторию Кавендиша, в которой в то время работал над расщеплением атома Капица. Он писал жене об этом посещении: «Сегодня в полдень я видел атом. Меня привели в лабораторию Кавендиша, в которой физики производят удивительные опыты и двое из них сопровождали меня и рассказывали об этих опытах. Было очень интересно. Один из этих двух – молодой русский по имени Петр Капица. У него замечательное оборудование и мне показалось, что он очень умный».

Кейнс был дружен с советским послом в Лондоне Иваном Михайловичем Майским, встречался с Капицей, с Дмитрием Мирским и другими русскими, живущими в Кембридже. Он спообствовал поездке в Россию философа Людвига Виттгенштейна, для чего он писал рекомендательное письмо И. Майскому. Он читал русские книги, внимательно следил за событиями в России.

В письме Лидии от 24 февраля 1924 года он пишет: «Читала ты в газете, что название «Россия» будет запрещено. Я должен теперь буду называть тебя «юссесариэн» (Ussrrnn). Это небольшая разница, только буква “р” на другом месте. Посылаю тебе статью о новом «юссесариэновом обществе», которое я готов принять. Но для меня Россия – это очень близкая вещь, в то время как для общества это все более удаляющийся от нас объект”.

Какие же выводы можно сделать из кейсианского анализа российской экономики и политики, которые, как нам кажется, не безразличны и до сегодняшнего времени? Прежде всего, Кейнс постоянно утверждал, что Россия является частью Европы и судьба европейского благополучия во многом зависит от положения российской экономики. Еще в 1933 году он писал: «Европа представляет собой цельное образование. Франция, Германия, Италия, Австрия и Голландия, Россия, Румыния и Польша пульсируют вместе, а их устройство и цивилизация в сущности едины»[58]58
  Keynes J. M. The Treaty of Peace // Essays in Persuaeion. London, 1951. P. 5.


[Закрыть]. Кейнс предвидел в будущем объединение стран Европы и ясно видел, что Россия будет участвовать в этом процессе.

Кроме того, Кейнс убедительно показывал в своих работах несостоятельность философии накопительства, считающей богатство целью социального прогресса. Такое накопительство, по его мнению, бесцельно, оно ведет к социальной атрофии. Даже такая прагматичная страна, как США, имеет свои исторические перспективы, связанные, например, с образом «Американской мечты». Нашим же идеалом стало безудержное обогащение, которое бьет все рекорды по контрасту с низким жизненным уровнем большинства общества. В наше время, когда социальная философия в России лишилась всякой цели и пробавляется неопределенными историческими перспективами, эти мысли английского экономиста остаются серьезным предупреждением.

Хотя «кейнсианская экономика» подвергалась резкой критике в 80-х годах прошлого столетия, ее огромная роль, в особенности в предвоенные и послевоенные годы, признается и сегодня. Представляется, что взгляд этого ученого на Россию, не был отягощен идеологическими стереотипами. Кейнс стоял за то, чтобы не мешать, а помогать России, «предоставить России ее шанс». Вопрос заключается только в том, воспользовалась ли этим шансом советская экономика и воспользуемся ли современная Россия опытом прошлого в преодолении кризисных ситуаций эпохи. И в состоянии постсоветская экономика воспользоваться советами Кейнса найти «средний путь» и попытаться найти возможность общественного контроля над безумной жадностью частного капитала и его инстинктивному стремлению к безудержному обогащению. Английский политолог Э. Барнетт, сотрудник Центра Российских исследований Бирмингемского университета сомневается в этом. В статье «Кейнс и Россия» он пишет: «Что же осталось на сегодняшний день от избранного Кейнсом среднего пути между государственным социализмом и laissez faire капитализма? С начала 1980-х годов «прорыночная экономическая теория и крайний вариант «жадность есть благо» доминирует на Западе, а также и в самой России. Однако переход к рынку в постсоветских государствах создал не так уж много экономик, похожих на развитые социальные рыночные экономики Западной Европы, которые можно было бы считать примерами среднего пути Кейнса. Вместо этого во многих бывших коммунистических странах господствует то, что описывается как мафиозный капитализм. Типичная постсоветская экономика в действительности была сконструирована путем наложения западного понимания рыночных процессов и импортированных технологий на существующие бюрократические порядки и остатки разрушающихся институтов плановой экономики. О таком глубинном поведенческом конфликте Кейнс мало что мог сказать в своих экономических работах».[59]59
  Барнетт В. Л. Кейнс и Россия: в долгосрочной перспективе экономическая теория всегда находится в состоянии перехода // Вестник Санкт-Петербургского университета, 2007, сер. 5, вып. 1. С. 19.


[Закрыть]

Но если работы Кейнса мало что могут дать для современной пост-коммунистической экономики России, остается надеяться, что его интеллектуальные опыт, его прозорливые предсказания о будущности политической и культурной реальности помогут хотя бы спасти европейскую, и в первую очередь, Российскую культуру от полного ее поглощения агрессивной бюрократией, от господства антиинтеллектуализма во всех сферах общественной жизни, приводящей развитую в прошлом страну к гуманитарной катастрофе. Который раз, как мотив судьбы в опере, звучат слова Кейнса: «Надо дать России ее шанс…»

Кейнс вместе с женой еще два раза посещал Россию – в 1928 и 1937 годах. Но это были уже частные визиты, связанные с посещением Лидией своей семьи.

Русские в окружении Кейнса

И в Лондоне, и в Кембридже Кейнс встречался со многими русскими. В большинстве случаев это были знакомые его русской жены. Вместе с тем, Кейнс был знаком с русскими дипломатами, он брал в Женеве в 1922 году интервью у Григория Чичерина, возглавлявшего советскую делегацию. А с советским послом в Лондоне Иваном Майским и его женой Кейнс был в дружеских отношениях. Кейнс знал и лично общался с русскими учеными, которые работали в Англии. Среди них следует выделить два имени: физика Петра Капицы и историка Дмитрия Мирского.

С Кембриджем связана судьба талантливого русского ученого-физика Петра Леонидовича Капицы (1894–1984). В какой-то мере творческие судьбы Набокова и Капицы общие: хотя они представляют собой разные полюса культуры, оба приезжают в Кембридж в начале своего творческого пути, оба они формируются, один – как писатель, другой – как ученый, в кембриджском университете, отсюда оба они получают существенный толчок для их дальнейшего развития.

Капица родился в 1894 году в Кронштадте в семье военного инженера, который строил Кронштадскую крепость. После окончания школы поступил в Петербургский Политехнический институт. Первая мировая война застает его Глазго, куда он приезжает для изучения английского языка. После 1918 года он поступает во вновь открывшийся Физико-Технический институт, где под руководством Йоффе формировался кружок молодых энтузиастов, в числе которых был Н. Семенов, Я. Френкель, Я. Дорфман и другие. Здесь Капица начинает заниматься проблемами магнетизма.

В начале 1921 года советское правительство решает закупить на иностранную валюту научное оборудование. Для этой цели Йоффе и Капица едут в Англию и в июне месяце они посещают Резерфорда в Кембридже. Капица пользуется случаем и спрашивает у Резерфорда разрешения вернуться и поработать в лаборатории Кавендиша. Резерфорд сначала отказывает, ссылаясь на то, что в лаборатории тесно. Но Капица проявил находчивость. Он спросил, какой процент погрешности допускается в лаборатории Кавендиша при научных исследованиях. «Три процента, – ответил Резерфорд. – Но я также не составляю более трех процентов лаборатории», – сказал Капица. Восхищенный его находчивостью, Резерфорд соглашается. В результате в июле месяце Капица приезжает в Кембридж, рассчитывая поработать здесь до весны, но на самом деле он остается здесь на 13 лет, с 1921 по 1934 год, и покидает он Кембридж, как выясняется, отнюдь не по собственному желанию.

Капица быстро вошел в коллектив лаборатории Кавендиша. Он избрал темой своего исследования отклонение а-частиц в магнитном поле. Резерфорд апробировал эту тему исследования и с этого момента Капица имел все возможности для самостоятельной работы.

Между Капицей и Резерфордом с самого начала сложились доверительные и неформальные отношения. Капица с уважением относился к английскому ученому, который был старше его на 23 года и который с 1919 года возглавлял лабораторию Кавендиша. Как пишет Марк Олипант, один из сотрудников лаборатории, «наиболее колоритной фигурой в Кавендише, когда я туда прибыл, был Петр Капица… Он был настолько энергичен, так начинен плодотворными идеями, что очень скоро добился впечатляющего успеха».[60]60
  Капица, Тамм, Семенов в очерках и письмах, М. 1998. с. 73.


[Закрыть]

Капица изобрел для Резерфорда кличку, он назвал его «Крокодилом» и эта кличка скоро утвердилась среди сотрудников лаборатории. Существует несколько объяснений того, откуда возникла эта кличка. Как объяснял сам Капица, «в России крокодил связан с чувством благоверного страха и поклонения, потому что он имеет негнущийся затылок и не может повернуться назад. Он движется только вперед с распахнутыми челюстями, так, как движется наука, как движется Резерфорд». Другие аллитерации связаны с Питером Паном, в котором крокодил проглатывает будильник и поэтому все знают о его приближении. Такая аллегория была вполне актуальна, когда все знали по походке и голосу о приближении Резерфорда. Капица, куривший трубку, успевал ее спрятать, избегая возможного скандала. Возможны связи и с известным стихотворением Корнея Чуковского о крокодиле. Так или иначе, но со временем все стали называть Резерфорда крокодилом. Впоследствии безобидная кличка послужила предметом грандиозного публичного скандала, в который включилась большая часть университетской общественности.

При подготовке экспериментов Капице большую техническую помощь оказывал эстонец Эмиль Янович Лаурманн, который был специалистом в работе с электричеством и тонкими механизмами. С его помощью Капица провел несколько удачных экспериментов, после чего он получил средства для новых экспериментов. Его положение в Кембридже становилось все более стабильными. В 1923 году он защищает тезисы диссертации и получает степень доктора наук. В этом же году он получает стипендию Максвелла, которая обеспечивает возможность его дальнейшей работы в лаборатории. В 1925 году он получает постоянные позиции в университете в качестве помощника директора магнитных исследований. Он избирается феллоу Тринити колледжа. Позднее в 1929 году он избирается членом Королевского общества.

Вместе с Капицей в лаборатории Кавендиша работали выдающиеся ученые – Нильс Бор, Джеймс Чадвик, Джон Кокрофт, Эрнст Уолтон. Сюда приезжали ученые из всего мира – США, Германии, Дании, Японии, Китая, Австралии. Это был международный центр по изучению физических проблем и, прежде всего, по расщеплению атома.

Капица имел привычку после завершения рабочего дня пить чай с сотрудниками лаборатории и подводить итоги дня. Постепенно это чаепитие превратилось в семинар, которые получил название «Клуб Капицы». В него входили студенты и молодые сотрудники, которые обсуждали любые вопросы, даже те, что не были связаны с физикой.

Очевидно, что Капица был склонен к преподавательской деятельности. Он прочитал серию лекций по магнетизму, которые привлекли слушателей, хотя, по признанию некоторых очевидцев, не все в этих лекциях было до конца понятно. Но как признавался сам Капица, он полагал, что если 95 % лекций будет абсолютно понятными, то остальные 5 % заинтригуют слушателей и заставят их думать.

Для проведения своих исследований, связанных с прохождением а-частиц в магнитном поле, Капица нуждался в большом электромагнитном генераторе, который стоил больших денег. Подобный генератор в Париже обошелся в несколько миллионов франков. Капица нашел способ более эффективного и более дешевого генератора. Большую помощь в его создании оказал Капице Кокрофт. Капица уделял большое внимание научной работе, с 1924 по 1933 годы он опубликовал более 20 научных работ в различных физических журналах мира.

Быстрые успехи Капицы в Кембридже объясняются его способностью соединять научный эксперимент с техническим его обеспечением. Как отмечает Дэвид Шёнберг, один из английских учеников Капицы, «в Кембридже Капица оставил свой след в нескольких аспектах. Он был один из первых, кто начал переводить Кавендишскую лабораторию из века сургуча и веревочки в век машин. Он был зачинателем физики твердого тела и физики низких температур в Кембридже. И последнее, но немаловажное: он начал традицию живого, неформального семинара, получившего название «КлубКапицы», внесшего что-то от русского темперамента в более флегматичную английскую жизнью» [61]61
  Поразительно, что английские авторы, рассказывая о достопримечательностях Кембриджа, приводят рельеф Эрика Гилла в качестве зоологической картинки, нечто вроде вывески Зоологического музея. Символический смысл «Крокодила» и вся история его создания уже забывается, хотя, можно сказать, это замечательный русский дар Кембриджу. Во всяком случае, идея целиком принадлежит П. Л. Капице.


[Закрыть].

Капицу отличало чувство юмора, которого отличалось от традиционного английского юмора. Он любил анекдоты, умел хорошо рассказывать истории, любил розыгрыши и был остр на слово. За обедом в Тринити-колледже, когда священник спросил его о сидящем напротив астрономе А. С. Эдисоне, Капица ответил – «это астроном, он знает о небесах больше, чем вы». Премьер-министру Болдуину он не постеснялся сказать: «Верьте нам, мы не обманываем, здесь ученые, а не политики».

Капицу отличало также способность к верной и долгой дружбе. Среди англичан, с которыми он дружил, помимо Резерфорда, были П. Дирак, Д. Кокрофт, Д. Шёнберг. Все они побывали у него в гостях в Москве.

Огромным событием в деятельности лаборатории Кавендиша было строительство магнитной лаборатории. О необходимости такой лаборатории Капица стал разговаривать с Резерфордом в 1930 году. Университет не обладал средствами для строительства, но Резерфорд обратился к Королевскому обществу с просьбой выделить средства, необходимые для строительства. Сумму в размере 150 тыс. фунтов была получена из средств, подаренных Королевскому обществу индустриальным магнатом Людвигом Мондом и поэтому магнитная лаборатория получила название лаборатории Монда. Строительством лаборатории занялся архитектор Х. Хью. З февраля 1933 года в присутствии премьер-министра Стэнли Болдвина и Уильяма Спенса, вице-канцлера Университета, состоялось открытие этой лаборатории.

Капица отдавал отчет, что строительство лаборатории – это заслуга Резерфорда, результат его инициативы и организаторского таланта. Это обстоятельство он стремился подчеркнуть, обращаясь к элементам декорации, украшающим здание лаборатории. Капица обратился за помощью к известному художнику и скульптору Эрику Гиллу.

Эрик Гилл известен, прежде всего, как график. Однако художественное образование он получил как скульптор у Эдварда Джонстона в Центральной школе искусств. В известной мере, Гилл был учеником и продолжателем Уильяма Морриса. Вместе с ним он разделял веру в то, что посредством ремесла можно возродить радость и интерес к труду, утрачиваемые в индустриальном обществе. Поэтому темы, почерпнутые из средневекового искусства, составляли главный интерес его графических работ по дереву. Это сцены из жизни Иисуса Христа, картины библейской истории. Большое место в его графике занимают эмблемы и символы. Эти работы, выполненные в черно-белой манере, отличались выразительной, четкой линией, простотой и лаконизмом ранне-христианского искусства.

Вместе с тем, Эрик Гилл был замечательным книжным графиком, но начал свою художественную карьеру как скульптор. Из его скульптурных работ известно “Установление креста” в Вестминстерском соборе. По просьбе Капицы Гилл изображает на стене лаборатории Монда рельеф крокодила, выполненный в экспрессионистической манере. Крокодил стоит на задних лапах, подняв вверх раскрытую пасть. Это изображение должно было символизировать Резерфорда. Оно и поныне красуется на стене здания, хотя лаборатория Кавендиша в 1972 году перебралась в другое, более просторное место[62]62
  Здесь Капица несколько не точен. Фонд на постройку колледжа был основан самим Уинстоном Черчиллем в 1958, а в 1960 году королева утвердила его проект, что считается датой основания колледжа. Черчилль умер в 1965 году, когда колледж уже функционировал.


[Закрыть].

Это рельеф был принят университетской общественностью, как иронический символ Резерфорда. Но по-иному обстояло дело с другим рельефом, изображающим профильный портрет Резерфорда. Он был помещен внутри здания, в приемном холле. Эрик Гилл не стремился к точному, фотографическому изображению и стилизовал его, использовав контраст гладкой поверхности бюста и лица с волнистой линией волос головы и усов. Этот замечательный портрет неожиданно вызвал острую дискуссию. Некоторые из влиятельных в университете персон, в том числе физик Ф. Астон, утверждали, что портрет не похож на его оригинал. Более того, они утверждали, что Эрик Гилл придал Резерфорду еврейский нос, что было отзвуком антисемитской пропаганды, которая в то время развертывалась в Германии.

Страсти разгорелись не на шутку. Наиболее консервативные члены университета требовали, чтобы портрет Резерфорда был снят. В этих обстоятельствах Капица должен был проявить все свои дипломатические способности, чтобы спасти произведения Эрика Гилла. Об этом свидетельствует переписка между Капицей и Гиллом. В письме Гиллу от 21 марта 1933 года Капица писал:

“Дорогой Гилл. Я уверен, вы одобрите то, как я сражался за ваш

рельеф. Очевидно, он так не понравился некоторым влиятельным людям в Университете, что они потребовали, чтобы рельеф был снят. В результате возникла острая дискуссия и мне пришлось сражаться изо всех сил, я даже прочем им лекцию о современном искусстве, пытаясь объяснить им такую элементарную идею, как различие между фотографом и художником. Я не думаю, что заставил их мыслить по-иному, но мне удалось спасти произведение искусства, которое я так высоко ценю.

Я надеюсь, что сейчас все уже в порядке, но я все еще удивлен тому исключительно формальному отношению к искусству, которое распространено среди многих людей в этой стране. Раньше мне не приходилось сталкиваться с такой ограниченностью, но вам, по-видимому, приходится встречаться с ней часто. Я слышал, они хотят устроить шум вокруг вашей картины на БиБиСи, и я очень симпатизирую вам за то, что вы подвергаетесь нападкам за то, что остаетесь индивидуалистом в вашем творчестве”.

В ответ Эрик Гилл писал Капице:

“Дорогой Капица.

На прошлой неделе к нам приезжал Хьюдж и рассказал о скандале вокруг портрета Резерфорда. Я очень сожалению об этом, в особенности потому, что это принесло вам неприятности. Хьюдж сказал мне, что это произошло потому, что некоторые, зараженные гитлеровским антисемитизмом, подумали, что я пририсовал Резерфорду еврейский нос. Конечно, это глупость. Особенность еврейского носа в том, что он выглядит не горбатым, а крючковатым. Горбатый нос – это особенность не евреев, а римлян и такие носы обычно изображаются на классических портретах.

Я очень сожалею, что лорду Резерфорду пришлось пережить такое неприятное время. Пожалуйста, передайте ему мои сожаления и извинения. Шум на БиБиСи закончился. Старый идиот, который посчитал мой рельеф неприличным, получил афронт, так сказал мне по телефону один из репортеров.

Ваш навсегда, Эрик Г.” (22 мая 1933)

Характерно, что сам Резерфорд не был против рельефа Гилла. Он только пошутил, сказав, что если он выглядит таким образом, то его имя должно быть не Резерфорд, а “Резермонд”, обыгрывая имя спонсора лаборатории – Монда. Но чтобы разрешить затянувшиеся споры, он порекомендовал Капице обратиться к Нильсу Бору, как к третейскому судье, поскольку тот слыл знатоком современного искусства. Капица так и сделал. Он послал Нильсу Бору в Копенгаген фотографию рельефа и объяснил в письме ситуацию, которая создалась вокруг работы Гилла. В ответ Бор написал Капице:

“Я знаю, что невозможно судить о произведении искусства по фотографии и без того, чтобы не видеть его окружения. Однако, при всех этих оговорках, рельеф с портретом Резерфорда представляется мне чрезвычайно глубокомысленным и сильным. Поэтому я не поддержал бы критиков портрета. Если Резерфорд не возражает против него и если вам он нравится, то он оправдывает все ожидания. Я надеюсь, что портрет останется на своем месте на много лет и будет свидетельством той хорошей работы, которую вы сделаете в вашей новой лаборатории. Я еще не получит буклета, посвященного лаборатории, но я уверен, что получу его позже после того, как я вернусь из лыжной поездки, в которой я нуждаюсь для восстановления сил.

С уважением ваш, Н. Бор”.

В результате рельеф остался на месте. Можно сказать, что только благодаря Капице он не был снят и не попал в запасники какого-нибудь музея, где бы он, в конце концов, затерялся навсегда. Но помимо всего, вся эта история свидетельствует об отношении Капицы к искусству, его непримиримости ко всякому консерватизму, где бы он с ним не сталкивался.

В письме к матери Капица, описывая историю с портретом Резерфорда, отмечает: “Забавный народ англичане – то, что я построил модернистское здание среди старинной готики и ее подражаний, им очень понравилось, а то, что я модернисто изобразил Резерфорда, их бесит”.

Работая в Кембридже, Капица несколько раз приезжал в Россию и вновь возвращался. В 1934 году он приехал в Москву, на конференцию, посвященную Менделееву. Когда он собрался возвращаться в Кембридж, он получил извещение, что он должен остаться и работать в Москве. Иными словами, клетка захлопнулась. Капице больше не позволялось вернуться в Кембридж и вообще куда-нибудь за границу.

Научный мир был потрясен. 9 апреля 1934 года в газете “Таймс” появилась статья Резерфорда в защиту Капицы. Однако никакие письма Резерфорда и других английских ученых в защиту свободы ученого не помогли. В заявлении советского посольства в Лондоне с присущим советским чиновникам догматизмом сообщалось, что “профессор Капица – советский гражданин и его страна нуждается в нем”. Мнения самого Капицы никто не спрашивал. Новая лаборатория, директором которой он должен был стать, новое, дорогостоящее оборудование, которое он годами доставал, люди, с которыми он работал, наконец, дом, который он построил, и двое сыновей – все осталось в Кембридже. Возврата к этому не было.

Капица многие годы восхищался и нарочито страшился властного Крокодила – Резерфорда. Но тот сделал для Капицы все, что мог – дал ему возможность учиться, работать, делать исследовательскую работу. Резерфорд говорил, что, если Капица не гений, то “он обладает “умом физика и способностями механика, комбинацией, которая редко случается и которая делает его исключительным явлением”. Капице надо было страшиться другого чудовища, которому Корней Чуковский, автор стихотворения о добром крокодиле, дал название “Тараканища”, в котором без труда можно увидеть аллегорию Иосифа Сталина. Таракан оказался похлеще Крокодила. Он пытался заставил работать Капицу на себя, на создание ядерного оружия и ядерной бомбы. Но Капица отказался строить атомную бомбу. Получив в свое ведение Институт физических проблем, Капица вынужден был сотрудничать с кремлевской властью. При этом его работа, переписка, телефонные разговоры контролировались, его выдающихся сотрудников арестовывали и сажали в тюрьму. Капице приходилось постоянно писать письма Молотову, Берии, Сталину, Хрущеву, Андропову, чтобы отстаивать свою личную свободу, как ученого и свободу своих коллег. Его смертельным врагом был Берия, который добивался у Сталина разрешения на арест ученого. Сталин выжидал и даже напоминал Капице, что он ждет очередных его писем. В 1946 году Капица был изгнан из Института физических проблем, снят со всех других должностей и вынужден был жить у себя на даче, где он работал в домашней лаборатории с помощью двух сыновей. Так продолжалось до самой смерти Сталина, который заигрывал с ученым, просил его писать ему письма, но при этом всегда держал его под присмотром Берии. Но это уже другая, необычайно трагическая и интересная страница биографии П. Л. Капицы, которая выходит за пределы нашего освещения.

Только после смерти Сталина, в хрущевскую оттепель Капица вновь приехал в Кембридж. В 1966 году он был гостем Чёрчилль-колледжа, навещал своего старого друга Кокрофта, ставшего к тому времени мастером этого колледжа. В Лондоне Капица выступил перед членами Лондонского королевского общества с воспоминаниями о Резерфорде. В это время Тринити-колледж избрал его почетным феллоу. В 1978 году он был удостоен Нобелевской премии по физике за «фундаментальные открытия в области физики низких температур».

Сегодня еще есть в Чёрчилль-колледже люди, которые помнят этот приезд Капицы, и которые рассказывали мне об этом событии. Профессор Ричард Кейнс рассказывал мне, как он вез в своей машине Капицу из Лондона в Кембридж и наслаждался разговором с ним. Но сам Капица рассказал о Кембридже в статье “Тридцать два года спустя” и лучше всего послушать его самого: “Говорить об Англии трудно, потому что это страна не совсем обычная. Только прожив в ней, как я, 13 лет, можно действительно понять, что это совсем необычная страна… Эта страна примечательна своим внешним консерватизмом и внутренней прогрессивностью. Не быть в стране 32 года – это дает большие преимущества, потому что вы видите, что произошло. Я приехал в Англию по приглашению Королевского общества, чтобы прочесть лекцию “Мои воспоминания о Резерфорде”, а также получить медаль Резерфорда Английского физического общества.

Меня очень любезно встретили, и я поехал в Кембридж. Я решил жить в Кембридже и выезжать только в Лондон. И вот я жил в Кембридже, в Чёрчилль-колледже. Чёрчилль-колледж – это совершенно новый колледж, созданный в последние 10 лет. Хотели отметить память Чёрчилля, была открыта подписка и собрали несколько миллионов фунтов стерлингов, на которые и создали этот колледж[63]63
  Капица, Тамм, Семенов в очерках и письмах, М. 1998, с. 100, 101, 102.


[Закрыть]. Ответственным за строительство был Джон Кокрофт. Он когда-то работал со мной по сильным магнитным полям, мы с ним близкие друзья и он предложил мне жить в Чёрчилль-колледже…