Текст книги "Почему евреи не любят Сталина"
Автор книги: Яков Рабинович
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)
Широко известно, что сразу после войны все явственнее давал себя чувствовать государственный антисемитизм. Евреев часто и открыто изображают и принимают как чужеродных в этой стране. Конечно, не мог этого не видеть и не чувствовать Перец Маркиш. Это чувство обособленности евреев от господствующего окружения с необычайной выразительностью проявилось в коротком тосте, который Маркиш произнес в своем доме, за своим столом, в первые послевоенные дни. «У нас собрались писатели (на этот раз не еврейские), актеры и с десяток боевых, прославленных генералов: жена одного из них была хорошим другом нашей семьи, – вспоминает Симон Маркиш. – После славной выпивки в честь победы и победителей Маркиш поднялся и сказал: “Я хочу выпить за гостеприимство, которое русский народ проявил и проявляет моему еврейскому народу” – “Да что вы, Перец Давидович! – возразил один из генералов. – Какое там гостеприимство! Вы – у себя дома!.” Но Маркиш упрямо повторил: “За ваше гостеприимство!”».
Наступил 1948 г. 13 января гэбисты зверски убивают председателя Еврейского антифашистского комитета Соломона Михоэлса. Хотя власти утверждают, что Михоэлс погиб в автомобильной катастрофе, и устраивают пышную церемонию прощания с покойным, никто из родственников и друзей великого артиста не сомневается в том, что Михоэлса убили. Говорить об этом вслух нельзя, можно поплатиться жизнью за «вражескую, антисоветскую пропаганду». Но Маркиш читает у гроба Михоэлса в переполненном зале Московского государственного еврейского театра первые две части стихотворения «Михоэлсу – неугасимый светильник», которые сочинил там же, в театре, на короткое время отлучившись от гроба. Поэт открытым текстом заявляет: Михоэлса зверски убили. Вот эти строки:
Разбитое лицо колючий снег занес,
От жадной тьмы укрыв бесчисленные шрамы.
Но вытекли глаза двумя ручьями слез,
В продавленной груди клокочет крик упрямый:
– О Вечность! Я на твой поруганный порог
Иду зарубленный, убитый, бездыханный.
Следы злодейства я, как мой народ, сберег,
Чтоб ты узнала нас, вглядевшись в эти раны.
Твою тропу вовек не скроют лед и снег.
Твой крик не заглушит заплечный кат наемный,
Боль твоих мудрых глаз струится из-под век
И рвется к небесам, как скальный кряж огромный.
Перевод стихотворения сделан мастерски А. Штейнбергом. Я уже упоминал о том, что вдова поэта обратилась сначала с просьбой перевести стихотворение к Борису Пастернаку, но тот отказался…
После устранения Михоэлса деятели еврейской культуры почувствовали, что сталинский режим не ограничится одним этим убийством. Все насторожились, хотя никто из них, разумеется, не знал, что в марте 1948 г. министр госбезопасности Абакумов, прекрасно зная отношение сталинской верхушки к «еврейскому вопросу» в стране, обратился в Политбюро и лично к Сталину с обширной запиской о «враждебной антисоветской деятельности еврейского национального подполья в СССР» (Борщаговский А. Обвиняется кровь. М., 1994, С. 76). Тревогой и грустью заполнены стихи Маркиша, написанные в 1948 г. Вот прекрасное стихотворение «Осень», как всегда мастерски переведенное Анной Ахматовой:
Там листья не шуршат в таинственной тревоге,
А, скрючившись, легли и дремлют на ветру,
Но вот один со сна поплелся по дороге,
Как золотая мышь – искать свою нору.
И сад не сторожат – пусть входит, кто захочет,
Там вихри, холод, дождь, секущий и косой,
И – никого. Печаль одна лишь точит,
Но вдруг жужжанье слух улавливает мой.
Пчела спешит пешком по рыхлому песочку,
Тяжелым обручем пчелиный сжат живот,
И так она ползет чрез пень и через кочку,
И судорожно вдруг на голову встает,
И крылышки свои вдруг задирает криво,
Как зонтик сломанный, они теперь торчат,
И смерть уже слышна в жужжанье торопливом.
На осень тишина переезжает в сад.
Еще одно замечательное стихотворение, полное грусти и печали, – «Роза»:
Припала к белизне льняного полотна
Недавно срезанная, вянущая роза;
Впервые в жизни спит на скатерти она,
Во власти колдовства, безволия, наркоза.
Еще не замутнен ее прохладный сок,
На горле стебелька не загноилась рана,
Зеленой кожицы стыдливый поясок
С подвязкой круглой схож, надорванной нежданно.
И так у ней во сне кружится голова,
Как будто вновь ее колючий поднял стебель,
И млеет соловей в томленьях волшебства,
И месяц замерцал: как знать, в душе ль, на небе ль?
Но я не соловей! И я тебе верну
Блаженную луну и пламя вечной жизни,
– Як телу твоему, к шипам твоим прильну:
Не медли, кровь моя, – скорей на землю брызни!
Все ближе и явственнее поэт видит свой «печальный предел», остается только ждать рокового дня. И Маркиш, проживший нелегкую, но исключительно интересную творческую жизнь, хочет встретить этот день бокалом вина:
Сколько жить на свете белом
До печального предела,
Сколько нам гореть дано!..
Наливай в бокал вино!
Запрокинем к звездам лица,
Пусть заветное свершится!
(Наливай полней! 1948 г.)
Предчувствия поэта, к несчастью, не замедлили сбыться. Всего через несколько месяцев после зверского убийства Соломона Михоэлса начались аресты виднейших деятелей еврейской культуры – членов Еврейского антифашистского комитета. 16 сентября 1948 г. забрали Давида Гофштейна, 23 декабря арестовали Ицика Фефера, 24 декабря – Веньямина Зускина, в ночь с 23 на 24 января взяли Давида Бергельсона и Льва Квитко. Это были самые знаменитые деятели еврейской культуры. У Маркиша не осталось никаких сомнений в том, что со дня на день придут за ним. Пришли в ночь с 27 на 28 января 1949 г. Жена поэта, Эстер Маркиш, вспоминает: «Его очень быстро увели, я едва успела попрощаться с ним. В машинке были стихи, которые Маркиш читал на похоронах Михоэлса. И когда гэбисты были у нас в доме, то один из них подошел к машинке, бросил взгляд и говорит: “Так значит, Маркиш считает, что Михоэлса убили… Мы это забираем”».
В течение трех с половиной лет Переца Маркиша, как и всех остальных арестованных по «делу» Еврейского антифашистского комитета, следователи беспрестанно мучили, надругались, зверски избивали, сажали на многие дни в карцер, стремясь выбить признания в шпионской деятельности, в передаче на Запад важной секретной информации, в стремлении создать в Крыму еврейскую республику и затем передать Крым американцам… Маркиш решительно отвергал все эти обвинения. Осталось еще одно обвинение – буржуазный национализм. Некоторые из арестованных с болью в сердце признают за собой эту вину, надеясь, что за подобную «провинность» не приговорят к смертной казни. Перец Маркиш на допросах упорно отказывается признать и это обвинение. Однако, до края изможденный зверскими методами допроса, он однажды делает уступку следователю: «С 1939 г. по 1943-й я был председателем еврейской секции Союза писателей и должен признать, что никакой борьбы с националистическими проявлениями в еврейской литературе не вел…» С какими националистическими проявлениями он должен был бороться? Кто в эти страшные годы смел публично высказывать подобные взгляды? В связи с этим признанием Маркиша Александр Борщаговский, автор замечательной книги «Обвиняется кровь», вспоминает: «Маркиш помнил известные слова К. А. Тимирязева – я услышал их от него в то утро, когда Маркиш сказал мне об аресте Фефера: “Костер задушил голос Бруно, исторг отречение Галилея, вынудил малодушие Декарта”» (Борщаговский А. Обвиняется кровь. С. 298). Пытками следователя было исторгнуто признание в национализме, но понимаемого Маркишем как любовь к своему народу, к его культуре, традициям.
Несмотря на то что Квитко вышел из ЕАК еще в 1946 г. и полностью посвятил себя поэтическому творчеству, его арестовали вместе с другими членами ЕАК 22 января 1949 г.
В процессе следствия ему припомнили все: и то, что он в молодости уехал учиться в Германию якобы для того, чтобы навсегда покинуть СССР, а в Гамбурге отправлял под видом посуды оружие для Чан Кайши, и его работу в ЕАК. Его также обвинили в том, что в 1946 г. он установил личную связь с американским резидентом, которого информировал о положении дел в Союзе советских писателей. Под пытками Квитко признался во всех «грехах». Даже в том, что писал на языке идиш, и это было тормозом на пути ассимиляции евреев, что идиш отжил свой век, обособляет евреев от дружной семьи народов СССР, является проявлением буржуазного национализма. В одиночной камере Лубянской тюрьмы Квитко провел более двух лет. Незадолго до гибели, находясь в тюрьме, он написал стихотворение «Тюремный романс», в котором есть такие строки:
Нет, милый друг,
Не свидеться нам —
Дверь мою холод сковал по углам.
И вырваться трудно, поверь мне, поверь мне…
И ты не являйся сегодня, мой друг!
Гостят у меня тишина и забвенье,
И в сердце от горьких предчувствий испуг.
Мы встретимся завтра… А может быть, позже,
Когда засверкает на листьях роса,
Когда засияет в окне день погожий,
И солнце заглянет в глаза…
Не суждено было случиться такому дню в жизни Льва Квитко. 12 августа 1952 г. суд приговорил его к высшей мере наказания – расстрелу. В этот день были расстреляны выдающиеся представители еврейской литературы на идиш. Фашизм убил ее читателей, другой тоталитарный режим – ее писателей.
Об этом страшном событии, как о многом другом, по ту сторону «железного занавеса» не знали. Вскоре после смерти Сталина первая группа советских писателей приехала в США. В их числе был Борис Полевой. Известный американский писатель Г. Фаст спросил у него: «Куда девался Лев Квитко, с которым я подружился в Москве и потом переписывался? Почему он перестал отвечать на письма? Здесь распространяются зловещие слухи». – «Не верь слухам, – ответил Полевой. – Лев Квитко жив-здоров. Я живу на одной площадке с ним в писательском доме и видел его на прошлой неделе». На самом деле к тому времени прошло более полугода после расстрела Квитко. Об этом эпизоде можно прочитать в книге Г. Фаста «Голый бог».
В 1955 г. последовала реабилитация поэта, вышло множество его детских книг. В 1976 г. появился сборник статей и воспоминаний о Квитко, что было принято делать только для признанных классиков советской литературы. Писатель Л. Пантелеев в своих воспоминаниях о Л. Квитко написал: «Есть люди, которые излучают свет. Таким был Квитко». Таким он и остался в своих добрых, жизнерадостных стихах.
На суде, который проходил с 8 мая по 18 июля 1952 г., Перец Маркиш преобразился. Как вспоминала единственная оставшаяся в живых подсудимая по «делу» ЕАК академик Лина Штерн, Маркиш выступил на процессе с яркой, взрывчатой речью. Его не прерывали – ведь слушали его только судьи и обвиняемые. А судьи были уверены, что никто никогда не узнает, о чем говорил Маркиш. В своем последнем слове он обвинил своих палачей и тех, кто направил их руку. Это была речь не обвиняемого, а обвинителя. Он решительно отвергает обвинения в национализме и воздает должное языку идиш, сыгравшему великую роль в самосохранении нации: «Этот язык, как чернорабочий, поработал на массы, дал им песни, плач. Дал народу все в его тяжкие годы, когда он жил в оторванности от России в черте оседлости» (последние четыре слова – конечно, вынужденные, когда стоишь перед судьями, которые уже заранее вынесли свой приговор).
Прокурор потребовал, чтобы все подсудимые были приговорены к 25 годам заключения. Такой приговор показался Сталину и его банде слишком мягким, и Военная коллегия Верховного суда пересмотрела его и приговорила тринадцать из четырнадцати обвиняемых к смертной казни. Только Лина Штерн получила пять лет.
В своем обзоре я остановился лишь на одном жанре творчества Переца Маркиша – на его поэзии. Перец Маркиш прежде всего – поэт. Но он был великим мастером во всех других жанрах литературы – прозе, драматургии, литературной критике, эссеистике, журналистике.
В заключение хочу отметить следующее. Во времена Маркиша, как и до, и после него, находились люди, пренебрежительно относившиеся к языку идиш. И ныне есть немало таких людей.
Перец Маркиш, как и другие крупнейшие еврейские поэты, прозаики и драматурги, доказал, что на языке идиш можно передавать все оттенки мысли и чувств. В этой связи хочу привести интересную выдержку из статьи известного поэта Льва Озерова: «На языке идиш были созданы шедевры, которые прославили бы любую литературу… Некоторые недоверчиво-скептически настроенные люди сомневались в силе языка идиш. Например, модный в свое время публицист Карл Радек. Перед тем как идти на спектакль Михоэлса, поставившего шекспировского “Короля Лира” в переводе Самуила Галкина, он рассуждал примерно так: ну, как можно на этом макароническом лоскутном языке передать одну из самых сложных трагедий… Посмотрев спектакль, Радек поместил в “Известиях” статью, в которой писал примерно так: игра Михоэлса и Зускина, декорации и, главное, язык столь убедительны и впечатляющи, будто Шекспир писал на идиш».
Великий поэт Перец Маркиш, как и его собратья по перу, был истинно еврейским поэтом. Как замечает в своих воспоминаниях Симон Маркиш: «Не о своих личных интересах шумели люди в доме Переца Маркиша и не про интересы “многонациональной социалистической родины”, а о том, что важно для евреев, еврейской культуры, еврейской судьбы, еврейского будущего».
Пройдут годы, десятилетия и, быть может, столетия – люди будут наслаждаться замечательной поэзией Переца Маркиша.
Массированную репрессивную атаку, предпринятую в конце 1948 – начале 1949 г. против наиболее видных представителей еврейской общественности и культуры, проще всего рассматривать как проявление личностной патологии членов сталинского руководства. Однако это не совсем так… Хотя сам Сталин и многие из его окружения были заражены бациллой юдофобии, о чем имеются многочисленные свидетельства современников, тем не менее этот порок играл вспомогательную роль. Основная же причина гонений на евреев коренилась в политической сфере, где главное божество – власть, которая критическим образом сопрягалась с перманентным страхом тирана лишиться ее в результате восстания, происков оппозиции, дворцового переворота и, наконец, пресловутого сионистского заговора.
Может быть, Сталину были известны и завораживающие своей пугающей откровенностью слова Якова де Хааса, секретаря одного из основоположников сионизма Теодора Герцля, сказанные им в 1928 г. по поводу тайной миссии сионистских организаций:
«Настоящая организация не бравирует по поводу и без повода своими действительными возможностями. При нужде, однако, нельзя упускать из виду и эту форму демонстрации. Великая сила американской сионистской организации заключается в неисчислимости ее контактов и связей, в доскональной осведомленности о тех, кто распоряжается людскими ресурсами, являющимися базой этих контактов. Разве у англичан не возникла необходимость заполучить надежного информатора в Одессе, разве им не нужен был в Харбине довереннейший агент? А когда Президент Вильсон потребовал в кратчайший срок представить ему обобщенную информацию в тысячу слов, детально излагающую, какие силы стоят за Керенским, пришедшим к власти в России?.. Все эти услуги нью-йоркский (сионистский) центр представлял, не претендуя ни на что, но получая многое – уважение и расположение деятелей, чьи подписи скрепляли великие дела. Тысячи сионистов работали повсюду и служили верно на своих глубоко эшелонированных позициях…»[117]117
Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. Политическое преследование евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М.: Международные отношения, 1994. С. 30.
[Закрыть].
Нет никакого сомнения в том, что страх Сталина перед вездесущей агентурой мирового сионизма время от времени подогревался теми в его окружении, кому это было выгодно, и прежде всего руководством МГБ, чей престиж напрямую зависел от количества выловленных шпионов и раскрытых заговоров. По всей видимости, всесильные «органы» и на сей раз выполнили роль детонатора, взорвавшего репрессивную «массу» режима, достигшую критической отметки.
Объективности ради следует упомянуть, что в некоторых исследованиях инициатива в развертывании антиеврейских кампаний приписывается Маленкову. Оспаривать такое утверждение непросто, тем более что оно подкрепляется многочисленными фактами, в том числе связанными с арестом Лозовского. Однако, как ни странно, именно эти обстоятельства трагической судьбы Лозовского ставят под сомнение расхожую и зародившуюся еще в 40-х гг. версию об антисемитизме Маленкова и его личной заинтересованности в разгроме ЕАК.
Известно, что в аппарате ЦК в течение долгого времени вместе с Маленковым работал некто М. А. Шамберг, который являлся не только его креатурой и личным другом, но и родственником. Еще в марте 1936 г. стараниями Маленкова 34-летний Шамберг был переведен в Москву из Одесского обкома. В 1942 г. толкового и аккуратного партийного функционера назначают на ответственный пост заведующего Оргинструкторским отделом ЦК. Когда в 1946 г. звезда Маленкова несколько поблекла (он лишился тогда должности секретаря ЦК), Шамберг хоть и удержался в центральном аппарате партии, но только в качестве инспектора. Однако он не был тщеславным. И когда в середине 1948 г. Маленкова восстановили в должности секретаря ЦК, Шамберг продолжал довольствоваться своим скромным положением, тем более что его сын в то время был женат на дочери вновь обласканного Сталиным покровителя.
Однако вскоре для евреев наступили тяжелые времена. В конце 1948 г., как вспоминала впоследствии дочь Сталина Светлана, она услышала от отца сказанные в раздражении фразы: «…Ты не понимаешь! Сионизмом заражено все старшее поколение (евреев. – Авт.), а они и молодежь учат… Сионисты подбросили и тебе твоего первого муженька»[118]118
Костырченко Г. В. Указ. соч. С. 638.
[Закрыть].
Тогда-то Сталин потребовал от Маленкова развода его дочери Воли с сыном Шамберга Владимиром (впоследствии профессор международной экономики). Таким образом, воля вождя разрушила этот брак. Однако главное испытание было еще впереди. Дело в том, что обстоятельства, сложившиеся перед арестом Лозовского, могли в любой момент обернуться против Шамберга. Драматизм ситуации наглядно запечатлелся в его заявлении заведующему отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов ЦК ВКП(б) Б. Н. Черноусову от 21 января 1949 г.:
«Считаю необходимым сообщить вам следующее. Сегодня утром С. Л. Лозовский сообщил мне, что он решением ЦК ВКП(б) выведен из состава членов ЦК ВКП(б) и исключен из партии за связь с руководителями шпионского еврейского националистического центра в бывшем Антифашистском еврейском комитете.
С 1924 г. я женат на дочери Лозовского В. С. Дридзо (член ВКП(б) с 1920 г., работает в Исторической библиотеке). Моя сестра, С. А. Шамберг, является его женой (член ВКП(б) с 1919 г., рабочая в МОГЭС).
О своих отношениях с Лозовским должен сказать следующее. Никакой связи с ним по служебной линии у меня никогда не было. Поэтому факты, которые теперь вскрылись, мне известны не были. Когда некоторое время тому назад мне стало известно о закрытии Антифашистского еврейского комитета, у меня не возникло мысли о возможности какой-либо связи этого факта с прошлой работой Лозовского в Совинформбюро.
Я, естественно, бывал у него на квартире. Во время встреч велись обычные общие разговоры на политические или литературные темы по общеизвестным по печати фактам. О его служебных делах разговоров не было. В частности, ни разу не было никакого разговора по каким-либо вопросам, связанным с работой Антифашистского еврейского комитета…
Учитывая, что я нахожусь в родственных отношениях с человеком, исключенным из партии, считаю, что трудно будет дальше продолжать работать в аппарате ЦК ВКП(б). Прошу решить вопрос о моей дальнейшей работе»[119]119
Костырченко Г. В. Указ. соч. С. 638.
[Закрыть].
Маленков не оставил в беде бывшего родственника-еврея и перевел его в глухую провинцию, в Кострому, на должность заместителя председателя исполкома областного Совета, где Шамберг находился вплоть до смерти Сталина.
Наряду с Лозовским объектом расправы стал еще один «падший ангел», также в одночасье исторгнутый из среды высшей партийно-государственной элиты. Речь идет о Полине Жемчужиной.
Настоящее ее имя – Перл Карповская. Родилась она в 1897 г. в Екатеринославской губернии. В 21 год вступила в большевистскую партию. После Гражданской войны приехала в Москву, где начался ее стремительный взлет наверх. В столице она встретилась и познакомилась с Молотовым, за которого вышла замуж в 1921 г. Случай ввел ее в привилегированный круг высшей советской иерархии и сделал лучшей подругой жены Сталина, Надежды Аллилуевой, оказавшейся опять же по воле случая хозяйкой соседней квартиры в Кремле. После трагического ухода из жизни последней в ноябре 1932 г. Жемчужина становится как бы первой среди кремлевских жен. Однако она не только отражала свет, излучаемый ее сановным супругом, но стремилась сделать собственную карьеру. Была управляющей парфюмерным трестом «Жиркость» («ТэЖэ»). Потом, в ноябре 1937 г., стала заместителем наркома пищевой промышленности, а в 1938 г. возглавила этот наркомат. В январе 1939 г. она уже руководит рыбной промышленностью. На состоявшемся через два месяца XVIII съезде партии ее избирают кандидатом в члены ЦК ВКП(б). Это был пик служебного роста Жемчужиной, и далее начинается ее медленное, но верное падение с административных вершин. Летом того же 1939 г. НКВД обнаружил в Наркомате рыбной промышленности массу «вредителей» и «саботажников» и раскрыл целую сеть немецкой агентуры. 10 августа вопрос о Жемчужиной был вынесен на Политбюро, которое предупредило ее о серьезных последствиях «за проявленную неосмотрительность и неразборчивость в связях с лицами, не внушающими политического доверия».
Однако Сталину подобная мера показалась чрезмерно мягкой, и 24 октября 1939 г. было принято новое постановление Политбюро, содержавшее, наряду с лицемерным подтверждением непричастности Жемчужиной к преступной деятельности, решительные «оргвыводы»:
«1. Считать показания некоторых арестованных о причастности т. Жемчужиной к вредительской и шпионской работе, равно как и их заявления о необъективности ведения следствия, клеветническими. 2. Признать, что т. Жемчужина проявила неосмотрительность в отношении своих связей, в силу чего в окружении т. Жемчужиной оказалось немало враждебных шпионских элементов, чем невольно облегчалась их шпионская работа. 3. Освободить т. Жемчужину от поста наркома рыбной промышленности, поручив секретарям ЦК тт. Андрееву, Маленкову и Жданову подыскать работу Жемчужиной»[120]120
Костырченко Г. В. Указ. соч. С. 134.
[Закрыть].
Такая работа вскоре нашлась: решением Оргбюро ЦК от 20 ноября 1939 г. Жемчужина получила пост начальника Главного управления текстильно-галантерейной промышленности Наркомата легкой промышленности РСФСР[121]121
Там же.
[Закрыть].
То, что с Жемчужиной тогда обошлись относительно либерально, в значительной мере заслуга Молотова, занимавшего до войны важнейший пост председателя СНК СССР и являвшегося вторым после Сталина человеком в партии и государстве. Чтобы защитить жену, он противопоставил себя Сталину, демонстративно воздержавшись при голосовании его предложения о выводе Жемчужиной из состава кандидатов в члены ЦК ВКП(б). И хотя в феврале 1941 г. это предложение было утверждено на XVIII Всесоюзной конференции ВКП(б)[122]122
Там же.
[Закрыть], Сталин все же не смог пойти дальше и расправиться с Жемчужиной окончательно.
Тогда Сталину пришлось отступить, но приговор Жемчужиной он уже вынес, отложив лишь срок исполнения на более удобное время. В 1948 г. такой момент наступил. 10 мая Жемчужину освободили от должности начальника Главтекстильгалантерейпрома Министерства легкой промышленности РСФСР «по состоянию здоровья». В ходе начавшегося через несколько месяцев следствия по делу ликвидированного Еврейского антифашистского комитета министр госбезопасности Абакумов направил 17 декабря Сталину составленный в тот же день протокол допроса 3. Г. Гринберга, в котором содержалось его новое «признание», касавшееся причастности Жемчужиной к националистической деятельности Михоэлса, Лозовского и др.
Поскольку Жемчужина состояла в партии и, самое главное, была женой члена Политбюро, Сталин приказал М. Ф. Шкирятову, фактически руководившему КПК при ЦК ВКП(б), подключиться к расследованию, проводившемуся Абакумовым. Таким образом, получился слаженный партийно-полицейский тандем. 26 декабря 1948 г. Шкирятов и Абакумов провели на Старой площади серию очных ставок между Жемчужиной и арестованными к тому времени Фефером, Зускиным и членом правления московской синагоги (так называемой двадцатки) М. С. Слуцким. Все трое дали согласие сотрудничать со следствием и были соответствующим образом проинструктированы накануне.
27 декабря вечером протоколы очных ставок и составленная на их основании записка Шкирятова и Абакумова были направлены Сталину. Жемчужина обвинялась в «политически недостойном поведении», конкретно ей инкриминировались следующие прегрешения: «В течение длительного времени… поддерживала знакомство с лицами, которые оказались врагами народа, имела с ними близкие отношения, поддерживала их националистические действия и была их советчиком… Вела с ними переговоры, неоднократно встречалась с Михоэлсом, используя свое положение, способствовала передаче… политически вредных, клеветнических заявлений в правительственные органы. Организовала доклад Михоэлса в одном из клубов об Америке, чем способствовала популяризации американских еврейских кругов, которые выступают против Советского Союза. Афишируя близкую связь с Михоэлсом, участвовала в его похоронах, проявляла заботу о его семье и своим разговором с Зускиным об обстоятельствах смерти Михоэлса дала повод националистам распространять провокационные слухи о насильственной его смерти. Игнорируя элементарные нормы поведения члена партии, участвовала в религиозном еврейском обряде в синагоге 14 марта 1945 г.[123]123
Тогда проводилась всемирная религиозно-поминальная акция, которой отдавался долг памяти шести миллионам евреев, погибших от рук фашистов в годы Второй мировой войны.
[Закрыть], и этот порочащий ее факт стал широким достоянием в еврейских религиозных кругах…»
На состоявшемся 30 декабря заседании Политбюро Жемчужину исключили из партии. На сей раз Молотов голосовал «за». Впоследствии он вспоминал, что «когда на аседании Политбюро он (Сталин. – Авт.) прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали». К этому времени по приказу Сталина Молотов и Жемчужина уже разошлись, и последняя переехала жить к брату[124]124
Брат П. С. Жемчужиной – В. И. Карповский также был арестован.
[Закрыть] и сестре. Диктатор больше не доверял своему старому соратнику. Уже 4 марта 1949 г. он сместил его с поста министра иностранных дел и председателя Комитета информации при Совете Министров СССР[125]125
Этот комитет был создан в сентябре 1947 г. для руководства объединенными спецслужбами СССР – внешней разведкой МГБ СССР и Главным разведывательным управлением Вооруженных Сил СССР. Комитет находился в Москве, в здании, расположенном рядом со Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой, где впоследствии долгие годы размещался Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.
[Закрыть].
21 января 1949 г. Жемчужину вызвали в ЦК и там арестовали. На Лубянке ей стали предъявлять все новые и новые обвинения, в том числе в служебных злоупотреблениях, незаконном получении дополнительных фондов на снабжение, приписках в отчетности, незаконном премировании, пьянстве, кумовстве и фаворитизме в ранее возглавляемом ею главке. На допросах Жемчужина, несмотря на слабое здоровье, держалась с завидной стойкостью, отвергая облыжные обвинения. Чтобы морально сломить старую большевичку и позабавить своего кремлевского хозяина, ведомство Абакумова подготовило для нее весьма неприятный «сюрприз»: поскольку вместе с Жемчужиной арестовали и несколько ее помощников по главку, у следствия возникла идея использовать некоторых из них как обличителей не только служебных, но и интимных пороков руководившей ими когда-то женщины. После недолгой обработки некто Иван Алексеевич X., отец семейства, на одной из очных ставок с Жемчужиной неожиданно заявил, что та, используя свое служебное положение, склонила его к сожительству. Такой грязный и наглый выпад вывел Жемчужину из равновесия. Оскорбленная как человек и униженная как женщина, она назвала обидчика подлецом.
Следствие пыталось инкриминировать Жемчужиной и попытки вступить в контакт с международным сионизмом.
Ей припомнили, что в 1943 г. по ее просьбе Михоэлс встречался в Нью-Йорке с ее братом, бизнесменом Сэмом Карпом. Не ускользнул от внимания бдительных органов и факт светской беседы Жемчужиной с Голдой Меир, которая произошла на одном из дипломатических приемов, устроенных в 1948 г. в честь израильского посланника. Однако все это явно не тянуло на полновесное обвинение Жемчужиной в шпионаже, хотя в этом плане Голда Меир вызывала серьезные опасения у Сталина. Его не могло не настораживать и то, что глава первой израильской дипломатической миссии в СССР превратилась для советских евреев в некую почти харизматическую личность, провозвестницу грядущего исхода в Землю обетованную. Изводившие диктатора страхи исчезли только после того, как 19 апреля 1949 г. Голда Меир в связи с назначением министром труда в новом правительстве вылетела в Израиль, а в Москве ее преемником стал временный поверенный в делах этой страны Мордехай Намир, который, кстати, тоже был выходцем из России и до революции руководил правыми сионистами-социалистами в Одессе.
Учитывая недавний социальный статус Жемчужиной, ей определили относительно мягкое наказание: пять лет ссылки в Кустанайской области Казахстана. Но груз незаслуженных обид оказался столь тяжелым, что там она поначалу пристрастилась к алкоголю, но затем сумела взять себя в руки и морально не опустилась.
Остракизму подверглась и жена заместителя председателя Совета Министров СССР и председателя Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) А. А. Андреева Д. М. Хазан. Эта гранд-дама «номер два» в советском истеблишменте, которая начиная с 1938 г. занимала последовательно посты заместителя наркома легкой промышленности и заместителя наркома текстильной промышленности, в начале 1949 г., будучи существенно пониженной в должности, оказалась в кресле директора Центрального научно-исследовательского института шерстяной промышленности Министерства легкой промышленности СССР. Теперь конец ее служебной карьеры был не за горами. 22 сентября того же года министр легкой промышленности СССР А. Н. Косыгин проинформировал Маленкова, что коллегия министерства оценила работу Центрального научно-исследовательского института шерстяной промышленности как «совершенно неудовлетворительную» и приняла решение освободить Хазан от должности директора[126]126
Костырченко Г. В. В плену у красного фараона. Политическое преследование евреев в СССР в последнее сталинское десятилетие. М.: Международные отношения, 1994. С. 137.
[Закрыть].
Тем временем начиная с середины января 1949 г. широкомасштабная акция по выкорчевыванию «сионистского заговора» вступила в свою решающую фазу.
Расследование «преступной деятельности еврейских националистов» было поручено следственной части по особо важным делам МГБ СССР, возглавлявшейся генерал-майором А. Г. Леоновым. Он, а также его заместители полковники М. Т. Лихачев и В. И. Комаров внесли на первом этапе наибольший вклад в фабрикацию «дела Еврейского антифашистского комитета». Непосредственными исполнителями этой провокационной акции стали 35 следователей, в том числе П. И. Гришаев, Б. Н. Кузьмин, Н. М. Коняхин, Г. А. Сорокин, В. П. Зайцев, А. Ф. Рассыпнинский и др. Но особенно усердствовал В. И. Комаров. О том, что это был за субъект, дает представление письмо, направленное им, уже арестантом и подельником низложенного министра Абакумова, Сталину 18 февраля 1953 г., в разгар антисемитского «дела врачей»:
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.