Текст книги "Среди болот и лесов (сборник)"

В дубраве

Напрасно ждала Ольга новой встречи с Савицким: он лежал в тайном убежище, страдая от опасной раны.

Январские морозы сковали природу, глубокие снега покрыли землю; невеселые думы навевала зимняя стужа.

На что решиться, что предпринять? Она не нашла выхода, не могла что-либо придумать и покорилась судьбе…

Обряд венчания совершился! В доме Закалинских молодых встречали с хлебом-солью, поздравляли, подносили шампанское…

Они тотчас отправлялись в Москву, поэтому гости стали разъезжаться во время угощения. Невеста дарила по веточке цветов из своего венка, гости желали им счастливого пути.

Приданое и другие вещи с утра были отправлены на станцию. Поезд прибывал в четыре. Все суетились, хлопотали вокруг, лишь одна невеста была безучастна ко всему происходящему. Горестным взглядом она окидывала знакомые с детства предметы родного дома, с болью в сердце прощаясь со своим прошлым. Здесь безмятежно протекали ее юные годы, здесь она радовалась и страдала в порывах первой любви. И вот все осталось позади! Сейчас ее увезут в далекую столицу с немилым человеком.

– Ну, что же, – решила Ольга, – чему быть суждено, того не миновать!

Старая Акинфьевна, с окаменелым от горя и печали лицом, то и дело шептала:

– Детки мои, детки! Сиротинушки, а кто же вас порадует, приголубит? – Она думала при этом о горькой доле своей любимой воспитанницы и о том юноше, светлооком рыцаре ее голубицы.

Вот уже подана тройка цугом, запряженная в широкий возок. Верховые стражники выстроились – двое впереди и двое позади. Настала последняя минута!

– Пора! – сказал князь. – Ольга, простись со своими…

Слезы полились из ее глаз; отец поднял икону, благословляя молодых; не выдержал, заплакал и он, провожая свою единственную дочь.

– Прости меня, отец! – воскликнула Ольга, падая на колени.

Этот возглас послужил сигналом ко всеобщему плачу прислуги и причитаниям старой няни.

– Дай бог тебе счастья, Оля! Не забывай меня, старика, – обнимал ее в последний раз отец. – Прощай, князь, береги ее, не обижай! – они облобызались.

Одевшись, все вышли на парадное крыльцо. День выдался морозный, ясный; солнце освещало окрестности. Снег искрился под его лучами, блестел на крышах домов, на деревьях бульвара. Легкий иней окутывал даль. Галки и вороны кружились над бульваром, жалуясь своими короткими тревожными криками на холод январских морозов.

Молодых усадили, закутали их ноги медвежьей полостью, кучер Анисим подобрал вожжи, лошади тронулись…

Хотелось Ольге еще раз обернуться, взглянуть на дом, на своих близких, но воротник шубы и теплый шарф не позволили повернуть голову.

– Прощайте, милая барышня! – услышала она голос няни.

Это было последнее, что донеслось ей вослед из родного дома.

Скоро город остался позади. Передние кони неслись вскачь, а коренник, высоко подняв голову, шел машистой рысью. Снег скрипел под полозьями, хрустел под копытами лошадей. Плотный и сухой от мороза, он надавал короткий, с металлическим оттенком хруст. Снежная равнина впереди замыкалась лентой большого леса, который по мере приближения яснее выступал из туманной пелены, пугая путников своей таинственностью. Дорога в лесу шла поворотами; глухая чаща деревьев, покрытых снегом, обступала ее тесной снежной стеной с обеих сторон. Там же, где были просветы, кругом лежало замерзшее болото, покрытое глубоким снежным покровом. Мелкий редкий соснячок придавал этим местам унылый вид, вызывающий у проезжего желание поскорее миновать это глухое место.

Дорога местами пролегала по гати; по сторонам ее клубился пар – это были незамерзающие, зыбкие участки болота.

Невеселое место – эта дубрава на пути к станции. Много рассказов о происшествиях на дороге в дубраве вспоминает всякий проезжий. Вот на этом крутом повороте зимой сани съехали с гати, потянули за собой лошадей и кучера, но седок чудом уцелел. Сани обо что-то стукнули, на чем-то подскочили, и врач, возвращавшийся на паре в город, очутился на дороге, а все остальное исчезло в облаке пара; только жалобный крик кучера, да тревожный храп бьющихся лошадей доносились снизу. Прошло немного времени и все затихло. Пучина поглотила возницу и лошадей.

Там, впереди, есть небольшой пригорок, справа от него у дороги полянка. В прошлое лето здесь убили Ицку Фидмана и Лейбу Рабиновича, ехавших в город за товаром; тела их были брошены в болото… Лошадь повернула обратно и пришла домой. По следам крови на телеге догадались о страшной судьбе седоков. Загадочное убийство приписали людям Савицкого. Прошло некоторое время, и убийцы были случайно опознаны. Они оказались уголовниками и никакого отношения к организации Савицкого не имели.

В то время многие грабежи с убийствами совершались уголовными преступниками, но полиция и власти распространяли среди народа мнение, что это действуют шайки Савицкого.

Этот перегон через дубраву надо было поскорее оставить позади. Урядник то и дело пришпоривал своего вороного коня, за ним ускоряла бег тройка.

Вот уж и венчальная сосна; скоро кончается лес.

Когда-то под этой сосной на поляне справлял свою свадьбу сиделец из села Мосино. Влюбился он в юную девушку – поводыря слепцов; сидельцу было за сорок. После венчания свадебный поезд, состоявший из двух подвод, свернул с дороги на поляну к подножью сосны. Сиделец из ложного стыда не захотел праздновать свадьбу в селе. Он боялся насмешек сельчан, которые подшучивали над сватовством перезрелого сидельца к бесприданнице-девушке.

Под вековой сосной провели молодые свадебный день в тесном кругу своих родных и только ночью отправились в село. С тех пор в народе прозвали эту сосну венчальной.

Часто бывал я во время охоты под этим деревом. Ранней весной здесь тянули слонки; во всей округе не было лучшей тяги, нежели на поляне у венчальной сосны. С одной стороны поляны стеной стоял высокий осинник, с другой прилегало болото. Слонки тянули вдоль осинника и неизбежно пролетали над поляной. В ожидании начала тяги я любил сидеть под сосной на ее могучих корнях и любовался закатом солнца. В осиннике ворковали дикие голуби, на болоте кричали журавли, невдалеке слышался тетеревиный ток. Среди этой дивной природы возвышалась могучая сосна. Она царила над всем лесом тремя макушками. Ствол ее, в два с лишним обхвата, на высоте трех сажен, как подсвечник, держал на себе три стройных, как свечи, ствола; они вздымались ввысь в виде треножника, на котором пирамидой красовались кроны лучистых темно-зеленых ветвей. Нигде и никогда больше не пришлось мне видеть более величественного и прекрасного дерева, какой была венчальная сосна. Может быть, стоит она и теперь безмолвно на поляне, и кто-то другой навещает ее весной во время тяги.

Далекое, безмятежное время, пора юности и светлых мечтаний! Все оно протекало в этих глухих, но милых сердцу местах!

Из леса на дорогу вышли пятеро; в этом месте была боковая дорога в одну из деревушек, затерявшихся среди лесов и болот. Четверо были одеты в теплые ватные куртки, шапки-ушанки и валенки. Пятый – в суконной поддевке темно-коричневого цвета, в сапогах и бараньей шапке.

– Наум, сколько времени? – спросил один другого.

– На моих скоро три!

– Значит, еще не скоро будут ехать?

– Да, из города почта приходит в село к пяти, – подтвердил Наум.

– Рановато вышли, мороз крепчает, – заметил в поддевке.

– Говорил я тебе, Игнат, одень валенки, – укоризненно сказал Наум.

– Ничего, я привык к холодам. У меня навернуты суконки, – спокойно ответил Игнат.

– А как ты думаешь, Наум, придется нам сегодня иметь дело со стражниками? – задал вопрос третий.

– Не думаю! С тех пор, как атаман был ранен, на дорогах в этих местах наши люди никого не трогали, и почта, обычно, едет без охраны. Но если будут стражники, что ж? Нам ведь с тобой, Кочка, не впервые иметь с ними дело! Главное не это, а то, чтобы не очутиться в дураках!

– Почему в дураках?

– Ты убежден, что сегодня везут деньги Осовцу?

– Я уверен! Сделка была давно, лес пошел на шпалы, и Осовец получает порядочную сумму. Потап точно проследил за всем этим, и сегодня деньги должны привезти, а завтра Осовец едет в Высокий Борок торговать лес.

– Этот кровосос сумел одурачить наших мужиков и задарма купил триста десятин земли с лесом. Теперь лес распродает, а землю норовит перепродать нашим же мужикам, но уже втридорога, – угрюмо заметил четвертый.

В лесу стояла полная тишина. Снег пышными хлопьями лежал на ветвях деревьев, искрился серебром и золотом под лучами заходящего солнца. Почти одновременно все пятеро увидели, как вдали из-за поворота на дороге появились всадники.

– Вот и едут! – разом сказали трое.

– Что-то рановато, – с сомнением заметил Наум.

Между тем едущие приближались. Острый глаз Игната различал порядок поезда.

– Четыре стражника и тройка цугом, – сообщил он.

– Странно. Почта едет всегда парой, – удивленно протянул Кочка.

– Сойдем с дороги, мы с Игнатом влево, ты, Кочка, с Перепечкой и Дубом – вправо, – приказал Наум.

Когда уже оставалось небольшое расстояние и едущие были ясно различимы, Игнат прохрипел проклятие. Наум удивленно посмотрел на цыгана. Лицо последнего было белее снега, глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит. Не чарующий вид тройки цугом, скачущей по дороге в сказочно заснеженном лесу, не образ прекрасной путницы ранили цыгана, перехватили ему дыхание и обескровили лицо! Нет! Он впился глазами в переднего всадника: урядник скакал на его вороном коне. Аргамак со звездой на лбу с развевающейся гривой несся ровным аллюром, пожирая пространство. Побелевшими губами цыган беззвучно шептал:

– Я покажу тебе, злодей, как красть чужих коней! Чтобы черт схватил твоего батьку на том свете! Чтоб тебе лопнуть и рассыпаться на куски!

Его товарищи не знали, что, собственно, делать с этой кавалькадой и, наверное, пропустили бы ее беспрепятственно, но цыган соображал иное.

Когда передний всадник был уже тут, дикий гик раздался обочь дороги и черная фигура цыгана метнулась из леса на дорогу. Испуганный конь на всем скаку бросился в сторону, споткнулся, припал на передние ноги. Всадник, не удержавшись в седле, перелетел через голову коня и растянулся на дороге. Следовавший за ним стражник проскочил мимо, хлестнул коня и без оглядки помчался вперед. Все это видел цыган, подхватывая под уздцы своего вороного, но товарищам его виделось и другое.

Тройка цугом шарахнулась в обочину, передний конь свалился на бок, за ним, обрывая постромки, сунулся другой, а коренник с налитыми кровью глазами вздыбился и сполз с дороги. Кони барахтались в глубоком снегу обочины. Возок подбросило и резко наклонило. Седока, сидевшего справа, как бы выхватило с места; он по воздуху перелетел через соседку и головой по пояс зарылся в снегу. Кучера тоже смахнуло далеко в сугроб.

Один из стражников, следовавших позади возка, успел выхватить саблю и занес над Игнатом. Не сдобровать бы, не сносить бы цыгану буйной головы, но Гуревич метким выстрелом вовремя свалил стражника с седла. Другой стражник круто повернул коня и поскакал обратно.

– Эх, черт возьми, – с досадой подумал Наум, – пропала почта, стражник упредит!

Из возка неслись крики испуганной женщины. Все, кроме Игната, бросились к возку. Игнат же, не выпуская повода коня, обезоруживал урядника, пока тот не очухался от шлепка об дорогу.

– Иди теперь, помогай своим вылезать из сугробов! – деловито приказал он опомнившемуся уряднику.

Кучер выкарабкался из сугроба и принялся вытаскивать за ноги застрявшего в снегу барина. Гуревич и Кочка вместе с урядником тянули возок, остальные двое занялись лошадьми. Общими усилиями наконец удалось водворить возок и тройку на дорогу.

Молодая женщина стояла на дороге и с ужасом следила за действиями людей. Седок, извлеченный из снега, не мог держаться на ногах, его с усилием усадили в возок, отряхнули с него снег.

– Ради бога, не убивайте нас! – взмолилась спутница, обращаясь к Гуревичу. – Возьмите у нас все, только не убивайте!

– Сударыня, не пугайтесь, извините нас, ради бога. Произошел непредвиденный случай. Наш товарищ опознал своего пропавшего коня и вызвал столь досадное происшествие. Но его нельзя осуждать за это! Этот конь действительно принадлежит ему и похищен полицейскими. Я должен вас заверить, что мы не разбойники!

– Кто же вы?

– Мы люди Савицкого!

При этих словах исчезли все следы страха на лице женщины.

– Где же сам Савицкий? – с живостью спросила она.

– Его здесь нет, сударыня; он далеко…

– Я слышала, он ранен… как его здоровье?

– Поправляется; скоро, надо думать, будет совсем здоров, – улыбаясь, ответил Гуревич.

– Передайте ему мой привет!

– Спасибо за доброе слово, скажите только от кого?

– От Ольги Николаевны, мы были знакомы с ним в бытность нашу в школе…

– Непременно, непременно передам! Ваш спутник, кажется, перепуган не на шутку… – озабоченно сказал Гуревич, повернувшись к возку.

Князь на все вопросы суетившихся вокруг него лиц ничего не отвечал. Язык, видимо, не слушался его, глаза блуждали, он бессмысленно глядел вокруг.

– Глядит, как сова днем, – шутил Дуб.

– Не мычит и не телится, – вставил Перепечка.

– Эх, какая беда!.. Должно вашего папашу кондрашка хватила? – сокрушенно говорил Ольге Кочка с виноватым видом.

– Это не папаша, а ейный супруг, – поправил кучер Анисим, – только што из-под венца едем, да вот и попали за границу, – качал он головой.

– Не может быть! Рази это пара? – с искренним удивлением произнес Кочка.

– Ну, теперь этот жених семенником не будет, – с оттенком некоторого удовлетворения сказал Перепечка.

– Да, бог шельму метит, – добавил Игнат.

– Сударыня, я догадываюсь, что это князь Мещерский, – обратился Гуревич к Ольге.

– Да, это князь Мещерский, а я его жена!

– Весьма сожалею, Ольга Николаевна, и прошу нас простить за это приключение; но, честное слово, это к лучшему для вас.

– Однако же нам надо ехать, мы можем опоздать к поезду, – спохватилась Ольга.

Ей помогли сесть, укрыли полостью ноги.

– Прощайте, мадам, и не поминайте нас лихом! – сказал Гуревич снимая шапку.

– Бог вам судья! – произнесла Ольга.

Тройка поскакала. Уряднику отдали лошадь убитого стражника.

– Поезжай в село и вышли сюда людей за трупом, – распорядился Гуревич.

Урядник поскакал вслед за тройкой. Пятеро людей медленно удалились по дороге в противоположную сторону.

Игнат вел своего обретенного четвероногого друга, что-то говорил ему ласковое, трепал по холке. Он один был самым счастливым из всех участников происшествия в дубраве.

Последняя ночь

Скачет цыган Игнат по лесным дорогам, перелескам, тайно пробирается он из далекой лесной сторожки на Осове к штабу Савицкого. Мчится окольными дорогами мимо больших селений, проносится во весь дух через глухие деревушки. Жители их с изумлением и страхом провожают глазами необыкновенного всадника. Черный жупан парусом стелется по воздуху, красная рубаха и синие шаровары мелькают на дороге. Встречные видят блеск черных глаз, запыленное лицо и серьги в ушах. Черный ус и борода обрамляют широкий рот; гикнет цыган, оскалит белые зубы – и кажется человеку, что сам сатана несется на скакуне.

– С нами крестная сила! – шепчут, крестясь, встречные.

Храпит, цокает селезенкой добрый конь; запотели его бока, запылилась черная шерсть, пена хлопьями падает с удил, из широких ноздрей клубами валит пар. Чувствует седок, пора коню отдохнуть, но путь еще далек, надо срочно доставить важный пакет.

– Скоро, скоро доскачем, – говорит он верному коню, – отдохнем с тобой, мой товарищ!

И, словно понимая слова, жеребец ускоряет бег, летят комья земли из-под копыт, мелькают придорожные предметы.

Теплый апрельский день клонился к вечеру. На опушке леса цыган остановился. Вдали виднелась деревушка. Зоркий глаз цыгана различал отдельные строения и даже движущихся около них людей.

Переждав в лесу закат солнца, Игнат направился в сторону деревни. Подъехав к крайней хате, он постучал в окно; в нем мелькнуло лицо женщины, и вскоре заскрипели ворота. Цыган въехал во двор.

– Хозяин дома? – спросил он, слезая с коня.

– Нету его, скоро вернется с поля, проходите в хату.

Игнат поставил коня под поветь, отпустил подпругу. Войдя в избу, снял шапку, перекрестился на образа и сел на кут.

– Давненько не был у вас, дай-ка, хозяйка, водицы, далеко ехал, надо передохнуть!

– Правда ваша, Игнат Савельич, – поднося кружку с водой, говорила хозяйка, – и конь, поди, утомился, надо и его напоить.

– Не! Коня я сам напою, когда надо; с дороги пускай постоит, не то запал схватит!

На улице затарахтела телега, послышались голоса. Игнат глянул на улицу.

– Это мой Иван приехал с поля, – заметила хозяйка.

– А кто это другой? – настороженно спросил Игнат.

– Знать, сусед, – спокойно сказала хозяйка.

В избу вошли двое мужиков. Огня еще не зажигали и в спустившихся сумерках лица плохо различались.

– Добрый вечер вам! – сказал хозяин, не подав вида, что знает цыгана, – откуда и куды бог несет?

– В город надо, да вот зашел передохнуть у вас, – ответил Игнат, внимательно вглядываясь в другого мужика. Тот сел у края стола и стал раскуривать трубку.

Как всегда в таких случаях, разговор шел о посеве, какие цены на хлеб, почем продаются кони и как не прогадать, чтобы конь был как конь, а не быдло какое-нибудь.

– А где твой конь? – спросил мужик, обращаясь к Игнату.

– Мой конь явится, когда мне надобен будет, а сейчас его не видно!

– Что-то ты загадками кажешь, – подозрительным тоном проговорил мужик, посасывая трубку. – Главная дорога проходит через село Красное, а наша деревня в стороне; видать, не за своим делом заехал?

– У всякого свои дела, тебе до моих дела тоже нету! – сурово произнес Игнат.

– Да я не про то, время, вишь, такое, што всякий должен глядеть за порядком!

– Пущай стражники глядят за порядком, а тебе нечего браться не за свое дело! Хозяин, зная крутой нрав Игната, поспешил вмешаться в разговор.

– На большаках теперь боязно. Не столько разбойники, сколько стражники так и рыщут, а чего ищут – незнаемо. Бают, Савицкий в наших краях объявился; вот они и всполошились. А где он? Никто его не бачил, и грабительства нема, – убедительным тоном говорил хозяин, принявшись стругать лучину.

– А надысь сказывали, што царь целое войско посылает ловить его; видно, слаба гайка у наших селедошников, – усмехнулся он.

– Люди добрые сказывают, што Савицкий помогает бедным; видать, правильный человек, – вставила хозяйка свое мнение, выходя из хаты с подойником.

– Порядок должен быть, это первое дело, а разбой чинить хороший человек не станет, – упрямо твердил мужик. – Вот позавчера опять стражника порешили!

– Где? И мы не чули, – всполошился хозяин.

– Верст пятнадцать отсюля, в имении пана Гуминского. Черкес-охранник вышел покурить на крылечко, ан ему пулю прямо меж глаз всадили; разве это хорошо?

– Человек был тот черкес прямо зверь, так ему и надо! – убедительно сказал Игнат.

– На это закон есть, а убивать тоже не дело! – возразил мужик.

– Кабы законы были праведные, а то все мужика судють; знать, для нас они и писаны? Сказал слово не так – в холодную, шапку не снял перед паном либо стражником – плетка, а оборони бог, встрянешь в спор против самоуправства – тут тебе и клямка! – со вздохом говорил хозяин, зажигая лучину.

Ярко вспыхнувший огонь осветил присутствующих. Быстрый взгляд, брошенный мужиком, не ускользнул от Игната. Огонь лучины быстро умерился, лица снова расплылись в полутьме.

Но и этого краткого времени было достаточно – оба угадали мысли друг друга.

«Его цыган», – сообразил мужик.

«Смикитил», – подумал Игнат. Кто-то постучал в окно. Мужик обернулся: «Кто тута?»

– Батька наш тута? – раздался звонкий голос девочки.

– Тута, а што?

– Мамка казала – иди домой, пора вечерять!

– Ладно, иду! – ответил мужик, и, как бы нехотя, поднялся с лавки. – Не дают погомонить с людьми; добраночь вам! – сказал он, выходя из хаты.

– Что за человек? – спросил Игнат.

– Сусед наш, – ответил хозяин; – живем мы с ним мирно, но по-разному. У него хата не такая, – показал он рукою на убогую обстановку своего жилища; – у него хата новая, живет справно. Он у нас сборщик, вот и ко мне пришел по этим делам. Пора, говорит, подати платить, а где их взять? Тут еще беда приключилась: мальчонка мой упустил коня на озимое поле пана нашего. Ну, поймал коня объездчик, плати, говорит, три рубля штрафу! Я просил-просил, молил-молил… Нет, говорит, плати – и баста! Пришлось кланяться в ноги этому суседу: позычь три рубля, а я уж как-нибудь отработаю. Спасибо, выручил… А человек он так, ничего себе…

– Чего уж ты расхваливаешь его? – послышался голос старухи с печи. – Жила он, и вся родня его такая!

– Ладно, мам, лежи на печи и не говори лишнего! – уныло сказал сын.

– И глаз у него суроцный, и злыдник он; летось на нашей полосе сделал залом; сколько ты, Иван, хворал после того! А я же говорила: надо спалить залом «стрешней» свечкой, как в старину делали, не послухал! – продолжала она ворчать, но сын не отвечал.

По поверью, залом делают злые люди. Они заламывают колосья ржи на полосе того, кому желают всяких бед. В старину зорко глядели за тем, чтобы вовремя заметить залом. Ибо если сожнут эти заговоренные колосья, то непременно случится беда: или скотина падет, или болезнь приключится. Такой надо сжечь «стрешней» свечой, тогда эти несчастья упадут на голову злыдника.

Вошла хозяйка и, осторожно держа подойник, начала процеживать молоко в горлач.

– Нечем нам вас, миленький, покормить! Вот только и есть, что молоко. И хлеб-то у нас пушной, – говорила она сокрушенно.

– Спасибо, хозяйка, ты не журись! Еда у меня в суме, но от кружки молока не откажусь, – сказал Игнат.

– Что же у вас земли мало, или плохо родит она?

– И мало, и плоха она, родимый; бьешься, а толку мало!

– Еще с пригону так осталось, – вмешалась свекровь, свесив ноги с печи.

– Помещики кругом хорошую землицу отрезали, а нам досталась неудобная: ни пахоты, ни лугов, а ничегосеньки хорошего не пришлось нашим сельчанам. С Покрова хлеба нехватка. У кого дети подросли, тому сподручнее, на стороне подрабатывают: кто на шахты, кто на гуту, а кто в батраки к панам идет. А вот как у нас – хозяин один, здоровьем плох, дети малые, то хоть в петлю лезь!

В избу вошли мальчик лет тринадцати и девочка лет одиннадцати.

– Вот они наши кормильцы, – сказала бабушка с горечью и лаской в голосе.

Игнат наскоро выпил кружку парного молока, закусывая куском хлеба. Он чувствовал на себе острый взгляд мужика, опознавшего его, и торопился.

– Иван, дай-ка ведро, пойду коня напою! – при этом он сделал знак хозяину кивком головы.

Они вышли во двор. Конь, почуяв хозяина, в ожидании корма тихо заржал. Цыган быстро подошел к нему, потрепал по холке, успокоил.

– Иван, вот тебе пакет, передай атаману, – прошептал Игнат.

Иван молча принял пакет и, оглянувшись по сторонам, спрятал его под стреху.

– Смотри, чтобы дождем не промочило, – предупредил Игнат.

– Ладно, я переховаю, а завтра раненько отнесу, – довольно громко ответил Иван.

– Тихо ты, тс..с..! – напряженно зашептал цыган, сверкнув очами. – Не говори громко, сусед может подслушать. Действительно, стена соседнего двора вплотную примыкала ко двору Ивана.

– Отопри загородние ворота, я выеду полем.

– Постой, Игнат! Атаман наказывает тебе передать вот этот пакет, – вынимая из-за пазухи небольшой сверток, шепотом говорил Иван. – Только непременно велел передать в руки старой няне предводителя Закалинского – Акинфьев не… Чуешь? Велел прямо в руки и наверное!

– Скажи, што исполню, бывай здоров! Да, забыл, дай овса гарца с два; вот тебе пятерка, хватит суседу отдать трояк и еще ребятишкам на хлеб останется.

– Спасибочко, Игнатушка, сейчас справлю, припасай торбу!

Игнат отцепил от седла пустую торбу; Иван быстро открыл клеть и вынес неполное ведерко овса.

– Последний, браток, больше нема!

– И на том спасибо, покормлю коня ужо в лесу. Овес пересыпали из ведра в торбу, порукались.

– Скажи ему, что беспременно передам, – еще раз сказал цыган, выводя коня за ворота. Отъехав по полевой дорожке, цыган обернулся и показалось ему, что у ворот соседнего двора кто-то стоит.

– Недобрый человек этот сосед, – подумал Игнат, – надо Ивану сказать, чтобы поостерегся…

У края перелеска протекал небольшой ручей. Игнат напоил коня, одел ему торбу с овсом и устало прилег на траву.

Дитя природы и вечный странник, он чувствовал себя привольно в родной стихии. Звездное небо сияло над головой, легкий ветерок мягко шелестел в кустах; ручей, еще не спадший после весеннего половодья, журчал в ночной тиши.

Усталость вскоре смежила очи Игнату, он крепко уснул. Но спать долго не пришлось, – тревожный храп жеребца заставил его вскочить на ноги.

– Что бы это могло быть? Разве волк подошел близко…

Игнат осторожно подвинулся к коню, снял с него торбу, взнуздал, затем двинулся в сторону лесной дороги, ведя коня на поводу. Не успел он сделать и десяти шагов, как двое стражников с саблями наголо выскочили из темноты кустов. Один из них схватил коня за узду с левой стороны, другой, развернув саблю, бросился на цыгана. Но тот успел выхватить длинный кинжал и подставить навстречу сабле. Испуганный конь вздыбился, сбил с ног стражника, еще мгновение – и передние копыта придавили его к земле. Хрустнули ребра, истошный вопль прорезал ночную тишину.

Стражник, напавший на Игната, бросился в кусты, перепуганный на смерть неожиданным участием коня в схватке. Вскочив в седло, Игнат без дороги помчался по лесу.

* * *

Рано утром до зари вышел Иван Концевой через калитку на ту же полевую дорожку, по которой уехал из его двора цыган.

В руках он нес оброть; не спеша, как будто по делу, он прошел вдоль своей полосы, свернул на боковую дорогу. Не видел Концевой, что из соседнего двора вышли двое мужчин, одетых в крестьянскую одежду, но по лицам и манерам вовсе не мужики. Они пошли по той же дороге вслед за Концевым.

Переодетые стражники выследили, как он прошел полем, опушкой леса и направился к селу Красное. Вот он зашел за третье гумно с конца села, задержался на другой его стороне и затем пошел обратно. Все это было странно и непонятно. Зачем бродил мужик в такой ранний час в чужое село, что делал он за гумном? Никого не было видно вокруг! Эти действия были как будто бессмысленны, но вместе с тем и подозрительны.

– Стой! Ни с места! Концевой остановился, как вкопанный. Бледность покрыла его худое лицо, в глазах светился страх. – Неужели проследили, увидели, как просунул он пакет в щель плетеной стены гумна?

– Ты куда ходил и что там делал? – грозно подступил стражник с револьвером в руке.

– Я, я… шукав коня!

– Врешь! Конь твой сюда не забежит. Идем в волостное правление, там мы поговорим с тобой иначе!

В волости учинили допрос с пристрастием. Концевой упорно молчал, перенося удары плетью, кулаками и ногами озверевших стражников. Они пытались уговорить его, сулили награды, обещали не винить ни в чем. Концевой божился, клялся Христом богом: «Ничего ведать не ведаю и знать не знаю; Савицкий, мол, ему ни сват, ни брат, и никто!» Но стражники не отступали, им грезились тысячные премии. Сведения доносчика были весьма основательны, поэтому Концевого посадили в холодную, а в город поскакал нарочный к исправнику.

Пополудни приехал сам уездный исправник, коллежский секретарь Мизгайло и становой пристав Осмоловский. Снова начался допрос.

– Послушай, голубчик, – обратился исправник к Концевому, – зачем ты упрямишься? Скажи нам кратко и ясно, где Савицкий; больше нам ничего от тебя не надо. В противном случае тебя ожидает каторга, а может быть, и еще хуже!

– Ваше высокоблагородие, как на духу говорю, – не ведаю!

– Врешь, мерзавец, нам подлинно известно, что ты сообщник разбойника Савицкого… Зачем был у тебя цыган вчера вечером? Что передал он тебе во дворе и что ты обещал передать Савицкому сегодня утром? Отвечай, подлец!

Концевой опустил голову.

– Смотри в глаза и отвечай, бестия! – грозно продолжал исправник. Не знал, несчастный, что сказать, в голове его пронеслось: «Сусед подслухал и донес!».

– Цыган был у меня, это верно, но передавать ничего не передавал, – тихо произнес Концевой.

– Обыск у него произведен? – обратился к стражникам исправник.

– Никак нет, ваше высокородие, мы решили выследить его и поймать с поличным!

– Господин исправник, – вмешался становой, – позвольте узнать, вокруг какого гумна обошел этот человек?

Стражники переглянулись.

Концевой вздрогнул.

– Третье гумно с края села, ваше благородие, – ответил один из стражников.

– Я предлагаю это гумно… сжечь немедленно! – со зловещим ударением на последних словах произнес становой, уставив глаза на Концевого.

Эти слова произвели неожиданное и необычайно сильное впечатление на крестьянина. Измученное, истерзанное побоями лицо Концевого стало белее бумаги, глаза расширились с выражением безумного ужаса. Схватившись руками за впалую грудь, он подался весь вперед.

– Не палите! – вырвался стон из его груди.

Исправник вскочил, схватил Концевого за волосы и бросил его на пол. Полицейские, как борзые, обступили вокруг, напряженно следя за каждым движением допрашиваемого.

– Сжечь гумно, сжечь три гумна, сжечь все гумна и немедленно! – орал в исступлении исправник, топая ногами.

– Не надо, не надо палить! – бормотал обезумевший Концевой, охватив голову руками, сжимая худое тело в комок.

– Значит, он там? – хрипел уже исправник.

Становой схватил тощего крестьянина за ворот свитки, поднял его, как перышко, и, приблизив свое жирное побагровевшее лицо, повторял за его бормотанием:

– Почему не надо, почему?..

Наконец, он услышал в ответ страдальческий шепот:

– Там он… больной… Не надо палить!

Концевой потерял сознание.

– Где там? – злобно прохрипел становой.

– Господин Осмоловский! Оставьте его, он, кажется, кончается у вас, – образумил станового исправник.

– Ах, каналья! Он в самом деле дух испускает! – выругался становой, выпуская свою жертву.

– Дайте ведро воды, окатить его! – приказал исправник.

Один из стражников проворно сбегал за водой, плеснул на голову Концевого. Тот на минутку открыл глаза, мутным взглядом обвел вокруг и снова пал в беспамятство.

– Уберите его! – распорядился исправник.

– Исповедать бы надо! – как бы про себя произнес один из стражников.

Исправник круто повернулся к нему, на лице его изобразилась догадка.

– Это правильно, – протянул он, продолжая обдумывать какую-то новую для него мысль.

– Отнесите его в отдельное помещение, вызовите к нему фельдшера, а ко мне пригласите местного священника Терентиенко, – отдал приказание исправник.

Вскоре духовный и телесный целитель явились. После исповедания и отпущения грехов арестованного отец Иннокентий побеседовал о чем-то с глазу на глаз с исправником и удалился.