Текст книги "Среди болот и лесов (сборник)"

У синего камня

Село Забелышин затерялось среди необозримых лесов и непроходимых болот.

С двух сторон к нему подступал дремучий лес, с третьей – болотистые луга. Поля были как бы зажаты лесом и болотами. С четвертой стороны на высоком месте стоит панская усадьба. От села она отделяется озером и речкой под названием Ключ.

В селе есть церковь, приход которой состоит из ряда окрестных деревень. Перед церковью проходит большая дорога, а к ней примыкает площадь, вокруг которой располагаются строения: лавки торговцев, дом местного священника, дьячка, пономаря, казенка, сельская школа, почта. На горке, недалеко, помещичья усадьба. Через село пролегают две дороги, перекрещиваясь у площади. По их протяжению и располагается село.

Стоял июнь, пора относительного отдыха от полевых работ: хлеба еще зелены, время покоса лугов впереди, в лесу нет ни ягод, ни грибов. Поэтому в праздничные дни молодежь собирается на площади и веселится. Пожилые сельчане толпятся у лавок и казенки. Сиделец через окошечко бойко торгует водкой. Вскоре к песням молодежи присоединяются голоса подгулявших стариков.

С утра богомольные люди стекаются в церковь из деревень прихода. Словом, многолюдны и красочны воскресные дни в селе в эту пору…

К покосу и уборке хлебов возвращаются сельчане, уходившие на зиму на заработки в Юзовку и на другие шахты юга.

Возвращение с заработков является особенно радостным событием как для односельчан, так и для самих шахтеров. Из двора во двор быстро передаются сведения, кто и когда возвратился, сколько заработал и что привез.

Накануне воскресного дня, события которого мы сейчас опишем, возвратились шахтеры села и среди них два закадычных друга: Яша Олейников и Иван Калугин. По селу разнеслась весть, что Олейников привез новую трехрядку. Красавец Яша, незаурядный гармонист и весельчак, увлекался вечеринками, любил погулять и поухаживать за девушками; его друг, крепыш, как говорят – «не ладно скроен, да крепко сшит», – отличался степенным характером и трудолюбием. Калугин мечтал о семейной жизни и хорошем хозяйстве.

Осенью обоим друзьям предстоял призыв, и теперь, приехав с заработков, они, естественно, были настроены хорошенько повеселиться.

С утра в церкви шло богослужение. На площади толпилась разодетая молодежь. Вот на другом конце села раздались задорные звуки гармошки и веселые голоса парней.

Когда Олейников и Калугин, разодетые, что называется, в пух и прах, появились на площади, их окружила веселая толпа девушек и парней. Два друга были уже навеселе. Начались пляски. Девушки в ярких платьях и платочках с разноцветными монистами танцевали с увлечением, весело смеялись, парни разудало подпевали и лихо приплясывали.

Кто бывал в наших селах, тот знает, сколько красоты и подлинного веселья в этих гуляньях крестьянской молодежи.

Через некоторое время веселая толпа двинулась с намерением пройтись по селу. На пути в одной из лучших хат находился полицейский участок. Вследствие неспокойствия в уезде в селе был усилен полицейский надзор. Недавно приехал новый урядник, при нем вместо одного стояло три стражника.

Урядник, высокий молодой брюнет, был, по-видимому, человек решительный; ходил всегда с револьвером и саблей, в белых перчатках и со шпорами.

Заслышав громкие голоса, урядник вышел на улицу, на секунду остановился, затем решительными шагами пошел навстречу веселой толпе.

Надо сказать, что опытный и осторожный человек не решился бы так резко нарушать веселье разгулявшейся молодежи, да еще с участием шахтеров. Но в данном случае урядник не сообразил этого и вопреки здравому смыслу решил прекратить «безобразие» перед полицейским участком.

Впереди шел Олейников, рядом с ним по правую руку бойкая, веселая девушка Таня Пастушкова; за ними в паре следовали Калугин и чернобровая, с полными формами стана, Соня Павлюкова.

– Что за безобразие? Прекратить! – заорал урядник и, приблизившись, рванул гармонь.

– Зачем рвешь трехрядку, гад? – в исступлении крикнул Олейников.

Урядник отпрянул и схватился за эфес сабли. Таня Пастушкова заслонила своего кавалера:

– Мы же ничего такого не делаем, только веселимся! – громко произнесла она.

Урядник совершил непоправимое и непростительное: на глазах у всех он резко оттолкнул девушку. Такое оскорбление подруги может толкнуть любого на самый отчаянный поступок.

Олейников сорвал гармошку и бросил ее на землю.

– Ваня! – крикнул он Калугину.

Урядник уже обнажил саблю и сделал движение развернуть ее.

– Ах! Зарубит же он его! – с ужасом воскликнула Соня Павлюкова.

Но тут Калугин выступил вперед и вовремя схватил урядника за руку. Между ними завязалась борьба… Олейников с неудержимой решимостью выхватил кинжал, спрятанный под рубахой и, улучив момент, всадил его уряднику в горло.

Со двора выбежали двое стражников и с саблями наголо бросились на шахтеров. Калугин не растерялся, быстро вынул из кобуры убитого урядника наган и почти в упор выстрелил в набежавшего стражника, второй стражник, споткнувшись о тело убитого, упал и тут же получил пулю в затылок.

Толпа затихла в каком-то оцепенении. Третий стражник робко высунул голову из ворот и тут же спрятался.

Со всех сторон бежали люди к месту страшного происшествия. Заголосили женщины, громко и возбужденно заговорили мужчины.

Растерянно смотрели шахтеры на трупы полицейских.

Подошли представители сельской власти: староста, сборщик, волостной писарь и некоторые другие.

– Что ж, хлопцы? Видно не миновать вам каторги? – обратился к шахтерам староста.

В таких случаях бывает, что невольные виновники преступления, опомнившись и оценив обстоятельства, с безнадежным и безучастным чувством отдаются в руки любого представителя власти. Когда Олейников и Калугин стояли в нерешительности и, казалось, готовы были отдаться на волю сельских властей, к ним из толпы подошел не известный в этих местах человек:

– Ребята, – обратился он к шахтерам, – оставьте мысли о подчинении волостным, не думайте о полиции и каторге! Я от Савицкого! Следуйте за мной, и вы будете свободны!

– Братцы! Хватайте разбойника! – закричал староста, но никто не осмелился выполнить его приказание.

Неизвестный шагнул в сторону старосты, опустив руку в карман. Староста и все его сторонники обратились в бегство.

Олейников и Калугин молча сняли шапки, поклонились народу и последовали за незнакомцем.

По дороге к лесу шахтеры расспрашивали своего спутника о предстоящей своей жизни, о людях Савицкого и его личности. Они уже кое-что слышали, но Савицкий был для них загадочным человеком, деятельность и цели которого они плохо себе представляли.

– Подождите, ребята, вот придем на место, а там сами увидите и узнаете! Не бойтесь Савицкого, он защищает тех, кого царская власть угнетает, он стоит за народ, против помещиков, кулаков, полицейских, черносотенцев и всех, кто обижает, грабит трудовой народ! – отвечал незнакомец. – Вот я сам тоже пошел к нему и не жалею! Живем привольно, никому не подчиняемся, никого не боимся… В лесах и болотах есть где схорониться и жить без боязни. Да и народ нам помогает! Мало ли среди крестьянства обездоленных людей? Кого замучили налогами, у кого свели со двора последнюю коровенку то за недоимку, то за потраву, то за то, то за это! Куда податься бедняку? А ведь у многих ни кола ни двора! Батрачит он, грешный, бьется, как рыба об лед, а потом махнет рукой и к нам идет… Вот и вы, братцы, по доброму согласию идете. А почему? Разве имеет право полицейский так надругаться над народом? Разве нельзя человеку в праздник повеселиться на свои же кровные денежки? Что вы не люди? Какой-нибудь чиновник смотрит на тебя, как не скотину, а ты ему кланяйся, ломай шапку… Нет, хлебороб есть первый человек, только ты дай ему землю, дай образование, а не самоуправствуй над ним!

Много еще убедительного и справедливого сказал незнакомец. Шахтеры внимательно слушали его, припоминали многие обиды, которые терпели их отцы и деды от помещиков и стражников. Старики рассказывали о самоуправстве и самодурстве помещика Булгарина во времена еще крепостного права.

– Теперь вот и воля, а нет правды! Где же она?

Только теперь почувствовали они, что есть на свете правда, и сама судьба ведет их к ней.

Когда прошло уже много времени и они прошли верст пятнадцать, Калугин спросил:

– А куда ж мы идем, что-то страшновато?

– Почему? – спросил незнакомец.

– Да ведь это близко же от Синего Камня и Кукина угла! – с некоторым опасением ответили шахтеры.

– Ничего, вы в леших не верьте, человек бывает иногда хуже лешего! А у Синего Камня живем мы теперь, – уверенно произнес незнакомец.

– Ничего себе местечко выбрали, – подумали про себя шахтеры.

В народе жило поверье, что в этих глухих местах пущи у верховьев реки Суров, живет нечистая сила.

Среди непроходимого болота, на возвышенном месте стоит дремучий сосновый бор. В одном месте болото вдается в лес углом, и это место прозвали «Кукин угол». Там живет волшебница Кука; она не раз завлекала случайных путников, и они бесследно исчезали в болотной пучине.

Огромные змеи охраняют эту местность весной и летом, а в другие времена года – совы и филины необыкновенной величины.

Люди избегали этих таинственных мест, и даже охотники редко заглядывали сюда. Малозаметная звериная тропинка пролегала на пути к Синему Камню. Но было время, когда эти места часто посещал один охотник по прозвищу Таран. В народе слыл он ведьмаком, то же что колдуном. Было то давно, и немногие старики помнили Тарана.

В молодости случилось с ним у Синего Камня необыкновенное происшествие.

Не раз слышал он, еще в детстве, рассказы о зарытом под Синим Камнем кладе. Когда Таран вырос и возмужал, мечта найти клад не покидала его; особенно захотелось ему одарить свою невесту. Выходил он не один год в ночь под Ивана Купала в чистое поле, чертил круг лучиною, обожженною в Коляды с обоих концов и ждал, когда станут выходить клады из земли, «перетрясаться и сушиться в глухую полночь». Но, видно, в старину знали заклинания, которыми удавалось привлечь клад, Таран же не умел этого делать и не только не увидел, но даже не услышал перезвона золотых кладов.

Когда уже приближалось время свадьбы с красавицей Мариной Ковалевой, он решился на отчаянный поступок. В ночь под Ивана Купала, взяв заступ, направился Таран к Синему Камню. Много страшного пережил на пути молодой искатель счастья! Какие-то огромные птицы проносились над ним, вот закричала сова, затем, по-видимому, леший заухал на весь лес. Что-то огромное, с необыкновенными рогами, фыркая, пробежало через дорогу.

Таран все же достиг заветного места. Поспешно стал он подрывать камень. Скоро полночь, пропоют петухи, и тогда все пропало! Но огромный камень как будто не имел границ, так глубоко он лежал в земле. Таран знал, что нельзя отрывать глаз от дна ямы и ни в коем разе нельзя оглянуться по сторонам.

От напряжения и усталости юноша на миг забыл это правило и невольно бросил взгляд на болото. Заступ выпал из его рук! Там, на болоте, вспыхивали и гасли огоньки; вот один из них появился совсем близко у кустика на болотной кочке. Куст зашевелился, принял форму какого-то чудовища, которое двинулось в его сторону. Обезумев от страха, Таран бросился бежать, но споткнулся и со всего размаху ударился головой о ствол дерева…

Когда он очнулся, было уже утро. Таран сотворил крестное знаменье, стал припоминать свои видения. Вот что-то тяжелое навалилось на него, и он не может ни крикнуть, ни двинуть рукой; шум и звон раздались в лесу. Из-за деревьев на него смотрели и смеялись какие-то рожи. Вдруг перед ним появилась старуха со страшным лицом. Оскалив зубы, она проговорила:

– Эх, хлопец! Не удалось тебе взять мой клад, хотя ты и близко был от него! Этот клад заворожен моим недругом, и сама я не могу овладеть им, но я научу тебя, как добыть его. С осени выруби вокруг Синего Камня лес. Спали его и сделай полядок, размотычь землю, а весной посей овес. Я сама буду оберегать твой хлеб от птиц и зверей.

Придет год, сама не знаю когда, в овсе под Ивана Купала вырастет волшебной цветок. Ты сорви его и положи на камень – он сам повернется, и клад станет твоим.

А хозяйке своей закажи не запирать ворота в коровник «стрешней»[20]20
  Свеча, освященная в праздник Сретенья.


[Закрыть] свечой.

Таран никому не открывал своей тайны и с тех пор много лет сеял овес на полядке, сторожил цветок, но так и не дождался его.

Жена Тарана не послушалась его и каждый год запирала коровник по всем преданьям старины.

Накануне Ивана Купала собирала она траву «брат-сестра», что растет в Дудолевой лозе недалеко от села; складывая в передник желто-лиловые цветочки, напевала:

 
Купала на Ивана!
В темном лесе гомон-гомон:
Брат сестру за руку водит,
Он ее загубить хочет,
 
 
А она у него просилася:
«Иваничка, братуличка, не губи меня,
Не губи же меня!
Не губи в темном лесе,
Загуби при дороге,
Загуби меня на дороге,
Закопай против церковки!
Ивана на Купала
 
 
Обсей меня красочками-василечками!
Будут девки в церковь идти,
Будут краски считать!..
Ивана на Купала!
 
 
Краски считать и меня поминать!
А это все – трава «брат-сестра».
Купала на Ивана.
 

На ночь положила Марина траву коровам, двери в хлев плотно заперла, начертила на них углем крест, покапав на него воском из зажженной «стрешней» свечи; на ручку двери повесила сорную, колючую траву «дядовник». Тут только вспомнила Марина, что забыла там «стрешнюю» свечу. Она выглянула из хаты и увидела, как ведьма, обернувшаяся змеей, грызла свечу. Это был неотмолимый грех, и Марина от страха и горя потеряла сознание.

Таран выскочил во двор и видел, как ведьма, превратившись в старуху, метнулась через крышу; некоторые в этот день видели на рассвете безобразную старуху, которая собирала тряпкой-цедилкой росу с колосьев жита и пила ее в тоске по молоку.

С тех пор изменило Тарану семейное счастье, поблекла краса его Марины, и осушила ее змея подколодная, свела в могилу.

Остался Таран бобылем, и ни одна девушка и вдовица не пошла за него замуж. После смерти Тарана никто уже не сеял на полядке. Он порос травой и кустарником. Так и называют его с тех пор «Таранов полядок».

Вот в этом отдаленном и укрытом месте находился штаб Савицкого.

Сегодня созвал он руководителей своих многочисленных отрядов, действовавших во многих уездах юго-запада России. Когда подходили наши путники к Синему Камню, то еще издалека они услышали звуки музыки.

– Что это – музыка? – спросил удивленный Олейников.

– Да! – утвердительно сказал незнакомец. – Разве нам не можно тоже повеселиться? У нас есть и музыканты, и песенники, сам атаман любит попеть и поиграть на гитаре.

Они подошли к самому зыбкому месту перехода через болото. Не раз казалось шахтерам, что бездна поглотит их, но проводник уверенно шел вперед и вовремя предостерегал их от опасных шагов. Наконец они выбрались и вошли в сосновый бор.

Казалось, это был мертвый лес! Даже птичьих голосов не было слышно в нем. Дятлы и те, видимо, избегали залетать сюда. Только глухари чувствовали себя здесь в безопасности и то и дело с шумом взлетали по сторонам, снимались с деревьев на пути следования людей.

По мере приближения усталые путники все явственнее различали музыку. На тропинке появился человек.

– А, это ты, Петя, – сказал он, – кого ведешь?

– А ты что, дежурный?

– Да, моя очередь.

– Это, брат, удальцы из Забелышина… Порешили они сегодня урядника и двух стражников, я их и позвал к нам…

– Молодцы, ребята! Нам таких и надо!

– Атаман здесь?

– Да, там в шалаше, все чем-то занимается, Гуревич с ним, а ребята маленько гуляют…

Наконец, они вышли на поляну. Человек двадцать молодых людей сидели вокруг импровизированного из нетолстых деревьев стола под вековой сосной у противоположного края поляны. Справа невдалеке лежал сказочный Синий Камень, за ним виднелся угол болота – Кукин угол; слева между деревьями виднелись шалаши, покрытые еловыми и сосновыми ветками.

Трава на поляне была заметно примята, поросли расчищены, что свидетельствовало о довольно частом посещении людьми этих мест.

Когда Петр с шахтерами приблизился, сидевшие за столом парни, примерно таких же лет, как и шахтеры, внимательно рассматривали пришельцев.

– Смотри, гармониста привел Петя, это дело!

– А ребята молодец к молодцу! – слышались отдельные возгласы.

Шахтеры, сняв шапки, поздоровались; их дружно приветствовали.

С удивлением смотрели друзья на людей Савицкого. Расположившись в свободных позах, они непринужденно и сдержанно беседовали между собой. На столе стояли кувшины, по-видимому с водой и молоком, лежали краюхи хлеба, куски жареного мяса и сала. Водки, вопреки ожиданию шахтеров, почти не было видно; только 3–4 бутылки стояли початые, но далеко еще не выпитые, и ребята были совершенно трезвые. Невдалеке потухал костер, шипел большой самовар, около него хлопотали двое, по-видимому, готовили чай. Облик людей был весьма привлекательный; одежда у всех хорошая: сапоги, куртки, картузы; лица чисто выбритые, веселые и энергичные. Не было ничего такого в их внешности, что хоть в малейшей степени обличало бы в них бездомных и гулящих людей.

– Какие же это разбойники? – мелькнуло в головах шахтеров, – ребята хоть куда.

Только немногие из присутствующих были в обычной крестьянской одежде: лаптях, посконных рубахах и сермяжных поддевках. Очевидно, они пришли из окрестных деревень в качестве ходоков до Савицкого…

– Который же Савицкий? – старались угадать шахтеры, но их любопытство тут же разъяснилось.

– Атаман в шалаше, – сказал статный молодец, поднявшись за столом и указывая в сторону, где стоял шалаш Савицкого. Все трое направились туда.

– Войдите! – послышался возглас из шатра.

Они вошли и сняли фуражки.

За столом сидел молодой человек лет двадцати двух, в белой рубашке. Русые волосы гладко причесаны с пробором слева. Лицо чисто выбрито, прямой нос, тонкие губы, брови несколько темнее волос придавали выражению лица оттенок мужества и воли. Светло-серые выразительные глаза светились умом и строгостью. На молодом лице уже заметны были морщины и углубились складки; видно, многое успел перенести и испытать этот юноша, но ничто не сломило его упрямой натуры, слева за столом сидел еще более юный курчавый брюнет:

– Неужели еврей? – успели подумать шахтеры.

Справа у стола стоял третий в одежде почтальона с сумкой через плечо; видимо, он явился с донесением, потому что вынимал из сумки какие-то бумаги и выкладывал их на стол.

– Я уже докладывал вам, – говорил он, – о судьбе Семенова, но есть и еще другие важные сведения.

– Хорошо, прервем твой доклад, присядь на время, надо поговорить с этими ребятами.

Последние уже догадались, что перед ними, напротив, сидит сам Савицкий.

Окинув взглядом стены и обстановку шалаша, они увидели, что это не просто шалаш, а довольно крепко сколоченная избушка. Два небольших окошка освещали ее внутренность. Пол был сделан из выструганных и пригнанных бревен. Небольшой стол покрыт белой скатертью, сиденьем служили два слонца.

Слева и справа стояли самодельные кровати, покрытые одеялами и подушками.

На столе перед Савицким лежал большой револьвер. Калугин, знавший толк в этих вещах, сообразил, что это и есть тот знаменитый маузер, которым наводил ужас Савицкий на своих врагов.

– Ну, молодцы, расскажите, что с вами случилось и по доброй ли воле к нам пришли? – обратился Савицкий к шахтерам.

– Попали мы сегодня в беду, да спасибо вот ему, – указывая на Петра, отвечал Калугин. – Если бы не он, сгнить бы нам на каторге; спасибо, надоумил и привел нас к вашей милости.

Савицкий внимательно выслушал рассказ шахтеров и, обратившись к брюнету, заметил:

– Наши враги своими бессмысленными и жестокими действиями толкают на преступления даже самых мирных людей…

Наум, запиши их в наш список. Эти ребята, видно, не из плохих. Наум вынул из полевой сумки толстую тетрадь, перелистал страницы и, найдя конец списка, стал записывать порядковый номер, далее следовала запись фамилии, имени, отчества и подробные сведения о летах, имущественном положении, адрес и т. д.

Шахтеры обратили внимание на то, что писал Наум на совершенно особом и непонятном языке.

– Я вижу, у тебя набирается уже порядочное число наших людей, – сказал Савицкий.

– Да, за последнее время приток членов нашей партии растет не по дням, а по часам, – продолжая писать, ответил Наум.

Когда запись была закончена, Савицкий распорядился:

– Петр, надо их накормить, определить место в шатре; затем ознакомить их с нашим уставом и порядками, а ты, Наум, заготовь паспорта. Сегодня же вы будете представлены собранию руководителей нашей революционной партии, принесете клятву на верность нашему общему делу; далее к вам будут определены опытные уже в работе товарищи, под руководством которых вы и будете выполнять задания партии. Вы получите паспорта, кличку и станете жить и работать по-новому. Мы вас обучим меткой стрельбе, действию холодным оружием и конспирации. Наша работа требует большой сноровки и осторожности.

Когда они вышли, Савицкий продолжал слушать сообщения почтальона:

– Есть достоверные сведения, что в Государственной Думе один из черносотенных депутатов сделал запрос относительно вашей особы. Он поставил в вину департаменту полиции, что вот уже три года они безуспешно ведут борьбу с могилевским Алим-ханом (так называет вас этот черносотенец), – докладывал почтальон.

– Вам уже известно, – продолжал он, – что всем священнослужителям, волостным властям и полицейским роз даны ваши фотографии и, кроме этого, объявлено, что ваша голова оценена в огромную сумму денег. В газетах, как местных, так и центральных, об этом сделаны специальные извещения. Во все уезды губернии направлены сильные отряды полиции, лучшие сыщики столицы выехали в наши края. При этих словах Савицкий, взяв маузер, заявил:

– Вот этим орудием ответим мы на подлость царского правительства и черной сотни!

В глазах его блеснули зловещие искры гнева и неукротимой решимости.

– Спасибо, Иванов! Сообщение твое своевременное и важное, – и, обратившись к Науму, добавил: – Необходимо предупредить всех товарищей и через них наших людей в уездах.

Еще много говорил почтальон о других событиях, сообщил, где и когда были разграблены усадьбы помещиков, какое участие принимали в этом крестьяне, сколько стражников было убито; на днях в своем магазине за прилавком убит неизвестным купец Прокофьев, член черной сотни.

Савицкий с улыбкой посмотрел на Наума.

Тот бесстрастно произнес:

– Собаке – собачья смерть!

– Наконец, последнее, что я могу сообщить, – заключил почтальон, – в прошлое воскресенье предводитель дворянства Закалинский с дочерью и князь Мещерский уехали за границу, как будто в Париж.

При этом известии Савицкий заметно изменился в лице, но быстро овладел собою, и только тонкие губы его сжались, как будто горечь попала на них.

Никто из его людей, даже самых близких сподвижников, не знал о затаенных чувствах Савицкого.

Почтальон распростился и вышел из шатра.

– Нам надо подумать и обсудить план наших дальнейших действий, – сказал Савицкий. – Сообщения за сегодняшний день крайне важны и знаменательны. Силы реакции крепнут, а мы несем потери… Жаль Семенова, но за его жизнь сторицей заплатят палачи! Мы имеем точную сводку по всем уездам, знаем намерения властей и их действия.

Савицкий встал из-за стола и начал ходить по избушке.

– Нет, не отступать, не складывать оружие, а биться без пощады смертным боем! Мы не дадим им передышки ни на один час, ни на одну минуту! Завтра придет Абрамов, скажет, когда мы встретимся с Василевским и Могилевцевым. Я не ожидаю от них помощи, они слишком отвлеченно рассуждают о революции. Один – социалист-революционер, другой – социал-демократ. В их программах много слов и мало дела. Такие люди выжидают событий, рассчитывают, что кто-то за них поднимет восстание, а они явятся к готовому и поведут за собой массы. Нет, массу надо поднять, показать ей личным примером на деле, как надо начинать революцию, зажечь ее, а не сидеть у моря и ждать погоды.

Могилевцев смотрит в рот либеральной буржуазии, призывает стать на пути каких-то преобразований.

Василевский болтает о социализации земли, о крестьянской общине, а Столыпин уже проводит земельную реформу, которая отдает землю богатеям и окончательно разорит и обездолит малоземельных крестьян-бедняков.

Рабочий класс России – малочисленный, один он бес силен бороться с царизмом. Это показали события 1905 года. Крестьянство же само не поднимется, – слишком оно забито и угнетено. Крестьянство надо организовать, руководить им, установить союз его с рабочим классом, и тогда появится сила, способная разбить оковы и дать свободу всему народу. Добиться свободы можно только хорошо вооруженной, организованной народной силой, прежде всего надо организовать партизанскую народную силу, и тогда можно уже повести настоящую борьбу с правительством и буржуазными классами! Это задача наша – интеллигентов и передовых рабочих…

Гуревич перебил его:

– Саша, опыт нашей борьбы показывает, что крестьянство не все идет за нами, а главным образом, малоземельные и беднота…

– Ты прав, Наум, но таких ведь большинство… Надо только их поднять, повести за собой, тогда пламя восстания увлечет многих других, которые сейчас еще сторонятся нас, но, конечно, кулачество никогда за нами не пойдет, и кулаки нам не попутчики!

– Нас называют анархистами, но это не совсем так… Я не думаю, что общество может жить без всякой власти; власть должна быть, но не власть царя и помещиков, а народная власть. Мы в нашей программе и уставе подчиняем интересы личности интересам партии и трудового народа. Мы держим железную дисциплину в своих рядах. Мы сходимся с анархистами только на том, что сейчас нужно бороться с оружием в руках с существующей властью, свергнуть царя и помещиков, завоевать свободу для народа, землю для крестьян, а там будет видно, как строить управление свободным обществом.

– Пойдем, Наум, к товарищам… Я хочу сказать им несколько слов, – закончил свою мысль Савицкий.

Они надели куртки и фуражки, пристегнули револьверы и, выйдя из шатра, направились к столу под вековой сосной.

Солнце уже склонялось к западу, и приятная прохлада сменила палящий зной.

Смолкли разговоры и смех сподвижников Савицкого, когда они увидели своего атамана. Они вышли из-за стола, собрались в полукруг, а крестьяне, сняв шапки, стали позади.

Савицкий прошел уже большой путь. Еще в годы начала и расцвета революционных событий он со страстной и всепоглощающей энергией исколесил весь юго-запад России. В Брянске и Гомеле устраивал забастовки, митинги рабочих, говорил им о великой роли пролетариата в революции, об организации производства с 8-часовым днем, вовлекая их в революционную работу; собирал среди них деньги на издание революционной литературы. В Чернигове создал якобинский клуб, в Могилеве и Брянске поднял рабочих и с оружием в руках повел их освобождать из тюрьмы политических заключенных. В Вильне организовал местную революционную социалистическую организацию. В местечках, селах и деревнях раздавал бесплатно революционную социалистическую литературу, оружие и деньги, а среди сельской интеллигенции организовывал революционные комитеты, кружки и, наконец, боевые дружины.

Во многих местах поднимал крестьян на помещичьи усадьбы, отнимал землю и имущество у богатых и раздавал беднякам.

Среди еврейской бедноты в местечках и городах он агитировал о всеобщем равенстве людей и демократической революции.

Во время первомайской демонстрации в Минске, когда начался расстрел ее участников на улицах города, а затем еврейские погромы, Савицкий вел неравный бой с полицейскими, защищая народ.

В селе Церковище его схватили однажды старообрядцы и избили до полусмерти. Притворившись мертвым, Савицкий сумел вырваться живым, лишившись двух передних зубов, что стало одной из примет его для сыщиков и полиции.

Пылкая и страстная натура Савицкого не знала покоя и усталости. Он мчался из конца в конец, переодеваясь в рабочего, крестьянина, еврея, стражника, железнодорожника. Он был неуловим. Он хорошо владел еврейским, польским, украинским и белорусским языками, а также французским и немецким. Сам создал особую конспиративную азбуку, совершенно особый конспиративный язык, владел телеграфом и обучал всему этому своих товарищей.

После разгрома революции и упадка революционно-освободительного движения в народе, в обстановке разгула реакции Савицкий сумел создать боевую партизанскую революционную организацию: он единым руководством объединил свои многочисленные отряды, разбросанные по Могилевской и соседним губерниям, выработал единый устав и программу, принятые всеми руководителями отрядов.

Он выбрал самых даровитых людей и назначил их руководителями боевых отрядов. Центром являлся главный штаб, руководимый Савицким. Начальником штаба был одаренный юноша Абрамов, в недавнем прошлом народный учитель; начальником канцелярии – Наум Гуревич; третьим членом главного штаба стал впоследствии Иван Калугин, развитой самородок-крестьянин.

Многим передовым людям того времени стало казаться, что имя Савицкого становится в ряду таких народных героев, как Гарибальди, а освободительное революционное движение, возглавляемое им, распространится на всю Россию, сольется с революционными событиями в Персии и Турции и принесет свободу многим угнетенным народам.

Легко себе представить, какой непререкаемый авторитет и уважение имел Савицкий среди своих соратников и трудового народа. С искренней любовью и восхищением смотрели на него собравшиеся на поляне люди.

Савицкий, заложив руки за спину, с суровым выражением лица, в раздумье собираясь с мыслями, медленно приближался. За ним следовал Наум Гуревич.

Многие невольно переводили взгляд на маузер, этот символ неустрашимости и непреклонной воли своего руководителя.

– Друзья и товарищи по оружию! – обратился Савицкий к собравшимся сподвижникам, – я должен сообщить вам горестную весть; наш товарищ, которого вы все знали, Семенов Коля, два дня тому назад пал смертью храбрых в схватке с полицейскими. Обнажите головы в его память!

Все сняли фуражки вслед за Савицким.

– Он отдал свою молодую жизнь за великое дело свободы, он беззаветно боролся в наших рядах с врагами трудового народа.

– Хлеборобы! Он боролся за вашу лучшую долю, за землю для вас, за светлое будущее ваших детей и внуков.

Среди серых свиток многие подняли рукава к глазам и послышались скорбные восклицания. На лицах боевых товарищей Савицкого появилось суровое выражение, глаза затуманились горечью известия, брови сдвинулись, но не поникли их головы; отвага и твердая решимость отразилась в их облике.

– Нам сообщили, – продолжал Савицкий, – что черная сотня внесла запрос в Государственную Думу по поводу нашей боевой организации. Пусть беснуются наши враги, мы не боимся угроз! Царь и правительство применяют подлые меры в борьбе с нами. За мою голову назначена большая сумма предателю: всем попам, полицейским, волостным властям и тайным агентам розданы мои фотографии с целью опознания и выдачи властям!