Текст книги "Среди болот и лесов (сборник)"

Громкий ропот раздался в толпе при этих словах:

– Брахненька ты наш! Нет, не будет же среди нас Иуды-предателя! – воскликнул старый крестьянин. – Бей же их, гадюк и дармоедов! Нехай их детей схватит холера! – добавил он в сильном гневе. – Да хранит тебя Господь и его святые угодники, заступник ты наш и благодетель! – послышался другой возглас среди крестьян.

– На удар мы ответим ударом, – с жаром продолжал Савицкий, – нас не устрашат ни усиленные отряды полицейских, ни подлые маневры правительства.

С предателями и сыщиками мы будем беспощадны! Мы не отступим перед темными силами реакции, не сложим оружия! За смерть каждого из нас заплатят головами десятки и сотни врагов! Объявите нашим людям по всем уездам, что я призываю к усилению террора и к беспощадной борьбе.

Я верю, скоро темные силы угнетателей будут разбиты, придет светлый час и наше правое дело восторжествует.

Если же многим из нас не суждено будет дожить до этих счастливых дней, нас помянут добрым словом будущие поколения. Я надеюсь, друзья, что вы без страха и сомненья будете продолжать борьбу с оружием в руках за свободу, за землю, за счастье трудового народа!

Споемте, товарищи, «Марсельезу»!

Все дружно подхватили:

 
Вставай, поднимайся, рабочий народ,
Иди на врага, люд голодный!
Раздайся, клич мести народной…
 

Пронеслась песня французских революционеров ХVIII века среди болот Белоруссии.

После речи Савицкого все находились в сильном волнении; живо обсуждались новые известия; каждый старался высказать свои соображения об ответных мерах. Крестьяне принимали живейшее участие в обсуждении новых обстоятельств.

В этом единении революционеров-интеллигентов, представителей рабочих и бедняков-крестьян было что-то глубоко трогательное и символическое.

Все снова уселись за стол. Савицкий и Гуревич заняли место среди друзей.

Когда улеглись волнения и чувства молодости и дружбы заслонили горечь утраты любимого друга, все вспомнили про гармониста Олейникова.

– Ну-ка, Яша, сыграй нам что-нибудь веселое! – сказал Савицкий. Олейников не заставил себя долго упрашивать и начал играть, да так, что все диву дались! Откуда такой талант? Что за золотые руки?

А гармонь говорила о юности, о счастье и то поднимала в душе каждого бурю веселья, то уносила их в мир мечтаний, звала к свободной, счастливой жизни.

Из среды крестьян вышел Потап Меньков, блондин средних лет, в лаптях и заплатанной свитке. Отец его имел полнадела земли, и когда старший брат Потапа женился, ему ничего не оставалось, как уйти на заработки. Побывал он не раз на шахтах юга, бродил по Украине, но нигде не нашел пристанища. Одаренный от природы замечательным тенором, славился он по всей округе как песенник и балагур. Последние годы работал Потап батраком у зажиточного мужика, но тяготился своей долей и решил уйти к Савицкому.

– Сыграй ты мне песню, а я спою, – обратился он к гармонисту и, не дожидаясь вопроса какую песню, начал ее:

– Ах ты, доля, доля бедняка!

Тяжела ты, безотрадна…

Олейников стал тихо вторить ему, и все с немым восторгом слушали певца о несчастной доли бедняка, которую он воочию олицетворял собою. А он пел с глубоким, неподдельным чувством, со страстной горечью в голосе.

Глухой лес эхом стонал ему в ответ.

Когда песня закончилась, все благодарили Потапа, а Савицкий сам поднес ему рюмку водки со словами:

– Ну, Потап, ты поешь так, как я не слыхал и в столицах! Вот, друзья, – обратился он к сидевшим вокруг стола, – как одарен наш простой народ! Сколько таится в нем истинных талантов! Как изливает он в песнях свою обиду и горе! Слушая эти песни, невольно мыслишь о правоте нашего дела! Спасибо, Потап!

Последний смущенно раскланивался, держа перед собой шапку обеими руками.

– Споемте вместе нашу любимую песню, – предложил Савицкий. – Яша, начинай: «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно»…

Суровые слова популярной песни зазвучали особенно многозначительно в этой обстановке и при обстоятельствах, когда каждому из певцов судьба сулила цепи узника.

День клонился уже к вечеру. Савицкий решил перейти к неоконченным делам. Прежде всего нужно было выслушать крестьян-ходоков.

Первым подошел Павел Лавриненков – житель глухой деревушки Заходы. Сняв шапку и поклонившись в пояс, он начал излагать свою просьбу:

– Послали меня односельчане к тебе, родимый наш! С той поры как спалили нашу деревню каратели, не можем мы подняться! Пан Васьковский замучил нас, затягал по судам. Деревня наша кругом затиснута его землями. Курица выйдет – и той негде напиться, окромя его озера. Скотинка, какая осталась у нас, и ту некуда выпустить. Надысь наше стадо коровенок залучили его дворовые у озер; пастушки, видишь, пригнали попоить скот; ну, опять плати «штраф», говорит. Вы потоптали мои луга, не имеете гроши – отрабатывайте! Вы еще, говорит, не расплатились за прошлый год, и начали считать, сколько и за что, ну нету нашей моченьки расквитаться с ним! А тут еще беда: летошний год – неурожай, и нонче плохие поглядки на него; землица истощенная: пески, болотвины, кочки! Сбились мы с харчей!

– Сколько дворов в деревне? – спросил Савицкий.

– Двадцать четыре, кормилец! – отвечал Лавриненков. Высокий, худой, обросший рыжеватой бородой, в сермяжной одежонке и лаптях, он всем своим обликом вызывал чувство жалости и скорби.

– А все ли у вас так бедны?

– Три двора справные, десять без коров, а пятнадцать без лошаденок; у двенадцати не достроены хаты.

– Хорошо, получишь по пятидесяти рублей на двор; на лошадей и коров отдельно. Троим имущим дворам помощи, я думаю, не потребно?

– Спасибо тебе, благодетель наш, век будем молить бога за тебя и деткам накажем! – благодарил Лавриненков Савицкого.

– Помни, ходок, не свои деньги даем, а народные; мы отняли их у тех, кто ограбил народ всякими неправдами и кривдами и возвращаем эти народные деньги законным владельцам – беднякам-крестьянам. Желаю всем твоим односельчанам счастливых успехов. Передай им от Савицкого братский привет. Помещику Васьковскому мы направим письмо; если будет прижимать крестьян вашего села, сообщи: мы его отучим грабить бедняков.

Гуревич тут же приступил к выдаче денежного пособия, ходок усердно помогал ему составить верный расчет.

Вторым подошел крестьянин из далекого села Раздоры. Его просьба носила несколько иной характер. Облик крестьянина тоже был другой. Глубокий старик, тип древнего славянина, с резким упадком зрения вследствие старческого помутнения глаз, он выглядел беспомощным человеком, убитым каким-то большим горем.

Начав срывающимся голосом бессвязный рассказ, дед повалился в ноги к Савицкому.

– Защити и помилуй, пресветлый господин! Не оставь старика и малых сирот!

– Встань! – властно сказал Савицкий.

Крестьянин поднялся, утирая полою свитки глаза и нос.

– Успокойся и расскажи все по порядку!

– Был у меня один сынок Захар; других бог взял еще в малолетстве. Оженил я его, пошли детки на радость мне, старику; думал, бог наградил меня за мое горе. Под Троицу пошел мой Захар в лес набрать сучков печку истопить. И нечистый попутал его, – забрел он в панский перелесок, рядом с нашей землицей. А тут как на беду пан Шевцов со своим охранником-черкесом проезжал, и увидели они Захара. «Стой!» – кричит пан. Захарушка, видать, испугался и побег, а черкес его и застрелил. Остались детки его мал-мала меньше. Мне, старику, уже невмочь прокормить их! Невестушка, как узнала про беду, потеряла разум! Что теперь делать, ума не приложу!.. Пошел я к пану, а тот и говорит: «Не вздумай по судам ходить, не то всех вас передушу». Застращал и сельчан: каждому своя рубаха ближе к телу! А черкес его не человек, а лютый зверь, и откуля он его взял? Прямо нечистый дух! Сколько народу покалечил, и все нет на него кары небесной! Этот рассказ седовласого старца, слезы древнего труженика земли вызвали у всех чувство сильного негодования.

– Хорошо! – спокойно, но со зловещим оттенком произнес Савицкий. – Мы это дело, дедушка, так не оставим!

Обратившись к своим товарищам, он начал разговаривать с ними на непонятном языке; те тоже что-то отвечали ему по очереди утвердительным тоном.

– Гуревич, запиши: охраннику-черкесу пана Шевцова наш суд ставит крест. – Это означало смерть. – Приговор привести в исполнение поручается Петру Кочке, вместе с новыми товарищами, – тут он указал на Олейникова и Калугина. – Помещику Шевцову направить наш приказ: приготовить и передать 12 тысяч рублей штрафу за убийство. Тебе, дедушка, с внуками выдаем сейчас три сотника, далее прибавим еще. Сына твоего уже не возвратишь, но убийцу его мы покараем так, чтобы и другим угнетателям повадно не было.

Подошел еще ходок из деревни Зеленец. Просил он помощи уплатить за недоимки, на лошадь для соседа, на корову для многодетной вдовы и прочее. Между прочим сообщил он, что недавно в их деревне умер стражник и оставил большую семью в чужой хате. Есть им нечего, мужики готовы пришибить их; полицейские власти ничем не помогают семье покойного.

– А как же ты сам думаешь, что надо с ними сделать? – спросил ходока Савицкий.

Почесав затылок, тот ответил:

– По мне, не след губить детишек, чем они виноваты? – и вопросительно посмотрел по сторонам, как бы ища поддержки своему мнению.

– Ты прав, друг мой! – сказал Савицкий. – Выдать ему для семьи стражника пятьдесят рублей! – обратился он к Гуревичу. – Пусть знают враги наши, что не мы разбойники и грабители, а они; мы проявляем великодушие и терпимость к людям, попавшим в беду. Мы должны так поступить и в этом случае.

Это решение Савицкого произвело сильное впечатление на всех; ни один голос не поднялся против, хотя по уставу руководители отрядов могли возразить. Человеческие чувства, благородство и великодушие были основными качествами этих людей, преданных великой идее борьбы со злом и несправедливостью.

Закончив прием ходоков, Савицкий отпустил их, пожелав им счастливого пути. Поблагодарив своего благодетеля, крестьяне удалились по лесной тропинке.

– Приступим к последнему делу; нам надо принять в нашу новую организацию новых членов. Гуревич, доложи собранию о шахтерах, – сказал Савицкий.

Гуревич встал; Олейников и Калугин подошли к столу. Перед ними на столе Савицкий скрестил свой маузер с кинжалом. Гуревич подробно сообщил о шахтерах. Петр Кочка рассказал, при каких обстоятельствах он наблюдал убийство урядника и двух стражников, как предложил шахтерам уйти к Савицкому; добавил, что он уже ознакомил их с уставом партии.

– Я полагаю, что наши новые товарищи поступили правильно, и мы можем привести их к клятве на верность нашему общему делу? – обратился с вопросом ко всем Савицкий.

Все согласились с мнением атамана.

Гуревич, согласно установившейся традиции, стал читать устав по параграфам, спрашивая, понятен ли принимаемым в члены партии этот пункт. Непонятные места и слова тут же пояснялись. Устав гласил:

1. Член партии должен раз и навсегда порвать всякие отношения со своими родными, знакомыми, близкими и всецело отдаться работе в интересах партии.

2. Никогда не употреблять спиртных напитков до опьянения.

3. Не заводить близких связей с женщинами.

4. Соблюдать строгую конспирацию и быть всегда начеку.

5. Члены партии должны всегда стоять друг за друга, крепко помогать один другому; каждый должен удерживать товарища от всяких опрометчивых поступков.

Все члены партии должны постоянно наблюдать за строгим и точным исполнением устава и доносить обо всем своему атаману.

6. При малейшем подозрении предательства и провокаторства всякий член обязан проследить изменника и провокатора; после того, как будет выявлен заподозренный, о нем сообщается атаману и дело выносится на суд всей партии.

В случае явной измены и предательства всякий член партии имеет право убить на месте изменника и провокатора, о чем сообщается атаману и партии.

7. В деле стоять грудью друг за друга по правилу: один за всех и все за одного; не выдавать своих товарищей ни при каких обстоятельствах. На поле сражения не оставлять раненых и мертвых товарищей. Если нет возможности забрать их, то тяжелораненых не оставлять неприятелю, а пристреливать на месте, ибо все равно их ждет позорная смерть на виселице.

8. Никогда не сдаваться врагам живым в плен ни при каких условиях, лучше пустить себе пулю в голову, так как нам все равно грозит смерть на виселице, к тому же после мучений и страданий на допросах, пытках в тюрьме и суде. Не надо давать этого торжества врагам нашим. И всегда твердо помнить это.

9. В плену и несчастье всегда помнить свою клятву и никогда не забывать своих товарищей и своего дела. На суде, на допросе, дознаниях крепко молчать, терпеливо переносить все мучения, страдания, запугивания и пытки; не верить никаким посулам и обещаниям своих врагов, не называть своего настоящего имени и своей конспиративной клички. Ни за что не выдавать своих товарищей; с достоинством, презрением, гордо идти на виселицу. При малейшей возможности лучше избежать рук палача и до суда и расправы покончить с собой в тюрьме.

10. Помните: не проливать напрасно крови, а действовать больше страхом и совестью. Оружие употреблять только в крайности для защиты и обороны себя и товарищей. Щадить население и даже врагов своих.

11. Помнить всегда твердо, что мы не разбойники-бандиты, как называют нас правительство и власти, а революционеры-партизаны, защитники народа. Всегда и везде стараться помогать простому народу, приобретать сочувствие, симпатии народа и привлекать его в помощь своему делу. На этом зиждется вся наша программа и дело, которое не должно погибнуть никогда, до тех пор, пока весь наш русский народ не будет свободен и счастлив.

12. Отдельные партизанские отряды действуют и управляются на автономных началах, но объединяются железной дисциплиной и постоянно держат крепкую связь с центром – главным штабом во главе с атаманом – вождем Савицким.

Партизанский отряд выбирает себе атамана из среды своих лучших товарищей и представляет его на утверждение Савицкого. После этого он управляет и командует отрядом, исполняя все предписания главного штаба.

13. Все возникающие недоразумения, споры в отряде решаются Советом выборных товарищей под председательством атамана. Решение выносится закрытым, тайным голосованием, после чего оно исполняется всеми свято и нерушимо.

14. Все дела чести и проступки, нарушающие дисциплину и устав, решаются судом чести, состоящим из выборных товарищей под председательством атамана отряда. Решения суда выполняются немедленно.

В особо важных случаях решения Совета и суда чести представляются на усмотрение центра.

15. Партийные дела отряда решаются сообща всеми членами его, но если решение принято, все подчиняются беспрекословно атаману. В случае неповиновения он имеет право убить на месте ослушника. Только после выполнения задачи отряд может разбирать все поступки и распоряжения своего командира.

Если его действия принесли вред делу, нарушили устав, то отряд может сменить начальника, выбрать другого, сообщив конспиративно обо всем в главный штаб Савицкого.

16. Все общие вопросы и дела партии решаются штабом Савицкого, и решения его выполняются беспрекословно.

17. Все вступающие в партию дают в присутствии своих товарищей смертную клятву твердо помнить, строго соблюдать все параграфы устава партии, помня, что нарушение его повлечет лишение жизни.

18. Вступив в партию, никто не может добровольно покинуть ее ряды; такое действие ставит члена партии в число изменников и врагов в глазах всех членов организаций.

Последние два параграфа Гуревич прочел с расстановкой, подчеркивая каждую фразу.

Шахтеры безмолвно внимали словам устава. Руководители отрядов пристально следили за выражением их лиц.

Олейников заметно волновался, несмотря на теплый день, капельки холодного пота выступили у него на лице, щеки побледнели, а голубые глаза выражали печаль и грусть. Казалось, он прощался со своей веселой, беззаботной жизнью, вступая на неведомый путь борца-революционера.

Калугин оставался спокоен, смотрел серьезно, без тени грусти во взоре карих глаз; после каждого пункта устава он твердо отвечал Гуревичу: «Понятно». Бесповоротность судьбы была очевидна.

Олейников овладевал собой по мере того, как отвечал Гуревичу вслед за Калугиным. Калугин первым подошел к столу.

– Повторяй слова клятвы, – произнес Савицкий и встал перед скрещенным оружием.

– Я клянусь перед товарищами и своим атаманом свято соблюдать устав партии, беспрекословно выполнять приказания начальников, и пусть покарает меня суд чести, если я нарушу эту клятву!

Олейников повторил клятву после Калугина.

Савицкий пожал им руки, то же сделали все остальные. Гуревич вынул из сумки две книжечки, что-то вписал в них и огласил:

– Вручаю паспорт Олейникову; забудь свою фамилию и помни конспиративную кличку – Синий Камень.

Олейников принял паспорт.

– Калугин, твоя кличка – Таран, получай паспорт. Савицкий обратился к шахтерам:

– Вашим наставником назначаю одного из опытных и уважаемых членов партии Петра Кочку, он же и рекомендовал вас в члены партии, он же обучит вас нашим порядкам. Он будет вашим старшим другом и братом, ответчиком и ходатаем в партии. Слушайтесь его и почитайте за второго отца.

– Я вручаю вам оружие, – с этими словами Савицкий взял у Гуревича два браунинга и вручил их новым членам партии.

– Это оружие носите с честью, берегите его и пускайте в дело согласно нашему уставу.

Олейников и Калугин приняли револьверы.

– Итак, все дела мы сегодня закончили. Давайте выпьем чаю и пойдем отдыхать, – заключил Савицкий. Вечерние сумерки сгустились в лесу, скоро ночной покой объял лес и болото. Посидев некоторое время, члены собрания разошлись по своим шалашам.

Возвратившись к себе, Савицкий продолжал обсуждать с Гуревичем дела ближайших дней.

– Завтра, Наум, надо нам перенести штаб в другое место. Я опасаюсь, что агенты полиции могли пронюхать о нашем собрании сегодня. Как ни секретно все сделано, но бывают всякие случайности! Как ты думаешь?

– Ты прав, Саша, – подтвердил Наум. – Этот случай с шахтерами несомненно обратит внимание властей.

– Да. Наше правило должно быть соблюдено: там, где находится наш штаб, не должно быть никаких нападений и столкновений с полицией. Этого правила придерживаются даже волки, а нам и того более приходится проявлять осторожность.

– Без грима нельзя появляться вне штаба, как это мы часто делали до сих пор, – рассуждал Савицкий.

Они улеглись на свои постели. Вскоре Гуревич уснул. Савицкому не спалось. Известие об отъезде Закалинских с Мещерским взволновало его. Мысль о возможном сватовстве Мещерского давно не давала ему покоя, а теперь еще более тревожила его воображение.

Будучи не в силах превозмочь нахлынувшие чувства, Савицкий тихонько встал, оделся и, взяв гитару, вышел.

Теплая летняя ночь спустилась на землю. В вышине сияло звездное небо. На западе догорали отблески вечерней зари. Золотой месяц стоял у края небосклона и глядел в воды болота.

Тихо и пустынно было вокруг. Савицкий направился к просеке невдалеке от поляны. Она появилась недавно, когда строили шалаши. Гуревич вскоре проснулся; сквозь сон он услышал звуки гитары. Суровая и тревожная жизнь приучила его к чуткому восприятию всяких шорохов и звуков.

Савицкого не было на своем месте. Наум быстро оделся и вышел из шалаша.

– Где атаман? – спросил он часового.

– Вон туда, на просеку пошел, – ответил последний и со вздохом добавил: – Ах! Как хорошо и жалостно он играет!

Гуревич осторожными шагами пошел в указанном направлении.

Вскоре он увидел Савицкого. Тот сидел на пне, в раздумье перебирая струны. Луч месяца, украдкой проникший меж деревьев, выделял его одинокую фигуру среди темного леса. Справа виднелся Кукин угол; над болотом слался туман.

Гуревич остановился у ствола дерева.

Не знавший личного счастья, не испытавший другой ласки, кроме материнской, Наум привязался всеми чувствами своей пылкой натуры к Савицкому. Он следовал за ним неотступно повсюду, готовый на любой подвиг ради него.

Савицкий платил Гуревичу теми же чувствами. Не раз в кровавых схватках с полицией они спасали друг другу жизнь. Вот Савицкий уверенно коснулся струн и запел:

– Выхожу один я на дорогу…

Наум окинул взором окружающую природу; чувство щемящей тоски нахлынуло на его впечатлительную душу. А сильный молодой голос под нежные звуки гитары пел:

 
В небесах торжественно и чудно
Спит земля в сияньи голубом;
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?..
 

Перед глазами Наума промелькнула вся его жизнь: детство, гимназия, первая встреча с Савицким, окончательно изменившая его судьбу. Далекое, невозвратное прошлое!..

 
Я ищу свободы и покоя,
Я б хотел забыться и заснуть!
 

– Страдаешь ты, мой друг! Что ждет нас с тобой? Неумолимая судьба не обещает нам счастья, – думал Наум.

 
Но не тем холодным сном могилы…
 

Глубокая скорбь и неудержимая жажда жизни звучала в голосе певца.

У Наума сжалось сердце, слезы подступили к горлу.

Оборвав песню, Савицкий направился в сторону Наума, откуда слышались рыдания:

– Наум, зачем ты здесь? Почему ты не спишь? – с ласковым укором сказал Савицкий.

– Прости, Саша, за невольные слезы, но ты… так пел… и я не выдержал!.. – отвечал Наум, превозмогая свое волнение. Сильной рукой Савицкий привлек к себе юного друга:

– Не падай духом, Наум, придет время, и мы с тобой споем веселые песни!

Они возвратились в шалаш.