Текст книги "Лабиринт судьбы"

Глава 22

Всю дорогу от вокзала до дома Александр Иванович молчал. Несколько раз Вера пыталась заговорить с ним, пока такси петляло по знакомым улицам, однако, видя, как он неохотно отвечает ей, оставила эти попытки.

Дверь открыла Анна Егоровна. Вера не успела предупредить ее заранее о дне приезда, поэтому их появление было для Анны Егоровны неожиданным. Что-то приговаривая, она засуетилась вокруг них, помогала снять плащи, подавала тапочки и при этом не скрывала слез радости. По всему было видно, что она очень соскучилась и была довольна такому скорому их возвращению.

– Эх, жалко, что не позвонили, я бы заранее приготовилась, – говорила она Вере.

– Аннушка, мы как-то и сами не знали, что так быстро приедем, – оправдывалась Вера. – Все как-то неожиданно получилось.

– Ну и хорошо, и ладно! А то бы я заранее на стол накрыла…

– Успеется. Давай пока лучше чемодан и сумки разберем. Сашенька, – сказала Вера, обращаясь к мужу, – ты отнеси все в спальню, а дальше мы уж сами с Анной Егоровной все разберем.

Александр Иванович взял вещи, отнес их в комнату, а потом прошел к себе.

– Чего это он хмурый такой? – спросила Анна Егоровна, когда улеглась первая волна радости.

– Не знаю. Всю дорогу не разговаривал.

Я уж стала волноваться, не заболел ли.

Когда Анна Егоровна пошла на кухню готовить обед, Вера прилегла на кровать. Поспешные события последних суток утомили ее, и она решила немного отдохнуть перед обедом.

– Все готово, можно садиться за стол, – сказала через некоторое время Анна Егоровна, войдя к ней в спальню.

– Спасибо, Аннушка, я иду.

– А этот-то есть будет? – спросила Анна Егоровна, кивнув в сторону мастерской. – Звать его?

– Позовем, конечно. Ты знаешь, Анюта, мне кажется, ему уезжать не хотелось, – поделилась Вера своими мыслями.

– Да? Ну надо ж… – покачала головой Анна Егоровна. – Как там они?

– Хорошо… – улыбнулась Вера. – Да, представляешь, Андрюша скоро женится. Хорошая такая у него девушка, Наташей зовут.

– И правильно! Давно пора, – одобрила Анна Егоровна.

– Андрюша очень любит ее, – продолжала Вера. – И Лене она нравится. Вообще, мы очень хорошо провели время.

Александр Иванович к обеду не вышел, оставался в мастерской. Свет не зажигал. Сидел на диване и следил за тем, как комнату медленно наполняют сумерки, заштриховывая фиолетовым все вокруг.

Очнулся он от своих мыслей, когда Вера позвала его пить чай. Не открывая дверь, он ответил, что устал с дороги и уже ложится спать. Жена что-то говорила еще, но он этого не слышал, накрывшись пледом с головой.

Чай Вера пила с Анной Егоровной на кухне. Свет от лампы отражался в металлическом чайнике, стоявшем на старой, погнувшейся от времени подставке. В квартире была тишина.

– Знаешь, Аннушка, я по Москве погуляла… Так изменилось все… – вполголоса, как бы боясь нарушить тишину, рассказывала Вера.

– Все в жизни меняется когда-нибудь, – задумчиво ответила Анна Егоровна.

– Да, меняется… – согласилась Вера.

Потянувшись за заварочным чайником, Вера чуть было не опрокинула на себя сахарницу. Налив чаю, она оглядела кухню:

– Все-таки хорошо дома, Аннушка! Я так соскучилась по всему этому…

– Да уж! Дом есть дом… – философски заметила Анна Егоровна. – Ты, Вера, тоже устала с дороги. Иди ложись, а я уберу здесь, – сказала она, погладив Веру по плечу.

– Ничего, я посижу еще. Устала, а спать не хочется.

– Значит, женится Андрюша? – вновь заговорила старушка.

– Женится, – подтвердила Вера. – И Лена довольна…

– Это хорошо… Да что же это он в самом деле чай-то не пьет? – вспомнила Анна Егоровна про Александра Ивановича. – Аль случилось что?

– Ой, Анна Егоровна, не знаю… – покачала головой Вера. – Мы вообще-то не собирались так быстро вернуться. Так как-то неожиданно получилось… Наташенька почему-то рано утром уехала в Москву… А после завтрака и Саша вдруг засобирался. Сказал, что выставка у него скоро, надо подготовиться. Так вдруг взяли и уехали. Лена расстроилась… Она очень не хотела, чтобы мы уезжали. Да и Андрюша тоже разволновался. Все как-то так получилось… А Саша… Не знаю… Переживает он из-за чего-то, что ли?..

Перед сном Вера подошла к мастерской и прислушалась. За дверью было тихо. Она хотела было постучать, но передумала. Постояв еще немного, так и ушла. Спала она в эту ночь беспокойно. Мрачные мысли одна за другой лезли в голову. Ей очень хотелось, чтобы Саша сейчас был рядом, с ним не было бы так одиноко. Что же с ним случилось? Почему он так странно себя ведет? Обычно он всегда делился с ней своими заботами, а тут вдруг закрылся от нее…

Проснувшись утром, Александр Иванович почувствовал себя разбитым. Все тело ныло, каждый сустав напоминал ему о проведенной на диване ночи. Он долго не мог заснуть, все думал о Наташе. Когда же измученный переживаниями, наконец, заснул, то ему снились какие-то неспокойные, тревожные сны, оставившие в его душе неприятный осадок. Повернувшись на другой бок, он недовольно поморщился. Утро, залившее комнату ярким солнечным светом, не радовало его. Лежа на диване, увидел на спинке стула слой пыли и мысленно обругал Анну Егоровну, которая не следит за порядком и чистотой. И чем только она тут целыми днями занимается? Глухое раздражение медленно нарастало в нем. Ему вдруг страшно захотелось закричать, выплеснуть на кого-нибудь все то гадкое и темное, что накопилось у него в душе.

Резко отбросив в сторону плед, Александр Иванович встал с дивана.

Наташенька, что же ты наделала? Ему не надо было тогда на даче ждать следующего утра, а увезти ее сразу, немедленно, думал он. А так что же получилось? Оставшись наедине со своими мыслями, она испугалась и убежала. Если бы он мог предположить, что Наташа сможет вот так уехать, не сказав ему ни слова, он ни за что не отпустил бы ее от себя тем вечером… Бедная маленькая девочка… Но ничего, он найдет ее!..

Подойдя к двери, он прислушался. В коридоре тихо… Надо постараться незаметно дойти до ванны. Только бы не встретить Веру по дороге.

В ванной он понял: видеть жену он сейчас просто не может. Не может заглянуть ей в глаза, не может говорить с ней, не может, как это бывало раньше, вместе с ней пить утром чай.

Между тем Вере не терпелось поговорить с мужем, поэтому, услышав, что он прошел в ванную, она сразу начала накрывать на стол.

Александр Иванович долго не выходил. Вера слышала, как шумела вода. Потеряв терпение, она постучала. Щелкнув замком, он открыл дверь.

– Доброе утро, Сашенька! Завтрак готов, – приветливо сказала Вера.

– Я не голоден, – коротко ответил он, стараясь не смотреть жене в глаза.

– Но ты же со вчерашнего дня ничего не ел… – забеспокоилась Вера. – Что-то случилось?

– Нет-нет, ничего, – торопливо ответил он. Испугавшись расспросов о здоровье, быстро добавил: – Знаешь, кофе я, пожалуй, выпью.

Обжигая язык, Шубин наскоро выпил крепкий кофе, торопливо оделся и вышел из дома.

Яков Михайлович Грабе был известен среди художников как талантливый искусствовед и большой ценитель старины. Но, несмотря на творческую профессию, был тем не менее человеком практического склада ума, о чем, разумеется, отлично знали его друзья. Они не раз обращались к нему за советами в самых затруднительных случаях, зная, что всегда получат от него помощь даже в самой безвыходной ситуации.

Свои отношения с Грабе Шубин не мог бы назвать дружескими, однако приятелями они все же были давно. Поэтому он так обрадовался, столкнувшись случайно с Яковом Михайловичем в холле училища.

После взаимных приветствий Шубин вдруг спросил:

– Не могли бы вы, Яков Михайлович, уделить мне немного времени?

Первой мыслью Грабе было отказать, сославшись на важную встречу с ректором училища, которая ему действительно предстояла. Однако, увидев, с какой надеждой смотрит на него собеседник, он не смог этого сделать. К тому же Шубин был не из тех, кто часто обращается за советом, поэтому Грабе счел нужным ответить:

– С удовольствием, дорогой Александр Иванович!

– Тогда зайдем в кафе, выпьем по чашечке кофе, – предложил Шубин.

Днем кафе пустовало. Яков Михайлович пил крепкий кофе маленькими глотками. Будучи человеком опытным в житейских вопросах и к тому же хорошо знающим людей, он не удивился, услышав рассказанную ему историю. Или сделал вид, что не удивился. Собеседника своего он не перебивал, лишь бросал на него время от времени внимательные взгляды. Дождавшись, пока тот закончит свой рассказ, спросил:

– Вы поведали мне это, чтобы спросить совета? Или хотели просто высказаться?

– Сам не знаю… – ответил Александр Иванович. – Со мной еще ни разу ничего подобного не случалось…

– Понятно. – Яков Михайлович сделал еще глоток кофе и продолжал: – Александр Иванович, дорогой вы мой, я полагаю, что это любовь. Человек, который никогда в своей жизни не испытывал такого рода ощущений, рано или поздно сталкивается с этой штукой. И вы, дорогой Александр Иванович, как человек творческий, не стали исключением. Просто к такому повороту событий надо быть готовым, а вы не были готовым, потому и чувствуете себя так скверно. Теперь вопрос – что делать? Да-да, вечный вопрос! Выбор за вами. Во-первых, вы можете забыть об этой истории…

Видя, что Шубин протестующе замахал рукой, Грабе лишь немного повысил голос:

– Во-вторых, вы можете сделать выбор между вашей супругой и этой девушкой, не имею чести знать ее имя. И наконец, в-третьих: предстоит выбор между вашим искусством и девушкой.

– Но…

– Одну минуту, любезнейший Александр Иванович, я все же продолжу, – тут Яков Михайлович отставил в сторону чашку и заговорил еще более серьезным тоном: – Выбор между вашей супругой и другой девушкой – это сугубо личный ваш выбор, согласитесь. Однако выбор между искусством и любовью – это, согласитесь, касается не только вас. Я не побоюсь сказать: это касается мировой общественности. Ну-с, дело за вами.

– Минуту… Я не совсем понял…

– А что же тут непонятного? – голос Якова Михайловича снова стал мягким и участливым. – Нельзя, чтобы эмоции, какие бы они ни были, мешали искусству, которому вы служите. Оно – ваш бог, а двум богам одновременно служить нельзя!..

Они уже давно расстались, тепло простившись на углу, а слова Якова Михайловича еще долго звучали у Шубина в ушах.

Что и говорить, Грабе очень четко выразил в нескольких фразах всю гамму переживаемых Александром Ивановичем чувств. Все было предельно ясно: Вера или Наташа? А если он сделает выбор в пользу Наташи, то – искусство или любовь?

По набережной шли, обнявшись, пары. Изредка долетал до него их счастливый смех. Провожая их глазами, Шубин чувствовал зависть – ему было так одиноко…

Возвращаться домой ему не хотелось. Там Вера… Ах, совсем не те глаза хотел бы он сейчас увидеть!.. «Наташенька, девочка моя, почему сейчас, а не раньше встретил я тебя? Но ничего, ничего… Расстаться с Верой будет легко, ведь детей у них нет… Ребенок?» И тут впервые за многие годы ему пришла в голову мысль о ребенке. Странно – раньше он об этом никогда не думал… Действительно, почему, прожив всю жизнь вместе, у них нет детей?

Пусто… А ведь он еще не так стар, и если бы они с Наташей были вместе, у них мог бы родиться ребенок! Сын – продолжатель его дела… Ведь именно так появляются династии художников…

Это все Вера виновата – она не хотела детей!..

Становилось холодно. Поежившись от налетевшего ветра, Шубин нехотя повернул к дому.

– Саша! Ну где же ты ходишь? – бросилась к нему Вера, лишь только он перешагнул порог. – Я волнуюсь, места себе не нахожу!

– Кто-нибудь звонил? – не обращая внимания на ее слова, спросил Шубин.

– Да, звонили из Дома художников по поводу осенней выставки, – расстроенная невниманием мужа, ответила Вера. – Просили перезвонить.

– Кто-нибудь еще звонил?

– Нет. Ужинать будешь? – с надеждой спросила Вера.

– Нет, спасибо.

Взяв телефон, он прошел к себе в мастерскую.

Глава 23

Утро было пасмурным, неприветливым. В открытую форточку дул сырой, холодный ветер. Поежившись со сна, Вера накинула халат и закрыла окно.

Подушка мужа была не смята, значит, опять спал в мастерской. Вера задумалась. Странно… Вообще, все, что происходило вокруг нее все последние дни, напоминало сцены из какого-то спектакля. Вот только в отличие от всех остальных, знавших и свои роли, и дальнейшее развитие пьесы, своей роли она не знала…

Завтракала Вера в одиночестве. Анна Егоровна вставала рано, а потому уже успела позавтракать, а Александр Иванович так и не выходил из своей комнаты.

Вера, расположившись на диване с книгой, через некоторое время незаметно задремала.

Очнулась она оттого, что кто-то легко тряс ее за плечо.

– Саша… – прошептала она, открыв глаза.

– Вера, я хочу поговорить с тобой, – сказал Александр Иванович.

– Да, Саша… Что случилось?

Ее поразила наступившая перемена в облике мужа. Он казался каким-то чужим, совершенно незнакомым человеком. Предчувствие беды стальным кольцом сжало ее сердце.

– Вера, поверь, мне нелегко это говорить, но, думаю, ты меня поймешь, – начал он. – Так вот…

Он нервно заходил по комнате. Попытался закурить сигарету, но спички все время ломались в его дрожавших пальцах.

– Ты нервничаешь… – заметила Вера. – Случилось что-то серьезное?

– Да, очень серьезное, – ответил Александр Иванович. – По крайней мере, для меня.

Он снова замолчал, не решаясь произнести роковые слова.

– Я так давно тебя знаю, Саша, поэтому могу, я думаю, рассчитывать на твою откровенность, – помогла ему Вера.

Бросив на жену неприязненный взгляд, Александр Иванович снова заходил по комнате. Вера следила за ним глазами. Наконец ее нервы не выдержали:

– Послушай, Саша, сядь, наконец, и скажи то, что хотел сказать.

– Я скажу… Послушай меня, Вера… – Александр Иванович старался не смотреть на жену. – Я не могу и не хочу тебя обманывать.

Я полюбил другую.

Немигающими глазами Вера смотрела на мужа. Стальное кольцо сжалось еще сильнее, казалось, еще немного, и сердце просто остановится.

– Наташа? – голоса своего она не слышала.

– Да…

Не чувствуя ног, Вера поднялась и вышла из комнаты.

Последующие два дня она практически совсем не помнила. Словно осколки какого-то дурного сна промелькнули они и забылись. Она не помнила, как Александр Иванович, взяв какие-то необходимые ему вещи, перебрался в свою мастерскую. С мужем она не разговаривала, не отвечала и на участливые слова Анны Егоровны.

На третий день Вера, словно очнувшись, лежала у себя в спальне и думала, что же с ней все-таки произошло? И произошло ли вообще? Может, все это на самом деле ей только приснилось? Когда же мысли прояснились и она смогла кое-как восстановить события последних дней, то сразу же горько заплакала от тоски и обиды.

Наплакавшись вволю, она поднялась с постели и, сев напротив зеркала, включила лампу. В зеркале отразилось грустное, усталое лицо. Переживания последних дней оставили на нем свои неизгладимые следы, добавив лишние лучики морщин вокруг глаз. Где ты, молодость? Где веселые и беззаботные дни в старой квартире на Васильевском? Веселые ужины за круглым столом… Милые тети, где вы? Не стало вас, как не стало и прошлой счастливой жизни…

Опустел дом. Она вдруг почувствовала, как будто и она сама стала как-то меньше, словно часть ее самой с уходом мужа пропала, растворилась где-то в прошлом…

…Проверив, хорошо ли закреплен холст, Александр Иванович смочил водой шероховатую поверхность. Еще будучи на даче в Подмосковье он задумал написать Наташин портрет, но сделать этого там не мог. Вернувшись домой, он набросал несколько эскизов, показавшихся ему самому удачными. Теперь оставалось перенести их на холст.

Все время, пока он готовился к работе, мысли о Наташе не покидали его. После последнего разговора прошло уже немало времени. Что заставило ее принять это жестокое решение? Маленькая, испуганная девочка… Почему она не подходит к телефону? Где она? Уехала, но куда, тем более в таком состоянии? В том, что состояние Наташи было далеко не лучшим, он был уверен. Природа такой уверенности скрывалась в невидимых нитях, связывающих людей даже на расстоянии, но при условии, если эти люди любят друг друга. Именно тогда появляется эта невидимая глазу связь, мгновенно передающая тревожный сигнал, если любимому человеку плохо…

Через несколько дней, когда почти все было готово, он все-таки никак не мог расстаться с кистью. По его замыслу Наташа стояла возле пруда, прижавшись спиной к дереву – совсем как в тот раз, когда он нашел ее там, одну… На заднем плане сквозь густую зелень слабо пробивались солнечные лучи, отражаясь в воде. На милом лице была робкая, трогательная улыбка… За всю свою творческую жизнь он написал немало портретов, но ни один не вызывал в его душе такого трепета, у него даже немного дрожали руки…

Накладывая первые мазки, он вспоминал ее запах, напоминающий нежный аромат первых весенних цветов… Мысли его были далеко-далеко, в том счастливом лете…

Почему так дрожат руки?

Немного не тот оттенок получился, но это ничего… Так, сделаем вот так…

Наташенька… Надо торопиться, он будет любоваться ею, своей музой… Боже, какие у нее глаза…

Что это? Кажется, гуаровая камедь или… Или нет? Какую же краску он взял? Не то получается… Отбросив запачканную палитру в сторону, взял другую.

На палитре больше не оставалось места, и вот она, похожая на одно грязное пятно, летит на пол. Еще одна… Так, возьмем этот тюбик… Сейчас должно получиться… Это, наверно, погода действует. Чушь, ответил сам себе. Еще никогда погода не влияла на его работу. Что это за цвет? Господи, помоги!.. Нет, ерунда… Надо немедленно взять себя в руки. Он сам себе Бог, он сам все сможет… Сейчас он соберется и…

Руки не слушались его. Мазок, еще мазок… Мертвые цвета беззвучно кричали с холста.

Он растерянно смотрел перед собой. Постояв так еще немного, отложил кисть. Он не понимал, что с ним происходит. Устал? Да, может быть. Но никогда еще усталость не сопровождалось таким странным чувством. Это чувство было похоже на страх – противный, липкий, недостойный великого художника. Но, увы, это было так. Стоя возле окна, он чувствовал страх и неуверенность перед этим натянутым на раму холстом. Холст пугал его, смеялся над его беспомощностью. На мгновение ему показалось, что он видит кошмарный сон, который вот-вот закончится, стоит ему сделать усилие и проснуться.

В висках стучало, холодный пот стекал со лба и щипал глаза. Он хотел открыть окно и сделал шаг вперед. Комната задвигалась, словно уплывая куда-то. Падая, он успел подумать, что это, наверное, конец…

Глава 24

Тошнота волнами подкатывала к горлу. Лежа на спине, Шубин попытался нащупать рукой бутылку, но рука чувствовала только липкий пол. С трудом приподнялся, опираясь на локоть, но через секунду он снова лег – тело не слушалось. Сколько же он вчера выпил? Две бутылки? Или, может быть, три? Нет, не вспомнить…

Если бы кто-нибудь заглянул в этот час в мастерскую известного художника, то очень удивился бы, увидев там лежащего на диване человека в грязном костюме неопределенного цвета, скорее всего, когда-то светлом, но теперь сплошь покрытом грязными пятнами. Несвежая рубашка была порвана, нескольких пуговиц недоставало.

Лицо человека также было помятым и несвежим, воспаленные глаза с красными белками бессмысленно оглядывали комнату. Небритая щетина со временем начала превращаться в клочкообразную бороду. Отросшие волосы сальными прядями падали на лицо, закрывая лоб.

Диван, на котором лежал человек, был таким же грязным. Масляные пятна жирным узором покрывали его поверхность.

Словом, вряд ли кто смог бы поверить, что этот жалкий, опустившийся человек был еще недавно тем самым знаменитым на весь мир художником, достигшим невероятной популярности.

Но это было именно так…

Разорение царило в мастерской. Возле небольшого столика, служившего в лучшие времена вместилищем красок, кистей и прочего необходимого художнику инвентаря, валялись пустые бутылки и банки, куски недоеденного хлеба… Повсюду были разбросаны вещи. По-видимому, нуждаясь в деньгах, он продавал самые дорогие из них.

…Шубин поморщился. Интересно, который сейчас час? Поднеся к глазам дрожащую руку, уже был готов сфокусироваться на стрелках, как вдруг нечто похожее на удивление мелькнуло на его болезненном лице. Часов не было! Как же так? Наверно, снял и куда-то положил, а теперь не помнил, куда именно. Но куда же он мог их положить? Мысли путались. Постарался сосредоточиться, но это ему никак не удавалось. От напряжения голова заболела еще сильнее, он закрыл глаза и тут же в сумасшедшем танце закружились разноцветные точки. Часы… Стоп! Вчера, а может, позавчера, точно уже не помнилось, возле магазина на углу Дворцовой набережной и Суворовской площади он продал часы какому-то человеку. Продал подарок Веры…

Это тупик – Шубин почти физически ощутил его…

С трудом сев на диване, он огляделся и поморщился от отвращения к самому себе, к этой комнате, в хаосе которой, как в зеркале, отразился его собственный внутренний беспорядок. Пошарил босой ногой, пытаясь найти тапочек. Нога натолкнулась на пустую бутылку. От толчка бутылка покатилась по полу, пока не остановилась, наткнувшись на упавший стул. В мертвой тишине этот звук был подобен громовому раскату. Дальше пути не было.

Как душно! Найдя все-таки тапочки, он подошел к окну. Старые деревянные рамы с треском распахнулись. Сырой ветер с Фонтанки не сразу проник в комнату, застоявшийся воздух словно бы поставил на пути свежего невидимую преграду. Долго стоял он так, закрыв глаза и будучи не в силах сделать ни шагу.

Понемногу Шубину становилось лучше. Голова прояснялась, вспоминались кое-какие моменты, вызывавшие болезненную усмешку. Потом, словно откуда-то из прошлой жизни, возникли давно забытые картины. Сосны, уходящие высоко в небо. И он сам, шагающий по лесу, касающийся руками шершавой коры. Все было настолько реально, что даже почудился хвойный дух. В блаженном покое утонула душа. И было это так прекрасно, что он не смел открыть глаза, боясь расстаться с увиденным. Собрав остатки мужества, он все же открыл глаза. И увидел, как за окном занимается тусклый рассвет.

Решение пришло само собой. Он даже удивился, как это все просто.

Двигаясь уверенно и свободно, Александр Иванович стал собирать валяющийся повсюду мусор, складывая его в пакеты. С остервенением он бросал в большую сумку пустые бутылки. После двух часов непрерывной уборки комната начала приобретать свой привычный вид.

Вытерев сырой тряпкой пыль с дорожной сумки, он поставил ее на диван и расстегнул замок. Рубашки, белье – все полетело туда. Сборы были недолгими, и вот он уже стоит у двери. Окинув мастерскую прощальным взглядом, Шубин вышел, не зная точно, когда вернется и вернется ли вообще…

Привыкший за последнее время к странному поведению художника, сторож Василий не удивился, увидев хозяина мастерской гладко выбритым и с сумкой в руке. Подумав про себя, что тот решил вернуться домой, одобрительно закивал головой:

– Ну-ну, вот и славно. Вот и давно пора…

«Да, давно пора», – подумал Шубин, направляясь к остановке.

…Этим утром Вера проснулась, словно от резкого толчка. Только что во сне она видела Сашу. Они снова были молодые. Стояли на берегу Финского залива и держали друг друга за руки. День был солнечный, на душе – легко и спокойно. Саша чему-то смеялся, веселые огоньки в его глазах были совсем близко… Резко сев на кровати, Вера не сразу поняла, где находится. Реальность медленно возвращалась к ней.

Стены давили, подступали ближе и ближе… Почувствовав, что воздуха не хватает, она открыла окно. Холодный влажный воздух наполнил комнату. Вместе с ним пришли слезы…

Когда Саша решил пожить какое-то время в своей мастерской и сообщил ей об этом, она подумала – есть еще надежда на его возвращение. Ведь он не поехал в Москву, а остался здесь, в Ленинграде. Значит, может еще вернуться… Но проходили недели, а его все не было. Скоро надежда как-то съежилась, готовая вот-вот совсем исчезнуть.

Неопределенность положения угнетала ее, забирала последние силы. Ждать вдруг стало невыносимо тяжело. Нет, она должна пойти и поговорить с ним.

А вдруг он не захочет разговаривать?

Нет, нельзя так думать. Он должен поговорить с ней! В конце концов, у него было достаточно времени, чтобы принять решение. Только бы он вернулся… Она тогда все простит, все забудет и никогда ни словом, ни взглядом не напомнит ему об этой ошибке… Если он вернется…

Порой ей казалось, что он просто заболел. Да, такая страсть вполне могла быть сродни тяжелой болезни. Но он обязательно поправится, и тогда все пойдет по-прежнему…

И она решилась… Торопливо одевшись, она вышла в прихожую.

– Куда это ты в такую рань? – спросила удивленная Анна Егоровна.

– К нему, Аннушка, к нему пойду…

Она и раньше нечасто бывала в мастерской мужа. Мастерская была чем-то вроде храма, где происходило рождение знаменитых потом на весь мир картин. Однако Вера всегда знала, что может в любой момент пойти к нему.

Начиная с того момента, когда Шубину торжественно были вручены ключи от мастерской, Вера стала видеть мужа значительно реже. Ему удобнее было работать именно там, а не дома, и со временем он стал называть мастерскую своим вторым домом. И когда Вера заходила к нему, то всегда заставала его за работой. Сейчас же она шла туда, не представляя, что там найдет…

Свернув во двор, Вера столкнулась со сторожем.

– Здравствуй, Василий! – поздоровалась она. – Александр Иванович проснулся уже?

Василий посмотрел на нее удивленно и спросил:

– Вы что же, не знаете? Ведь уехал он. Час назад уж как уехал…

– Как это уехал? – не поняла Вера. – Куда?

– Не знаю… – испуганно ответил Василий. – Не сказал он ничего. Час назад с чемоданом вышел, и все… Неужели вас не предупредил?

– Нет… Подожди, может, он записку оставил? – с надеждой спросила Вера.

– Нет, мне он ничего не оставлял. Вот разве что в мастерской посмотреть?

Они поднялись на второй этаж. Достав из кармана запасные ключи, Василий открыл дверь. Мастерская была пуста. Вера вошла, следом за ней, что-то бормоча под нос, вошел и Василий. Зачем-то включил свет, хотя в комнате было и так светло от яркого утреннего солнца. Огромная комната была чисто убрана, все вещи расставлены по своим местам. Это вызвало удивление сторожа, уже привыкшего к царящему там беспорядку. Записки нигде не было…

Очнулась Вера, когда Василий начал брызгать ей в лицо холодной водой.

– Ну, слава тебе господи, пришла в себя, – обрадовался он. – А то уж я «скорую» хотел вызывать… Как вы, голубушка?

– Спасибо… – тихо ответила Вера. – Уже лучше. Мне домой надо…

– Может, лучше посидеть еще? – участливо спросил Василий.

– Нет, спасибо тебе, я нормально себя чувствую…

Вернувшись домой, Вера прошла в спальню и, не снимая пальто, легла на кровать.

– Что случилось? – заволновалась Анна Егоровна.

– Он уехал… – Собственный голос показался Вере чужим, как будто бы кто-то другой произносил эти слова.

– Как уехал? Куда? – не поняла старушка.

– Не знаю… – еле слышно сказала Вера. – Я ничего теперь не знаю…

Прошел час, и Анна Егоровна вновь заглянула в спальню. Вера по-прежнему лежала на кровати, вытянувшись стрункой. От еды отказалась, на вопросы Анны Егоровны не отвечала.

А к полуночи у нее начался жар…