Текст книги "Столкновение с бабочкой"

– Пусть падает! – обрадовалась я. – Покажите, кто в доме хозяин!

– Мне нужно, чтоб он работал, – возразил муж, ускользая из моих рук, как лед. – Компромисс… только компромисс!

И тут я произнесла очень обидные для него слова.

– Со своим компромиссом… да еще и с бритым лицом, вы стали похожи на женщину.

– А мне кажется, что компромисс – сугубо мужское дело, – ответил Ники совершенно спокойно.

Здесь силы оставили меня. Я никогда не думала, что он такой упрямый. Мягкость и ослиное упрямство… разве они совместимы? А может быть, он так проявляет свою волю?

Она помнила, как Ники мучился после выстрелов в Москве. Всю ночь не спал, курил одну папиросу за другой, а наутро спросил:

– Кого же ставить, если он умрет? Неужто опять князя Львова?

– Это лучше, мой дорогой. При князе Львове все правительство будет подчиняться вам.

– Мне кажется, что мое место – не в управлении, а в чем-то другом.

– Ваше место – на троне.

– Вот-вот. Только трон можно рассматривать по-разному.

Александра Федоровна не совсем понимала характер его терзаний. Смерть Ленина – благо для России. С ним, правда, вылезло много других коммунистов, но он держит их на воде, как спасательный круг. Не будет Ульянова – все уйдут на дно. Неужели Ники вообразил, что эти каторжане, бродяги и смутьяны могут быть костылем?

Он сам однажды ответил на этот вопрос:

– Они современны.

– Exactly!.. Но что значит, по-вашему, слово «современны»?

– Они чувствуют то, чего не чувствуем мы.

Во тебе и раз! Проговорился. Кайзер в своих почтенных летах не чувствует себя стариком, а этот поджарый спортивный человек, да еще и побритый… Да у него спина, как у юноши. Крепкая сильная спина! Как я люблю целовать ее между лопатками!..

И только через несколько дней поняла: он мучается оттого, что Ульянов может подумать, будто в него стреляли монархисты. Да если бы мы стреляли, то он бы не встал! И наш человек никогда бы не прикрывался еврейской фамилией!..

3

Последний год она жила как в бреду. Архиерейский собор, длившийся чуть ли не полгода, восстановил патриаршество в России, к молчаливой радости Ники и Ильича. Чему радовался гражданин Ульянов – это понятно: отщипнуть от государя часть его полномочий и лишить его статуса первосвященника – приятная мечта, ставшая реальностью. Но от чего повеселел Ники – этого понять Алиса не могла совсем. Чем больше власти от него уплывало, тем беззаботнее становился ее муж.

Выборы в Учредительное собрание немного успокоили: большевики проиграли их эсерам, и социалистическое правительство было расширено за счет нескольких кооптированных членов. Я спросила тогда у Ники: «Что все это значит?» Он ответил после паузы:

– Это значит, что если бы не было меня, то большевики, скорее всего, не признали бы выборы легитимными.

– Стало бы лучше или хуже?..

Он пожал плечами:

– Скорее всего, хуже. Теперь они научатся проигрывать парламентским путем.

– Разве бандиты могут учиться проигрывать?

– Бандиты – нет. Но большевики… быть может!..

Она запомнила на всю жизнь тяжелую осень 1918-го. Снег выпал рано, еще до Покрова. Из-за границы неслись проклятия России и персонально Николаю за сепаратный мир с кайзером. Однако отсутствие восточного фронта никак не укрепило фронт западный с точки зрения кайзера. Все стороны понимали, что не перенесут еще одной зимней кампании: бороздка под иглой патефона игралась одна и та же, и, по сведениям из Берлина, Антанта начала тайные переговоры о мире. Отступничество России подталкивало к мирному сговору, и небывалая в истории война оканчивалась печальным вздохом. А в завершение осени последовал вообще мощный минорный аккорд, грозивший порвать барабанные перепонки.

Злодеяние в Екатеринбурге потрясло всех. Без суда и следствия в каком-то окраинном доме (имя его хозяина государыня не запомнила) были казнены виднейшие коммунисты. За что и кто их казнил? По чьему наущению это было произведено?

– Неужели вы подумали на меня? – с испугом спросил у Алисы Николай Александрович.

– Вижу, что не вы. Ваш страх это подтверждает. Но кто?

– Кто бы ни был. Но на всех теперь лежит тень подозрения. Нам не отмыться до конца жизни.

– Вы знали этих людей?

– Весьма поверхностно. Свердлова видел лишь раз… И никакого впечатления он на меня не произвел. А других… – государь запнулся. – Покойный Джугашвили был мне вообще симпатичен. Молчаливый. Ходит тихо, неслышно и только курит. Ты же знаешь, как я люблю горцев. На заседаниях кабинета сосредоточенно молчит. Один раз дал мне прикурить из своей трубки. Такой и мухи не обидит. Его-то за что?

– Нужно попросить патриарха, чтобы заочно отпел невинно убиенных, – предложила Александра Федоровна.

– Это будет весьма затруднительно. Они – атеисты.

– Перед Богом все равны, там атеистов нет.

Государь пожал плечами.

Вечер того же дня, когда мы узнали о злодеянии, внес некоторую ясность. Дзержинский подал в отставку с должности председателя ВЧК, все полномочия передав своему заместителю Лацису.

– Он и организовал расстрел, – догадалась я.

– Без приказа Ульянова это было бы невозможно.

– А ты думаешь, что Ульянов не может мстить за свою рану?

– Я ничего не думаю, – ушел от ответа Ники. – Но месть несоразмерна преступлению. Неужели он на это способен?

– Еще как, – подтвердила я и оказалась, как всегда, права.

ЦК большевиков поставил вопрос об исключении Ленина и Дзержинского из своих рядов. Резолюция не прошла. Вступился Троцкий, и одним голосом сверху Ульянов был сохранен. Дзержинского же спихнули на обочину партийной жизни, и вся процедура была похожа на самосожжение. Без Ленина партия не существовала, это понимали все. Но с сегодняшним Лениным она также теряла саму себя. Его положение стало шатким. Официально не занимая в партии никаких постов, он был главою правительства, навязанного государю октябрьским переворотом. В принципе, Николай Александрович мог разогнать этот кабинет уже сегодня (большевики вряд ли бы с этим согласились), но тогда снова вставал вопрос о людях, которые хотя бы потенциально могли вывести страну из кризиса.

Дворянства в прежнем виде не существовало. Многие уехали из страны после октября 1917-го, но не это было главным. Либеральная часть правящего класса, провалившаяся в качестве Временного правительства, была сброшена со счетов. От монархистов поднималась изжога. Государь запомнил, как они ратовали за его отречение, и прямое их предательство было отвратительней тупого напора русских коммунистов. Кто оставался? Никто. И это никто воплощалось теперь в симбиозе прежней и нынешней власти, влиявших друг на друга самым странным образом. Государь переставал быть богоизбранным, а большевики, пошедшие на компромисс, постепенно врастали в новую государственную систему, которая на ощупь искала свое историческое предназначение.

В январе 1921 года в дверь квартиры на Гороховой, 64 позвонили. За окном была сильная метель, раскачивающая незажженные фонари.

Александра Федоровна выглянула на улицу и увидела у подъезда большой черный автомобиль.

– Это ко мне, – сказал государь, вздрогнув.

Он знал об этом визите заранее и весь день сидел как на еже – дергался, беспорядочно перебирая государственные бумаги, попросил накрыть стол на троих, поставив в центр бутылку французского коньяка. Но потом раздумал, коньяк убрал, решив ограничиться только чаем вприкуску, которого требовало холодное во всех смыслах время за окном.

– Господин Ульянов!.. – сообщил Фредерикс.

– Вы побудете с нами? – предложил Николай жене.

– С этим преступником? Никогда!..

Императрица зябко передернула плечами, будто попробовала ногой ледяную воду. Сохраняя достоинство, за которым скрывалось неприятие позиции мужа, пошла в соседнюю комнату, где была прекрасная вентиляционная шахта. Ее приказал прорубить еще Дорогой Друг, но не для воздуха, а для того, чтобы подслушивать разговоры прислуги. После покушения на него Херонии Распутин стал особенно щепетилен в вопросах собственной безопасности и хотел знать о назревающих заговорах против него заранее. Шахта, правда, не уберегла его от цианида и нескольких пуль, выпущенных в упор.

Приложив ухо к ажурной решетке, Алиса стала слушать то, что происходит в гостиной.

Ленин вошел в своем тяжелом драповом пальто, годном на все случаи жизни. Отдал его слуге, потер замерзшие руки. В его короткой бородке клинышком государь заметил первую седину и несколько снежинок, которые не успели растаять.

– А где же черная икра? – спросил Ильич, поглядев на пустой стол. – У вас же должна быть черная икра? Или я ее недостоин?

– Мне показалось неловким выставлять ее перед вами. Вы же хотите жить со своим народом и так же просто?

– А вы? Что вы хотите, хотелось бы узнать?

Ленин подошел к зажженному камину и начал греть возле него руки.

– Я хочу лишь всеобщего блага.

– Ну, батенька, ишь куда вы закинули… Этого хотел и Робеспьер. А чем кончил?

Ильич приложил свой лоб к кирпичной кладке.

– Сильно замерзли? – поинтересовался государь, игнорируя сентенцию о Робеспьере. – Хотите, вам разотрут спиртом ступни ног?

– Ни в коем случае. Что я скажу в Совнаркоме? Что у царя мне натерли ноги, а потом оторвали?..

Боже мой, какой моветон! – подумала Алиса, припав ухом к отверстию вентиляционной шахты. – А еще дворянин!.. Впрочем, какой он дворянин? Всего лишь во втором поколении. Его кровь не успела облагородиться. И мы все – заложники дурной крови.

Выглядел он неважно. После перенесенного покушения председатель Совнаркома стал серее обычного и хоть мог еще искрить, словно бенгальский огонь, но воздух постепенно выходил из него, словно из проколотой велосипедной камеры.

– Ну а чаю хотя бы вы попьете? – спросил государь.

– Только не пролетарского.

– А что это такое – пролетарский чай?

– Без заварки. В лучшем случае на еловых шишках.

– Шишек у меня нет, – сказал Николай. – Но с этого и может начаться ваше буржуазное перерождение. Сначала английский чай, а потом столовые приборы из чистого золота.

– Кстати, о буржуазности я и приехал с вами поговорить.

Александра услыхала, как слуга ставит на стол разогретый самовар. А мне бы недурно туда пойти, – пришло ей в голову. – На правах хозяйки дома.

– Мы полностью пересмотрели свою точку зрения на социализм, – пробормотал Ильич, принюхиваясь к кипятку.

– Этого я и боялся, – ответил Николай Александрович.

– И зря. Вам не надоела тотальная бедность?

– Бедность дисциплинирует, – ушел государь от ответа. – Бюрократию, во всяком случае. В бедности есть что-то трезвое и искреннее… И кто это «мы»?

– Мы… это партия большевиков, – сказал Ленин, отводя глаза.

И соврал. Об этом пересмотре знали пока лишь два человека – царь был третьим.

– И что же теперь? Вы национализируете жен или будете расстреливать только по пятницам?

– Вы касательно ипатьевского дома? Я к этой расправе не имею ни малейшего отношения, – отрезал Владимир Ильич.

Это была его любимая тактика – черную работу сваливать на других, а потом выходить во всем белом: вы брали германские деньги, а не я! вы экспроприировали тифлисский банк, а не мы! – и попробуйте, докажите обратное!.. И в самом деле: после его смерти не найдут никаких материальных средств – ни накоплений, ни имущества. А Надежда Константиновна будет жить с его сестрой в полупустой казенной квартире с дощатым полом…

…Ленин совладал со своим раздражением. Только голова заболела и ладони стали липкими. Пусть говорит, тиран, про ипатьевский дом, собака лает – ветер носит… Ведь письменных распоряжений о казни не было. А про остальное спрашивайте у безумного Феликса.

К столу вышла императрица в фиолетовом платье. Обмахиваясь веером, посмотрела через лорнет на Ульянова, как смотрят через лупу на навозного жука. Неохотно протянула ручку, разрешая поцеловать. Гость приподнялся со стула. Приложиться или не приложиться? – пронеслась в голове летучая мышь. Не поцеловать! – приказал кто-то суровый изнутри. И Ленин тихонько пожал протянутую ладонь, как пожимал бы руку Инессе Арманд или любому члену партии.

– Что? – тревожно спросил государь у жены.

– Вы, наверное, будете играть в фанты? – спросила Алиса, близоруко щурясь.

На лице Николая Александровича изобразилось тревожное изумление… Больше коммунистов он боялся только своей жены.

– В некотором смысле, – согласился Ленин, галантно поддерживая беседу. – Да! Фанты…

Она не собиралась отступать и решила идти до конца. Вынула из волос заколку и положила перед собой на стол.

– Твоя вещь, Ники! – приказала Александра Федоровна.

Ленин коротко хохотнул. Шумно отпил чуть остывший чай из своей чашки.

– Гражданин Романов… поддержите супругу в ее начинании.

Николай Александрович, стиснув зубы, отдал императрице мундштук.

– Вы? – сказала Алекс, не рискуя назвать гостя по имени.

– А мне нечего дать… Разве что…

Порывшись в кармане, Ильич вытащил маленькую красноармейскую звезду и положил на стол.

Алиса встала, взяла с подоконника гостиной шкатулку и спрятала туда предложенные вещи.

– Валерьян Викентьевич, – позвала она слугу из коридора. – Вы нам нужны!

– Так что же вы пересмотрели в социализме? – спросил государь, пользуясь тем, что супруга отошла от них на метр.

– Какой социализм? Мы сейчас в фанты играем! – оборвала его Алекс.

На пороге появился старый камердинер, любивший говорить бессмысленные и звучные слова. Александра Федоровна передала ему свою шкатулку.

– Закройте глаза и тяните любую вещь!..

Камердинер вытащил маленькую звезду.

– Сарданапал! – произнес он, морщась.

Алиса демонически рассмеялась.

– Очень хорошо! Вам известно правило фантов? Теперь вы обязаны выполнить любое мое желание.

Ленин с вопросом посмотрел на государя, тот еле слышно вздохнул.

– Решение принято коллегиально. Просите, – разрешил председатель Совнаркома.

– Скажите мне откровенно… Только не увиливайте… Глаза в глаза, – Алиса села напротив и взяла руки Ленина в свои. – Когда вы оставите всех нас в покое и уберетесь в геенну огненную, откуда вылезли?

Она обворожительно улыбнулась, пустив в ход все свое женское обаяние. Муж нервно дернулся и, достав папиросу из портсигара, начал жевать кончик, не закуривая.

– Геенну огненную я отменил. Специальным декретом Совнаркома, – спокойно сказал Ильич.

– А что же тогда осталось?

– Эксплуататорские классы, интеллигенция… От нее мне и досталась пуля, – он потрогал свою шею, которая гнулась с трудом.

– Но вы нарушаете правила фантов. Я жду откровенного ответа: когда вы оставите в покое Россию?

– Когда появится то, что можно оставить, госпожа Романова, – ответил Ленин.

Это был всего лишь риторический оборот. Он никогда раньше не думал о смерти, а добровольный отказ от власти годился для другого человека – Ильич был на это неспособен. Только после выстрелов в упор, произведенных непойманными бандитами, он впервые задумался о том, что все может прерваться неожиданно. Никто об этом не предупредит и не спросит.

– И сейчас есть что оставлять. Родина никуда не исчезла, – заметила Алиса.

– По-моему, Алексей вас зовет, – подал голос Николай Александрович, который сгорал от смущения.

– У меня отличный слух, Ники! Никто меня не зовет! – яростно оборвала она.

– Родины пока нет, – сказал Ильич. – За годы войны и государственных переворотов мы потеряли Финляндию, Латвию, Эстонию, Литву, Западную Ук-раину и Западную Белоруссию.

– По вашей милости!..

– Это вопрос спорный. Позвольте мне продолжить, коли… гм!.. мы играем в фанты, – Ленин сделал небольшую паузу, собираясь с мыслями. – Вместе с территориями вследствие войны мы лишились около двадцати миллионов человек. Промышленность расстроена, деньги не имеют силы, натуральный обмен между городом и деревней себя изжил… Через Советы мы построили новую модель управления… И только!.. Но пока сами не знаем, чем именно нам управлять.

– И это – на совести ваших кожаных комиссаров!

– Так вот… Отвечая на ваш вопрос… Я отойду от дел, когда страна оживет.

– А что? Есть какой-то план? – поинтересовался государь.

– Есть. И весьма реалистичный.

Ленин замолчал. Он хотел сказать сейчас о том, что революционный Кронштадт выдвинул лозунг «Советы без коммунистов!», но как произнести эти страшные слова? И еще – что русский пролетариат в целом не оправдал надежд, на него возлагаемых. О мировой революции он не думает, а лишь о том, как прокормить себя. Иждивенец по сути, он не хочет работать за идею и по-прежнему просит блага от начальства, не важно, кто оно, коммунисты или монархисты. Мы, конечно же, провалились! Но в этом провале была правота классического марксизма: чтобы подготовить рабочих к самоуправлению, нужно провести их через горнило капиталистических отношений, которые в николаевской России только начинали выходить из детства. Бессмысленно требовать от молодого побега силы большого дерева. Даже Левка это понял – еще год назад положил мне на стол записку об отмене продразверстки в деревне. А я подумал: это же конец и полный провал! А сейчас согласился. Но как им об этом скажешь? Разве эти общипанные судьбой феодалы мыслят классовыми и социальными категориями? Что они поймут, необразованные и серые, в моих горьких словах?..

– Мы будем реставрировать в стране капиталистический рынок, соединив его с Советами. Здесь в папке находятся тезисы, которые я оглашу на съезде через несколько дней. Ознакомьтесь. Новая экономическая политика выведет нас из исторического тупика.

– А если нет? – тревожно спросил Николай.

– Выведет. Деревня подымет. Крестьянский производитель жив. И, освободившись от наручников продразверстки, он будет продавать излишек зерна в городе. Отбирать мы больше ничего не будем. Натуральный обмен откладывается до лучших дней. Возникнет новый советский рубль, обеспеченный не идеей, а деревенским производителем и золотым запасом. Каждый советский человек будет иметь право заниматься коммерцией и даже организацией своего собственного предприятия. Это мы закрепим законодательно. Город наполнится продуктами, и селедка уплывет обратно в Море Лаптевых, подальше с глаз…

Государыня с Николаем переглянулись.

– И вы знаете про селедку? – спросил царь удивленно.

– Мне ее дают в столовой Совнаркома. Это не рыба. Это соленая бумага с костями внутри.

– С кирпичами, – уточнила Алекс.

Ильич пожал плечами, потому что не понял ее слов.

– Я выполнил правило игры?..

– Так и быть, ладно!.. – уступила императрица.

– Теперь моя очередь. Пусть тянет! – приказал Ленин, недобро сверкнув своими степными глазами.

Игра становилась для него интересной. В шкатулке теперь лежали только вещи обоих монархов. Последнее слово оставалось за ним. И так будет всегда, пусть не рассчитывают на иное…

Камердинер вытащил женскую заколку.

– Вертхеймер, – сказал он.

– Превосходно! Выполните мою просьбу, госпожа Романова… Вы согласны ее выполнить?

– Согласны. Но если вы попросите меня станцевать голой на столе, то я откажусь…

– Голой? Зачем? Здесь не Монмартр. Здесь – все хуже и проще… – Ленин стал еще серее, чем был. Без того узкие губы сделались почти прозрачными.

– Будьте любезны, госпожа Романова… Покиньте эту комнату и не входите в нее, пока я разговариваю с вашим мужем! И никогда… никогда не появляйтесь при мне без специального приглашения!..

От волнения он начал картавить еще больше. Буква «р» почти стерлась, и все слова звучали округло, как у маленького ребенка.

– Хорошо, – государыня встала и, ни на кого не глядя, ушла из гостиной.

– И вы, – сказал Ленин государю. – Поскольку там остался один ваш мундштук… Уходите… Уезжайте из России, куда глаза глядят! Пока вам разрешают. Все уезжайте! И не цепляйтесь за наши колеса… Раздавим!

– Ваши колеса без меня съедут в овраг, – заметил Николай Александрович.

– И славно! Будем сидеть в овраге, и никого нам не надо! Сами все решим и сделаем!.. А саботажа мы не потерпим. Революция, начавшись однажды, никогда не кончится… Все только начинается!

Он погрозил в пространство кулаком. Упал в кресло белее стены. Камердинер молча и неподвижно смотрел на него.

Государь дернул за звонок. На его призыв прибежали Фредерикс и Боткин.

– Господину Ульянову плохо, – сказал государь. – Сделайте что-нибудь!..

4

Она пришла в магазин на Литейном во второй раз весной 1922 года. Бессмысленная вывеска «Главтабак» была снята и заменена на такую же невнятную «Промкооперация».

Недавно была произведена деноминация прежних денег, и один миллион рублей был приравнен к одному советскому рублю. В стране начали ходить новые десятирублевые монеты, которые называли золотыми, так как они были обеспечены 7,71 граммами чистого золота. Они соответствовали старому царскому червонцу.

В магазине императрица купила двести граммов черной икры, батон баварского хлеба с луком и пару бутылок французского вина.

Она была озабочена и недовольна. У Татьяны, которая поступила учиться на курсы кройки и шитья, наметился роман со школьным учителем, преподававшим историю французской революции.

У Ольги, которая начала работать в аппарате правительства, были тяжелые отношения с Сокольниковым. Тот курировал новый экономический курс и начал приударять за знатной девушкой, а она была к нему равнодушна. Анастасия, выйдя замуж за дипломата, уехала жить в Англию, и Александра Федоровна сильно скучала по ней. Только красавица Мария не могла найти себя, и один раз, зайдя в ее комнату, императрица обнаружила в ней папиросы «Герцоговина Флор». Красавица и курит!.. Причем тайно от матери! Нужно сказать ей, что будем курить вместе. Только вместе, потому что прятаться от близких – это последнее дело.

По проспекту неслись английские автомобили. Их было немного, но на фоне трамваев и извозчиков они сильно выделялись своим блеском.

Сыщик Коновалов, охранявший ее, взял у императрицы авоську с купленными продуктами, и они по-шли вместе домой на Гороховую.

Государыня любила ходить пешком по городу, который стал ей родным. Сейчас – одна, но чаще – с мужем, который мог идти, не присаживаясь, несколько часов.