Текст книги "Столкновение с бабочкой"

2

Косметический ремонт квартиры на Гороховой, 64 делался в крайней спешке. Апартаменты убиенного старца занимали почти целый этаж, часть окон выходила во двор, другие смотрели на проезжую часть. В газетах появилось сообщение, что известный дом в центре Питера отторгнут Николаем Вторым под свой личный кабинет. Царь выразил желание в эти трудные дни быть рядом со своим народом, в городской суете и сутолоке. Но это была лишь часть правды.

Полной же правдой было то, что целый дом пришлось выселять во имя безопасности государя императора и его семьи. В части квартир решили поместить остатки распущенных Временным правительством столичных жандармов, тех людей, которые не успели еще убежать за границу или смертельно заболеть от собственной ненужности. В других – расселить адъютантов и установить им рабочий день, после которого они могли возвращаться к своим семьям и женам. Это было похоже на обычный департамент, который возглавляло первое лицо в государстве.

В самих же апартаментах Григория Распутина рабочие, делавшие ремонт, обнаружили детали дамского нижнего белья, бумажные иконки, затоптанные на полу, и реестры личных доходов. Здесь Дорогой Друг принимал сирых и убогих со всей России и за разумную плату обещал молиться за их грешные души. Здесь же он решал и практические государственные вопросы – помогала близость к Семье и к Маме, которая не отказывала ни в одной просьбе.

Весть о скором переезде Николая на Гороховую породила в остатках высшего общества скорее скорбь, чем смех. Все сошлись на том, что государь сильно заболел. И кличка «Гороховый царь» обещала прилипнуть к нему надолго.

3

– …Вы что?! Вы что себе позволяете?! Думаете, что если вы – Государь всея Руси, то вам все можно?!

На губах Милюкова выступила пена. Министр иностранных дел Временного правительства готов был выпрыгнуть из самого себя. Его ломало, как отражение в разбитом зеркале. Царь Горох! – твердил он про себя. – Как же ты надоел, проклятый, за двадцать три года!..

Государь вспомнил, глядя на него, как баловался в детстве. Он ел мыло, а потом бросался на пол, изображая падучую, и мыльная пена стекала на подбородок. Глупые шутки. Мой бедный отец, зачем я тебя так?..

– …Вы понимаете, что все сношения с Францией и Англией теперь под угрозой?! Разбивать Священный союз, к которому присоединились Америка и Канада, не позволено никому!..

– Да, это правда, – пробормотал смущенно Николай Александрович. – Вышло дурно. Неловкое положение…

Он был похож на двоечника, которого строгие родители уличили в неуспеваемости. Закурил, вставив папиросу в заранее припасенный мундштук.

Он приехал в Таврический дворец на заседание кабинета министров с желанием просто поглядеть в их лица. Скандал его не слишком тронул, так как закалка, которой способствовала Александра Федоровна, превращалась постепенно в иммунитет против склоки, не касающейся его семьи.

– …И что же теперь делать мне и моему Министерству?! Как объяснить ваш сепаратный сговор за спиной легитимно выбранной власти?

– Это вы-то выбранные? – искренне удивился Николай Александрович. – Каким Макаром?

– Не Макаром, а политическими партиями! При чем здесь какой-то Макар?! Что вы себе позволяете?! – вскричал Милюков, простирая руки над головой и призывая небо в свидетели.

– Вам должно быть известно, ваше величество, каким образом сформирован кабинет, – терпеливо напомнил председатель совета министров князь Львов.

– И каким же? Я был на фронте, когда вы образовались, – сказал государь. – Со мной даже не посоветовались, а поставили перед фактом.

– Состав нашего кабинета – плод длительных дискуссий со всеми партиями в Государственной думе.

– Но не со мной.

– Не исключено, что в ближайшем будущем Советы рабочих и солдатских депутатов кооптируют в наши ряды новых министров…

– Депутаты… Советы… Не знаю о таких, – пробормотал государь император.

– Так узнайте, – подал свой голос Александр Федорович Керенский.

Они сидели перед ним за круглым столом, в центре которого стояла ваза с апельсинами и ананасом. Одиннадцать мужей в апостольском чине. А он был двенадцатым, провинившимся, как Петр после троекратного отречения от Христа. По краям лежали девственные листки писчей бумаги с отточенными карандашами. А царь маялся перед министрами, словно мальчик; ему даже не предложили сесть…

– Рад вас видеть… – сказал Николай Александрович Керенскому. – Забыл только, какое министерство вам доверили…

– Я – министр юстиции, – объяснил Керенский, мгновенно почернев, словно от копоти.

– Прекрасно. Но при чем здесь юстиция? Вы же «трудовик», если мне не изменяет память…

– А что, труд и законы у нас разделены? – едко спросил Александр Федорович.

– Конечно. В России всегда так было. Но вы, надеюсь, исправите это грустное положение.

Нет, все-таки князь Львов – единственный из них, в ком чувствуется порода. Эта ухоженная, промытая лавандой борода, говорящая о связи с почвой, эти грустные глаза дворянского умника, все понимающего и готового ко всему… Почти Столыпин. Остальные же слова доброго не стоят. И ни одного близкого лица. Впрочем, есть один… Гучков! Который требовал моего отречения в салон-вагоне… Почти родственник, знающий интимные стороны моей беды.

– А у вас какой портфель? – спросил его государь.

– Военный и временно морской министр, – отчеканил Гучков.

– А-а… Я думал, он у вас временно кожаный, – попытался сострить государь. – Выходит, я вам подчиняюсь как офицер…

– Перестаньте нести чушь, ваше величество! – снова заголосил Милюков. – Вы не в желтом доме, и прикидываться здесь не нужно!..

Так!.. А вот идиота ему я никогда не прощу.

– Я только что написал ноту правительствам Франции и Англии… Мы признаем ваши переговоры с кайзером за спиной Временного правительства незаконными и денонсируем любое соглашение, вами подписанное!

– А чего вы вообще желаете, господа, для России? – спросил Николай Александрович, потушив искуренную наполовину папиросу о портсигар. – Каковы ваши цели?

– Вы разве не читаете наш вестник? Там все написано, – сказал князь Львов, передавая ему журнал.

– Да. Благодарен. Я посмотрю, – пообещал Николай, пролистывая серые страницы.

Постановления, меморандумы, ноты… Ничего серьезного. Демагогия и скука.

– Наши главные ценности – труд и свобода, – жестко сказал Керенский.

– А выборы в Учредительное собрание?

– Назначены на конец года.

– Недурно. Что с войной?

– Мы воюем до полной победы.

– А откуда она возьмется? – смиренно спросил у Александра Федоровича гражданин Романов.

– Она возьмется из горячего патриотизма простого русского мужика, – выспренно заявил Гучков.

– Горячий патриотизм… Хм. Да. В самом деле… Знаете, когда навоз выносят на снег, то из него всегда идет пар. А потом… Минут через десять этот же самый горячий навоз превращается в груду льда.

Они смотрели на него как деревянные куклы. Метафора не дошла.

– Я думаю, что наши доблестные союзники сами должны начать переговоры о мире, – уже серьезно сказал царь. – И Россия здесь станет посредником.

– Мира не может быть из-за обид, нанесенных немцами, – сказал Гучков.

– Нет такой обиды, которую нельзя простить… Всего вам доброго, господа. Рад был увидеть вас в новом качестве.

Кабинет министров молчал. Царь вышел из залы и осторожно прикрыл за собою тяжелую дверь. Экзекуция на сегодня окончилась, но обещала продолжиться в ближайшем будущем.

А ведь они, пожалуй, сорвут все мои усилия… – подумал Николай. – Доведут целую страну до всеобщей стачки. Необходимо их распустить. Но кого набирать вместо?.. Кто мой союзник?.. Есть ли вообще такая политическая сила, кто проклинает эту войну?

Ответа не было.

…По его уходе Милюков пробормотал, тяжело дыша:

– Необходимо арестовать Николая… И с ним – всю семью. Распорядитесь.

Он обращался к Львову, который по совместительству был еще и министром внутренних дел.

Тот, кажется, слегка смутился. Посмотрел с сомнением на Керенского.

– Не возражаю, – сказал министр юстиции. – Очень своевременная мера.

Львов задумался. В аресте ему почудился якобинский переворот. Георгий Евгеньевич всегда был за то, чтобы Николай добровольно отказался от престола в пользу любого из престолонаследников. Но насильственная его изоляция стремилась подорвать остатки любой легитимности. Что нам скажут монархи Европы? – спросил он сам себя. – Они ведь ему родственники…

– Нужно подумать и провести специальные консультации, – ответил он. – Любая спешка в этом вопросе может ударить по престижу России в глазах остального мира…

– …Можем ли мы арестовать Временное правительство? – спросил Николай Александрович у Фредерикса по приезде в Царское Село.

– Когда? – спросил граф, нисколько не удивившись.

– Прямо сейчас.

– А кто станет вместо них?

– Вот-вот… И я об этом.

Сколько у нас теперь центров власти? – подумал Николай Александрович. – Совдепы – раз, Временное правительство – два и министры моего двора – три. У кого реальная власть? Мои министры не в счет. Временное правительство?.. Вряд ли. Совдепы?.. Но я о них ничего не знаю.

– Может быть, мне пока самому возглавить кабинет министров? – робко спросил у Фредерикса гражданин Романов.

– А есть ли у вас силы, ваше величество?

– Нету.

– Вот-вот. И я об этом.

Какой он председатель правительства?.. Он же не может дочитать ни одну бумагу до конца и просит короткого устного рассказа. Со своей семьей не управится, а тут – разваленная экономика погибающей страны…

– А есть ли среди политиков те, кто последовательно выступает против нынешней войны? – решил зайти царь с другого бока.

– Есть, – сказал граф. – Но лучше, чтобы вы о них ничего не знали.

– Кто же?

– Забудьте об этом, ваше величество. В союзники они не годятся.

– И все-таки… кто?

– Большевики, – жестко ответил министр двора. – И лидер их господин Ульянов.

– А-а… – разочарованно ответил государь император. – Я помню… Мне говорили… Уголовные?

– Отчасти.

– Разбой, бандитизм?..

– Всё вместе. А главное – призывали армию не воевать против немцев. Сотня тысяч листовок. Слава Богу, что наши солдаты по большей части неграмотные.

– Разумно, – ответил Николай Александрович.

Было непонятно, по поводу чего он так сказал: то ли по поводу антивоенной агитации, то ли по поводу пушечного мяса… Разумно. Во всех смыслах.

– А господин Ульянов… Он кто?

– Страшный человек. Учился в одной гимназии с господином Керенским.

Ба!.. Вот она и рифма. Не судьба ли? Какие странности повсюду!.. Знаки и предупреждения.

– Имеют ли они сношения между собой?

– Вряд ли.

И хорошо, – подумал Николай Александрович.

– Я не сказал вам главного. Ульянов и его партия подозреваются в связях с кайзером.

– Так и я ведь здесь замешан.

– Вы – другое дело.

– Подготовьте мне записку о большевиках. Численность, взгляды, их отношение к войне…

– На страницу?

– Можно и короче.

– Хорошо, ваше величество.

Как это я странно придумал. Опора на уголовников. Возможно ли? Нет. Ни с моральной, ни с практической точки зрения. А вдруг не так страшен черт, как его малюют? Если их оговаривают? Это у нас просто. На собственной шкуре испытал.

– …Ульянов… Что он умеет делать?

– Ничего. Он – адвокат, – скорбно ответил граф.

– А вот это совсем плохо, – искренно огорчился царь и заметил про себя: Тут нужно подумать. Адвокат предвещает беду.

Улучшившееся было настроение начало опять проваливаться в бездну.

4

В начале мая в Петроград возвратился Троцкий. Он приехал позже других, и на Финляндском вокзале его никто не встречал. Однако все помнили, как он руководил первым Советом в 1905 году. Формально его возглавлял Хрусталев-Носарь, но после его ареста вся практическая работа легла на молодого Лейбу, который уже тогда скрипел своей кожаной курткой, заражая всех мрачной верой в скорый конец всему. Если Ильич излучал жутковатый свет, который заставлял работать в коллективе, то Троцкий заражал всех индивидуализмом и верой в то, что единичный гений (он, например) может решить конечные вопросы бытия.

Теперь Лев Давидович приехал к шапочному разбору. Петросовет дал ему совещательный голос в своем исполкоме, и это был скромный успех. Что происходит в городе и как перетянуть одеяло на себя? Идти во дворец Кшесинской не хотелось: там заседали большевики, а он большевиком не был. Пусть Старик сам к себе позовет, – решил Лев Давидович за Ленина. – Навязываться не буду. Остановившись на квартире жены Каменева, он начал искать для себя общественную площадку, где был бы услышан.

Выбор его пал на цирк «Модерн». В начале года, когда власть еще не раздробилась, пожарники закрыли это мрачное место по соображениям безопасности. И всякий, кто теперь заходил сюда, убеждался в правоте начальства: с потолка свисало пять лампочек на перекрученных проводах, которые время от времени искрили. Свет от них был интимно-тусклый, как в общественном туалете. Бедный городской люд теснился в обшарпанном амфитеатре. Пахло по2том, махоркой и человеческими испражнениями. На бывшей арене выступали внепартийные ораторы, в основном солдаты, бежавшие с фронта. Троцкий был здесь уже в третий раз, но так и не выступил. Он всё смотрел по сторонам, обдумывал, взвешивал и сопоставлял. Человеческой энергии, замешанной на унижении, было здесь достаточно, и его тело питалось этой энергией. Но что им сказать? Какими словами? Народ подобрался сирый, малограмотный и резко отличался от аудитории партийных съездов. Нужно говорить искренно, только и всего, – подумал про себя Лев Давидович. – Книжности и прямой лжи они не потерпят.

Он протолкался с трудом к первому ряду и сел на бортик цирковой арены. Нет!.. Здесь все-таки было что-то от праздника. Вот-вот выйдет очередной клоун, упадет в опилки и, задрав короткие ноги, будет лить слезы о своей горькой участи. А с балкона ему ответит тщедушной скрипкой маленький цирковой оркестр. Нетрезвый дирижер взмахнет палочкой, в зале закричат «Фора!..», «Даешь!..», и к людям выйдут некормленые тигры, которых будет бить кнутом сытый укротитель. А я этот укротитель и есть. Загнать ли тигров в клетку или отпустить на дикую волю?.. Этого не знает никто. Подождем. Подскажет сама жизнь. Но можно представить дело так, что клетка и есть свобода. То есть осознанная необходимость. Так работает Ильич. Диалектически, надо сказать, работает. Мне до этого еще далеко. И я по своей мелкобуржуазности все еще думаю, что Ильич – всего лишь умный и ловкий циник. Ленинизм и цинизм рифмуются. Зарифмуется ли с ними троцкизм? И почему недовольные властью выбрали именно цирк для своих дефиниций? «Потому что Бог шельму метит», – вспомнил Лев Давидович известную русскую поговорку. И внутренне усмехнулся. Всё правильно. Так и есть.

– …Скажите, люди добрые, кого мне воевать? Немцев? Евреев? За Россию или Константинополь? Зачем мы трясем прусаков, а прусаки – нас? Объясните мне действия, и я первый лягу под них… Но скотиной, деревяшкой я в бой идти не подразумеваю!.. Тем более некормленый. У их благородиев всегда тушенка на столе, а у нас кипяточек с селедочкой, и то по праздникам!.. Нельзя войне, братцы! Долой командиров! Нам сеять, а не воевать! Пусть их благородия и воюют, что хотят, а нас – увольте, амба!..

– Я расскажу, о чем вам нужно воевать. И против кого, – Троцкий встал с бортика арены и прыгнул в круг, как лев.

Нога почувствовала мягкость грязных опилок. Инвалид на костылях, который только что держал речь, попятился, уступая ему место.

– Вы никогда не будете больше сеять, потому что бессовестная власть отобрала у вас ноги! Она обрекла вас на нищую жизнь и равнодушие со стороны обеспеченных и богатых! Благодарите за это Рябушинского, Мамонтова и весь русский капитал, который погнал вас на бойню во имя своих людоедских интересов! Они не могут не воевать за рынки сбыта! Они не могут не воевать за свою гегемонию! Нажива и деньги любой ценой – вот их правда! И так будет всегда, покуда деньги будут мерилом жизни… Но у нас будет другое мерило – справедливость!.. Мы, русские социал-демократы, говорим им нет! Нет вашему варварству! Нет вашему подлому капитализму! Народ здесь – власть! Мы дадим вам другие ноги! Такие ноги, которые унесут на Луну, к чертовой бабушке и далее… – здесь голос его сорвался и стал тих.

Троцкий не рассчитал своих сил, и электричество, разлитое в воздухе, начало уносить его язык в космическое пространство.

– …Рябушинский и К^о дали вам Временное правительство… – сказал он намного тише, – а что оно сделало за два месяца? Рабочего контроля на фабриках нет. Вопрос о земле не решается. Выборы в Учредительное собрание, у которого должна быть вся полнота власти, отложены. Война!.. Проклятая война никак не кончится, хотя государь предпринимает здесь некоторые усилия…

Зачем я сказал про царя? Упомянул черта в святом месте. Нет, выступать перед солдатами мне еще рано!..

– Пусть Рябушинский и К^о введут восьмичасовой рабочий день! Пусть заключат мир и отдадут землю в крестьянские руки! Тогда мы возьмем их в свою партию… Примем хоть сейчас с распростертыми объятиями!.. Но пока этого нет, русский капитал остается самым варварским, бандитским и проклятым из всех существующих, он – восьмой смертный грех! Он и есть война. Нет русскому капитализму! Нет воротилам и денежным мешкам! Министров-капиталистов – под суд!.. Вперед, к общенародной социалистической революции… Ура, ура, ура!..

Он простер руки вверх, понимая, что охрип окончательно. Его «ура» подхватило несколько десятков голосов, и концовка более или менее удалась. В будущем он будет прибегать к этому приему в самых опасных для себя обстоятельствах, и троекратное «ура» станет залогом победы, пусть и риторической.

На ослабших ногах, под аплодисменты и свист он ушел к своему месту на бортике цирковой арены. Сел и вспомнил, что освобожден из американского конц-лагеря по требованию министров-капиталис-тов. А именно – Милюкова, которого он только что призвал отдать под суд. Странное дело – революция!.. Говорит о справедливости – и тут же ее предает.

– Ильич шлет вам самые теплые пожелания, – услышал он над ухом вкрадчивый голос.

Позади него в разломанном кресле восседал Радек. Его Троцкий знал по Цюриху, когда оказался там три года назад и был в целом невысокого мнения о его человеческих качествах. Карл, как всегда, иронически улыбался, и эту улыбку можно было принять на свой счет.

– И ему того же. Он сейчас где?

– Нигде. Но он вездесущ. Как бог Саваоф.

– Понимаю. Правила конспирации, – подыграл ему Троцкий.

– Конспирация страшная, – подтвердил Карл. – Вы читали его «Апрельские тезисы»?

– Было дело…

– Шлягер весны. Бодрая песня под похоронный марш. До конца не споешь – обязательно пустишь петуха.

– Я так не думаю, – осторожно заметил Лев Давидович. – Идея перерастания буржуазно-демократи-ческой революции в социалистическую вполне логична. Она назрела и налилась соком.

– Возможно. Если революция – это прыщ… Прорвется и зальет всех гноем. Он просит вас о встрече.

Сердце Льва Давидовича екнуло, как у молодого любовника.

– На какой предмет?

– На предмет совместного обеда. Старик хочет, чтобы вы за него заплатили.

– Я заплачу, если он откроет на мое имя кредит. Когда же?

– Сейчас. Он ждет вас в кофейне «Ампир» напротив.

Радек встал, надел шляпу и начал проталкиваться к выходу, энергично работая локтями.

В это время на арене цирка происходил натуральный дебош. Какая-то ледащая баба колотила выступавшего недавно инвалида холщевой сумкой по голове, приговаривая:

– Вот тебе война! Вот тебе революция!.. Кого воюем? Тебя воюем! Граждане!.. Он три дня дома не был!..

Инвалид защищался от нее, подняв в воздух костыль. В зале хлопали и смеялись.

Троцкий, подумав, пошел вслед за Радеком и перекрестился бы, если б веровал.

5

В кофейне пахло солеными огурцами. Ильич сидел недалеко от входа, повернувшись к двери спиной, и, попивая чай, просматривал «Вестник Временного правительства». Рядом на столике стоял гигантский самовар.

– …А почему спиной? Это опасно, – заметил Лев, присаживаясь рядом. – Я так никогда не сажусь.

– Видите этот начищенный самовар? Он блестит как генерал-губернатор. И в нем отражается всё, что сзади, – объяснил Ленин.

Они разговаривали так, будто три года, прошедшие со дня их последней встречи, равнялись трем часам с минутами.

– А вы, я слышал, устроились униформистом в цирке?

– Скорее, ковёрным. Но, чтоб подняться до акробата, нужно поваляться сначала в опилках, – объяснил Троцкий.

– Гм!.. Акробаты сильно рискуют. Потеря равновесия – и всё. Тяжелая травма.

– Травма – чепуха. Главное, чтоб публика осталась довольной.

– Публика легковерна и легкомысленна, – сказал Ильич. – На нее не угодишь… Что думаете о текущем политическом моменте?

Он решил брать быка за рога, но Троцкий был к этому готов.

– Момент противоречив. Но ваш тезис о социалистической революции не вызывает сомнений.

– Вот как? А бойкот Советов с нашей стороны… как вам этот экзерсис?

Ильич хитро прищурился. Это была проверка на вшивость. Бойкот Советов со стороны большевиков, которые всегда выступали за советскую власть… это что еще за помидор в крапинку?

– Цели?

– А вы сами подумайте.

А ведь Старик и в самом деле гений! – пронеслось в голове Льва.

– Понял, – сказал он. – Вы хотите вытеснить оттуда меньшевиков и эсеров. А когда Советы станут большевистскими, снова поднять лозунг советской власти?..

Он замолчал, ожидая реакции со стороны Старика. Но Ленин не спешил с ответом.

– Но есть здесь одна опасность, – Троцкий решил идти напролом. – Радикализация ваших взглядов… их парадоксализм оттолкнет часть товарищей…

– Трусов.

– Нет. Ковёрных, которые никогда не станут акробатами.

– Вас?

– Неверно. Я упаду вместе с вами, потеряв равновесие. Или вознесусь в высоту, если это нужно будет истории.

– Вы не зря выступаете в цирке, – медленно произнес Ильич. – Еще немного… и вы станете церемониймейстером.

– Раве что под вашим чутким руководством, Владимир Ильич, – решил подлить елея Лев.

Тот задымился и перебил своим сладким запахом соленые огурцы.

– Тогда последний вопрос. Что вы думаете о мирной инициативе… царя Гороха?

– Это ловушка. Он занимается плагиатом и перехватывает наши лозунги.

– Союзник?..

– Исключено. С классовой точки зрения.

– А с человеческой?

– Человеческая мораль должна быть подчинена классовой борьбе.

– Вступайте в нашу партию, – сказал Ленин, складывая газету. – Примем без всяких условий. Цирк окончен. Наступает фаза открытой войны. Нам нужен Кронштадт. Можете взять его на себя?

– А разве матросы готовы к революции?

– Они готовы к анархии. К половой разнузданности и пьяному дебошу.

– От этого один шаг до социализма.

Ильич оставил дерзость без внимания.

– Вы знаете, где меня найти. В начале Кронверкского. Во дворце Кшесинской.

– Всё сделаю, – сказал Лев. – Спасибо.

Ленин смерил его внимательным взглядом. Интел-лигент-самоучка в гуще матросской вольницы… В Кронштадте! Это почище любого цирка. Неужели не сплошает? Его используют и спустят за борт. Хорошо. Одним конкурентом станет меньше.

– Последний вопрос. Если бы вам доверили переговоры с кайзером о мире… какие бы были ваши лозунги?

– Ни мира, ни войны. Армию распустить, – ответил Троцкий, не задумываясь.

Да он меня переплюнет!.. – с ужасом подумал Ильич. – Импровизация – свойство гения. Вот это еврейчик!.. Караул!..

Кивнув, он подал Лейбе руку и поспешил к выходу.