Текст книги "Троцкий. Мифы и личность"

Троцкому идея о том, что Россия может сама построить развитое общество на основах социального равенства, представлялась абсурдной. Его презрение к России, ее культуре и истории, не позволяло ему должным образом оценить возможности великой страны. Лозунг построения социализма в одной стране бросал вызов идее перманентной революции, которую всегда отстаивали он и Парвус. В своих воспоминаниях он писал: «Откуда эта злобная травля Марксовой идеи перманентной революции? Откуда это национальное самохвальство, обещающее построить собственный социализм? Какие слои предъявляют спрос на эту реакционную пошлость?»

Выражая активную неприязнь «тенденциям национально-деревенской ограниченности», Троцкий сочувствовал Зиновьеву и Каменеву на XIV съезде. Однако он не спешил присоединиться к «новой оппозиции». Объясняя его поведение, Дейчер утверждал, что съезд ждал, чью сторону примет Троцкий: «Глаза новых соперников были направлены на Троцкого, и они думали о том, чью сторону он примет, и ожидали с затаенным дыханием его слова. Однако в течение двух недель работы съезда Троцкий хранил молчание».

В молчании Троцкого был практический расчет. Увидев разгром Зиновьева, Каменева и их сторонников на съезде, Троцкий не спешил идти на помощь своим недавним врагам. Разгром ленинградской «новой оппозиции» на XIV съезде Троцкий расценил как победу «национально-крестьянских» сил. При этом, несмотря на то что съезд продемонстрировал явное укрепление позиций Сталина, Троцкий по-прежнему считал, что наибольшую опасность для него представляют Бухарин и его «школа». В заметках Троцкого, посвященных разбору разногласий на съезде, несколько раз упомянут Бухарин, а Сталин – ни разу. Впрочем, итоги выборов в политбюро могли убедить Троцкого в том, что в конечном счете победит Бухарин. Вплоть до 1928 года Троцкий, как и многие другие, считал вновь избранного члена политбюро М.И. Калинина сторонником Н.И. Бухарина. Несмотря на старые «царицынские связи» со Сталиным к «правым» относили и К.Е. Ворошилова. Троцкий считал, что назначение Ворошилова на пост Председателя Реввоенсовета и наркомвоенмора вместо Фрунзе, скончавшегося 31 октября 1925 года во время хирургической операции, могло существенно упрочить позиции сторонников Бухарина в армии. Троцкий настолько был убежден в «правых» взглядах Ворошилова, что позже, в октябре 1928 года, полагал, что он или Буденный смогут закончить контрреволюционное перерождение общества, совершив бонапартистский переворот в стиле 18 брюмера.

«Правым» считался также новый кандидат в члены политбюро Г.И. Петровский, а другой новый кандидат– Н.А. Угланов впоследствии был на самом деле объявлен видным лидером «правых» в Москве. Лишь новый член политбюро В.М. Молотов мог считаться сторонником И.В. Сталина.

Расстановка сил в руководстве вынуждала Троцкого искать поддержки у победителей. Троцкий, который давно не поддерживал отношений с Бухариным, возобновил их. В январе – марте 1926 года между Троцким и Бухариным велась активная переписка. Как отмечает С. Коэн, «Бухарин убеждал Троцкого пересмотреть «большие социальные вопросы» революции». Троцкий пытался показать Бухарину опасность углубления разногласий между Москвой (где тот играл ведущую роль) и Ленинградом (главной опорой Зиновьева).

4 марта Троцкий направил Бухарину письмо, в котором он жаловался на руководителя Московской парторганизации Н.А. Угланова: «Вы знаете, конечно, что Угланов ведет против меня в Москве закулисную войну, со всеми видами военных хитростей и инсинуаций, которые мне не хочется здесь уточнять. С помощью интриг, часто недостойных и оскорбительных для организации, мне мешают выступать перед рабочими коллективами. Одновременно среди рабочих распускают слухи, что я читаю лекции для буржуазии и отказываюсь говорить с рабочими».

Троцкий также утверждал, что в рабочих коллективах, перед которыми ему мешали выступать, велась антисемитская агитация. Он писал: «Члены коммунистической партии боятся сообщить партийным органам о черносотенной агитации, думая, что они, а не черносотенцы, будут обвинены в антисемитизме и уволены. Вы скажете: это преувеличение… Мыслимое ли это дело, чтобы в нашей партии, в Москве, в рабочих коллективах, безнаказанно велась злостная антисемитская и одновременно клеветническая пропаганда, чтобы честные рабочие боялись под угрозой увольнения задавать вопросы, проверять или опровергать бессмысленные слухи?»

У Троцкого были известные основания для таких заявлений. В руководстве страны стала известна копия протокола заседания кандидатской группы ВКП(б) поселка Сохондо Читинского округа, в котором член группы Иван Русак так объяснял суть внутрипартийной борьбы: «Троцкий давно начал вести раскольническую политику. Троцкий не может быть коммунистом, сама его национальность указывает, что ему нужна спекуляция. Зиновьев одно время, я помню, Троцкого осаживал на пленуме, но, видно, Зиновьев с Троцким покумились. Они ошиблись в русском духе, за этими нэпачами русский рабочий и крестьянин не пойдет».

Утверждая, что антисемитизм помогал борьбе с троцкизмом, Недава пишет о том, что «член ЦК Юрий Ларин (Михаил Залманович Лурье) руководил в Москве семинаром по антисемитизму и оставил любопытный отчет о нем… Вот какие вопросы задавали ему пытливые представители пролетариата: Почему евреи не хотят выполнять тяжелую работу? Почему евреи в Крыму получили хорошую землю, а русские – плохую? Как евреям удается занимать все хорошие должности? Почему оппозиция на 76 процентов состоит из евреев? Почему так много евреев в университетах? Не подделывают ли они документы? Не станут ли евреи предателями в случае войны? Не избегают ли они военной службы? Следует ли считать антисемитом человека, который шутя пользуется словом «жид»? Как относиться к таким шуткам? Не кроется ли причина антисемитизма в самих евреях, в их психологии, этике, традициях?»

Активизации подозрительности в отношении евреев и антисемитских настроений в середине 20-х годов в определенной степени способствовал так называемый крымский проект. В 1923 году А. Брагиным был разработан план расселения евреев на территории, включавшей Одессу, Николаев и Крым, с предоставлением им автономии. Как отмечает Недава, этот и другие подобные проекты переселения евреев вызвали энергичную поддержку, и «некоторые прокоммунистические энтузиасты на Западе поспешили объявить о начале «еврейского тысячелетия» в Советском Союзе». Как утверждает Недава, «план произвел на Советское правительство некоторое впечатление. Уже взвешивались и проверялись ожидаемые экономические выгоды». Проект активно поддерживал председатель ВЦИК М.И. Калинин. Однако, как и в случае с планом создания еврейских частей Красной Армии, сопротивление проекту возникло со стороны Ев-секции, которая выступала за ассимиляцию евреев. Возражали и сионисты, которые считали, что «крымский проект» помешает еврейской колонизации Палестины. Оппозиция возникла и среди нееврейского населения. По словам Недавы, в это время многие в Советском Союзе задавали вопросы: «Почему Крым, оазис Средиземноморья в России, с уникальной природой и амальфийскими пейзажами, отдавать евреям? Почему евреям всегда достается все самое лучшее?»

Исходя из наличия этих настроений, Троцкий выступал против «крымского проекта». Он считал, что «в еврейской автономной области, которая не может быть сплошь заселена евреями, вспыхнет антисемитизм, а это даст пищу для антисемитской пропаганды в соседних средиземноморских странах». К 1926 году от «крымского проекта» отказались. Его место занял проект расселения евреев вдоль реки Биры, левого притока Амура. Этот проект не вызывал заметного противодействия, и страсти, кипевшие вокруг «крымского проекта», стихли.

Очевидно, что постановка Троцким вопроса об антисемитской подоплеке борьбы против него, Зиновьева и Каменева была ходом в политической борьбе. Таким образом Троцкий заставлял своих оппонентов лишний раз проявить сдержанность в критике против него, чтобы не быть обвиненным в антисемитизме. Как писал Дейчер, через две недели после своего письма Бухарину Троцкий поставил этот же вопрос на заседании Политбюро. «Члены Политбюро пожали плечами и отмахнулись от вопроса. Бухарин покраснел от смущения и стыда, но он не смог выступить против своих коллег и союзников». Добившись «смущения» Бухарина, Троцкий мог увидеть, что его спекуляция на теме антисемитизма ставит его оппонентов в трудное положение.

Дейчер подчеркивал, что «евреи были очень заметны среди оппозиции… В то же время мало евреев было среди сталинцев и еще меньше среди бухаринцев». Однако вряд ли эти различия в национальном составе играли принципиальную роль. Следует учесть, что многие видные защитники курса Сталина были евреями (например, Ярославский, Каганович, Землячка, Мехлис). В «школе Бухарина» также было немало лиц еврейской национальности (А. Айхенвальд, Д. Розит, Е. Гольденберг, Е. Цейтлин и другие). Однако и Троцкий, и сторонники Зиновьева и Каменева активно использовали тему антисемитизма для самообороны.

С целью нейтрализовать действие этого аргумента оппозиции Сталин выпустил специальное заявление о том, что ЦК борется с Троцким, Зиновьевым и Каменевым не потому, что они евреи, а потому, что они оппозиционеры. Однако это заявление было также истолковано как часть антисемитской пропаганды. В «Термидоре и антисемитизме» Троцкий писал: «Каждому политически мыслящему человеку была совершенно ясна намеренная двусмысленность этого заявления, по видимости, направленная против крайностей антисемитизма, фактически же питающая их. «Не забывайте, что руководители оппозиции – евреи», – вот настоящий смысл слов Сталина, опубликованных во всех советских газетах».

Было очевидно, что Троцкий готов был атаковать с одинаковым жаром и пассивность, и активность Сталина и других в борьбе против антисемитизма. Обвинения Троцкого в антисемитизме своих противников были демагогичны и определялись исключительно задачами политической борьбы. В этих же целях Троцкий прибегал и к обвинениям в предвзятости к нему лично, как к лидеру оппозиции 1923—1924 годов. Выступая на апрельском (1926 г.) пленуме ЦК ВКП(б), Троцкий жаловался: «По любому поводу обвинения в полутроцкизме летают справа налево и слева направо… Призрак троцкизма нужен для поддержания аппаратного режима».

На самом деле наступление большинства членов политбюро против Троцкого обусловливалось не его национальным происхождением или личной неприязнью к нему, а тем, что его позиция была органично близка к позиции Каменева и Зиновьева, что он позже признавал. Как и «ленинградская оппозиция», Троцкий решительно выступал против курса на построение социализма в одной стране, который был взят на вооружение партией после XIV съезда.

В ходе апрельского (1926 г.) пленума ЦК ВКП(б) Троцкий проголосовал за поправки Каменева к проекту резолюции, подготовленному Рыковым, и тем самым продемонстрировал поддержку лидерам «ленинградской оппозиции». После пленума состоялась встреча Зиновьева, Каменева и Троцкого, которая положила конец их конфликту и открыла путь для их нового сотрудничества.

Окончательное оформление блока было отложено очередным приступом болезни Троцкого, которую он опять называл «малярией». Троцкий вновь жаловался на повышенную температуру. Очевидно, что опять переход к острой конфронтации с руководством страны вызвал у Троцкого стресс, спровоцировавший острую болезненную реакцию организма. Казалось, что его организм требовал от него остановиться всякий раз, когда он вступал в очередной тур заведомо безнадежной борьбы. Не исключено, что Троцкий стал блестящим оратором в значительной степени потому, что он обладал даром острой чувствительности к окружающему. Вероятно, обладание этим даром позволяло ему улавливать настроения аудитории и с ходу переводить их в слова, жесты и мимику. Однако, будучи рационалистом по воспитанию и политическому мировоззрению, Троцкий не был готов прислушиваться к своей природной интуиции. Напротив, он был склонен слепо доверять своим аналитическим выводам, так как был убежден в глубине своих теоретических знаний. При этом он не замечал, что его аналитические выводы были нередко поверхностными и поэтому не раз подводили. Свою болезнь он решил лечить, полагаясь на достижения современной терапии и хирургии.

На сей раз Троцкий решил отправиться для лечения в Германию инкогнито. Сбрив бороду и с паспортом, выданным на имя украинского педагога Кузьменко, Троцкий в сопровождении Натальи Седовой и охранника прибыл в середине апреля 1926 года в Берлин. Большую часть своего шестинедельного пребывания Троцкий провел в частной поликлинике, где ему были удалены миндалины. Но после того, как полиция сообщила администрации больницы о подготовке белоэмигрантами покушения на Троцкого, он спешно эвакуировался в посольство СССР, где имел возможность долго беседовать с послом в Германии Н.Н. Крестинским, активным членом троцкистской оппозиции с 1923 года.

Вскоре Троцкий вернулся в СССР и снова стал жаловаться на лихорадящее состояние и повышенную температуру. Примерно через год (4 мая 1927 г.) лечащий врач Ф.А. Гетье признавался Седовой в том, что состояние здоровья Троцкого ставит его в тупик. Он отмечал, что «температура изредка поднимается до 37,0-37,1, но уже не ослабляет его; дело идет к лету, к теплу, и я очень надеюсь, что он скоро совершенно оправится. Любопытно, что охота с ее физическим утомлением, с пребыванием на довольно свежем воздухе, с сидением в шалаше и др. совершенно не отзывается вредно на нем».

Троцкий считал, что в ходе «утиной охоты» 1923 года он заразился малярией, которая время от времени возобновлялась, ставя в тупик медицинских светил. На самом деле охота, в ходе которой он подвергался и переохлаждению и сквознякам, но одновременно отвлекался от политических баталий, избавляла его от температуры и признаков простуды. Очевидно, что, находясь в Сухуми или Берлине, он выздоравливал по этим же причинам. Однако стоило Троцкому вернуться в Москву и вступить в политическую борьбу, как его болезненное состояние возобновлялось. Как и в предыдущих случаях болезнь Троцкого совпала с острой политической борьбой, которая началась в партии с середины 1926 года и велась до конца 1927 года. Как и прежде эта болезненная реакция организма совпадала с ситуацией, когда он терпел серьезные политические поражения. Тонкая нервная система Троцкого и его болезненный организм отчаянно сигнализировали его сознанию, что он в опасности. Однако, как и прежде, Троцкий пренебрегал этими предупреждениями и продолжал вовлекаться в опасную политическую игру.

Вернувшись из Берлина, Троцкий со всей энергией приступил к сплачиванию объединенного блока оппозиции. Это было нелегкой задачей. Многие троцкисты не доверяли зиновьевцам, а последние – троцкистам. Однако эти оппозиционеры, к которым присоединились и члены «рабочей оппозиции», решили объединить свои ряды. В своем письме, направленном в политбюро 6 июня 1926 года, Троцкий, под предлогом критики доклада Угланова, на расширенном пленуме Замоскворецкого райкома выдвинул ряд положений политической программы «объединенной оппозиции». Как и на V съезде партии в 1907 году, он предлагал в качестве альтернативы нынешним вождям создание нового «руководства на более высоком культурно-политическом уровне». Перемены в руководстве должны были быть осуществлены во имя демократии. Троцкий требовал изменения «партийного режима» с целью обеспечить «за пролетариатом надлежащего места» в хозяйстве и культурной жизни страны и осуществлять «курс на рабочую демократию и прежде всего внутрипартийную».

Борьба за демократию, как и в 1923 году, предполагала опору на лиц, занимавших видные посты в вооруженных силах. Большой резонанс в стране вызвало обнаружение в подмосковном лесу тайного собрания, которое проводил 6 июня 1926 года активный сторонник Зиновьева заместитель военного наркома М.М. Лашевич. Поступали сведения и о том, что Зиновьев использовал коминтерновский аппарат для подготовки и распространения материалов оппозиции.

Окончательное оформление объединенной оппозиции произошло перед июльским (1926 г.) пленумом ЦК, в адрес которого было направлено «заявление 13-ти», среди которых были Троцкий, Зиновьев, Каменев, Крупская, Пятаков, Лашевич, Муралов и другие. В заявлении подчеркивалась необходимость борьбы за демократию и против бюрократизма. Нет сомнений в том, что «заявление» содержало ряд обоснованных замечаний о наличии острых проблем в стране (отставание в развитии промышленности, рост безработицы и розничных цен и т. д.), справедливых выводов о невнимании правительства к нарастанию кризисных явлений в экономике, растущей бюрократизации в партии. Однако перечень авторов этого «заявления» свидетельствовал о том, что эти замечания были лозунгами, выдвинутыми в ходе борьбы за власть.

Пока Зиновьев и Каменев были в составе руководства партии, они воспринимали заявления 46 членов партии о неудачах экономической политики руководства как подрывные. Менее чем через три года они сами обвиняли руководство партии в том, что его экономическая политика «приближает страну к краху». Вероятно, предупреждения «заявления» имели основания, но, как и огульно отрицательная характеристика положения страны и политики правительства в «заявлении 46», так и критика, содержавшаяся в «заявлении 13» были преувеличенными, а предлагавшийся выход из этого положения казался сомнительным.

Зиновьев, Каменев, Лашевич и другие, которые еще два года назад клеймили Троцкого и его сторонников за нападки на «бюрократический партийный режим», теперь с готовностью подписались под фразами, которые, казалось, были дословно взяты из «заявления 46». Теперь Зиновьев и Каменев подписывали заявление, в котором говорилось: «Сейчас уже не может быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 1923 года, как это выявила эволюция руководящей ныне фракции, правильно предупредило об опасностях сдвига с пролетарской линии и об устрашающем росте аппаратного режима».

Если три года назад Зиновьев и другие увидели в требовании сорока шести – созвать совещание партийных работников для пересмотра политики партии – попытку переворота, то теперь они выдвигали аналогичное требование – «общими силами восстановить в партии режим, который позволит разрешить все спорные вопросы в полном соответствии со всеми традициями партии, с чувством и мыслями пролетарского авангарда».

Когда на XII съезде троцкист В.В. Косиор объявлял о недостаточном использовании в государственной работе Троцкого и Шляпникова, он тем самым отстаивал право лидеров, вынесенных на волне Октябрьской революции к руководству страны, пребывать чуть ли не пожизненно у руля государственного управления. Теперь такие же требования выдвигали лидеры «объединенной оппозиции». Они заявляли о том, что у секретариата ЦК есть план «отсечь ряд работников, принимавших участие в руководящей работе при Ленине, и заменить их новыми элементами, которые могли бы составить надлежащую опору для руководящей роли тов. Сталина».

Пожалуй, наиболее существенным отличием «заявления 13» от «заявления 46» была персонализация критики и направление ее против Сталина. Наконец, после нескольких лет борьбы Троцкий признал в Сталине самого серьезного оппонента. Дейчер утверждал, что в этом его долго убеждали Зиновьев и Каменев. Считая, что главный удар следует направить против генерального секретаря, оба члена политбюро, возражавшие ранее против публикации ленинского «Письма к съезду», теперь изменили свою позицию. Поскольку вопросы борьбы Ленина с Троцким и профсоюзной дискуссии 1920—1921 годов, которые во многом определяли мотивы «Письма», перестали быть актуальными, Каменев и Зиновьев, оказавшись в блоке с Троцким, увидели большие возможности в использовании ленинских заметок для дискредитации Сталина. Мысли Ленина о роли Троцкого, о необходимости расширить численный состав ЦК и прочее воспринимались лишь как случайные замечания, а предложение о перемещении Сталина с поста генсека казалось стержнем «Письма», которое все чаще объявлялось «Завещанием». Теперь, когда роль генерального секретаря и его авторитет неизмеримо выросли по сравнению с зимой 1922/23 года, фраза Ленина о том, что Сталин сосредоточил в своих руках необъятную власть, выглядела роковым пророчеством. Авторы «заявления» подчеркивали: «Вместе с Лениным, который ясно и точно формулировал свою мысль в документе, известном под именем «Завещания», мы на основании опыта последних лет глубочайшим образом убеждены в том, что организационная политика Сталина и его группы грозит партии дальнейшим дроблением основных кадров, как и дальнейшими сдвигами с классовой линии».

Дискуссия на июльском пленуме 1926 года приобрела исключительно острый характер. В ответ на требование оппозиции Сталин огласил «Письмо к съезду» и еще три неизданных письма Ленина. В свою очередь, оппозиции было предъявлено обвинение в игре с «идеей двух партий», создании подпольных организаций в ряде городов страны. Резкой критике подверглась статья Я. Оссовского, опубликованная в журнале «Большевик», в которой он ставил вопрос о невозможности сохранения единства в ВКП(б). Дискуссия шла на таком высоком напряжении, что вскоре после одной из своих эмоционально насыщенных речей Ф.Э. Дзержинский умер от внезапного сердечного приступа.

По решению пленума Зиновьев был выведен из политбюро. Вскоре его освободили от поста главы Коминтерна. Лашевич был исключен из кандидатов в члены ЦК. До этого он был освобожден от обязанностей заместителя военного наркома. В результате оппозиция утратила контроль над Коминтерном и позиции в армейском руководстве. Парадоксальным образом, несмотря на эти перемещения, Троцкий остался членом политбюро. Создавалось впечатление, что в руководстве по-прежнему учитывали (как об этом сообщал Ворошилов в начале 1926 г.), что «Троцкому… сочувствуют… и не столько в партии, сколько вне ее».

Утомившись после почти трех месяцев внутрипартийной борьбы, Троцкий отправился на Северный Кавказ. 30 августа 1926 года он писал К. Радеку: «Я понемногу пишу, принимаю гостей, фотографируюсь с курортными товарищами и стреляю перепелов, чего и Вам желаю». «Курортные товарищи» были членами оппозиции, в чем и уличал Троцкого анонимный член партии, который в письме ему указал: «Лев Давыдович! Не находите ли вы не совсем тактичным ваше «хождение по массам» (по санаториям), в связи с последними событиями в Цека? Кажется, другие члены Политбюро этого не делают?»

Результатом этих хождений по санаториям и охоты на перепелов явилось усиление антисталинской направленности в тактике оппозиционеров. Если в «заявлении 13-ти» клеймился «Сталин и его группа», то в «обращении в ЦК» Зиновьева и Троцкого, направленном в августе, подчеркивалось, что «верхушка сталинской фракции» пожелала «обеспечить безусловный перевес Сталина над Томским, Рыковым и Бухариным». Для усиления эффективности интриганского замысла авторы письма утверждали: «Некоторые члены Политбюро, принадлежащие к большинству, говорили об этом плане с возмущением». Одновременно лидеры оппозиции решили обратиться к партийным массам.

На гектографах, стеклографах и пишущих машинках оппозиционеры размножали свои материалы. 1 октября 1926 года Троцкий, Зиновьев, Пятаков, Радек, Смилга, Сапронов и другие выступили с пропагандой своих взглядов на собрании ячейки московского завода «Авиаприбор». Однако резолюция собрания, принятая 78 голосами против 21, осудила оппозицию и потребовала от МК «принять решительные мероприятия по борьбе с оппозицией, не останавливаясь перед мерами организационного характера». Зиновьеву, который пытался выступить на ленинградском заводе «Красный путиловец», не дали завершить речь. С 1 по 8 октября в партийных ячейках Москвы и Ленинграда, на собраниях которых присутствовали 87 388 человек, за оппозиционеров проголосовали лишь 496 человек.

Попытки Троцкого использовать гипнотическую мощь своего красноречия проваливались. Дейчер писал: «Впервые за почти тридцать лет, впервые с тех пор, как он начал свою карьеру как революционный оратор, Троцкий обнаружил, что он стоит беспомощно перед толпой. Его самые неоспоримые аргументы, его гений убеждения, его мощный, звенящий металлом голос не помогали перед лицом возмущенного рева, который его встретил. Оскорбления, которым подверглись другие ораторы, были еще более грубыми. Ясно, что первое совместное обращение оппозиции к партийному мнению кончилось провалом».

Вероятно, Троцкий чувствовал, что его время прошло. Его последний шанс был упущен в 1923 году. Позже он уверял и себя, и других в том, что «осенью 1923 года у нас был грандиозный подъем в партии, параллельно с подъемом в Германской революции. А после поражения ее и у нас наступил отлив». Он утверждал, что оппозицию не поддержали рабочие потому, что они устали от революции. «Многосемейные, уставшие рабочие, разочарованные в революции, по инерции остающиеся в партии, пойдут они в оппозицию? Нет, не пойдут. Они скажут: режим, конечно, плохой, но пускай их делают, что хотят, я соваться не буду». Он утешал себя в том, что за Сталиным пошли лишь инертные, трусливые, шкурники, за оппозицией же следовали самые смелые. «Если же взять карьериста, как среднюю фигуру, то я спрашиваю: пойдет ли такой карьерист при нынешних условиях искать свою карьеру через оппозицию? Вы знаете: не пойдет… Я спрашиваю еще раз: обыватели, чиновники, шкурники пойдут в оппозицию? Нет, не пойдут».

В словах Троцкого была доля истины. Шкурники вряд ли присоединялись к оппозиции. Среди тех, кто спешил осудить Троцкого, было немало беспринципных карьеристов, которые охотно вступали в правящую партию. Между тем вряд ли стоило идеализировать и оппозиционеров, среди которых было немало амбициозных людей. Они не желали выпускать из рук рычаги управления и именно по этой причине поддержали Троцкого в 1920 году, в 1923 году, в 1926 году.

Рабочая аудитория, симпатии которой пытались заполучить лидеры оппозиции, могла откликнуться на разоблачение растущего бюрократизма и наступления на демократические начала в партии. Она была восприимчива к критике нэпа, который, в частности, привел к возрождению социального расслоения и отдалил надежды на социальное равенство. Однако она не могла не видеть, что нэп вывел страну из пучины краха. Заявление Сталина на XIV партсъезде о том, что сельское хозяйство страны в 1925—1926 годах достигнет 91 процента довоенного уровня, а промышленность– 93 процентов довоенной нормы, оправдывалось.

Объявив себя решительными сторонниками перемен, улучшающих жизнь людей, руководство партии во главе со Сталиным встало в авангарде мощной силы общественного развития, которая соединяла индустриальную и социальную революции. Именно поэтому люди, стоявшие впереди этой мощной силы, воспринимались творцами новой жизни, а их идеи, речи, заявления – предвестником грядущего мира счастья и равенства, который все в большей степени ассоциировался с понятиями «социализм» и «коммунизм». Задача построения социализма в одной стране, выдвинутая Сталиным в конце 1924 года, отвечала представлениям широких масс о лучшей жизни. Лозунг строительства социализма выражал желания тех, кто выступал за экономическую и политическую независимость Советской страны, против ее превращения в полуколонию.

На XIV съезде ВКП(б) Сталин объявил, что он «решительно отрицает политику превращения нашей страны в придаток мировой системы капитализма». Он требовал: «Мы должны приложить все силы к тому, чтобы сделать нашу страну страной экономически самостоятельной, независимой, базирующейся на внутреннем рынке, страной, которая послужит очагом для притягивания к себе всех других стран, понемногу отпадающих от капитализма и вливающихся в русло социалистического хозяйства». Этот курс находил патриотический отклик в советском народе и обеспечивал ему все возраставшую поддержку как в рядах партии, так и в рабочих массах.

В противовес популярному лозунгу «социализма в одной стране» Троцкий вновь вернулся к идее «Соединенных Штатов Европы». Он считал, что «лозунг «Соединенные Штаты Социалистической Европы» – это вполне своевременно». Троцкий решительно отвергал идею построения социализма в одной стране, так как полагал, что она исходит из неизменности экономических, социальных и политических условий в мире в течение «четверти столетия», периода, который, по мнению Троцкого, был необходим для построения социализма. Он считал наиболее вероятным вариантом развитие капитализма Европы «от затруднения к затруднению». Это должно было неизбежно замедлить развитие СССР, зависимого от импорта европейского оборудования. «Заявлять, что мы при такой перспективе все же построим «социализм в одной стране», – значит попросту заниматься словесной игрой». Троцкий объявлял фальшивым предположение о том, что «при прогрессивном упадке капитализма европейский пролетариат в течение десятилетий не сумеет овладеть властью и хозяйством. Другими словами, некритический оптимизм насчет «социализма в отдельной стране» вытекает из грубого пессимизма насчет европейской революции».

Схожие взгляды в отношении «социализма в одной стране» исповедовали и другие лидеры оппозиции. В своем выступлении на XIV съезде ВКП(б) Зиновьев заявил, что теория построения социализма в одной стране «отдает душком национальной ограниченности». Каменев же объявил, что эта теория представляет собой подмену «международной революционной перспективы… национально-реформистской перспективой».

Критики теории построения социализма в одной стране справедливо обратили внимание на те трудности, которые, как показали последующие события, породила ее реализация. Однако они принимали в расчет не столько реальные потенции советских людей, сколько преувеличенные возможности мировой революции. Их заявления обрекали трудящихся страны на пассивное ожидание помощи извне и сводили их деятельность к вспомогательной роли в мировой революции. Это во многом объясняло неуспех оппозиционной пропаганды в массах. Не случайно Сталин сделал критику идеи о невозможности построения социализма в одной стране основным направлением в борьбе с оппозицией.

«Поход в массы» еще не был завершен, когда лидеры оппозиции поняли его провал. 4 октября 1926 г. Троцкий и Зиновьев направили письмо в Политбюро с предложением о прекращении полемики. Через неделю Сталин произнес речь на заседании Политбюро, в которой он констатировал: «Не подлежит сомнению, что оппозиция потерпела жестокое поражение. Ясно также, что возмущение в рядах партии против оппозиции растет». Сталин ставил вопрос: «Можем ли мы сохранить лидеров оппозиции, как членов ЦК, или нет? В этом теперь главный вопрос». Условия, которые поставил Сталин вождям оппозиции, включали их безусловное подчинение решениям партийных органов, признание ошибочности и вреда работы оппозиции, разрыв с «рабочей оппозицией» и сторонниками Троцкого и Зиновьева в Коминтерне. В качестве уступок оппозиции Сталин согласился «смягчить тон» критики, признать их право отстаивать свои взгляды в партийной ячейке и изложить свои взгляды перед съездом партии в дискуссионном листке. Оппозиция приняла эти условия.