Текст книги "Россия и современный мир №2 / 2018"

«“Перевал”, разумеется, не заявлял патента на свои идеи. Он не противопоставляет себя, как замкнутая секта, революционной литературе в целом, у него нет таких интересов, которые бы расходились с ее интересами. И потому он ничего не имеет против того, чтобы его идеи повторялись другими, хотя бы и с запозданием на два года», – писал Лежнев.

Одно из главных требований «Перевала» – требование искренности художника. Это не моральное требование, а художественная проблема.

«Перевал», как считал Лежнев, постепенно превращается в школу-направление со своей философией искусства. Главное в этой философии – моцартианство, противостоящее волнам сальеризма, своеобразной лефовской «фактографии», которая проявляется в «рассудочном творчестве конструктивистов, в рационалистических теориях ряда критиков». Лежнев определял моцартианство через повесть перевальца П.В. Слетова «Мастерство»: «Название можно было бы с полным правом переменить на “Творчество”, так как то, о чем там говорится, гораздо больше и значительнее, чем мастерство, – по крайней мере, понимаемое так, как понимают сейчас, т.е. техническая умелость, формальное совершенство, уверенное владение пером. Конфликт повести завязывается там, где ученик, Мартино, ожидает от мастера Луиджи точных указаний, какими приемами ему добраться до мастерства, а Луиджи таких указаний не дает. Мартино нужна рецептура, математически сформулированное правило. Для Луиджи правила не имеют большой цены. Они могут образовать только ремесленника, а не творца» [19, с. 13].

Однако, по мысли Лежнева, моцартианство не отрицает сальеризма, оно преодолевает его: «Оно мыслимо лишь при наличии художественной, эстетической культуры» [там же].

Итак, кредо перевальцев заключалось в искусстве видеть непосредственно, искренне – это не наивный реализм и не старый натурализм, а смелость художника, который открыт для восприятия трагедийного начала в жизни: «Это такое искусство, в котором невозможны Жаровы и Безыменские» [19, с. 18]. Ибо они не видят «основные конфликты эпохи» и боятся вступить в противоречие с общепринятым мнением. Трагедийное искусство – «большое, серьезное искусство, чуждое дешевого благополучия и чиновничьей благонамеренности, не старающееся покрыть все розовым лаком идиллии, поскорее примирить непримиримое и дать восторжествовать неизбежной добродетели. И если оно радостно, его право на радость куплено дорогой ценой» [там же].

Эти мысли по-прежнему коренились в политической установке, что эпоха социализма – творческая эпоха, созидательная, она ведет «к уничтожению классов».

Отсюда – и «новый гуманизм»: «Для нас социализм – не огромный работный дом, как это представляется маниакам производственничества и поборникам фактографии, не унылая казарма из “Клопа”, где одинаково одетые люди умирают от скуки и однообразия. Для нас это – великая эпоха освобождения человека от всяких связывающих его пут, когда все заложенные в нем способности раскроются до конца. Для нас она не окрашена в серый цвет, но наполнена теплом и светом. И мы хотим, чтобы отблеск его проник и в нынешнее искусство, чтобы оно озарялось не только газетными лозунгами текущего дня, но и великими идеями времени. Ибо мы не ожидаем гибели искусства, но думаем, что пора его настоящего цветения только наступит» [19, с. 20].

Впрочем, наступавшая новая эпоха была для «Перевала», перевальцев и их руководителя крайне неблагоприятной.

Стилистика заявления Воронского в ЦК ВКП (б) по поводу статьи Грeбенникова отражает в себе разлом психологический, временной, культурный – это различие целых эпох, крайнее несоответствие внутренних задач партии, взявшей курс на построение социализма в отдельной стране и на усиление классовой борьбы внутри страны, с задачами «Перевала», исходившими из идеи мирного переустройства старой культуры. Лидер «Перевала» верил, что, обратившись в ЦК, он сможет убедить руководство в правоте своих слов, в том что ни «Перевал», ни он сам, никогда не занимались антисоветской деятельностью. Он признался в своем заявлении, что не понимает, почему с ним и с «Перевалом» идет такая жесткая борьба: «Мне не совсем ясна цель этой борьбы» [16, с. 288].

Воронский переставал быть созвучным политике партии, ибо теперь общая логика событий обретала напостовскую смысловую ауру, внутри которой он не мог полноценно существовать.

Оставалось только оправдываться: «Несколько замечаний о содружестве писателей “Перевал”. Это содружество считаю в значительной мере призванным заменить расстроенные, поредевшие ряды старых попутчиков. Писатели “Перевала” ближе к революции, органичнее воспринимают ее. Они не обросли ни договорами “на полные собрания сочинений”, ни дачами, ни домами, ни мебелью, ни “славой”. За последние годы они много учились и научились. Их успехи в художественном мастерстве очень значительны. Работа их в поисках нового жанра, стиля, динамического образа заслуживает серьезнейшего внимания. Но, несомненно, что рост мастерства среди перевальцев отстает от их политического роста. Это сознают и перевальцы. Многие из них были командированы партией и советскими учреждениями в колхозы и другие места…» [16, с. 286].

15 марта 1935 г. Бюро Октябрьского райкома снова исключило его из партии [16, с. 274]. Воронский не согласился с собственным исключением и написал заявление в Комиссию партийного контроля при ЦК ВКП (б), в котором не соглашался с решением Бюро Октябрьского райкома.

В этом заявлении он стал признавать то, чего не признавал раньше – ответственность «за все оппозиционные действия», в том числе за организацию подпольной троцкистской деятельности. Воронский подверг критике собственные политические взгляды (и свое неверие в победу социализма в отдельной стране, которое порождало и неверие в пролетарскую культуру), но трудно сказать, насколько эти слова были искренними.

Нелегко представить, что Воронский поверил Авербаху! Однако как следует из заявления, Воронский поверил Сталину. «Уверен, что под руководством <…> ленинского ЦК и товарища Сталина Страна Советов и дальше неуклонно пойдет по пути утверждения социалистического общества», – писал он [16, с. 275].

В марте 1936 г. Комиссия партийного контроля при ЦК ВКП (б) подтвердила исключение из партии Воронского. А в феврале 1937 г. он был снова арестован.

На допросе Воронский, в частности, рассказал историю «Перевала». Очевидно, этим показаниям – в их «литературной» части – можно верить, поскольку рассказ о взглядах перевальцев на литературу и ее связь с политикой адекватен тому, что перевальцы писали в 1920-х годах. Воронский показывал: «Литературная группа “Перевал” организовалась вокруг журнала “Красная Новь” в конце 1924-го и в начале 1925 года. В нее вошли коммунисты-писатели и беспартийные… “Перевал” организовывался в борьбе с напостовцами. Основные положения, которые он отстаивал, сводились к следующим пунктам1919
  Здесь и далее: если не оговорено другое, подчеркивания в тексте принадлежат неустановленному лицу.


[Закрыть]:

1) специфика искусства заключается в эстетическом познании жизни;

2) искусство тем совершеннее, чем оно непосредственнее и конкретнее;

3) искусство и революция должны сочетаться органически, а не механически;

4) классовость искусства не исключает, а сплошь и рядом включает объективность;

5) голая тенденциозность и преднамеренность вредит искусству;

6) изучение классиков не есть только изучение памятников прошлого; они, классики, до сих пор и еще долго будут иметь живое, действующее значение;

7) надо изображать живого человека со всеми его достоинствами и недостатками, избегать штампов, агит-плакатности и т.п.;

8) надо учитывать, что страна Советов все еще является по преимуществу страной крестьянской и потому удельный вес попутчиков и крестьянствующих писателей продолжительное время весьма будет значительным, а пока и определяющим. Пролетарское искусство пока слабее искусства попутчиков;

9) классовость в искусстве отнюдь не противоречит гуманизму.

К этим и другим подобным положениям, которые развивались мною, я присоединил еще один важный пункт под влиянием статей Троцкого о том, что в переходный период диктатуры пролетариата невозможно пролетарское искусство, как в момент, когда преобладают чисто боевые задачи; в период же социалистического строительства речь будет идти уже не о пролетарском, классовом искусстве, а об искусстве бесклассовом, социалистическом. Этот тезис, однако, разделялся не всеми перевальцами… В 1924–1926 гг. “Перевал” быстро разрастался и крепнул, включив в себя до 60–65 писателей и поэтов серьезной литературной квалификации».

Рассказывая об эволюции «Перевала» и перевальцев, Воронский отмечал, что «в период 27–28 годов в “Перевале” в известной его части усилились троцкистские настроения <…> Внутри “Перевала” не была организована особая троцкистски оформленная ячейка, но группировка имелась, велись разговоры в троцкистском духе». Впрочем, согласно Воронскому, и он, и другие перевальцы к началу 1930-х годов от троцкизма отошли.

По его показаниям, «“Перевал” в целом каких-либо определенных троцкистских действий, как организация, не предпринимал, помимо отмеченной мною выше работы троцкистской группировки. Интересы литературные, специально относящиеся к искусству, все же преобладали. Происходило это потому, что одни из писателей и поэтов, являясь беспартийными, сторонились той борьбы, которая велась тогда в партии и в стране, – другие только что начинали свое литературное поприще и были поглощены своими первыми шагами и теми вопросами, которые находились в связи с художественным творчеством. Вот почему литературные собрания и вечера ограничивались обсуждением повестей, рассказов, докладам[и] по вопросам критики, и это не было прикрытием, или “дымовой завесой”, а настоящим содержанием жизни “Перевала”».

Воронский поведал следствию об «ожесточенной борьбе», которую вели с «Перевалом» другие литературные группировки, «и в 1930–31 годах эта борьба достигла своего апогея». При этом противники перевальцев имели «явный перевес в журналах, в прессе, в издательствах, средства же “Перевала” были ограничены». Перевальцы в последний период существования своей группы активно обсуждали эту борьбу. Кроме того, их интересовало «движничество» – творческое направление, «которое во главу угла ставило динамизм образов, языка, стиля, их психологизм; обсуждалось отношение динамизма к диалектике и т.д.». «Недовольство литературным положением “Перевала” и перевальцев высказывалось и мной, и другими перевальцами; хотели иметь свой журнал, выпускать свои сборники, высказывать перевальские положения, жаловались на зажим Главлита, а больше на зажим со стороны ВАППа, который преследовал перевальцев во всех редакциях и издательствах, снимая их статьи, рассказы, повести» [35, с. 160–164].

Таким образом, «Перевал» был в некоторых манифестируемых свойствах (интуитивизм, искренность, психологизм) близок модернизму, но, конечно, не являлся им. Культ выражаемой действительности заключался в правде искренне отображенной – единственной правде, психологической, которую герои литературных произведений видели в пролетарской революции. Никто из писателей-перевальцев никогда бы не стал говорить о «множественности истин», как это делали модернисты начиная с Валерия Брюсова. Эта была та грань, которую они не могли перейти.

Знаменитое постановление Политбюро ЦК ВКП (б) от 23 апреля 1932 г. «О перестройке литературно-художественных организаций» знаменовало прекращение всякого рода дискуссий о «направлении» и «идеологии» писательских группировок. Постановление это напрямую не касалось «Перевала»: в нем говорилось только о ненужности пролетарских литературно-художественных организаций. Однако, по словам Воронского, «дальнейшее существование творческих группировок, хотя официально и не запрещалось, но в печати все чаще высказывались мнения, что и они пока нецелесообразны. И роспуск ВАППа, и эти мнения ускорили момент, когда “Перевал” решил ликвидировать себя» [35, с. 164].

Библиография

1. Авербах Л.Л. «Левая» оппозиция и творческие вопросы пролетарской литературы // На литературном посту. 1928. № 8. С. 10–15.

2. Авербах Л.Л. О пометах Ленина на статье В. Плетнева // На литературном посту. 1926. № 5–6. С. 3–11.

3. Авербах Л.Л. О современных писательских настроениях (статья первая) // На литературном посту. 1927. № 2. С. 14–20.

4. Авербах Л.Л. О современных писательских настроениях. II // На литературном посту. 1927. № 3. С. 5–13.

5. Авербах Л.Л. Опять о Воронском // На литературном посту. 1926. № 1 (апрель). С. 15–20.

6. Авербах Л.Л. Творческие пути пролетарской культуры // На литературном посту. 1927. № 10. С. 5–16.

7. Белая Г.А. Дон-Кихоты 20-х годов. «Перевал» и судьба его идей. М.: Советский писатель, 1989. 400 с.

8. Брик О.М. Ближе к факту // Новый Леф. 1927. № 2. С. 32–34.

9. Брик О.М. За политику! // Новый Леф. 1927. № 1. С. 19–24.

10. Брик О.М. Мы – футуристы // Новый Леф. 1927. № 8–9. С. 49–52.

11. Брик О.М. Учить писателей // Новый Леф. 1927. № 10. С. 33–37.

12. Волин Б.М. Против «левого» ликвидаторства // На литературном посту. 1926. № 2. С. 1–2.

13. Воронский А.К. Избранные статьи о литературе. М.: Художественная литература, 1982. 528 с.

14. Воронский А.К. Искусство видеть мир. М.: Советский писатель, 1987. 700 с.

15. Гроссман-Рощин И.С. Куда наш путь лежит? // На литературном посту. 1927. № 3. С. 14–16.

16. Дикушина Н., Исаева Т. «Может быть, позже многое станет более очевидным и ясным» (Из документов «Партийного дела А.К. Воронского») // Вопросы литературы. 1995. Вып. III. С. 269–292.

16 а. Динерштейн Е.А. А.К. Воронский: В поисках живой воды. М.: РОССПЭН, 2001. 359 с.

17. Зонин А.И. Новое выступление капитулянтов // На литературном посту, 1927. № 4. С. 16–20.

18. Зонин А.И. Путаница «слева» // На литературном посту. 1926. № 3. С. 10–13.

19. Лежнев А.З. Вместо пролога // Ровесники. Содружество писателей революции «Перевал». М.; Л., 1930. Сб. 7. С. 5–20.

20. Либединский Ю.Н. Реалистический показ личности как очередная задача пролетарской литературы // На литературном посту. 1927. № 1. С. 25–30.

21. Лузгин М.В. К вопросу о художественной платформе ВАПП // На литературном посту. 1927. № 2. С. 4–13.

22. Лузгин М.В. Рецидив богдановщины (О книге Н. Чужака «Фетишизм культуры») // На литературном посту. 1926. № 7–8. С. 6–10.

23. Магуайр Р. Красная новь. Советская литература в 1920-х годов // Современная западная русистика. Т. 50. СПб.: Академический проект, 2004. 366 с.

24. Нович И.С. Дерево современной литературы // На литературном посту. 1926. № 3. С. 24–26.

25. Овчаренко А.Ю. Содружество писателей революции «Перевал» в литературном процессе 1929–1930 годов. Дисс. На… канд. филол. наук по специальности 10.01.01 – Русская литература. М.: РУДН, 2007. 227 с.

26. Перцов В.О. График современного Лефа // Новый Леф. 1927. № 1. С. 15–19.

27. Перцов В.О. Идеология и техника в искусстве // Новый Леф. 1927. № 5. С. 19–26.

28. Перцов В.О. Какая была погода в эпоху гражданской войны? // Новый Леф. 1927. № 7. С. 36–45.

29. Перцов В.О. Культ предков и литературная современность // Новый Леф. 1928. № 1. С. 7–20.

30. Третьяков С.М. Бьем тревогу // Новый Леф. 1927. № 2. С. 1–5.

31. Третьяков С.М. Новый Лев Толстой // Новый Леф. 1927. № 1. С. 34–38.

32. Третьяков С.М. С новым годом! С «Новым Лефом»! // Новый Леф. 1928. № 1. С. 1–3.

32 а. Троцкий Л.Д. Пролетарская культура и пролетарское искусство // Пролетариат и литература: Сб. статей. Л.: Госиздат, 1925. С. 26–44.

33. Чужак Н.Ф. Литература жизнестроения (Теория в практике) // Новый Леф. 1928. № 10. С. 2–17.

34. Чужак Н.Ф. Литература жизнестроения // Новый Леф. 1928. № 11. С. 15–19.

35. Юрганов А.Л. А.К. Воронский в литературном и политическом процессе // Россия XXI. 2016. № 2. С. 150–183.

36. Юрганов А.Л. Культурная история России. Век двадцатый. М.; СПб: Центр гуманитарных инициатив, 2018. 382 с.

References

Averbah L.L. «Levaja» oppozicija i tvorcheskie voprosy proletarskoj literatury // Na literaturnom postu. 1928. N 8. P. 10–15.

Averbah L.L. O pometah Lenina na stat’e V. Pletneva // Na literaturnom postu. 1926. N 5–6. P. 3–11.

Averbah L.L. O sovremennyh pisatel’skih nastroenijah (stat’ja pervaja) // Na literaturnom postu. 1927. N 2. P. 14–20.

Averbah L.L. O sovremennyh pisatel’skih nastroenijah. II // Na literaturnom postu. 1927. N 3. P. 5–13.

Averbah L.L. Opjat’ o Voronskom // Na literaturnom postu. 1926. N 1 (Apr.). P. 15–20.

Averbah L.L. Tvorcheskie puti proletarskoj kul’tury // Na literaturnom postu. 1927. N 10. P. 5–16.

Belaja G.A. Don-Kihoty 20-h godov. «Pereval» I sud’ba ego idej. Moscow: Sovetskij pisatel’, 1989. 400 p.

Brik O.M. Blizhe k faktu // Novyj Lef. 1927. N 2. P. 32–34.

Brik O.M. My – futuristy // Novyj Lef. 1927. N 8–9. P. 49–52.

Brik O.M. Uchit’ pisatelej // Novyj Lef. 1927. N 10. P. 33–37.

Brik O.M. Za politiku! // Novyj Lef. 1927. N 1. P. 19–24.

Chuzhak N.F. Literatura zhiznestroenija (Teorija v praktike) // Novyj Lef. 1928. N 10. P. 2–17.

Chuzhak N.F. Literatura zhiznestroenija // Novyj Lef. 1928. N 11. P. 15–19.

Dikushina N., Isaeva T. «Mozhet byt’, pozzhe mnogoe stanet bolee ochevidnym i jasnym» (Iz dokumentov «Partijnogo dela A.K. Voronskogo») // Voprosy literatury. 1995. Vyp. III. P. 269–292.

Dinershtejn E.A. A.K. Voronskij: V poiskah zhivoj vody. Moscow: ROSSPJeN, 2001. 359 p.

Grossman-Roshhin I.S. Kuda nash put’ lezhit? // Na literaturnom postu. 1927. N 3. P. 14–16.

Iurganov A.L. A.K. Voronskij v literaturnom i politicheskom processe // Rossija XXI. 2016. N 2. P. 150–183.

Iurganov A.L. Kul’turnaja istorija Rossii. Vek dvadcatyj. Moscow; Saint-Petersburg: Centr gumanitarnyh iniciativ, 2018. 382 p.

Lezhnev A.Z. Vmesto prologa // Rovesniki. Sodruzhestvo pisatelej revoljucii «Pereval». Moscow; Leningrad, 1930. Vol. 7. P. 5–20.

Libedinskij Ju.N. Realisticheskij pokaz lichnosti, kak ocherednaja zadacha proletarskoj literatury // Na literaturnom postu. 1927. N 1. P. 25–30.

Luzgin M.V. K voprosu o hudozhestvennoj platforme VAPP // Na literaturnom postu. 1927. N 2. P. 4–13.

Luzgin M.V. Recidiv bogdanovshhiny (O knige N. Chuzhaka «Fetishizm kul’tury») // Na literaturnom postu. 1926. N 7–8. P. 6–10.

Maguajr R. Krasnaja nov’. Sovetskaja literature v 1920-h gg. // Sovremennaja zapadnaja rusistika. T. 50. SPb.: Akademicheskij proekt, 2004. 366 p.

Novich I.S. Derevo sovremennoj literatury // Na literaturnom postu. 1926. N 3. P. 24–26.

Ovcharenko A.Ju. Sodruzhestvo pisatelej revoljucii «Pereval» v literaturnom processe 1929–1930 godov. Diss. Na… kand. Filol. Nauk po special’nosti 10.01.01 – Russkaja literature. Moscow: RUDN, 2007. 227 p.

Percov V.O. Grafik sovremennogo Lefa // Novyj Lef. 1927. N 1. P. 15–19.

Percov V.O. Ideologija i tehnika v iskusstve // Novyj Lef. 1927. N 5. P. 19–26.

Percov V.O. Kakaja byla pogoda v jepohu grazhdanskoj vojny? // Novyj Lef. 1927. N 7. P. 36–45.

Percov V.O. Kul’t predkov i literaturnaja sovremennost’ // Novyj Lef. 1928. N 1. P. 7–20.

Tret’jakov S.M. B’em trevogu // Novyj Lef. 1927. N 2. P. 1–5.

Tret’jakov S.M. Novyj Lev Tolstoj // Novyj Lef. 1927. N 1. P. 34–38.

Tret’jakov S.M. S novym godom! S «Novym Lefom»! // Novyj Lef. 1928. N 1. P. 1–3.

Trockij L.D. Proletarskaja kul’tura I proletarskoe iskusstvo // Proletariat i literature: Sbornik statej. Leningrad: Gosizdat, 1925. P. 26–44.

Volin B.M. Protiv «levogo» likvidatorstva // Na literaturnom postu. 1926. N 2. P. 1–2.

Voronskij A.K. Iskusstvo videt’ mir. M.: Sovetskij pisatel’, 1987. 700 p.

Voronskij A.K. Izbrannye stat’I o literature. M.: Hudozhestvennaja literature, 1982. 528 p.

Zonin A.I. Novoe vystuplenie kapituljantov // Na literaturnom postu, 1927. N 4. P. 16–20.

Zonin A.I. Putanica «sleva» // Na literaturnom postu. 1926. N 3. P. 10–13.

«Я приветствую вас, освободители от большевистского ига!!»: из материалов персонального дела Владимира Нарбута

О.И. Киянская, Д.М. Фельдман

Аннотация. В статье речь идет о судьбе поэта-акмеиста Владимира Нарбута, попавшего в водоворот российских революционных событий конца 1910-х годов. Впервые полностью публикуются показания Нарбута деникинской контрразведке, куда поэт попал в 1919 г. Ставшие известными партийному начальству девять лет спустя, эти показания привели к изгнанию Нарбута из партии и со службы. Также публикуется письмо Нарбута А.А. Сольцу, одному из руководителей ЦКК ВКП (б), написанное в марте 1929 г. В письме поэт поясняет обстоятельства ареста 1919 г. и пытается оправдаться.

Ключевые слова: В.И. Нарбут, акмеизм, Гражданская война, Воронеж, Ростов-на-Дону, газета «Правда».

Киянская Оксана Ивановна – доктор исторических наук, профессор Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ), Москва; ведущий научный сотрудник Института научной информации по общественным наукам РАН (ИНИОН РАН), Москва. E-mail: [email protected]

Фельдман Давид Маркович – доктор исторических наук, профессор Российского государственного гуманитарного университета (РГГУ), Москва. E-mail: [email protected]

O.I. Kiyanskaya, D.M. Feldman. «I Greet You, Liberators from Bolsheviks' Yoke!!»: From V. Narbut's Personal File

Abstract. The subject of the article is the fate of V. Narbut, the famous «acmeist» poet. In 1919, in the whirlwind of revolution events, he was captured by Denikin’s secret service and made a statement against Soviet authorities. Its full version is presented in this work for the first time. Nine years later, the statement became known to the Communist party leaders, after which Narbut was expelled from the party and lost his job. Another document published in this article is Narbut’s letter to A.A. Solts, one of the Communist leaders of the 1920 s. The poet attempted to clarify the circumstances of his arrest in 1919 and thus justify himself.

Keywords: V.I. Narbut, Acmeism, Civil war, Voronezh, Rostov-na-Donu, the news-paper «Pravda».

Kiyanskaya Oksana Ivanovna – Doctor of History, Professor, Russian State University for the Humanities (RGGU) Moscow; Leading Researcher, Institute of Scientific Information for Social Sciences of the Russian Academy of Sciences (INION RAN), Moscow. E-mail: [email protected]

Feldman David Markovich – Doctor of History, Professor, Russian State University for the Humanities (RGGU), Moscow. E-mail: [email protected]

Владимир Иванович Нарбут (1888–1938) – публицист, журналист, поэт-акмеист, хорошо известен в отечественной истории и литературе. Потомок небогатого дворянского рода, он родился на хуторе Нарбутовка в Глуховском уезде Черниговской губернии. Учился на нескольких факультетах Санкт-Петербургского университета, но ни один из них не окончил, печататься начал в 1908 г. Скандальную популярность ему принес сборник стихов «Аллилуйя» (1912). Свойственная стихам Нарбута «божественная физиология» (выражение О.Э. Мандельштама) [10, с. 144] стала причиной конфискации полицией – по решению суда – уже отпечатанного тиража сборника.

Столь же «физиологичны» были и многие другие произведения Нарбута, не вошедшие в сборник. По поводу одного из них В.П. Катаев вспоминал: «В стихах, которые я прочел, точек было больше, чем слов. И клянусь, я эти точки яростно заполнил» [4, с. 74].

Не попавший на войну из-за сильной хромоты, Нарбут тем не менее принял активное участие в революции. Эсер, а потом и большевик, он после Февральской революции входил в Глуховский совет, в начале 1918 г. при нападении некой «банды» потерял кисть руки (см. об этом ниже). В том же 1918 г. он организовывал большевистскую прессу в Воронеже, год спустя уехал в Киев, где много печатался в советских изданиях.

Затем Нарбут оказывается в занятом белыми Ростове-на-Дону, где его узнают и в начале октября 1919 г. арестовывают. В тюрьме он провел два месяца; один из них – в тифу. Затем Ростов был занят красной конницей, поэта освободили – и он продолжил советскую карьеру. Организовывал советскую печать в Николаеве, Одессе и Харькове, возглавлял ЮгРОСТА (Южное отделение Всеукраинского бюро Российского Телеграфного Агентства) и РАТАУ (Радиотелеграфного агентства Украины), основал несколько крупных газет советской Украины, издавал журналы.

Потом, уже в Москве, Нарбут организовал и возглавил знаменитое издательство «Земля и фабрика» («ЗИФ»), стал ответственным редактором журнала «30 дней» и ряда других изданий, познакомился со многими начинающими литераторами, для некоторых стал другом и покровителем. Достиг больших чинов в большевистской иерархии: был заведующим книжно-журнальным подотделом Отдела печати ЦК ВКП (б).

«Работать хочу только в области печати. Хорошо знаю редакционное и книгоиздательское дело», – сообщал он о себе в партийной анкете 1926 г. [11, л. 3].

Однако в итоге его судьба сложилась трагически: в 1928 г. он был – по решению Центральной контрольной комиссии ВКП (б) – исключен из партии и изгнан со службы, а в октябре 1936 г. арестован и вскоре осужден на пять лет лагерей. В Магадане, где он отбывал заключение, ему предъявили новое обвинение. 14 апреля 1938 г. Владимир Нарбут был расстрелян – и впоследствии, естественно, реабилитирован.

* * *

3 октября 1928 г. газета «Правда» опубликовала следующий текст: «Ввиду того, что Нарбут Владимир Иванович скрыл от партии, как в 1919 г., когда он был освобожден из ростовской тюрьмы и вступил в организацию, так и после, когда дело его разбиралось в ЦКК (Центральной Контрольной комиссии ВКП (б). – О. К., Д. Ф.), свои показания деникинской контрразведке, опорочивающие партию и недостойные члена партии, – исключить его из рядов ВКП (б)».

Комментарии к этой заметке предпринимаются давно [см., напр.: 3; 1, с. 39; 2, с. 174; 6; 7; 15; 16, с. 121–122]. О том, каким образом нарбутовские «показания деникинской контрразведке» стали известны большевикам, почему они не были обнародованы сразу после обнаружения и какое значение имели для советской литературы и журналистики, размышляли и авторы этих строк [5].

Между тем сами эти показания, ставшие причиной катастрофы 1928 г., до сих пор не были опубликованы. Они хранятся в составе персонального дела коммуниста Нарбута в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) [12].

Ниже публикуются как показания, так и личное письмо, отправленное Нарбутом А.А. Сольцу, входившему тогда в Президиум ЦКК. Подробно рассказывая о своей работе с 1917 г., исключенный из партии Нарбут просил, чтобы адресат, которого называли «совестью партии», оценил, справедливо ли наказание и соответствует ли оно провинности. Стоит отметить, что письмо не помогло: Нарбута не восстановили ни в партии, ни на службе.

Документы эти сами по себе весьма красноречивы. Они прекрасно воссоздают атмосферу революционных событий в России, Гражданской войны и первых лет советской власти.

Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами, сокращения раскрываются в треугольных скобках, показания сопровождаются минимальными комментарями. Общеизвестные имена и реалии не комментируются.

I

Протокол допроса В.И. Нарбута от 9 ноября 1919 г., Ростов-на-Дону2020
  Показания написаны рукой следователя Сукачева и подписаны Нарбутом собственноручно.


[Закрыть]

Протокол

1919 г. октября 9 дня, г. Ростов на Дону. Я, офицер для производства дознаний при Ростовском на Дону контрразведовательном пункте, губернский секретарь Сукачев, в порядке 23 ст<атьи> правил о местностях, объявленных на военном положении2121
  «Правила о местностях, находящихся на военном положении», подписаны императором Александром III 18 июня 1892 г. Согласно п. 23 этих правил, при объявлении военного положения полиция получала право задерживать на срок не свыше двух недель лиц, которые «внушают подозрение» в совершении государственных преступлений.


[Закрыть], допрашивал нижепоименованного в качестве…2222
  Пропуск в тексте.


[Закрыть] который показал: зовут меня Владимир Иванович Нарбут, вероисповедание: из православн<ого>. Имею от роду 31 год, проживаю: проездом. На предложенные вопросы отвечаю: до конца февраля 1919 г. я проживал в Глухове, где последние месяцы лежал в земской больнице, так как 2-го января 1918 г. во время большевистского переворота при нападении большевиков на свой дом в селе Хохловка, Глуховского уезда, был ранен 4-я ружейными пулями и потерял левую руку. В конце февраля или в начале марта я с женой и ребенком2323
  Первой женой Нарбута с 1914 г. была Нина Ивановна Лесенко; в этом браке в 1915 г. родился сын Роман; впоследствии Нарбут развелся с ней и в 1922 г. женился вторично – на С.Г. Суок.


[Закрыть] убежал в Воронеж, откуда родом была моя жена и где проживали ее родственники и знакомые. Убежал я потому, что боялся местных большевиков, которые не раз приходили к больнице и узнавали, жив ли я. Кроме того, к отъезду меня побудило и то обстоятельство, что незадолго перед тем в Глухове произошел большой погром жителей приехавшим большевистским отрядом. Во время погрома я и моя семья пострадали вторично, потеряв остатки имущества. В городе ожидали, кроме того, еще и разных зверств. Прибыв в Воронеж в марте, я сперва нигде не служил и жил с семьей на те небольшие средства, которые остались у меня (в виде жалования, выданного мне в Глухове за службу в земстве). Когда средства иссякли, я вынужден был поступить на службу к большевикам.

Служил я у них в Воронеже членом редколлегии газеты «Известия»2424
  Газета «Известия Воронежского губернского исполнительного комитета» выходила с мая 1917 г. и несколько раз меняла названия.


[Закрыть] и был в газете этой до тех пор, пока не открылась граница через Украину2525
  Возможность для жителей России эмигрировать в Европу через Украину открылась летом 1918 г., в связи с приходом к власти на Украине гетмана Скоропадского и признанием большевиками режима Скоропадского.


[Закрыть], тогда в марте, т.е. приблизительно через год, я добрался до Киева. Во время моего пребывания в Воронеже я никуда из города не уезжал, если не считать одной или двух поездок в Москву и Петроград за покупкой бумаги и к знакомым литераторам (Алексею Михайловичу Ремизову, Георгию Ивановичу Чулкову2626
  Ремизов Алексей Михайлович (1877–1957) – писатель, с 1921 г. в эмиграции. Чулков Георгий Иванович (1879–1939) – писатель, критик, историк литературы.


[Закрыть], Алексею Блоку2727
  Так в тексте. Имеется в виду поэт Александр Александрович Блок (1880–1921).


[Закрыть], художнику Д. Митрохину2828
  Митрохин Дмитрий Исидорович (1883–1973) – художник, книжный график, искусствовед.


[Закрыть] и др.). Председатель редакционной коллегии все время был С. Ерман, я же был рядовым членом, которому тот же Ерман (беженец из Кременчуга) и его приятель А. Савин2929
  Ерман Самарий Исаакович (1896–1922) – революционер, большевик с 1917 г., с февраля 1919 г. председатель Кременчугского ревкома. В августе 1919 г., когда город был занят войсками А.И. Деникина, бежал в Воронеж, где возглавил советскую газету. Убит в 1922 г. Аркадий Наумович Савин, также вступивший в партию в 1917 г., был ближайшим соратником Ермана. Ерман, Савин и Нарбут были, согласно официальным данным, членами редколлегии газеты «Известия Воронежского Губисполкома», обладавшими равными правами, и получали одинаковые зарплаты [см.: 8, с. 169].


[Закрыть] (оттуда же) сперва относились недоверчиво, часто спрашивая меня, где я потерял руку, на что, конечно, я вынужден был сочинять всякие небылицы.

Наконец, приблизительно в конце мая или конце июня 1918 г. Ерман, питавший большую склонность к литературе и знавший меня как поэта, сотрудника журналов «Нива», «Вестник Европы», «Аполлон», «Современный мир»3030
  «Нива» – общественно-политический журнал, выходил в 1869–1918 гг. «Вестник Европы» – литературно-политический журнал, выходил с 1866 по 1918 г. «Аполлон» – иллюстрированный журнал, посвященный вопросам литературы и искусства, выходил в 1909–1917 гг. «Современный мир» – общественно-политический журнал, выходил в 1906–1918 гг. вместо закрытого в административном порядке журнала «Мир Божий».


[Закрыть], сказал мне, что мне необходимо записаться в партию большевиков, иначе мое место займут другие (до записи я занимался только тем, что вырезывал информации провинциальных газет), находясь в полуненормальном потрясенном состоянии (во время нападения на мою усадьбу был убит мой любимый брат Сережа, офицер, только что вернувшийся с фронта, кроме того, я потерял из виду всех своих близких3131
  Согласно заметке, опубликованной в газете «Глуховский вестник» в январе 1918 г., «в дер. Хохловка, Глуховской волости, в усадьбе Лесенко было совершено вооруженное нападение неизвестных злоумышленников на братьев Владимира Ивановича и Сергея Ивановича Нарбут<ов> и управляющего имением Миллера. Владимир Иванович Нарбут ранен выстрелом из револьвера. Ему ампутирована рука. Сергей Иванович Нарбут и Миллер убиты, жена Миллера ранена» [1, c. 27]. О том, каких именно взглядов придерживались «злоумышленники» и почему они напали на семью Нарбутов, в научной литературе идут споры.


[Закрыть]: брат художник3232
  Имеется в виду Нарбут Георгий Иванович (1886–1920) – художник, график. Жил в Киеве с марта 1917 г.


[Закрыть], как потом оказалось, жил в Киеве, куда прибыл и мой отец, спасшийся от бандитов удачно. Мать и сестра с мужем офицером3333
  Отцом В.И. Нарбута был Иван Яковлевич Нарбут (1858–1919) – до революции 1917 г. помещик-однодворец и мелкий чиновник, мать – Неонила Николаевна Нарбут (урожд. Махнович, 1859–1936); в семье Нарбутов было девять детей.


[Закрыть] были сперва в Турции, затем в Тифлисе, но я этого не знал. Два других брата тоже были вдалеке: один в австрийском плену, другой я не знал где), я после долгих и жестоких колебаний вынужден был дать согласие и, кажется, 15 рублей на какие-то взносы в партию. Сам я никогда ни в комитетах, ни на митингах не был и через 3–4 месяца был исключен из партии за невзнос следуемых денег.

Так дело обстояло до тех пор, пока в августе-сентябре <19>18 г. я не узнал вдруг, что почти все мои близкие живут в Киеве и отец занимает должность помощника уездного начальника. С тех пор я стал рваться домой, но попав однажды в большевистскую паутину, трудно из нея выбраться. Не раз, сознаюсь, я писал, вынужден был писать разные гадости о гетмане3434
  Имеется в виду Скоропадский Павел Петрович (1873–1945) – с апреля по декабрь 1918 г. гетман Украины.


[Закрыть] и противниках советской власти, да, я делал это, и каждый раз мне казалось, что я оплевываю самого себя, что я творю нечто ужасно гнусное и все-таки я, повторяю, не раз делал это, но, с другой стороны, я всей душой, всем своим существованием ненавидел большевиков, оторвавших у меня все, лишивших меня всего, всего дорогого, не говоря о калечестве. Но я не видел выхода для себя, а может быть, главной причиной стряхнуть с себя большевистскую тину была апатия, болезненное состояние и боязнь окончательной расправы с собой, ибо со времени ночного нападения во мне живет какой-то огромный, чисто животный, суеверный ужас перед смертью. Однако и тут я как-то не придавал большого значения моим газетным гадостям (ибо газета выпускалась в ничтожном количестве экземпляров), вернее, я старался самозабыться, как бы уснуть…