Текст книги "Россия и современный мир №2 / 2018"

Разница между Марксом и вождями русского коммунизма, с одной стороны, и такими интеллектуалами как Бердяев – с другой, состоит только в том, что первые как правило не способны к познанию глубин своего «я» (человек с такого рода способностью просто не сможет стать революционером), а вторые, как Бердяев, не только чувствуют, но и осознают свою революционность как изначальную эмоциональную отчужденность от мира сего. Если Маркс восстал против мира сего как мира частной собственности, то Бердяев погружается своим нигилизмом в этот ненавистный ему мир уже до уровня «обыденности», «повседневности» вообще. Все его исповедальное «Самопознание» просто насыщено признаниями на этот счет, признаниями в изначальном противостоянии тому миру, который есть.

И как только мы при анализе мировоззрения Бердяева перейдем с идеологического уровня на метафизический, философский, то поймем, почему перечень своих учителей, наставников он начинает с Якоба Бёме и заканчивает Ницше и Марксом. Он в первых строках «Самопознания» пишет: «Я не могу помнить первого моего крика, вызванного встречей с чуждым мне миром. Но я твердо знаю, что я изначально чувствовал себя попавшим в чуждый (выделено мной. – А. Ц.) мир, одинаково чувствовал это и в первый день моей жизни и в нынешний ее день» [3, с. 257].

Кстати, а чем отличается восстание Маркса против всего, что связано с частной собственностью, от восстания Ницше против всего, чему люди верят? Ничем. Разница состоит только в том, что Ницше пропускал свое восстание против различия между добром и злом через свою совесть и страдал. «Я знаю свой жребий, – писал в конце жизни Ницше. – Когда-нибудь с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то чудовищном – о кризисе, какого никогда не было на земле, о глубочайшей для совести коллизии, о выборе, сделанном против всего, во что до сих пор верили, чего требовали, что освящали» [16, с. 21]. А Маркс в силу своего исходного, от рождения замороженного сердца, в чем его упрекал родной отец, просто не мог прочувствовать, осознать противоестественность своих притязаний переделать этот мир.

У Бердяева все же сердце больше, чем у Маркса, открыто к страданиям других. Но, к сожалению, при всей своей искренности он не понимает, что в том, что он сам называл «мучительной чуждостью мне мира, этого мира в этом его состоянии» [3, с. 583], в его исходном отчуждении от реального мира, в его непомерной «революционности» есть что-то болезненное, сатанинское, сугубо эгоистическое. Если в главном, в отношении к миру, в тебе сидит что-то ненормальное, то откуда гарантия, что рожденная твоей ненормальностью духовность нормальна. Может быть, больше истинности и нормальности в философии Василия Розанова, который в браке, в рождении детей видел прежде всего смысл божественного предопределения.

Вообще, честно говоря, углубляясь по мере возможностей бывшего советского ученого и советского человека в философию Бердяева (к этому еще больше подталкивают тексты Ницше), я прихожу к страшному выводу, что вообще духовность как порождение сознательного аскетизма, сознательного садомазохизма несет на себе отпечаток болезненности, который несли в себе люди, бывшие от рождения не от мира сего.

Конечно, надо быть объективным. У Бердяева больше сердца, чем было у Ленина. И именно чувство совести, отвращение к насилию, к учению о классовой борьбе увело его еще в молодости от революционной социал-демократии. Первое, что он сделал, очищаясь от марксистского учения о революции, так это доказательство самоценности «истины, добра, красоты», как проявление идеального, «трансцендентности, независимого от социальной среды, классовой борьбы и т.д.» [3, с. 368–369].

Но обращает на себя внимание, что уже в конце жизни он начисто теряет способность проверять не только сомнением, но и простым здравым смыслом свою собственную философию. Есть ли существенные, рациональные аргументы, свидетельствующие, что русским, России действительно суждено открыть человечеству подлинный коммунизм, стать примером для духовного оздоровления всего человечества. Ведь сам он всегда, и в этом он был последовательным, говорил, что в моральном отношении русский человек, особенно его «бытовая жизнь», несут в себе много «низменного». На чем была основана вера Бердяева, что «исступленные оргии разделов и уравнений», кровавая гражданская война, а потом жизнь при новом крепостном праве обязательно вызовут к жизни русскую «творящую личность»? Ничего, кроме веры в чудо, в этом его прогнозе на будущее нет.

Да, ты от рождения мучаешься от страшных снов. Ты, по собственному признанию, «страдаешь не в исключительные минуты, а во все минуты жизни», от «своей брезгливости, душевной и физической, брезгливости патологической и всеобъемлющей». Ты говоришь, «я так страстно люблю дух, потому что он не вызывает брезгливости… Моя брезгливость есть, вероятно, одна из причин того, что я стал метафизиком» [1, с. 582]. Все предельно честно. Но ведь, по логике, если ты ее не утратил, надо было быть честным до конца. Ведь если я стал философом, метафизиком от своей аномальности, своих недостатков, то, может быть, и в моей философии есть что-то аномальное. Не открою секрета. Уже давно было известно, что все марксисты-революционеры страдали не столько от любви к человеку, сколько от брезгливости к тому миру, который есть. Если из-за моей брезгливости мне этот мир чужд, противен, это совсем не значит, что он на самом деле плохой, что надо умереть во имя комфорта тех, кому, как мне, этот мир чужд. Имею ли я право оправдывать насилия большевиков, если на самом деле нет никаких гарантий того, что возможен иной мир, где, к примеру, возможна эффективная экономика, основанная на моральных стимулах к труду.

От дьявольского к божественному пути нет

Понятно, что всегда эта жажда прыгнуть в будущее поверх настоящего рождает чувство отторжения от Европы, от западной цивилизации, где все же настоящее не столь «гадко», «горестно и грустно». Рост славянофильских настроений, всех этих разговоров, что Россия не Запад, прямо пропорционален росту «горестного» и «гадкого» в нашей жизни. Была надежда, как в начале 1990-х, что Россия станет во всем, и в своем достатке, органической частью Европы и, соответственно, мало кто всерьез воспринимал речи наших посткоммунистических славянофилов. «Русская весна» убила всякую надежду на преодоление, по крайней мере скорое, нашей русской отсталости. Лучшего будущего для современного русского человека нет! И это осознает подавляющее большинство современной российской нации, и даже те, кто всей душой поддержал «русскую весну». На будущее уже у нас никто не рассчитывает. Все думают о том, чтобы сохранить настоящее. Правда, при всем этом стереотипы идеологического мышления остались. Эпоха Сталина, когда люди верили в коммунизм, в духовном отношении для многих выше, чем эпоха Хрущёва, когда на повестку дня стал вопрос о получении квартиры в пятиэтажке.

И последнее. О причинах нашей традиционной привычки смотреть в будущее поверх настоящего. Не оправдалась вера русских философов в то, что хотя гуманизм так и не вошел в плоть и кровь русского народа, он все же сохранил способность выпрыгнуть хотя бы на время из гвоздиловского в божественное.

Именно Аскольдов считал, верил, что можно прийти к религиозному просветлению души, будучи в реальной жизни целиком и без остатка погруженным в звериное, что можно соединить религиозность как «церковность» со всем нашим «гуманистически диким бытом». Это срастание греха с благочестием, писал он, хорошо изобразил Блок в следующих многозначительных строфах:

 
Грешить бесстыдно, непробудно,
Счет потерять ночам и дням,
И, с головой от хмеля трудной,
Пройти сторонкой в божий храм.
Три раза преклониться долу,
Семь – осенить себя крестом,
Тайком к заплеванному полу
Горячим прикоснуться лбом.
Кладя в тарелку грошик медный,
Три, да еще семь раз подряд
Поцеловать столетний, бедный
И зацелованный оклад.
А, воротясь домой, обмерить
На тот же грош кого-нибудь,
И пса голодного от двери,
Икнув, ногою отпихнуть.
 

Я согласен с мнением Аскольдова о том, что крепостническая Россия в целом была соединением дьявольского и светлого. С одной стороны, дьявольщина и бесовство русского дворянства, которое продавало своих крестьян как скот, било его розгами, лишало его человеческого достоинства, а с другой – поистине ангельское долготерпение русского крестьянства. Здесь звериное и божественное соединялось. Но в рамках мыслимой нами единой русской нации. Хотя в действительности нации в точном смысле этого слова, как единства сплоченных заботой друг о друге людей, у нас никогда не было. Гуманизм, как ощущение ценности жизни другого человека, и национальное чувство тесно связаны. Христианского как «не желай другому, чего не пожелаешь себе», у нас не было даже по отношению к соседней деревне. В 1917 г. жители бедных деревень грабили жителей богатых деревень. Об этом писал в своих воспоминаниях тот же Константин Коровин.

Но, на мой взгляд, рассматривая эту проблему на уровне отдельного человека, нет оснований верить, что тот, у кого звериное возобладало в душе, сможет, как в «многозначительных строфах» Блока, хотя бы на время молитвой вырваться из своей звериности к чистоте христианского чувства, к идеалам добра. История знает много примеров, когда человеку, личности удается вырваться из рабства своей звериности, своего эгоизма. Если это произошло на самом деле, то уже никогда этот человек, выйдя из храма, не будет «обмерять на тот же грош кого-нибудь, и пса голодного от двери, икнув» отпихивать ногой. Но если любой человек, не только русский, выйдя из храма, снова ведет себя как зверь, то это свидетельство того, что молитва ничего его душе не принесла, что это была только дань обряду. Не верю в божественную душу Николая II, который, как известно, от нечего делать постреливал для забавы ворон.

Если был у нас, как пишет тот же Аскольдов, «гуманистически дикий быт», когда муж избивал до смерти жену, сбрасывал ее, беременную, по пьяни, с печи, то и не было у нас никакой подлинной «русской церковности». И именно эту истину как раз и не хотел признать Аскольдов. Наверное потому, что ему, как и всем авторам сборника «Из глубины», было трудно расстаться с верой в возможность духовного оздоровления русского народа. Но русский народ не только не защитил свои храмы и святыни, что сумели сделать католики во всех странах Восточной Европы, ставших, как и мы, строить социализм после Второй мировой войны, но и сам принимал активное участие в их разрушении. Нельзя себе представить поляка, который будет подрывать костел в своей деревне, а в начале 1930-х десятки тысяч комсомольцев с энтузиазмом взрывали храмы, где, кстати, их крестили. Наверное, если бы Аскольдов писал свой текст не в апреле 1918 г., а в начале 1930-х, то он бы отказался от своей веры в возможность соединения в душе одного и того же человека безумия агрессии с христианским благочестием.

Аскольдов не учитывает, что трагедия русской церковности состояла в том, что она была прежде всего «обрядовой», что она по своей природе не требовала работы души для соприкосновения с идеалом божественного. Обрядовую церковь легче разрушить, чем церковность, основанную, как у протестантов, на личном общении человека с Богом. Это как раз подтверждает исходный, основной тезис его статьи «Религиозный смысл революции» о том, что если в народе не развито нечто гуманистическое, не развита способность соотнести интересы и потребности души со своими эгоистическими страстями, то трудно избежать безумства озверевшей голытьбы. Не забывайте, среди революционеров было много тех, для кого жажда расправы над другими была не столько в теле, сколько в душе.

Взрыв гуманистических чувств, искреннего массового сопереживания жертвам сталинского террора все же был. Он произошел благодаря Хрущёву, его докладу на ХХ съезде КПСС в 1956 г. о сталинском терроре конца 1930-х. Но парадокс состоит в том (и он до сих пор не нашел себе объяснения), что начавшийся после отставки Хрущёва в 1964 г. постепенный распад системы, процесс эрозии коммунистических ценностей, коммунистической идеологии, привел не к расширению гуманистических настроений, рожденных хрущёвской оттепелью, а напротив, к их постепенному сворачиванию. И совсем не случайно уже дети 70-х, пришедшие к власти после распада СССР, я имею в виду команду Гайдара, ничего не сделали для осуждения на государственном уровне преступлений большевизма, сталинского террора.

Правда состоит в том, что народ, простые люди, не только не требовали, но и не ожидали от Ельцина и его команды реформаторов осуждения идеалов большевизма, коммунистической идеологии. Этический уровень русского народа как был невысок, так и остается невысок. Одно из свидетельств тому – высокая бытовая преступность. Не только отцы, но и матери в порыве гнева убивают своих детей. Об этом наша пресса сообщает чуть ли не каждый день.

И при всем этом, с чего я начинал свои размышления об итогах чествования у нас «столетнего юбилея великого Октября», сохраняется вера в идеалы, в преимущества идеалов будущего над «ничтожностью бытия». И при всем этом у нас растет вера, что мы, русские, ближе к Богу, чем «разлагающийся Запад», что будущее человечества все равно за нами. Об этом наш патриарх Кирилл говорит каждый день.

Страдают от мифотворчества русской власти, как всегда, простые люди. Они уже многое заплатили за веру в идеалы «русской весны». И здесь встает главный вопрос. Как долго просуществует страна и, самое главное, народ, который, несмотря ни на что, продолжает избегать свидания с «истиной», продолжает «пялить глаза в будущее», не видя, что у него под ногами.

Библиография

1. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990. 224 с.

2. Бердяев Н.А. К. Леонтьев – философ реакционной романтики // Бердяев Н.А. Опыты философские, социальные и литературные. М.: Канон, 2002. С. 342–373.

3. Бердяев Н.А. Самопознание // Русская идея. Харьков: Фолио; М.: АСТ, 2002. С. 249–603.

4. Бердяев Н.А. Философия неравенства. М.: АСТ, 2010. 347 с.

5. Блок А.А. Двенадцать // Блок А.А. Избранное. М.: Детская литература, 1977. С. 155–166.

6. Вехи. Из Глубины. М.: Изд-во «Правда», 1991. 426 с.

7. Герцен А.И. Журналисты и террористы // Герцен А.И. Сочинения в 9 т. М.: Худ. литра, 1956. Т. 7. С. 554–557.

8. Герцен А.И. С того берега // Герцен А.И. Сочинения в 9 т. М.: Худ. литра, 1956. Т. 3. С. 233–378.

9. Гоголь Н.В. Собр. соч. в 7 т. М.: Худ. литра, 1978. Т. 6. 559 с.

10. Достоевский Ф.М. Зимние заметки о летних впечатлениях // Достоевский Ф.М. Собр. соч. в 10 т. М.: Худ. литра, 1956. Т. 4. С. 61–132.

11. Ленин В.И. Полн. собр. соч. в 55 т. М.: Изд-во полит. литры, 1970. Изд. 5-е. Т. 39. 624 с.

12. Леонтьев К.Н. Цветущая сложность // Леонтьев К.Н. Избранные статьи. М.: Молодая гвардия, 1992. 318 с.

13. Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч. в 50 т. М.: Гос. изд-во полит. литры, 1955. Изд. 2-е. Т. 1. 699 с.

14. Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде). История в материалах и документах (1917–1919). М.: Русский мир, 2009. Т. 1. 680 с.

15. Сараскина Л. Достоевский. Жизнь замечательных людей. М.: Молодая гвардия, 2011. 825 с.

16. Сафрански Р. Ницше. Биография его мысли. М.: Издательский дом «Дело», 2016. 456 с.

References

Berdjaev N.A. Istoki i smysl russkogo kommunizma. Moscow: Nauka, 1990. 224 p.

Berdjaev N.A. K. Leont'ev – filosof reakcionnoj romantiki // Berdjaev N.A. Opyty filosofskie, social'nye i literaturnye. Moscow: Kanon, 2002. P. 342–373.

Berdjaev N.A. Samopoznanie // Russkaja ideja. Har'kov: Folio; Moscow: AST, 2002. P. 249–603.

Berdjaev N.A. Filosofija neravenstva. Moscow: AST, 2010. 347 p.

Blok A.A. Dvenadcat' // Blok A.A. Izbrannoe. Moscow: Detskaja literatura, 1977. P. 155–166.

Vehi. Iz Glubiny. Moscow: Izd-vo «Pravda», 1991. 426 p.

Gercen A.I. Zhurnalisty i terroristy // Gercen A.I. Sochinenija v 9 t. Moscow: Hud. lit-ra, 1956. Vol. 7. P. 554–557.

Gercen A.I. S togo berega // Gercen A.I. Sochinenija v 9 t. Moscow: Hud. lit-ra, 1956. Vol. 3. P. 233–378.

Gogol' N.V. Sobr. soch. v 7 t. Moscow: Hud. lit-ra, 1978. Vol. 6. 559 s.

Dostoevskij F.M. Zimnie zametki o letnih vpechatlenijah // Dostoevskij F.M. Sobr.soch. v 10 t. Moscow: Hud. lit-ra, 1956. Vol. 4. P. 61–132.

Lenin V.I. Poln. sobr. soch. v 55 t. Moscow: Izd-vo polit. lit-ry, 1970. Izd. 5-e. Vol. 39. 624 p.

Leont'ev K.N. Cvetushhaja slozhnost' // Leont'ev K.N. Izbrannye stat'i. Moscow: Molodaja gvardija, 1992. 318 p.

Marks K., Jengel's F. Sobr. soch. v 50 t. Moscow: Gos. izd-vo polit. lit-ry, 1955. Izd. 2-e. Vol. 1. 699 p.

Religiozno-filosofskoe obshhestvo v Sankt-Peterburge (Petrograde). Istorija v materialah i dokumentah (1917–1919). Moscow: Russkij mir, 2009. Vol. 1. 680 p.

Saraskina L. Dostoevskij. Zhizn' zamechatel'nyh ljudej. Moscow: Molodaja gvardija, 2011. 825 p.

Safranski R. Nicshe. Biografija ego mysli. Moscow: Izdatel'skij dom «Delo», 2016. 456 p.

Творчество русских художников в Берлине 1920-х годов

М.Е. Попов

Аннотация. Исследуется творческая деятельность русских художников в Берлине в 1920-е годы. Автор рассматривает творческую активность тех художников, которые проживали в Берлине в период 1920-х годов, внесли вклад в культурную составляющую города и в развитие мировой художественной культуры в целом.

Ключевые слова: авангардизм, И.А. Пуни, К.Л. Богуславская, В.В. Кандинский, Л.М. Лисицкий, В.Н. Масютин.

Попов Максим Евгеньевич – студент Горно-Алтайского государственного университета, Горно-Алтайск. E-mail: [email protected]

M.E. Popov. Creative Activities of Russian Artists in Berlin in the 1920s

Abstract. Analyzed is creative activities of Russian artists in Berlin in the 1920s and their contribution to the cultural life of the city as well the world artistic culture in general.

Keywords: avangardism, I.A. Puni, K.L. Boguslavskaya, V.V. Kandinsky, L.M. Lisitsky, V.N. Masyutin.

Popov Maxim Evgenyevich – student of Gorno-Altaisk State University, Gorno-Altaisk. E-mail: [email protected]

Проблема экспорта российской художественной культуры в страны Запада представляет интерес как для отечественных, так и зарубежных исследователей. Среди актуальных вопросов – вопрос о творческой деятельности русских художников за рубежом. Изучение данного вопроса позволяет получить представление о потенциале российской культуры в иной социальной и культурной среде.

В 1920-х годах Берлин являлся одним из центров художественной жизни русской эмиграции, происходил активный творческий взаимообмен между немецкой и русской культурами. Этот взаимообмен был обусловлен относительной близостью Германии к границам советской России, взаимными экономическими интересами и прочностью культурных отношений. Для большевиков Берлин представлялся открытыми воротами в Европу, к тому же после подписания Рапалльского договора в Берлине увеличилось влияние русской культуры.

Существенную роль в экспорте российской художественной культуры в Германию сыграла эмиграция первой волны. Ее насыщенная культурная жизнь в Берлине проходила на фоне гиперинфляции 1919–1923 гг. В результате стремительного падения стоимости немецкой марки доллар – главная валюта иностранцев в Германии – приобретал все большую ценность, что способствовало увеличению числа русского-эмигрантского потока. В столицу Германии стремились в том числе и многие состоявшиеся мастера живописи из советской России. Как сказал Р. Гуль, в 1920-х годах все русские художники (разных направлений) за рубежом образовали один свободный «живописный» поток большой силы [5, с. 148–149]. Они эмигрировали в Берлин по различным причинам, вероятно не только по политическим и экономическим соображениям. Современники отмечали, что художников не интересовало происходящее вокруг, каждый из них интересовался только своей жизнью и своей работой [3]. Находясь на чужбине, художники продолжали активно заниматься творчеством, что было характерно для русской творческой интеллигенции в целом, не только для художников. Как полагает Н.О. Щупленков, культурная деятельность помогала эмигрантам в условиях одиночества, способствовала смягчению влияния трудных бытовых условий в изоляции [20, с. 9].

Большинство русских живописцев в Берлине являлись представителями современного авангардного направления в живописи. Как правило, это были беспредметники, сторонники полупредметного символизма, сюрреалисты и абстракционисты [11, с. 326; 16, с. 113].

Русские мастера и те, кто был причастен к искусству, часто встречались в салоне художницы-экспрессионистки М. Веревкиной, где проводили диспуты и обсуждали новости искусства. Характерно, что салон называли «Русским уголком» [12, с. 126]. Помимо этого, встречи проходили в «Доме искусств», где также устраивались оживленные эстетические дебаты между художниками [8, с. 441].

Активную позицию в художественной жизни Берлина занимали И.А. Пуни и его жена К.Л. Богуславская, проживавшие в Берлине с 1920 по 1923 г. Можно по праву сказать, что они являлись центральными фигурами в художественной жизни Берлина, о чем свидетельствует их активная творческая деятельность в эти годы. Пуни писал картины, относящиеся к беспредметной живописи, участвовал в различных выставках, работал в группе передовых художников «Новембер» [1, с. 2]. В Берлине он писал некоторые работы на заказ, например картину «Синтетический музыкант», в которой сочетал кубизм и беспредметность со свежим «фигуративным» искусством [2, с. 5]. В 1923 г. вышла его книга о кубизме «Современная живопись», в которой рассматривались актуальные проблемы искусства. В этой книге художник пересмотрел свои взгляды на свое искусство и искусство авангарда в целом: «Произведение искусства не должно быть только само для себя, поэтому все “беспредметные” хотят быть инженерами и философами, проповедниками и организаторами… Эти люди видят, что они не могут ничего принести в искусство и называют себя дилетантскими Инженерами» [6, с. 107].

В то время как Пуни просиживал за мольбертом сутки напролет: всё, что он создал ранее на родине, должно было остаться в России. Нелегальный выезд и вывоз картин прервал бы его карьеру, поэтому он мог только рассчитывать на свои новые работы, чтобы получить признание в Берлине [15].

Работы Пуни вызвали восхищение у организатора выставок Херварта Вальдена и в феврале 1921 г. были персонально выставлены в галерее на Потсдамской улице. Именно эта выставка оказалась переломным моментом в жизни художника в Берлине, с тех пор он стал самым преуспевающим мастером среди эмиграции. Пуни нередко экспериментировал и импровизировал, работая над картинами. Постепенно он отказался от своей манеры письма, от стремления к миниатюрности. Он начал создавать новые, наполненные скрытой динамикой пейзажи и натюрморты, они приобретали игровой характер. В них мастер представил временный период эмиграции, со всеми его особенностями, перемещениями и разломами [там же].

Между тем работы К.Л. Богуславской имели тесную связь с театральной жизнью Берлина. Она одновременно являлась и графиком, и художником театра, и мастером прикладного искусства. Богуславская поселилась в Берлине в 1920 г. В 1920-е годы, работала над оформлением обложек для русских и немецких изданий, таких как: «На Путях», «Радуга», «Менестрель». Кроме того, художница, зарабатывая себе на жизнь в Берлине, рисовала эскизы платьев для дома мод Барух, оформляла спектакли в театрах-кабаре «Синяя птица», «Карусель», «Русский романтический балет». Она также являлась одним из учредителей Дома искусств. Проводила выставки своих картин в галереях Der Sturm (1921), в зале русского издательства «Заря» и в книжном магазине K.E. Twardy (1923), участвовала в 1-й Русской художественной выставке в галерее Van Diemen (1922) [4, с. 98].

Кроме того, Пуни вместе с Богуславской основали ателье на улице Кляйнштрассе, которое было местом встречи немецких, русских, литовских и венгерских художников [4, с. 101].

Столпом художественной жизни города был один из лидеров абстрактного искусства – В.В. Кандинский. Мастер был известен как теоретик изобразительного искусства и один из основателей абстракционизма [19, с. 45]. Творчество Кандинского в период его пребывания в Берлине (1921–1933) называют «классическим» или «холодным». Центральным элементом его работ стала линия, а пятно ушло на второй план, строгая геометрия заменила живописность, а равновесие динамику. Акцент художника на линиях был связан с ее сходством с различными природными линеарными комплексами, в частности растениями. Главное место в композиции, наряду с треугольниками и квадратами, занимал круг, олицетворявший собой символ полноты мироздания и совершенства [6]. Французский философ Ж. Делёз рассматривал творчество Кандинского как «путешествие, маршрут которого проходит по тому или иному внешнему пути лишь на основании внутренних путей и траекторий, составляющих его композицию» [9, с. 634].

Своими работами Кандинский обозначил новую роль русско-немецкого авангарда, вывел формулу беспредметности, первую в истории мирового искусства, тем самым открыл новые перспективы перед живописью. Художник переехал во Францию в 1933 г. после прихода нацистов к власти в Германии.

В 1921–1925 гг. в Берлине жил видный представитель конструктивизма – Эль Лисицкий. Он был известен в Берлине как график, типограф, архитектор, фотограф и иллюстратор. Его также считали одним из создателей дизайна [3, с. 209]. Но прежде всего художник был знаменит как конструктивист [4]. Вместе с Эренбургом он занимался изданием журнала «Вещь», главным содержанием которого были идеи конструктивистского направления. Их девиз гласил: искусство должно не «украшать жизнь», а «по-новому ее организовывать». В 1922 г. в Берлине вышла написанная Лисицким книга «О двух квадратах» [18, с. 149]. Кроме того, Лисицкий организовывал различные выставки, в частности выставки, посвященные советскому искусству [3, с. 210]. Мастер регулярно представлял на берлинских выставках свои ранее работы. Но главной работой художника было оформление, прежде всего он занимался оформлением книг русских писателей [3, с. 209].

Лисицкий занимался проектированием, среди его самых знаменитых проектов можно назвать трибуну, которая имела пространственное сходство с башней В. Татлина. Проект был примечателен своей простотой и откровенностью [21, с. 34]. Наконец, представленный Лисицким на Большой Берлинской выставке в 1928 г. образец конструктивистской архитектуры, сделал его лидером конструктивизма [3, с. 210].

Следует отметить, что не все русские мастера проявляли интерес к проблемам авангарда. Так, В.Н. Масютин, приехавший в Берлин в декабре 1921 г., авангардистом не был. Художник сотрудничал с такими издательствами, как «Нева», «Архис», «Геликон», «Русское творчество» и «Муссарион» [13, с. 110].

В период 1922–1926 гг. Масютиным созданы многочисленные ксиллографии, иллюстрировавшие произведения Чехова, Достоевского, Гоголя, Пушкина, Тургенева. В его творчестве наблюдалась часто меняющаяся стилистика. Например, в работе «Золотой петушок» прослеживаются черты древнерусского искусства, а иллюстрации гоголевского «Носа» содержат шрифт, напоминающий загадочный орнамент с отсутствием всяческих этнокультурных аллюзий [14, с. 237].

Творческий потенциал Масютина отнюдь не исчерпывался оформлением художественных произведений. Он занимался изготовлением заказных портретов, этикеток, торговых марок, рекламных афиш и всяческой прикладной графики. Масютин один из немногих художников-эмигрантов, кто прожил в Берлине значительную часть своей жизни (30 лет), сохранив при этом самобытность своего творчества [12, с. 304].

Таким образом, Берлин в начале 20-х годов стал прибежищем для многих русских художников. Находясь в его художественной среде, они с успехом реализовывали свои творческие идеи и популяризировали русское искусство. Их деятельность также не могла не повлиять на культурный фон Германии. Это влияние просматривается, в частности, в оформлении немецких кабаре на русский лад [10, с. 392]. Однако столица Германии являлась для русских художников временной остановкой, с ухудшением экономической ситуации они покидали город, отправляясь в Париж и другие европейские столицы [17, с. 184]. В период нахождения у власти нацистов русские выставки были запрещены, авангардные картины в стране стали восприниматься как «декадентские».

Подводя итог, следует подчеркнуть, что творческая деятельность русских художников в Берлине не исчерпывалась написанием картин, помимо этого они сотрудничали с издательствами и журналами, работали над графикой для страниц и обложек, занимались художественным оформлением театральных постановок, участвовали в собраниях, где организовывали оживленные диспуты на тему искусства, а также писали книги, в которых делились творческим опытом, излагали свой взгляд на предназначение искусства. Русские художники внесли значительный вклад в культурную жизнь Берлина.

Библиография

1. Антонов В. По студиям русских художников. И.А. Пуни // Русские новости. 1952. 7 ноября.

2. Бахрах А.В. Монпарнасские встречи. Пуни // Новое русское слово. 1979. 11 ноября. С. 1–5.

3. Биланг К. Витебский авангард в Берлине (Модели культурной миграции и интеграции на примере М. Шагала и Э. Лисицкого) // Германия и Россия: События, образы, люди. Воронеж: ВГУ, 2000. Вып. IV. С. 209–215.

4. Биланг К. Русские художники в журнале «Штурм» Херварта Вальдена в 1912–1932 гг. // Германия и Россия: События, образы, люди. Воронеж: ВГУ, 1999. Вып. II. С. 90–103.

5. Гуль Р. Россия в Германии. Я унес Россию // Новый журнал. 1978. № 132. С. 148–149.

6. Знаменитые картины Василия Кандинского // Cameralabs: Сайт о фотографиях, кино, театре. URL: https://cameralabs.org/5418-znamenitye-kartiny-vasiliya-kandinskogo (Дата обращения: 10.05.2017.)

7. Крусанов А.В. Русский авангард: 1907–1932 (Исторический обзор). В 3 т. СПб.: Новое литературное обозрение, 1996. Т. 1. 320 с.

8. Кудрявцева В.Ю. Деятельность «Дома Искусств» в Берлине (1921–1923) // Культурное наследие российской эмиграции: 1917–1940. М.: Наследие, 1994. Кн. 2. 520 с.

9. Кабанова Л.И. Философия творчества художника В.В. Кандинского // Вестник Мурманского государственного технического университета. 2008. Т. 11. № 4. С. 631–637.

10. Лобанов-Ростовский Н.Д. О театральных художниках из России. (Записки коллекционера) // Евреи в культуре Русского Зарубежья. 1919–1939. Иерусалим: Русский путь, 1992. 420 с.