Текст книги "Собрание сочинений. Том 4. 1999-2000"

27

«М-да, – подумал эскейпер, – не устрой меня Дашка в банк, с Ветой я бы никогда не познакомился, жил бы себе спокойно со своей вечной женой Екатериной Петровной и не собирал бы сейчас манатки, чтобы бежать на Кипр. Все из-за банка!»

 
Без банков жить нельзя на свете, нет! –
 

пели на юбилейном фуршете девчонки из кордебалета – и выше головы, точно в эсэсовском приветствии, вскидывали ноги.

Встреча с Корсаковым была назначена на двенадцать пятнадцать. Но собираться Башмаков начал с самого утра, как только вернулся с пробежки. Вымыл голову и уложил волосы феном. Потом долго распечатывал подаренную рубашку, выбирая из нее, словно из костлявой рыбы, многочисленные булавочки. Костюм, с вечера отутюженный Катей, висел на гардеробной дверце. Одевшись, с трудом застегнув новый твердый воротничок и постояв перед овальным зеркалом, Олег Трудович огорчился: пиджак был ему теперь великоват и сидел мешком. Поразмышляв, Башмаков пришел к выводу, что без диоровского галстука не обойтись.

Дашка уверяла, будто от их дома до банка пятьдесят минут, но Башмаков отправился в путь за полтора часа. На метро он добрался до «Сокольников», где не бывал много лет, а если и бывал, то мимоездом. Олег Трудович еще помнил деревянные домики вокруг станции и ту самую булочную, возле которой Шарапов встречался со шмарой из банды Горбатого.

«А теперь – Горбатый! Я сказал – Горбатый!»

«Интересно, Высоцкому понравилась бы нынешняя жизнь?»

Здание метро, некогда выглядевшее вполне значительно, теперь, на фоне здоровенных бело-синих башен, напоминало замысловатую конструктивистскую собачью будку, брошенную псом и заселенную заводными мышами.

Башмаков глянул на часы и пошел пешочком к набережной, недоумевая, зачем вышел в «Сокольниках», когда надо было выходить на «Преображенке». Издали банк напоминал огромную ребристую глыбу зеленого льда – айсберг, неизвестно как вынесенный на берег Яузы. Стройка, по всем признакам, еще не закончилась: сбоку стояли вагончики-раздевалки, высились штабеля облицовочной плитки. Рабочие-турки в синих куртках гортанно улаживали какой-то производственный конфликт. Перед входом в банк располагался просторный паркинг, уставленный умопомрачительными тачками. От той стоянки, где еще недавно прозябал Олег Трудович, эта отличалась так же, как продовольственная «Березка» времен застоя отличалась от кимрского сельпо.

Пропуск был заказан. Охранник, одетый в черную форму, тщательно изучил сначала обе фотографии в паспорте, потом долго вглядывался в башмаковское лицо. Сомнения возникли явно из-за того, что Олег Трудович за последние два месяца похудел и «залучшал». Охранник наконец вернул паспорт с пропуском и кивком приказал положить кейс на ленту агрегата, умеющего видеть насквозь, – точно такого же, как в аэропорту. У Башмакова даже возникло ощущение, будто он куда-то улетает. Далеко-далеко… В кейсе, кстати говоря, ничего не содержалось, кроме двух яблок и банана: Олег Трудович как раз устроил себе разгрузочный день. Да и вообще кейс он прихватил исключительно для солидности. На экране возникли серые фруктовые силуэты, складывающиеся в очевидную фаллическую картинку.

– Проходите, – сказал охранник, ухмыльнувшись.

Башмаков вошел в полупрозрачный стеклянный стакан, рассчитанный на одного человека и устроенный наподобие шлюзовой камеры. На мгновение он оказался замкнут, потом дверь открылась, и Олег Трудович шагнул в огромный, ярко освещенный холл. На ступеньках широкой мраморной лестницы его встречала улыбающаяся Дашка. И у Башмакова снова возникло какое-то аэропортное ощущение, словно он прилетел издалека и дочь встречает его после долгой разлуки, хотя на самом деле расстались они несколько часов назад – Башмаков вернулся с утренней пробежки, Дашка же, докрашиваясь на ходу и дожевывая бутерброд, вылетала из дому.

Сбежав со ступенек, она поцеловала отца в щеку, чего дома никогда не делала. На ней была белая шелковая блузка и строгий бизнес-костюм, но с очень короткой юбкой, обеспечивавшей полноценный обзор длинных стройных ног, почти незаметных при каждодневном внутрисемейном общении. Да и вся Дашка здесь, на открытом стеклянно-мраморном пространстве, воспринималась совсем не так, как в тесной прихожей.

– Как добрался?

– Нормально добрался. Между «Комсомольской» и «Красносельской» пять минут в тоннеле стояли…

– Бывает. Пошли?

– Пошли.

И Дашка двинулась вперед особенной походкой, сочетавшей в себе офисную строгость и подиумную заманчивость. Дома она так никогда не ходила. Наблюдательный Башмаков отметил, что попадавшиеся навстречу девушки не только были одеты почти так же, как Дашка, но и двигались очень похоже. А вот встречные мужчины делились на две категории – энергично-торопливые юноши, летящие по коридору так, что галстуки за ними еле поспевали, и зрелые мужи, поспешающие солидно, словно совершая неторопливую, но вполне целенаправленную прогулку.

Дашка вела отца по белым коридорам, то и дело открывая какие-то двери пластиковой карточкой.

«Боженька ты мой! – подумал Башмаков. – Да наш секреченый-пересекреченый “Альдебаран” просто вокзальный сортир по сравнению с этим банком!»

Наконец они остановились возле таблички:

Директор валютно-кассового департамента

В.П. КОРСАКОВ

– Тебе туда. Не волнуйся. Все будет в порядке. Корсакова зовут Валерий Павлович… Ну, ни пуха!

– К чертям собачьим!

Дашка сдала отца высокой, изысканно тощей девице Вале, дежурившей в приемной. При этом девушки по-особенному переулыбнулись.

– А мы к ва-а-ам! – пропела дочь.

– А мы зна-а-аем! – отозвалась тощая.

И Башмакову приоткрылись вдруг некие специальные отношения, связывающие меж собой секретарш всего мира. В детстве он читал одну дурацкую книгу, в ней члены тайного революционного общества в любой части планеты, хоть в мертвой пустыне, откликались на пароль «месс-менд». Шепни «месс-менд» – и тут же из бархана, вытряхивая из ушей песок, вылезет сподвижник. А у секретарш всего мира пароль запрятан в улыбку.

– Вы уж моего папочку не обижа-айте! – улыбнулась Дашка.

– Не оби-идим! – улыбнулась Валя.

Ровно в 12.15 Башмаков вошел в просторный, не меньше, чем у Верстаковича, кабинет. Корсаков был почти молод, но уже совершенно, ослепительно лыс. Заученным движением, напоминающим ход конем, директор вышел из-за стола, пожал Башмакову руку, кивнул на стул у приставного столика, а сам сел напротив. После нескольких обычных анкетных вопросов он вдруг спросил:

– Ну как там стены?

– Стоят, – автоматически отозвался Башмаков и сообразил, что Корсаков – тоже выпускник МВТУ.

Только бауманец мог спросить про «стены».

– А из НПО «Старт» почему ушли? – поинтересовался директор. – Сократили?

– Нет. Закрыли тему вместе с лабораторией. Мы же сначала на «Буран», а потом на «Альфу» работали…

– Чем после сокращения занимались?

– Бизнесом…

– Каким, если не секрет? – встрепенулся Валерий Павлович.

– Да нет, какой же секрет! Сначала оптическими приборами, потом автомобилями, – внутренне покраснев, залепил Башмаков.

– Тогда понятно… С автомобильным бизнесом сейчас трудно. Рынок перенасыщен. Весь мир нам свое старье гонит! – горько вздохнул Корсаков.

– Гонит… – подвздохнул Олег Трудович.

Корсаков покачал глянцевой лысиной, и у Башмакова мелькнула мысль: а не натирает ли он ее по утрам специальным составом – для блеска? Времена-то какие! Чего только не напридумывали. Блеск и сила здоровой лысины…

– И сколько, если не секрет, вы зарабатывали?

Башмаков, уже не краснея ни внутренне, ни внешне, умножил свои совокупные доходы на стоянке втрое и назвал сумму. Корсаков снова бликанул лысиной, и Башмаков подумал: а не полирует ли он ее после каждого посетителя? Достает специальную фирменную бархотку от «Проктер энд Гэмбл» и тщательно наводит блеск, как на ботинке.

– Маловато. Уверен, нашей зарплатой вы останетесь довольны. Очень… Банки – надеюсь, вы это знаете, – кровеносная система экономики. Чем лучше кровообращение – тем жизнеспособнее организм. Мы разворачиваем сеть банкоматов – в торговом центре «Яуза», в гостинице «Север», на «Фотоне», в НИИ ИРРР… Вот вы и будете эти банкоматы обслуживать. Думаю, разберетесь, хотя, конечно, на «Буране» у вас банкоматов не было. Подучим. И будем трудиться! Договорились, Олег Трудович?

– Договорились, Валерий Павлович!

– А сейчас сходите к фон Герке. Он объяснит, что нужно делать дальше. Кстати, вы, кажется, вместе работали?

– Да, в «Альдебаране».

– Где?

– В НПО «Старт».

– Фон Герке о вас очень хорошо отзывается. Валя проводит…

И теперь уже Валя, похожая на одетый в бизнес-костюм двухметровый рекламный карандаш, повела Башмакова по белым коридорам. Встречных она приветствовала улыбкой, не той межсекретарской, а другой, чуть насильственной – так улыбаются фигуристки, если оценки ниже ожидаемых, а спортивную радость выставлять общественности все равно необходимо. Валя ввела Башмакова в приемную департамента кадров и сдала его маленькой крепкогрудой блондинке с густо очерненными глазами и фиолетовыми губами.

– А мы к ва-а-ам!

– А мы зна-а-аем!

Далее последовал обмен «месс-мендовскими» улыбками – и блондинка распахнула перед Башмаковым дверь с табличкой:

Заместитель директора департамента кадров

А.П. ФОН ГЕРКЕ

– Разрешите?

Герке был тот же самый, но разъевшийся и холеный, как персидский кот. Он отрастил пушистые усы и носил очки в тонкой золотой оправе.

– Я, когда фамилию услышал, сначала посомневался, а как до отчества дошло… Здорово, Трудыч, здорово! – Он вышел из-за стола и приобнял Башмакова. – Выглядишь как новенький. И галстук хороший. Значит, будешь нас обанкомачивать?

– Да вроде так.

– Ну, это ерунда по сравнению с нашими-то «буранными» проделками. Посмотрел тут недавно «бурашку» в Парке культуры и отдыха… Сволочи! Самый дорогой в истории человечества аттракцион! Козлы! Так бы в лоб половником и дал! Наших-то кого-нибудь встречаешь?

– Чубакку видел.

– Так он же в Америке?

– Приезжал.

– Он мне тоже звонил, плел про какой-то «Золотой шанс», про контрольные разработки, но я его послал. Выпьешь?

– А тут можно?

– Тут все можно. А помнишь, как нас Уби Ван Коноби с выпивкой гонял? Царствие ему небесное! – Герке пространно перекрестился.

Затем бывший секретарь парткома «Альдебарана» встал, вынул из бара бутылку «Хеннесси» и плеснул в два больших круглых бокала.

– Кофейку?

– Лучше чай. Я на диете…

– Наденька, чай и кофе, пожалуйста! – приказал Герке, нажав кнопку селектора. – Бережешься? Молодец! «Здоровье – это спорт и диета!» Читал?

– Конечно.

– А ведь умер!

– Кто?

– Как кто? Автор. Диетолог этот самый. Вчера в «Коммерсанте» некролог был. Сорок два года. Страшное дело! Сколько народу поумирало! Про Докукина слыхал?

– Нет. А что с ним?

– С ним ничего. А жену взорвали. Вместо него за руль села…

– Не может быть!

– Говорю это тебе как коммунист коммунисту, – невесело хохотнул Герке. – Взорвали.

– Как – совсем?!

– Совсем. А он, говорят, с горя мозгами тронулся. Уже не человек.

– За что взорвали?

– Ну не за идейные же убеждения! За деньги. Деньги, как алкоголь, в разумных количествах радуют, в больших – убивают. Ну, давай за умеренность!

Башмаков, помня о разгрузочном дне, прикоснулся губами к коньяку – замечательно ароматному и вкрадчиво-жгучему. Наденька внесла на подносике две чашки – большую и маленькую, улыбнулась фиолетовой помадой и удалилась. Герке проводил ее взглядом человека, изверившегося в женской новизне.

– Я хочу тебя спросить, Олег… Если нельзя – не отвечай. Как ты вышел на Корсакова?

– Понимаешь, у меня тут дочь работает…

– Знаю. Видел. Красавица! Как дети-то повырастали! Как повырастали-то!

– Да уж…

– Но дочь-то твоя работает у Садулаева.

– Ну вот, она попросила Садулаева. Садулаев поговорил с Корсаковым.

– Садулаев с Корсаковым? – На лице Герке изобразилось недоумение, словно услышал он о чем-то противоестественном, наподобие любви русалки и дельфина. – Садулаев с Корсаковым… Это точно?

– Мне Дашка сказала… – промямлил Башмаков, чувствуя, что утратил на автостоянке всякие представления об извечных аппаратных тонкостях и сдуру влез в какую-то важную внутрибанковскую интригу. – Может, мне не следовало…

– Да нет, ты не волнуйся! Дальше этого кабинета информация никуда не пойдет. Садулаев с Корсаковым… Ишь ты! К твоему трудоустройству это не имеет никакого отношения. Вот тебе листочки. Все как обычно, все как раньше. Родился, работал, не был, не состоял… Только теперь родственники за границей – это не плохо, а даже хорошо. Заполняй! А потом мы тебя недельки три попроверяем. На всякий случай…

– Как раньше?

– Ага. Как раньше. И занимаются этим те же самые ребята из Конторы. А начальник службы безопасности у нас полковник из «девятки». Брежнева охранял. Как раньше… Меня, когда брали, десять раз переспрашивали, зачем фамилию поменял. Был Волобуев – стал фон Герке… Не любят у нас, понимаешь ли, дворянских корней. Ну, ничего. Я, кстати, все вспоминал, ты у нас не из дворян случайно?

– А что?

– Я, понимаешь, – тут он протянул Башмакову золоченую визитку с гербом, похожим на сваленную в одну кучу коллекцию старинного оружия, – Краснопролетарское районное дворянское собрание организовал. Кадров решительно не хватает. Какие-то все вырожденцы и пьяницы… Устроил обед по случаю тезоименитства невинно убиенного государя-императора Николая Александровича. Заблевали весь ДК Русакова. Ну, ей-богу… А если нормальный дворянин, не пьющий, с манерами, – так сразу еврей. Папашу или дедушку подженили. Приходит тут на учет вставать князь Тверской, Иван Моисеевич. Смотрю по документам – все правильно: Рюрикович. Ладно, Олег Трудович, заполняй анкеты! Я очень рад, что ты будешь у нас работать. Надоели эти сопляки. В башке ничего, кроме курса доллара, а по коридору идет что твой президент Академии наук… Так бы и дал в лоб половником! Ну, за тебя!

Башмаков плюнул на разгрузочный день – и выпил коньяк. Душа потеплела.

– А помнишь, как Каракозин Чубакку дистиллированной мочой поил? – захохотал Герке.

– Конечно!

– Ты, кстати, с ним не встречаешься? Вы ведь дружили…

– Нет, не встречаемся. Он куда-то уехал…

– Я тут его жену по телевизору видел. Как ее звали?

– Олеся.

– Да. Олеся. Они, кажется, разошлись?

– Давно уже.

– Тут презентацию Ростроповича по телевизору показывали. Она ему какую-то древнегреческую вазу вручала от клуба бизнесвумен. Ну, доложу я тебе! Кто мог подумать, когда она по «Альдебарану» задницей вертела! Какая женщина! А Ростропович – тьфу, смотреть противно! Козел с виолончелью… Ты у нас, кстати, кто?

– В каком смысле?

– В политическом.

– А ты?

– Я монархист, естественно.

– А я сочувствующий, – горько вздохнул Башмаков.

Когда он уходил из банка, охранник снова заставил его положить кейс на транспортерную ленту и даже подозвал напарника. Они с живым интересом уставились на экран, но серые фруктовые силуэты на этот раз раскатились по углам.

– Взяли? – спросила Катя, когда Башмаков пришел домой.

– Пока еще нет. Проверять будут.

– А чего тебя проверять? – удивилась Катя. – Ты же безобидный.

– Не переживай!

– Как же не переживать, если у меня муж безработный?

– Все будет хорошо. Ты Корсакову очень понравился! – первым делом успокоила Дашка, поздно вечером вернувшись домой. Она теперь постоянно возвращалась поздно, потому что, вдруг спохватившись, поступила на вечернее отделение пединститута и после работы ездила на лекции.

– Возьмут тебя – никуда не денутся!

– Это тебе Садулаев сказал? – со значением поинтересовался Олег Трудович.

– Вот черт, забыла тебя предупредить. А кто тебя про Садулаева спрашивал?

– Герке.

– Ты с этим фон-бароном поосторожнее. Он из команды Малевича.

– А Корсаков?

– Тоже.

– Не понял!

– Выйдешь на работу – все поймешь. Черт, как же я тебя не предупредила!

Башмаков тщательно заполнил формы и анкеты, приложил фотографии, трудовую книжку. Дашка все это отвезла в департамент кадров. Началось ожидание. Он так волновался, что даже хотел сходить в храм Зачатия Праведной Анны поставить свечку, но так и не сподобился. А ровно через неделю позвонил Герке и радостно объявил:

– С тебя гектолитр! В понедельник выходи на работу!

– Наконец-то.

– Наконец-то? Если бы не я, тебя еще месяц проверяли бы!

В понедельник Башмаков отправился в банк. Корсаков принял его, не выходя из-за стола. Не привстал даже, а лишь еле заметно кивнул.

– Куда же мне вас девать? – Начальник почесал пальцем лысину, словно соскреб с полировки мушиное пятнышко.

– В каком смысле?

– В том самом. Вроде отстроились, а мест уже не хватает. Новое крыло только через полгода сдадут. Ладно, посидите пока в кассовом секторе. Там Игнашечкин. Он как раз для «карточников» программирует. Пообщайтесь – полезно будет.

В небольшой комнате тесно, впритык стояли четыре стола. За первым столом в уголочке, отгороженном большим шкафом, сидела кассир-эксперт Тамара Саидовна Гранатуллина, маленькая восточная женщина со скуластым лицом, раскосыми, но не темными, а светлыми недоверчивыми глазами. Судя по рукам, уже начавшим ветшать, ей было за пятьдесят, хотя выглядела она значительно моложе, лет на сорок.

Второй стол, заваленный листингами, проспектами и справочниками, принадлежал Гене Игнашечкину, беготливому пузанчику с постоянно расстегнутой нижней, надбрючной пуговкой на рубашке. Волосы у него были редкие, и когда он волновался, сквозь светлые прядки виднелась покрасневшая кожа, покрытая капельками пота. Но особенно Башмакова удивила клавиатура Гениного компьютера, покрытая коричневыми кофейными пятнами и обсыпанная сигаретным пеплом. Кстати, сам Игнашечкин никогда не говорил «компьютер», а исключительно «компутер».

Когда Башмаков впервые вошел в комнату, Тамара Саидовна мирно ругала Гену за то, что он по вечерам, когда все уходят домой, самым подлым образом смолит, хотя между ними существует твердое соглашение – в рабочем помещении не курить.

– Саидыч, одну сигарету! Задумался…

– Вы по какому вопросу? – спросила Гранатуллина, увидев Башмакова.

– Я тут, с вашего позволения, сидеть буду, – вежливо сообщил Олег Трудович.

– Курите? – с надеждой спросил Игнашечкин.

– Нет.

– Очень хорошо! – обрадовалась Тамара Саидовна. – Будем знакомиться.

Познакомились.

– Трудович? – хихикнул Игнашечкин. – Значит, отец ваш – Труд?

– Да. Был… Умер месяц назад.

– Извините. – Гена покраснел на всю голову и, стараясь замять неловкость, сказал, кивая на третий стол: – А здесь у нас сидит Вета. Очень серьезная девушка. Она сейчас болеет…

Стол был чист. На нем стоял только компьютер и лежала книга на английском. На обложке мускулистый мужчина страстно лобызал восьмой номер у рыжеволосой вакханки по имени Джен Эйр.

– Том, ты к Вете ездила?

– Ездила. Еле пропустили через три контроля.

– Ну и что с ней?

– Нормально. Бледненькая еще…

Четвертый стол, на самом проходе, был отдан в полное распоряжение Башмакова. Первые дни ушли на обустройство рабочего места. Гена взял над ним шефство, водил к начальству выбивать компьютер.

– А зачем мне компьютер? – удивился Башмаков.

– Дурачина ты, простофиля! Если у человека на столе нет компутера, значит, он жалкая, ничтожная личность.

Компьютер выбили, правда, для начала только «трешку», но все-таки! Потом Гена помог Башмакову поменять кресло. В том, которое досталось Олегу Трудовичу, выяснился дефект: спинка едва держалась в вертикальном положении и откидываться на нее было опасно. Он сначала хотел простодушно взять себе пустующее кожаное кресло болеющей Веты, но Тамара Саидовна очень серьезно отсоветовала.

– Ты знаешь, сколько заплатили за эту рухлядь? – возмущался Игнашечкин, когда они тащили со склада новое кресло. – В два раза дороже, чем стоит. В два!

Гена почему-то сразу проникся к Башмакову родственными чувствами, всюду водил его с собой, все показывал и объяснял. Встречая в коридоре знакомого (а знал он почти весь банк), Игнашечкин останавливался и обстоятельно представлял смущенного Олега Трудовича. Так гордый пейзанин представляет односельчанам приехавшего погостить городского родича.

– Олег у Шаргородского работал! – обязательно понижая голос, сообщал он. – «Буран» лудил!

Обедать они ходили втроем. Столовая напоминала средней руки ресторанчик, но цены были раза в четыре ниже, чем в городе. Башмаков вспомнил, как однажды, в 84-м году, он с покойным Уби Ван Коноби ездил на совещание в министерство и, набрав целый поднос отличной жратвы, заплатил меньше рубля. Вернувшись домой, Башмаков очень сердился и уверял Катю, что советская власть рухнет из-за таких вот закрытых полубесплатных столовых…

Тамара Саидовна ела очень быстро и убегала к своим фальшивым бумажкам, а Гена вел Башмакова еще в кафетерий. Торопиться ему было некуда – он любил работать по вечерам, когда все уходили. За кофе с сигаретой Игнашечкин наставничал:

– Ты хоть понимаешь, Трудыч, куда попал?

– В каком смысле?

– В прямом.

– В банк.

– В бутылку. Ты попал в логово вампиров! Улавливаешь?

– Не совсем.

– Вношу ясность. Тебе уже, конечно, говорили, что банки – это вроде кровеносной системы экономики?

– Конечно. А разве не так?

– Все правильно. Но с одной только масипусенькой разницей. Представь себе, что ты – экономика.

– Я?

– Ты. И у тебя, как и положено, имеется кровеносная система. Но вот одна, самая важная, артерия выведена наружу и к ней присобачен краник, как в самоваре. Представил?

– С трудом.

– Ничего, втянешься. И вот к тебе, к экономике, то и дело подбегают разные вампиры, вампирчики и вампирища – кто с кружкой, кто с бидоном, кто с цистерной. Открывают краник и кровушку твою отливают. На вынос. В основном для отправки за рубежи нашей некогда великой Родины. Долго ты протянешь?

– Думаю, недолго.

– Соображаешь! А чтобы ты не сдох от малокровия, тебе периодически из-за границы присылают взаймы и под большие проценты консервированную кровушку в изящных импортных упаковках с лейблом «МВФ», что означает совсем не Министерство военного флота, а?!

– Международный валютный фонд!

– Гигант мысли! И что же получается? Долгов у тебя все больше, а кровушки все меньше. Ножки дрожат, в глазках темно. И это называется кровеносной системой экономики! Так вот, когда какой-нибудь свистобол будет в телевизоре недоумевать, отчего у нас экономика загибается, а реформы буксуют, – плюнь ему в его телевизионные гляделки! Он отлично знает, отчего и почему. У него у самого в боковом кармане – фляжечка для кровушки имеется…

– А у тебя?

– Гений! И у меня пузыречек. И у тебя скоро будет. Как только испытательный срок закончится. Привыкай! Теперь вопрос на засыпку: тебя кто в банк привел?

– В каком смысле?

– В прямом. Сюда с улицы не берут.

– Допустим, Садулаев.

– А ты хоть знаешь, кто такой Садулаев и с чем его едят?

– С чем?

– Продолжение в следующей серии…

Из дальнейших рассказов Гены выяснилось, что в банке идет давняя ожесточенная война. Два вице-президента – Садулаев и Малевич – пытаются каждый в своих интересах свалить президента банка Юнакова, сидящего на этом месте восемь лет, с того момента, когда решением Политбюро стали срочно организовывать коммерческие банки. О самом Юнакове рассказывали, что он работал во Внешстройторге и готовился к загранкомандировке в Египет. Вдруг его вызвал к себе зампред и поручил организацию банка. А что такое был банк при советской власти? Ничего – толстые тетки с деревянными счетами.

– За что? – взмолился Юнаков, мечтавший в Египте купить подержанную иномарку и приодеть жену.

– Ты коммунист или как? – объяснил ситуацию зампред. – Есть решение Политбюро. Нам поручено организовать акционерный банк. И он будет. Асуанскую плотину построили, неужели банк драный не организуем?

– А Египет? – чуть не заплакал Юнаков.

– А что – Египет! Пирамиды тысячи лет тебя дожидаются. Подождут… Даю день на раздумье.

Юнаков с горя напился сильнее, чем обычно, проплакал пьяными слезами всю ночь и наутро в состоянии похмельного обезволивания согласился. Откуда взялось название «Лосиноостровский», уже никто толком не помнил. Кажется, первоначально им выделили отремонтированное здание школы-восьмилетки на краю Лосиного острова, но потом нашлось место получше, поближе к центру, а название так и осталось. Впрочем, никто и не именовал банк «Лосиноостровским», а как-то сразу прижилось другое название – «Лось-банк». Тем более что в Юнакове, высоком и мосластом, действительно наблюдалась какая-то сохатость.

А пил он всегда. В прежние времена его даже вызывали по этому поводу на партком, песочили – и это удерживало будущего президента на краю алкогольной пропасти. Вообще со временем, когда спадет пена, ученым еще предстоит выяснить и обобщить благотворную роль парткомов в деле укрепления советской семьи и в борьбе с алкогольной зависимостью. И, собственно, чем принципиально отличается психотерапевт, кодировавший Гошу, от секретаря парторганизации, который тяжким, непрощающим взглядом смотрел на коммуниста, зачастившего бегать из советской действительности в бесклассовые туманы водочной эйфории? Крах КПСС сыграл в жизни Юнакова, да и не только в его, роковую роль.

Став банкиром, он, как говорится, отвязался. В первое время, рассказывал Гена, выпив, Юнаков любил походить по кабинетам, подбадривая сотрудников, интересуясь настроением и проблемами, иногда даже садился с подчиненными и рассказывал им про то, как плакал всю ночь, не желая идти в банк. Но постепенно походы по кабинетам становились все бессмысленнее, а рассказ про ночь рыданий все бессвязнее и слезливее. Иной раз приходилось вызывать охрану, чтобы отправить домой уснувшего за рассказами руководителя.

Понятно, что такие походы по этажам авторитет не укрепляли, поэтому в новом банковском здании был предусмотрен специальный отдельный лифт, поднимающий президента втайне от посторонних взоров из подземного гаража прямехонько в кабинет размерами с крытый теннисный корт. Благодаря этому сотрудники теперь не видели, в каком состоянии он прибывает и убывает. А состояние случалось всякое. Однажды в течение одной ночи в кабинете была заменена вся мебель и оргтехника. Юнаков накануне впал в белогорячее буйство и сокрушил обстановку с циклопической мощью и яростью.

– Как же он держится? – удивлялся Башмаков.

– Благодаря этому и держится! – усмехался мудрый Гена.

Юнакова давно бы уже убрали, но на его место прицелились оба вице-президента – Садулаев и Малевич, имевшие примерно равносильную поддержку в совете директоров и у акционеров. Поэтому они медлили начинать решительную схватку, подкапливая силы и дожидаясь удобной ситуации. Вице-президенты делали все, чтобы Юнаков пока держался. Впрочем, имелась еще одна тонкость. После мощного запоя, полечившись, президент вдруг на несколько дней обретал нечеловеческую организационную энергию и финансовую проницательность. И этих нескольких дней ему хватало для того, чтобы сделать удачное кадровое распоряжение или изобрести оригинальную банковскую операцию. В дни просветления к нему просто боялись зайти в кабинет. Он сидел за столом крахмально-белый, и в глазах его светилась тоска всезнания…

– Теперь ты понял, почему Герке так заколготился, когда узнал, что Корсакову тебя порекомендовал Садулаев?

– Почему? – Башмаков на всякий случай специально немного тупоумничал.

– Потому что Корсаков всегда был на стороне Малевича, и если теперь он перекинулся, то это серьезно усиливает позиции Садулаева. С Корсаковым считаются. У него жена работает в Центробанке.

Все эти интриги напомнили Башмакову райкомовскую юность. С той лишь разницей, что там, в райкоме, за интригами скрывался почти бескорыстный аппаратный азарт. Ведь смешно вспомнить, секретарь получал на двадцать рублей больше, чем завотделом. Вся прелесть, весь профит заключались в том, что, став секретарем, ты мог вызвать в свой новый кабинет и оборать на несколько человек больше, нежели будучи завотделом. А число людей, которые могли вызвать и оборать тебя, уменьшалось. Ну, конечно, еще были перспективы и соответствующие блага… По райкому шептались, что один аппаратчик, буквально в течение пяти лет взорливший в ЦК, получил в Кратове служебную дачу – комнату с верандой. Причем каждый вечер в конце рабочего дня к подъезду подходил автобус, готовый за символические десять копеек отвезти на госдачу желающих. И все это для молодежи, суетившейся в комсомольском райкоме, было недостижимой, сказочной мечтой.

А здесь, в банке, речь шла уже об огромных, неестественно огромных деньгах и роскошествах. Пьяное тело Юнакова увозил бронированный «Мерседес» под охраной двух джипов, набитых телохранителями. В командировки его уносил личный самолет. Юной любовнице президент, баяли, подарил квартиру окнами на Нескучный сад. Мало того, «головка» банка выстроила себе на Кипре целый дачный поселок. Причем это были не какие-то там, извините за грубое слово, коттеджи. Замки! А директор кредитного департамента Шорников завел в своем замке удивительную штуку. Это была широкая постель с гидроматрацем, таившая под собой сложный подъемный механизм. Достаточно нажать кнопку, чтобы ложе любви из спальни на первом этаже вознеслось на крышу замка прямо под звездное южное небо. В черепичной крыше были замаскированы специальные створки, вроде тех, что прикрывают ракетные шахты. Так вот, створки распахивались, и над замком воспаряла застеленная душистым бельем кровать! Соседям идея настолько понравилась, что вся банковская «головка», обосновавшаяся на Кипре, тут же завела себе точно такие же кровати. Малевичу, чтобы не отстать от сподвижников, пришлось почти полностью перестроить свой замок. Изредка начальство на банковском «Боинге» в сопровождении длинноногих переводчиц вылетало на Кипр передохнуть. Теперь вообразите картину: пряный аромат средиземноморской ночи, луна, как золотой медальон на груди юной эфиопки. И вдруг – на фоне черного неба, точно по команде, взлетает, вея по воздуху простынями, десяток кроватей. А на кроватях, воздевая к звездам длинные ноги и оглашая ночной эфир проспонсированными стонами, юные девы отдают свои нежные тела пузатым финансовым гениям из далекой России…

– Откуда у них столько денег? – изумлялся Башмаков.

– Оттуда! – угрюмо отвечал Гена.

Постепенно Олег Трудович начал привыкать к новому месту работы. Начал привыкать к дорогим запахам в лифте, напоминавшем, особенно по утрам, ящик для хранения дорогого парфюма. Начал привыкать к разговорам о том, что в Коста-Брава в этом году было все очень дешево и что десять «штук» за «Пассат» 93-го – дороговато. И все-таки когда вечером, заученным жестом показав охранникам закатанное в пластик удостоверение, он выходил из стеклянного стакана и спускался по широким ступенькам, у него появлялось ощущение, будто выходит он из аэропорта. Будто он прилетел из какой-то очень чистой, душистой, сытой страны в некое странное замороченное пространство с подземными переходами, забитыми просящими нищими и продающими полунищими. А добравшись до дома, Башмаков вновь обнаруживал замусоренный подъезд, развороченные почтовые ящики или изобретательно загаженный лифт.