Текст книги "Кредит на революцию. План Парвуса"

Примкнув к социал-демократическому движению, он сотрудничал в социал-демократической прессе; с 1902 года был членом редколлегии Vorwarts, многие годы сотрудничал с Neue Zeit, а с 1917 по 1923 год был редактором Neue Zeit, сменив на этом посту Карла Каутского. Он был здравомыслящим политиком. В августе 1914 года предпринял попытку направить Neue Zeit в соответствии с курсом, установленным партийным руководством, и вопреки желанию Каутского. Спустя какое-то время Кунов прекратил споры с Каутским и решил приложить свои силы в новом журнале Гельфанда.

Хайлман и Янсон представляли практическую сторону социалистической политики. Радикал из Саксонии Хайлман заслужил прозвище Ruberrimus[206]206
  Самый красный (лат). (Примеч. пер)


[Закрыть], но с началом войны он заметно побледнел и превратился в одного из наиболее истовых социалистических патриотов, полностью поддерживающих политику имперского правительства. Вильгельм Янсон обеспечивал связь редакционной коллегии «Колокола» с профсоюзным движением. По национальности швед, Янсон настолько слился с немецкой партией, что стал поборником идеи о социалистической гегемонии Германии в Европе.

Гельфанд далеко не всегда испытывал симпатию к этим людям. В последующие годы редакционная коллегия журнала часто проводила политику, которую он не одобрял. Антибританская кампания Пауля Ленша и склонность к шовинизму Хениша нередко заставляли владельца «Колокола» обращать внимание членов редакционной коллегии, что он придерживается другой точки зрения. Незадолго до окончания войны Гельфанд так описал свои отношения с этими людьми:

«В 1915 году я создал «Колокол» как открытую социалистическую трибуну. Редакцией совершенно самостоятельно руководил Хениш с помощниками. Я выступал только в роли издателя. Когда создавался журнал, я не думал, что война продлится так долго, и собирался поднимать основные проблемы послевоенного экономического преобразования. Но война продолжалась. Под давлением обстоятельств мы занялись проблемами, связанными с войной. Генеральный курс газеты соответствовал моему мнению о необходимости победного окончания войны; в связи с этим было невозможно избежать споров, которые возникали в социалистических кругах под влиянием войны… Если бы я сам редактировал журнал, то попытался бы разумно ограничить слишком горячих авторов-националистов»[207]207
  Парвус. В борьбе за справедливость. С. 19.


[Закрыть].

Несмотря на расхождение в мнениях, Гельфанд предоставил редакционной коллегии свободу действий; его полностью устраивало иметь независимое средство связи с общественностью, чтобы пользоваться им в случае необходимости. Он был достаточно богат, чтобы позволить себе роскошь в виде собственного журнала, который, даже если не всегда соответствовал его точке зрения, носил, по крайней мере, его имя. Он утешал себя мыслью, что добился большего успеха, чем Каутский, журнал которого выходил всего один раз в месяц. «Колокол» заполнил брешь в социалистической прессе и внес свой вклад в консолидацию партии после раскола, вызванного войной.

С момента выхода первого номера «Колокол» подвергся острейшей критике со стороны социалистов – противников войны. Карл Каутский презрительно отзывался о «Колоколе» «имперского Фальстафа» Парвуса. Франц Меринг язвительно упоминал «маленький колокольчик бедных, который выплавил Парвус-Гельфанд и который тянут парвусисты-хенишисты». Реакция Розы Люксембург была ближе всех к сути вопроса. Она сразу поняла, что цель «Колокола» – пропаганда идеи революции в России. Ее негодование вызвал тот факт, что Гельфанд установил зависимость революционных последствий от победы Германии над царизмом.

Появление «Колокола» не обошел вниманием и Ленин. В статье «У последней черты» он писал: «Парвус, показавший себя авантюристом уже в русской революции, опустился теперь в издаваемом им журнальчике Die Glocke («Колокол») до… последней черты. Он защищает немецких оппортунистов с невероятно наглым и самодовольным видом. Он сжег все, чему поклонялся; он «забыл» о борьбе революционного и оппортунистического течений и об их истории в международной социал-демократии. С развязностью уверенного в одобрении буржуазии фельетониста хлопает он по плечу Маркса, «поправляя» его без тени добросовестной и внимательной критики. А какого-то там Энгельса он третирует прямо с презрением. Он защищает пацифистов и интернационалистов в Англии, националистов и ура-патриотов в Германии. Он ругает шовинистами и прихвостнями буржуазии социал-патриотов английских, величая немецких революционными социал-демократами… Он лижет сапоги Гинденбургу, уверяя читателей, что «немецкий Генеральный штаб выступил за революцию в России…». Публикации парвусовского журнала Ленин назвал «сплошной клоакой немецкого шовинизма», а сам журнал – «органом ренегатства и лакейства в Германии»[208]208
  Социал-демократ. 1915. 20 ноября. № 48.


[Закрыть].

С тех пор статья Ленина использовалась большевистскими публицистами как неопровержимое доказательство отсутствия связи между партией большевиков и Парвусом. Им лучше знать! Характерное использование Лениным ненормативной лексики вполне соответствовало принятым социалистическим нормам журналистской этики; это было частью игры. Что гораздо более существенно, так это то, что Ленин воздержался назвать Гельфанда агентом германского правительства; в статье не упоминалась и их майская встреча. Фактически это не исключало возможность при случае воспользоваться услугами Гельфанда.

Вероятно, Ленин считал политически целесообразным публично отгородиться от Парвуса, но не доводить дело до полного разрыва. Молчаливое соглашение относительно роли Фюрстенберга как помощника Гельфанда и личного агента Ленина не сказалось на критике Ленина в адрес «Колокола». В конечном итоге большевистский лидер был прав, оценив шаги Парвуса к революции.

Хотя в августе и сентябре работа, связанная с «Колоколом», отнимала массу времени, Гельфанд не забывал о событиях в России. Благодаря регулярным встречам с Брокдорфом-Ранцау его замыслы дошли до канцлера или, по крайней мере, до высокопоставленных чиновников министерства иностранных дел. Как только работа в журнале наладилась, он занялся последними приготовлениями к забастовке в России. Он считал, что она произойдет в январе 1916 года.

Наступили решающие недели для успешного претворения в жизнь его плана. Он работал со своей революционно-коммерческой организацией в Копенгагене, полностью поглощенный грандиозной задачей, даже перестал встречаться с Брокдорфом-Ранцау; в течение нескольких недель не появлялся в дипломатической миссии. В конце ноября один из агентов Гельфанда вернулся из Петрограда, и 2 ноября он сообщил Ранцау информацию, полученную из России.

Он рассказал о низком моральном духе русской армии даже после того, как царь официально принял пост Верховного главнокомандующего. Положение в районах, находившихся в глубине страны, заметно ухудшилось; ожидалось, что зимой от голода пострадают Петроград и Москва. Но от одной новости Ранцау пришел в волнение. Гельфанд сказал, что русская армия не готова к революции, пока идет война. Он попытался успокоить Ранцау, намекнув на волнения, происходящие в разных местах, которые оказывают влияние на армию, и заявил, что «революционные организации» пролетариата во много раз важнее, чем армия. Теперь они настолько сильны, сказал Гельфанд, что, по его мнению, революция неизбежна.

Пытаясь развеять сомнения Ранцау, Гельфанд довольно подробно рассказал о «революционных организациях». Он не любил это делать, но доверял Ранцау больше, чем другим дипломатам, и сейчас сильнее чем когда-либо нуждался в поддержке. Уточнив, что информация является «строго секретной», Гельфанд рассказал Ранцау, что «примерно 100 тысяч человек» могут собраться на забастовку в Петрограде в течение двадцати четырех часов. Как раз восемь дней назад прошло собрание, на котором было принято решение о трехдневной забастовке с целью выяснения, сколько человек смогут принять участие во всеобщей политической стачке. Гельфанд в очередной раз высказал уверенность в том, что она начнется 22 января, в годовщину Кровавого воскресенья 1905 года. При этом добавил, что осталось решить лишь вопрос улучшения взаимодействия разных «революционных организаций» и организовать связь между ними и армией.

Гельфанд довольно сжато перечислил Ранцау все, что сделал к тому моменту. Мы уже знаем, что в Копенгагене он успешно сотрудничал с Фюрстенбергом, Урицким и Козловским, а теперь ему удалось войти в контакт еще и с Аршаком Зурабовым, сотрудником газеты «Наше слово». Все эти люди были опытными подпольщиками, имели связи в России с местными забастовочными комитетами, с независимыми революционными ячейками и просто с отдельными революционерами. Кроме того, Гельфанд был в контакте, через Урицкого, с межрайонцами[209]209
  Межрайонцы – социал-демократическая группа (троцкисты, меньшевики-партийцы, большинство членов группы «Вперед», бывшие большевики-примиренцы), 1913–1917 гг., Петроград. Пытались примирить большевиков с меньшевиками в единой Российской социал-демократической партии (РСДРП). В Первую мировую войну стояли на позициях централизма. После Февральской революции 1917 г. порвали с меньшевиками-оборонцами. На VI съезде РСДРП(б) приняты в партию. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Членами этой социал-демократической группы были Моисей Урицкий и друг Гельфанда Рязанов.

После возвращения в Россию из Америки в 1917 году в эту группу вошел Троцкий, и в том же году «межрайонцы», в их числе и Троцкий, вступили в большевистскую партию.

Гельфанд ничего не сказал Ранцау о неудачах. Вторая попытка привлечь Бухарина к сотрудничеству не удалась; предложение создать газету, подкрепленное «несколькими сотнями тысяч рублей», было сделано Эммануилу Гуревичу-Смирнову, журналисту, жившему в Петрограде. С этим предложением к Гуревичу-Смирнову пришел Козловский в один из своих приездов в российскую столицу. Журналиста привела в замешательство как странная форма, в которой было сделано предложение, так и значительная сумма денег. У Смирнова возникло подозрение, что это деньги из Германии. Он отклонил предложение, мотивируя отказ отсутствием свободного времени[210]210
  См.: Мельгунов П.С. Золотой немецкий ключ. Париж, 1940. С. 137.


[Закрыть].

Гельфанд вместе с Урицким и Крузе, датским журналистом, предприняли еще одну попытку установить связь в Петрограде. Во время визита в Россию Крузе должен был связаться с высокопоставленным чиновником из Министерства торговли; по сообщению Крузе, попытка провалилась.

Большевистские группы в России не принимали участия в деятельности Гельфанда. Их сотрудничество с ним зависело от согласия Ленина, а лидер большевиков никогда не соглашался на это. В любом случае во время войны большевистские подпольные организации так ослабли, что едва ли были способны на плодотворное сотрудничество. К примеру, в большевистский комитет в Петрограде входило не более восьми – десяти человек. Мало того что большевики находились под строгим надзором полиции, так им еще приходилось вести борьбу с теми меньшевиками, кто одобрял войну[211]211
  См.: Шляпников А. Канун семнадцатого года. Т. 2. С. 100.


[Закрыть].

Александр Шляпников, председатель Русского бюро ЦК в Петрограде, решительно отрицал, что на этой стадии войны большевики сотрудничали с Гельфандом.

Нельзя не согласиться с его заявлением. Если бы большевики согласились сотрудничать, у них не было бы таких проблем с финансами. Ни у Центрального комитета в Женеве, ни у Русского бюро ЦК в Петрограде не было в распоряжении сколько-нибудь серьезных средств. В середине декабря 1915 года, во время активной деятельности Гельфанда в России, Ленин писал Александре Коллонтай в Скандинавию: «Денег нет. Здесь нет денег. Это главная трудность»[212]212
  Ганкин и Фишер. Большевики и мировая война. Лондон, 1940. С. 280.


[Закрыть].

Зато у Гельфанда не было подобных трудностей. Министерство иностранных дел, а в случае необходимости и он сам оказывали финансовую помощь общему делу. Правда, приходилось поддерживать интерес дипломатов к революции в России и доказывать, насколько бесполезны попытки достигнуть с царем сепаратного мира. Когда стало ясно, что в ближайшем будущем Россия будет охвачена забастовками, Гельфанду хотелось быть абсолютно уверенным, что неожиданное соглашение немецкого правительства с царем не разрушит его планы.

30 ноября 1915 года Гельфанд передал Ранцау меморандум, в котором рассмотрел вопрос о мире и внес дополнительные предложения относительно ускорения создания революционной ситуации в России. Он предостерег немецкое правительство против сделок с Николаем II, заявив, что существующий в России режим больше не обладает всей полнотой власти: если царь заключит мир с Германией, то вполне можно ожидать, что к власти придет реакционное правительство «националистической окраски», которое не посчитает себя связанным царскими обязательствами. С финансовой помощью Антанты оно попытается, рассуждал Гельфанд, обойти соглашение, заключенное царем, и, таким образом, Германия лишится «политических результатов своих побед на поле боя». Следовательно, соглашение может привести к окончанию войны, но не может установить мир. Россия уже достигла такой стадии политического развития, что с этой страной нельзя заключить безопасный мир, пока правительство не пользуется доверием народа.

С другой стороны, если Германия не станет договариваться с царем, мир станет основным лозунгом революционного движения. Стремление к миру в сочетании с невероятными лишениями придало бы стимул революции. Для правительства, добившегося власти таким путем, первая проблема будет состоять в том, чтобы положить конец войне и предложить немедленный мир. Поскольку вожди революции могут взвалить вину на плечи последнего правительства, им будет намного проще пойти на значительные уступки Германии при заключении мирного договора. Мир станет исполнением желания всего народа, а значит, получит сильную поддержку в лице народа.

Гельфанд был убежден, что сложилась ситуация для появления правительства, которое он имел в виду. В России окрепли революционные организации, и они настроены более решительно, чем перед всеобщей забастовкой 1905 года. «Горечь, которую испытывают массы, не идет ни в какое сравнение с теми чувствами, которые владели массами в 1905 году. Армия занимает антиправительственную позицию. Осталось избавиться от склонности к инертности и апатии, которая всегда имеет место там, где речь идет о больших массовых движениях». Гельфанд полагал, что для России, остро реагирующей на события за границей, ситуация на Восточном фронте имеет первостепенную важность. Он был уверен, что захват Риги и Динабурга[213]213
  Даугавпилс – до 1893 г. Динабург, в 1893–1918 гг. Двинск – город на юго-востоке Латвии, на реке Даугава (Западная Двина). Основан в 1577 г. Иваном Грозным в 19 километрах от разрушенного к тому времени замка и поселка Динабург (основан крестоносцами в 1275 г.). В XVII в. принадлежал Польше, в 1772 г. вошел в состав России. (Примеч. пер.)


[Закрыть] произведет глубокое впечатление на Россию и уничтожит последние слабые надежды на победу.

Далее Гельфанд предложил некие финансовые меры, которые помогут открыть еще один путь для эффективного вмешательства извне, направленные против денежного рынка России, которые подтолкнут рубль к дальнейшему снижению и подорвут доверие народа к национальной валюте. Причем сделать это будет довольно просто и не потребует особых затрат. На рынок надо будет выпустить фальшивые денежные знаки, тех же номеров и серий, что и настоящие. Паника, начавшаяся в России, отрицательным образом скажется на получении страной кредитов за границей. И наконец, Гельфанд предложил поднять пропагандистскую кампанию в русской армии. По его мнению, германская социал-демократическая партия и профсоюзы были наиболее подходящими организациями для проведения такой кампании, которая должна была проводиться с учетом уважительного отношения к национальным чувствам и избегать прямого призыва к солдатам сложить оружие. Главное – стимулировать революционный дух, писал Гельфанд. Этим нужно заняться энергично, поскольку, как ожидается, «революционные события произойдут примерно 22 января».

Брокдорф-Ранцау направил меморандум канцлеру Бетман-Гольвегу с сопроводительным письмом, в котором пояснил, что меморандум написан на «основе секретных донесений личного агента Гельфанда, который приехал сюда из Санкт-Петербурга»[214]214
  Посланник в Копенгагене – канцлеру. Сообщение № 43 от 30 ноября 1915 г.


[Закрыть].

«Хотя у нас нет способа узнать, – продолжал Ранцау, – насколько успешным будет этот проект, но политическое прошлое Гельфанда и в особенности роль, которую он играл в революции 1905 года, дают нам некоторую гарантию, что его предложения могут оказаться удачными». Во всяком случае, это конкретные предложения, особенно по сравнению с бытующими неопределенными мнениями о русской революционной проблеме.

На решение министерства иностранных дел немедленно пригласить Гельфанда в Берлин, несомненно, повлияла рекомендация Брокдорфа-Ранцау. Посланник в Копенгагене, граф Брокдорф-Ранцау принял близко к сердцу идеи Парвуса о России и делал все возможное, чтобы его планы получили полную поддержку. Через своего кузена советника фон Циммерна он даже пытался устроить встречу Гельфанда с рейхсканцлером. Некоторым сотрудникам министерства иностранных дел это показалось перебором. Например, Диего фон Берген, влиятельный дипломат с Вильгельмштрассе, считал, что людей, подобных Гельфанду, нельзя допускать на совещания, проводящиеся на высоком уровне.

Гельфанд пробыл в Берлине с 16 по 20 декабря и обсуждал свои планы в министерстве иностранных дел и в министерстве финансов. Не все шло гладко. Несмотря на то что министерство иностранных дел обещало поддержать Гельфанда, Гельферих из министерства финансов не потрудился скрыть неодобрение денежной схемы Гельфанда. В 1915 году ни одно из европейских правительств не согласилось бы на подобную схему; Гельферих сомневался, что удастся технически реализовать меры, направленные против русского рубля, и что в условиях абсолютной секретности можно быстро осуществить эти меры. Однако Гельфанд взял с него обещание, что германское правительство ассигнует миллион рублей на пропагандистскую кампанию, направленную против русской армии[215]215
  Гельферих – Циммерману, 12 декабря и 26 декабря 1915 г.


[Закрыть].

Хотя Гельфанду не удалось встретиться с канцлером, Ранцау сделал больше, чем позволяли его служебные обязанности. В день отъезда Гельфанда в Берлин посланник в Копенгагене написал Бетман-Гольвегу: «Еще никогда не делалось столь конкретных предложений, способных повлиять на восточную политику Германии»[216]216
  Сообщение № 470 от 16 декабря 1915 г.


[Закрыть].

Русский царь, подчеркнул Брокдорф-Ранцау, «совершил историческое преступление и лишился права на нашу снисходительность», а значит, не следует принимать в расчет традиционную дружбу с Романовыми. По мнению Ранцау, стоило попытаться уничтожить сохранившуюся общность чувств между немецким и русским правящими домами. Царь «слабый и лицемерный правитель», который только мечтает о победе над врагом, но никогда не хочет начать военные действия против него.

Политические предложения, выдвинутые Ранцау, продемонстрировали степень влияния Гельфанда на взгляды дипломата. Не может идти и речи о заключении сепаратного мира с Романовыми, только революция может решить восточную проблему. Брокдорф-Ранцау считал, что все средства хороши для того, чтобы обеспечить Германии место великой державы, спасти ее от «принятия условий, продиктованных Антантой» на будущих мирных переговорах.

«Победа и в качестве награды первое место в мире будут наши, если нам удастся в нужное время разжечь революцию в России, тем самым разрушив Антанту. После заключения мира внутренний развал России не будет иметь для нас большого значения, а возможно, даже окажется нежелателен.

То, что доктора Гельфанда нельзя отнести ни к святым, ни к желанным гостям, не вызывает сомнения. Но он верит в свою миссию и выдержал испытание революцией после Русско-японской войны. Поэтому, мне кажется, мы должны его использовать. Мы должны готовиться к отношениям с Россией, которые наши внуки однажды назовут традиционными. Под руководством династии Гогенцоллернов германский народ установит прочные дружеские отношения с русским народом.

Эта цель будет достигнута, только когда царская империя будет выведена из нынешнего состояния. Доктор Гельфанд считает, что может указать путь. Он внес конкретные предложения, основанные на двадцатилетнем опыте. Я считаю, что, исходя из сложившейся ситуации, мы должны воспользоваться этим шансом. Ставки, конечно, высоки, и успех не гарантирован. Мало того, я понимаю, к каким последствиям на нашей внутриполитической сцене может привести этот шаг. Если мы в состоянии принять заключительное военное решение в нашу пользу, то это надо сделать во что бы то ни стало, поскольку я убежден, что наше существование в качестве великой державы под угрозой».

В сообщении Брокдорфа-Ранцау рейхсканцлеру четко определены возможности и проблемы восточной политики Германии. Он понимал, какой опасности подвергается его страна, и осознавал, к каким последствиям для внутренней политики Германии могут привести внесенные им предложения. Ранцау был готов рискнуть, поскольку в конце 1915 года был уверен, что победы не удастся достигнуть обычными военными средствами. Он был готов сотрудничать с Гельфандом, поскольку не видел другого выхода.

Не приходится сомневаться, что готовность Ранцау оказывать поддержку произвела на Гельфанда большое впечатление. Его радовало благосклонное отношение дипломата; он был, вероятно, польщен таким вниманием к своей особе. Это даже заставило его забыть о свойственной ему осторожности. Когда Гельфанд составлял свой мартовский меморандум для министерства иностранных дел, он ограничился обсуждением подготовки к массовой политической стачке; на протяжении нескольких недель до появления меморандума он вел разговоры с Брокдорфом-Ранцау о подготовке к революции. Гельфанд и Брокдорф-Ранцау оказывали друг другу всяческую поддержку.

То, что германское правительство не желало полностью поддерживать их планы, как они на это рассчитывали, не охлаждало пыл Гельфанда. Сразу же по возвращении в Копенгаген из Берлина Гельфанд потребовал, опять же через Ранцау, обещанный миллион рублей[217]217
  Сообщение № 489 от 21 декабря 1915 г.


[Закрыть].

Он подчеркнул, что ему необходимо передать деньги своему агенту, отправляющемуся в Петроград для организации в оставшиеся до 22 января недели связи между революционными центрами. Ранцау, предвосхищая возражения, добавил, что Гельфанд «не выкручивал мне руки; его просьба вызвана политической ситуацией, а не личными соображениями…».

Во время беседы с Ранцау Гельфанд впервые высказал некоторые сомнения в успешном результате январской стачки. Для организации революции, заявил он посланнику, ему необходимо еще 20 миллионов рублей; он явно не хотел, чтобы посланник возлагал слишком большие надежды на успешное претворение в жизнь их планов. И хотя Гельфанд все еще поддерживал его веру в то, что январские события приведут в движение механизм революции, он добавлял, что революция «не охватит сразу же всю страну». Он был убежден, что после первых революционных успехов Россия не сможет восстановить внутренний мир и порядок, и советовал германскому правительству готовиться к зимней кампании.

В конце декабря Гельфанд пытался отступить на первоначально занимаемую позицию, когда вел разговоры о всеобщей стачке, а не о революции. Но его попытки заставить министерство иностранных дел спуститься с небес на землю и в последний момент развеять иллюзии о величайшем событии, которое должно произойти в Петрограде, были обречены на неудачу. Поначалу он сам пребывал в плену этих иллюзий и теперь сражался с собственной тенью: революционер Парвус опасался, что его переиграет дипломатический советник Гельфанд.

29 декабря он получил миллион рублей «на поддержку революционного движения в России»[218]218
  Сборник документов дипломатической миссии в Копенгагене, собственноручная расписка Гельфанда: «Получено от германского посольства в Копенгагене 29 декабря 1915 г. один миллион рублей в русских банкнотах для поддержки революционного движения в России. Подпись: А. Гельфанд».


[Закрыть] и в начале января 1916 года повез деньги в Стокгольм. Там ему было удобнее общаться с агентами, находившимися в России, и наблюдать за ходом стачки. 3 января 1916 года он телеграфировал Брокдорфу-Ранцау: «Все идет как надо. Ожидаю сообщений из Петрограда»[219]219
  Сборник документов дипломатической миссии в Копенгагене. Телеграмма № 24.


[Закрыть].

Начало забастовочного движения в России в январе 1916 года было многообещающим. 11 января начали забастовку более 10 тысяч рабочих судостроительного завода в Николаеве. Хотя забастовщиками якобы двигали экономические причины, полиция не сомневалась в политическом характере акции. Требования о повышении заработной платы были столь завышены, что руководство судостроительного завода в любом случае не могло их выполнить. В отчете полиции, подписанном Муравьевым и направленном в правительство, остался открытым вопрос «была ли эта политическая забастовка работой врага существующего режима, то есть левых партий, или к этому приложило руку вражеское государство (Германия)»[220]220
  Флеер Н.Г. Рабочее движение в годы войны. М., 1923. С. 247.


[Закрыть].

Поскольку все попытки прекратить забастовки потерпели неудачу, адмиралтейство приказало закрыть завод. Спустя одиннадцать дней, 22 января, бастующих в Николаеве поддержали 45 тысяч забастовщиков в Петрограде.

Январские забастовки вспыхнули неожиданно и сильно: дипломатические наблюдатели отметили их как первые признаки опасности. Можно не сомневаться, что Парвус считал это своей личной заслугой. Он придавал особое значение развитию революционного движения в портовых городах на юге России, в Одессе и Николаеве. Его первые революционные контакты во время войны были с этими городами. Дата и ход забастовки в столице также указывают на него. Рабочие могли длительное время не ходить на работу: Гельфанд позаботился, чтобы в распоряжении забастовочных комитетов были средства, достаточные для того, чтобы ежедневно выплачивать каждому рабочему сумму, равную 3 шиллингам в рублевом эквиваленте.

Однако забастовщикам не удалось разжечь революцию. В столице в забастовке участвовало меньше людей, чем предполагал Гельфанд; рабочие в Москве не последовали их примеру. Гельфанд ошибся, решив, что может в течение нескольких месяцев превратить возмущение рабочих в революцию; он переоценил имевшиеся в его распоряжении средства. Он никогда не обладал хорошими организаторскими способностями и думал, что при наличии денег вполне достаточно способностей к импровизации, находчивости и энергии. Он потерпел неудачу, создав мощную организацию, способную руководить массовым движением, и, вероятно, был не в состоянии распознать показной оптимизм своих платных агентов.

Но Гельфанд не собирался сознательно вводить в заблуждение министерство иностранных дел. Доверие к нему дипломатов и их признание его специалистом по русской революции стоило дорогого, и он не собирался платить за это мошенничеством. Никто не оказывал на него давления и не ждал так скоро осязаемых результатов. Он сам был полон надежд и уверенности, что все у него получится очень быстро, но ошибся, и теперь один нес ответственность за все.

Когда Гельфанд вернулся в Копенгаген после трехнедельного пребывания в Стокгольме, он попытался спасти свою репутацию. 23 января в разговоре с Брокдорфом-Ранцау он заявил, что на самом деле они не потерпели поражение. По словам Гельфанда, его секретные агенты не выполнили его указание – и это кажется весьма возможным – начать стачку 22 января. Ситуация в столице подверглась серьезным изменениям: некоторые ведущие революционеры заняли руководящие посты и, кроме того, удалось преодолеть проблемы с поставками. Поэтому руководители организации решили отложить начало всеобщей политической стачки. Но организация по-прежнему готова действовать; ее руководители надеются, что смогут вывести «достаточное число людей» на улицы и руководить их действиями[221]221
  Сообщение № 19 от 23 января 1916 г.


[Закрыть].

Гельфанд был прав в одном: в Петрограде велась подготовка к забастовке. В начале февраля в ней приняли участие рабочие Путиловского завода. События в столице последовали практически следом за событиями в Николаеве[222]222
  См.: Флеер Н.Г. Рабочее движение в годы войны. С. 255.


[Закрыть].

Однако сомнительно, что стоявшая за забастовкой организация могла вывести на улицы 100 тысяч человек. Гельфанд тоже сомневался, что за сутки удастся собрать такое количество забастовщиков. Он упомянул об организации, чтобы объяснить неудачу, постигшую движение. После разговора с Брокдорфом-Ранцау он больше никогда не упоминал о ней.

Посланник в Копенгагене в тот же день передал разговор с Гельфандом канцлеру, на этот раз без своих комментариев. Сообщение произвело удручающее впечатление. Козырная карта в виде революции оказалась поддельной. Следовало опять изучить вопрос, стоит ли пускать в ход такое сомнительное и опасное оружие. Неудивительно, что противники революционной политики нашли широкий отклик в правительственных кругах.

Государственный секретарь фон Ягов, который с самого начала испытывал нехорошие предчувствия в отношении этой авантюры с революцией, теперь счел оправданными свои возражения. В начале 1913 года потомок благородной прусской фамилии Готтлиб фон Ягов сменил на посту министра внутренних дел Германии Кидерлен-Вехтера. В компании уверенных в себе политических деятелей и дипломатов, которые никогда не сомневались в победе Германии в войне, впечатлительный, критически настроенный госсекретарь фон Ягов, по словам современников, слыл «интеллектуалом, склонным к скептицизму». Ягов был аристократом, дипломатом «старой школы», которому были не по вкусу рычаги политической борьбы. Он с презрением относился к агентам, посредникам и политическим интриганам, чьи методы оскорбляли его понятие о правилах приличия. Он наблюдал за развитием революционной политики в отношении России с большим скепсисом и не доверял Гельфанду, разговаривая с ним всегда с известной долей сарказма. По мнению Брокдорфа-Ранцау, государственный секретарь тратил время на Гельфанда только для того, чтобы «оттачивать на нем язык». После январской неудачи недоверие Ягова возросло; он начал подозревать, что Гельфанд кладет деньги, полученные на нужды революции, в собственный карман.

Главным образом под влиянием Ягова после первой неудачи министерство иностранных дел пересмотрело свое отношение к Парвусу. С января 1916 года дипломаты свели революционную деятельность до минимума. В течение года ни посланника в Копенгагене, ни Гельфанда не просили организовать каких-либо серьезных подрывных действий в России. Только пропагандистская работа и распространение пораженческих листовок, и то без особых финансовых вливаний. Этой деятельности придавалось значения не больше, чем отдельным действиям группы русских и балтийских революционеров, получивших неожиданную поддержку со стороны графа Фрайхера фон Ромберга, посланника в Берне.

Дипломаты были встревожены; Гельфанд оказался в подвешенном состоянии. Ранцау поддерживал с ним контакт, но не мог в одиночку проводить их проекты в жизнь. Однако Гельфанд продолжал верить в неизбежность революции, и это позволило ему выдерживать кризис и дожидаться восстановления доброго имени. Требовалось время, чтобы доказать, что его деятельность не была настолько бессмысленной, как это предполагало министерство иностранных дел.

Революционный штаб Гельфанда в Копенгагене продолжал работать, а он сам не потерял интереса к работе, связанной с подрывной деятельностью в Российской империи. Скорее всего, он получил поддержку для продолжения деятельности в России от политического отдела Генерального штаба[223]223
  Документы Генерального штаба сгорели во время Второй мировой войны.


[Закрыть].

Когда в марте 1917 года у министерства иностранных дел вновь пробудился интерес к революции в России и к Гельфанду, он поспешно перенес свою деятельность, проходившую под эгидой Генерального штаба, под дипломатическую защиту. В течение 1916 года его экспортно-импортная компания в Копенгагене расширила сферу деятельности; сделки, как правило, преследовали политические цели.