Текст книги "Кредит на революцию. План Парвуса"

Глава 11
Грязные руки

В Вене Гельфанд стал свидетелем огромного энтузиазма, с которым рабочие встретили известие о большевистской революции. Социалистические газеты превозносили «мирную революцию» в Петрограде, и на массовом митинге, состоявшемся в воскресенье 11 ноября, социалисты приветствовали события в России как «новую эпоху в борьбе за освобождение мирового пролетариата».

14 ноября Гельфанда принял граф Чернин, и в тот же день, вскоре после аудиенции, Гельфанд получил важное сообщение от заграничного бюро из Стокгольма. Радек и Фюрстенберг просили Гельфанда немедленно вернуться в Швецию; в телеграмме говорилось, что правительству большевиков необходима срочная поддержка социалистических партий Германии и Австрии. Крайне желательно проведение массовых демонстраций и забастовок, подчеркивалось в телеграмме[272]272
  См.: Шейдеман П. Воспоминания социал-демократа. Т. 2. С. 122.


[Закрыть].

Гельфанд немедленно покинул Вену, отложив поездку в Берлин, где его ждали в министерстве иностранных дел. Дипломаты были очень довольны поворотом событий в России. Большевики хотя и победили, но пока нуждались в поддержке, и имперское правительство было готово предоставить ее. 9 ноября министерство финансов выделило 15 миллионов марок на политические цели в России. Берген понимал, что правительство большевиков борется «с большими финансовыми трудностями, а поэтому желательно помочь ему деньгами». По этой же причине «дополнительно два миллиона на известные цели» были переданы дипломатической миссии в Стокгольме сразу же после успешного большевистского переворота в Петрограде[273]273
  См.: 3еман 3. Германия и революция в России. Документы № 75, 92, 72.


[Закрыть].

В беседах с чиновниками министерства иностранных дел Гельфанд рисовал оптимистичные картины будущих событий в России. Он убеждал германское правительство горячо откликнуться на Декрет о мире от 9 ноября[274]274
  Декрет о мире был принят в ночь с 26 на 27 октября (с 8 на 9 ноября) 1917 г. II Всероссийским съездом Советов. Призвал участников Первой мировой войны начать переговоры о справедливом, демократическом мире. (Примеч. пер.)


[Закрыть]: Германия должна была твердо придерживаться формулы «мир без аннексий и контрибуций», чтобы укрепить движение за мир в России, что приведет к мирным переговорам.

Гельфанд подчеркивал, что положительная реакция Берлина окажет серьезное влияние на общественное мнение и, вполне вероятно, все закончится полным развалом русской армии. Восточный фронт удерживается до сих пор только страхом перед немецким наступлением. И что самое важное, готовность Германии заключить мир непременно укрепит позиции большевиков, искренних сторонников мира.

Гельфанд абсолютно откровенно высказал мнение, что, согласно имеющейся информации, у большевиков довольно шаткое положение. Народ в основном не поддерживает правительство: «это победа меньшинства над меньшинством». Существует угроза со стороны армий Керенского и продовольственного кризиса. Вопрос с землей вышел из-под контроля, и большевики «просто позволили событиям идти своим ходом». Кроме того, последние месяцы партия вела борьбу с «темными массами» – Гельфанд не воспользовался уместным в данном случае марксистским термином «люмпен-пролетариат», – которые теперь угрожали стабильности нового режима[275]275
  Меморандум Гельфанда Буше, заместителю государственного секретаря министерства иностранных дел.


[Закрыть].

По словам Гельфанда, большевистское правительство из-за шаткости положения было вынуждено преследовать «простую политику». Только заключение мира могло привести к консолидации и возможности склонить Учредительное собрание на свою сторону. Причина, по которой правительство Ленина пока занимало выжидающую позицию по отношению к мирным переговорам, заключалась в том, как считал Гельфанд, что большевики пока еще надеялись на развитие революционных событий в Австро-Венгрии и Германии. Однако большевики не испытывали «никакой враждебности, особенно к германскому правительству». Гельфанд подчеркнул, что большевистские лидеры прошли школу германской социал-демократии, и когда «они откажутся от рискованных составляющих своих планов, то вспомнят о связях с германской социал-демократией и германской цивилизацией». Действительно, после успешного переворота большая прогерманская группа в большевистской партии отважилась открыться. «В рядах лидеров, в ближайшем окружении Ленина и Троцкого, есть люди, которые поддерживали контакты с германской социал-демократией во время войны».

Гельфанд был очень сдержан в оценке конкретных условий мира между Советами и Германией. Говоря о «возможности территориальных уступок», он тем не менее подчеркивал, что они будут иметь важное значение только в том случае, если будут сделаны с «полного одобрения» правительства большевиков. Гельфанд считал экономические отношения и режим наибольшего благоприятствования в торговле более важными, чем «отрезание частей» от России. «Российский рынок и участие в индустриализации России более важны для нас, чем любые передачи территории».

Предложения Гельфанда относительно политического воздействия на режим большевиков отличались большой осмотрительностью; с его точки зрения, дипломаты выполнили свою функцию. Теперь пути Гельфанда и дипломатов расходились.

Вторая встреча в Берлине была с Эбертом и Шейдеманом. Теперь, когда большевики были у власти, сотрудничество с социалистами, считал Гельфанд, окажется полезнее, чем с дипломатами. Но лидеры социалистов без энтузиазма отнеслись к просьбе большевиков о проведении «массовых демонстраций и забастовок» в Германии. Они заявили, что в данный момент партия не может нанести предательский удар имперскому правительству. Однако Шейдеман и Эберт сказали, что готовы агитировать за мирные переговоры во время предстоящего им пропагандистского тура по Германии[276]276
  См.: Шейдеман П. Воспоминания социал-демократа. Т. 2. С. 123.


[Закрыть].

Лидеры партии достигли договоренности с Гельфандом по следующему вопросу: он поедет в Стокгольм и передаст поздравления германской партии заграничному бюро ЦК большевиков. Он сообщит представителям большевиков в Стокгольме о намерении Исполнительного комитета германской социал-демократической партии на массовых митингах в Дрездене и Бремене принять резолюцию солидарности с победой большевиков. Гельфанд должен представить заграничному бюро проект резолюции на утверждение и попросить дать немедленный ответ, чтобы успеть прочесть резолюцию на митингах в Дрездене и Бремене.

Следовало спешить, и Гельфанд 17 ноября выехал в Стокгольм. В тот же день он встретился с членами заграничного бюро.

Они были в приподнятом настроении. На протяжении недель они служили мишенью для нападок политических противников, и известие о победе большевиков вызвало у них чувство огромного облегчения. Больше всех пострадал Фюрстенберг; незадолго до приезда Гельфанда он уехал в Россию. Гельфанд поздравил с победой Радека и Воровского и попросил одобрить резолюцию, которую немецкие товарищи должны были зачитать на массовых митингах в Германии. «Митинг поздравляет рабочих с победой в русской революции и желает успехов в их трудной задаче. Заверяем русских товарищей в солидарности и согласны с требованием немедленного перемирия, чтобы проложить путь к демократическому миру, который станет гарантией свободного экономического развития Германии и других стран»[277]277
  Vorwarts. 1917. 19 ноября.


[Закрыть].

За исключением одной поправки – Радек попросил Гельфанда вставить после слова «солидарности» фразу «и обещаем активную поддержку», – резолюция была одобрена. Что касается ответа, то Гельфанд согласился, что ответ должен быть направлен лидерам двух фракций германской социал-демократической партии – Гаазе (НСДПГ) и Шейдеману и Эберту (СДПГ) в следующей редакции:

«Революционное движение в России вступило в новую фазу. Русские рабочие и солдаты выхватили власть из рук тех, кто отказался от мирных целей и социальных задач революции. Они захватили власть и предлагают немедленно начать переговоры о мире без аннексий и контрибуций на основе самоопределения народов. Однако в России и за рубежом стремление народов к миру столкнется с противодействием капиталистических сил. Нам предстоит долгая борьба, которая может завершиться победой только с помощью совместных усилий международного пролетариата. Представители большевиков за границей получили заверения французских, австрийских и немецких рабочих – социал-демократов, что русский пролетариат может рассчитывать на их активную поддержку. Они сообщили об этом русским рабочим и послали братские поздравления всем рабочим-социалистам, которые борются за мир. Они надеются, что братоубийство будет остановлено совместной борьбой международного пролетариата и будет заложен фундамент для социализма»[278]278
  Vorwarts. 1917. 20 ноября.


[Закрыть].

Гельфанд выполнил просьбу Эберта и Шейдемана, а затем у него состоялся конфиденциальный разговор с Радеком. К удивлению Радека, Гельфанд попросил передать Ленину его личную просьбу: разрешить вернуться в Россию для участия в преодолении тех гигантских трудностей, которые выпали на долю молодой советской республики. Правда, Гельфанд признал: активное сотрудничество с германскими властями в годы Первой мировой войны бросает тень на его репутацию. Но ведь он это делал во имя ликвидации черносотенного режима самодержавной деспотии, для победы революции в России! Он даже готов предстать перед судом партии большевиков и с нетерпением будет ждать ответа от Ленина. Гельфанд попросил, чтобы Радек лично передал его просьбу Ленину, и сказал, что будет с нетерпением ждать ответа[279]279
  См.: Правда. 1924. 14 декабря.


[Закрыть].

Просьба Гельфанда произвела на Радека глубокое впечатление, и он тут же отправился в Петроград. По пути он догнал Фюрстенберга, и 18 ноября, доехав до финской границы, они послали Ленину телеграмму: «Едем экстренным поездом в Петроград. У нас важное сообщение. Просим срочную консультацию»[280]280
  Мельгунов П.С. Золотой немецкий ключ. С. 150.


[Закрыть].

В это время Гельфанд занялся организацией отправки ответа большевиков в Берлин. Сразу после разговора с Радеком он посетил германскую дипломатическую миссию в Стокгольме. Его принял советник посольства Курт Рицлер; впервые Гельфанд встретился с Рицлером в марте 1915 года, когда представлял свою революционную программу в министерстве иностранных дел. Отношения у них не сложились.

Доктор Курт Рицлер получил назначение в Стокгольм в июле 1917 года; он занимался вопросами, связанными с подрывной деятельностью в России и усилиями социалистов по заключению мира. Он видел в Гельфанде не более чем хорошего агента и хотел использовать его, но не предоставляя никакой свободы действий. По мнению Рицлера, которое резко отличалось от мнения Брокдорфа-Ранцау, Гельфанд должен был только выполнять указания министерства иностранных дел. Он крайне неодобрительно относился к деятельности Гельфанда в качестве посредника между большевиками и германскими социал-демократами.

Поскольку массовые митинги в Дрездене и Бремене должны были состояться на следующий день, Гельфанд попросил срочно передать в Берлин декларацию большевиков. Он попросил, чтобы сообщение было передано обоим фракциям социал-демократической партии. Рицлер обещал выполнить просьбу Гельфанда.

Однако Рицлер внес существенное изменение. Поскольку фракция НСДПГ находилась в оппозиции к правительству, Рицлер направил сообщение только в адрес фракции большинства. Когда телеграмма пришла в министерство иностранных дел, дипломаты решили, что телеграмма слишком взрывоопасна, и Берген принял решение передать ее Эберту и Шейдеману после митингов. Интересы дипломатов и Гельфанда больше не совпадали.

Лидеры обеих фракций, Шейдеман и Гаазе, заявили протест министерству иностранных дел. Кюльман не обратил на это никакого внимания и упрекнул Рицлера за то, что тот вообще согласился отправить телеграмму по дипломатическим каналам. Не было никакого смысла отправлять шифрованную телеграмму, телеграфировал Кюльман в Стокгольм, для передачи «личных сообщений»[281]281
  Государственный секретарь – Рицлеру. Телеграмма № 1562 от 18 ноября 1917 г. Документы дипломатической миссии в Копенгагене.


[Закрыть].

Этот случай привел к тому, что Гельфанд второй раз за год сделался мишенью для критики. В дипломатических кругах Стокгольма его миссию сочли результатом присущей ему мании величия, стремлением любой ценой играть важную роль. В рейхстаге лидер меньшинства Гуго Гаазе подверг резкой критике выбор Гельфанда для столь деликатной миссии. Гаазе счел подозрительным, что СДПГ вступила в переговоры с большевиками. Для немецкого пролетариата оскорбительно, объяснял Гаазе депутатам, что человек, подобный Гельфанду, наживший богатство военными спекуляциями, ставший гражданином Германии при весьма странных обстоятельствах в середине войны, будет вести переговоры о мире с большевиками. Шейдеману нечего было сказать в свою защиту; он просто объявил, что Гельфанд действует по просьбе большевиков.

После этого случая германское правительство незамедлительно приняло меры к установлению пристального наблюдения за действиями Гельфанда. На следующий день после разговора с Радеком заместитель начальника Генерального штаба отдал приказ службе армейской разведки отслеживать каждый шаг Гельфанда, каждую отправленную им телеграмму; приказ был временно отменен только 23 мая 1918 года. Теперь стало совершенно ясно, что германское правительство стремится помешать Гельфанду следовать собственной политике.

Парвус понял, что германское правительство собирается использовать революцию в России в собственных интересах. В сообщении советника австро-венгерской дипломатической миссии в Стокгольме князя Эмиля фон Фюрстенберга позиция Гельфанда изложена с удивительной точностью. 18 ноября князь написал Чернину, что взгляды Парвуса «едва ли совпадут с мнением Вильгельмштрассе. Их тактики исходят из разных предпосылок, и у них совершенно разные цели. Гельфанд старый русский революционер, который на протяжении двух последних лет активно работал на революцию в России, и теперь он хочет, чтобы его усилия увенчались братским миром при его личном содействии. Я бы сказал, что Гельфанд треть работы делает для центральных держав, треть для социал-демократии и треть для России, для пролетариата, который хочет связать с собой, пообещав благоприятные условия. Учитывая это, желательно внимательно следить за его действиями и не позволить ему сделать вышесказанное»[282]282
  Фюрстенберг – Чернину, 18 декабря 1917 г.


[Закрыть].

Теперь дипломаты центральных государств были против Гельфанда. Он не мог рассчитывать, что дипломаты отнесутся к социалистам как к партнерам на мирных переговорах с большевиками. Если бы война велась в интересах социализма, то социалистические партии вступили бы в игру как независимые составляющие.

Международный социалистический съезд, как и конференция, которая в августе столкнулась с трудностями, теперь, казалось ему, мог бы послужить противовесом политики Берлина. Социалистические партии, считал Гельфанд, придут к пониманию легче, чем дипломаты. А значит, если съезд социалистических партий заинтересованных государств будет проходить в то же время, что и мирные переговоры, то работа съезда окажет сильное влияние на общественное мнение «в пользу демократического мира»[283]283
  Парвус. В борьбе за справедливость. С. 54.


[Закрыть].

Наиболее подходящим человеком для организации мирной социалистической конференции, по мнению Гельфанда, был Торвальд Стаунинг, председатель Социал-демократической партии Дании. Гельфанд легко получил поддержку Стаунинга, особенно когда предложил провести конференцию в столице Дании Копенгагене, а не в Стокгольме[284]284
  Стаунинг – Гельфанду, 22 ноября 1917 г. Архив Кобленца.


[Закрыть].

Гельфанд, конечно, ничего не сказал Стаунингу о тайной надежде, что ему удастся оказать серьезное влияние на работу конференции и таким образом укрепить свою позицию. Поскольку Стаунинг не хотел сам предлагать Копенгаген, Гельфанд прилагал все усилия для того, чтобы убедить Эберта и Шейдемана согласиться с его выбором места для проведения конференции. В результате германские социалисты дали знать Стаунингу, что им «одинаково подходят оба города» (то есть Копенгаген и Стокгольм).

Правительства центральных государств были сильно обеспокоены активной деятельностью Гельфанда. Рицлер встревожился, узнав, что идеи Гельфанда нашли поддержку Воровского, единственного представителя большевиков в Стокгольме. Угроза появилась и еще с одной стороны: Маттиас Эрцбергер имел свои планы в отношении России. Теперь депутат рейхстага от партии центра Эрцбергер преследовал цели, подобные целям Гельфанда. Но по замыслу Эрцбергера, участие в мирных переговорах должны были принимать не представители социалистических партий, а депутаты рейхстага.

Рицлер решил дискредитировать Гельфанда и Эрцбергера в глазах большевиков. Он практически ежедневно узнавал у Воровского о ходе переговоров и неоднократно повторял, что Советы должны быть заинтересованы только в прямых переговорах с германским правительством. По согласованию с Кюльманом он даже сообщил правительству большевиков, что сразу же после заключения мира Германия будет готова предоставить России значительную ссуду[285]285
  Телеграмма № 1571 от 22 ноября 1917 г. Архив германской дипломатической миссии в Стокгольме.


[Закрыть].

Для Гельфанда время неслось в бешеном темпе. К началу декабря его план проведения социалистической конференции получил широкую огласку и активно обсуждался, но и только. Германское правительство достигло больших результатов; через несколько дней должны были начаться переговоры о перемирии в Брест-Литовске (с 1939 года Брест), городе-крепости на российско-польской границе.

В этой ситуации Гельфанд решился на отчаянный шаг. Он предпринял попытку свести руководителей германской партии с большевиками, чтобы доказать советскому правительству, что немцы готовы вести переговоры на уровне социалистов. Он пытался заставить Эберта и Шейдемана поехать в Стокгольм; в результате ему удалось уговорить на поездку только Шейдемана. Министерство иностранных дел оказало мощное давление на лидера социалистов. В Копенгагене с ним убедительно побеседовал Ранцау, а когда Шейдеман 11 декабря приехал к Гельфанду, его там уже ждал Курт Рицлер. Дипломатам удалось убедить Шейдемана, и он отказался от идеи мирной социалистической конференции.

Когда Шейдеман наконец встретился с Гельфандом и Воровским, то повел себя как агент, получивший подробные инструкции на Вильгельмштрассе. На возражение Воровского против Брест-Литовска в качестве места проведения мирных переговоров Шейдеман ответил, что имеет значение не где, а как будут проходить переговоры. Кроме того, он сообщил Воровскому информацию, полученную от Рицлера: если большевиков будет представлять Ленин или Троцкий, то в Брест-Литовск готов приехать Кюльман. Когда разговор коснулся вопроса о мирной социалистической конференции, ничто не могло сдвинуть Шейдемана с занятой позиции. Он выслушал доводы Гельфанда без каких-либо комментариев, ни единым словом не дав понять, как чужды германской партии взгляды Гельфанда. Только к концу разговора, когда Гельфанд стал убеждать Воровского, что, по крайней мере, до конца войны в Германии не произойдет революция, Шейдеман выразил согласие с его мнением.

Визит Шейдемана в Стокгольм означал политическое фиаско Гельфанда. Как с большим удовлетворением сообщила германская дипломатическая миссия в Берлине, лидер социалистов «не сделал ничего для социалистической конференции, несмотря на Парвуса»[286]286
  Телеграмма № 2037 от 15 декабря 1917 г.


[Закрыть].

И без того сложную для Гельфанда ситуацию еще больше осложнила стокгольмская газета «Социал-демократ», опубликовавшая в тот же день, 15 декабря, статью о «тайной дипломатии» большевиков, проводимой Гельфандом и Воровским. В газете говорилось, что Шейдеман тайно посетил Стокгольм, и высказывалось подозрение, что большевики начали переговоры с германскими социалистами большинства. Германская дипломатическая миссия сочла статью с точки зрения государственной политики крайне полезной. Статья должна была осложнить личные отношения Гельфанда с Воровским и заставить большевиков отказаться от идеи социалистической конференции.

Гельфанд считал, что у него остался последний козырь. Если Радек вернется из Петрограда с положительным ответом, еще можно будет спасти идею с созывом социалистической конференции. По этой причине Гельфанд остался в Стокгольме; он ждал возвращения Радека с решением о его возвращении в Россию. Министерство иностранных дел продолжало считать деятельность Гельфанда чрезвычайно опасной. Существовала вероятность, что через связь с заграничным бюро ЦК он мог оказать неблагоприятное воздействие на переговоры в Брест-Литовске. Тогда министерство попросило Гельфанда немедленно прибыть в Берлин на важные деловые переговоры. Хитрость, шитая белыми нитками!

Парвус не торопился выполнить просьбу, придумывал глупые оправдания, что якобы не может купить билет на поезд. Дипломаты понимали, что он не уедет из Стокгольма до приезда Радека, но ничего не знали о личном аспекте дела. Гельфанд хотел знать, позволит ли ему Ленин вернуться в Россию.

Со стороны Гельфанда такая просьба была, безусловно, необычной. Карл Радек, единственный непосредственный свидетель этих событий декабря 1917 года, на которого Гельфанд никогда не ссылался, был не прав, когда после смерти Гельфанда в 1924 году заявил, что его покойный товарищ решил начать новую жизнь. Радек утверждал, что после Октябрьской революции Гельфанд хотел вытянуть себя из «болота» прошлого и начать новую жизнь на службе русской революции[287]287
  Некролог, напечатанный в газете «Правда» 14 декабря 1924 г., за подписью Карла Радека:
  «В Берлине в возрасте 55 лет скончался от удара Гельфанд-Парвус. Молодое поколение знает его как предателя рабочего класса, не только социал-патриота, но человека, объединяющего в своем лице вдохновителя германской социал-демократии и спекулянта. Но старое поколение русских социал-демократов и участников германского рабочего движения помнит Парвуса другим. Помнит его как одного из лучших революционных писателей эпохи Второго интернационала. Парвус – это часть революционного прошлого рабочего класса, втоптанная в грязь…
  Когда создавалась «Искра», ее издатели пригласили Парвуса сотрудничать. Статьи его по мировой политике, по русским финансам – они были перепечатаны в книге «Россия и революция», появившейся в 1906 году в Петербурге, – украшали этот боевой орган русской социал-демократии, принадлежавший к лучшему, что знала мировая публицистика пролетариата…
  В 1905 году Парвус отправился нелегально в Россию и был после ареста Хрусталева-Носаря председателем Петроградского Совета. Арестованный на этом посту и сосланный, он бежал из ссылки и вернулся в конце 1907 года в Германию. Вернувшись, он написал свою блестящую книгу «Колониальная политика», которая принадлежит к лучшим работам марксизма, посвященным империализму. Эта книга была апогеем Парвуса как революционера.
  С этой книги… началось падение Парвуса. Причины этого падения были заложены в личных качествах этого незаурядного человека. Этот страстный тип эпохи Ренессанса не мог вместиться в рамки спокойной германской социал-демократии, в той социал-демократии, в которой после падения русской революции революционные тенденции пошли на убыль. Ему нужно было или крупное дело, или… новые ощущения.
  Парвус бежал от вырождающейся германской социал-демократии в Константинополь, где только что победоносно окончилась молодая турецкая революция… Он сблизился с общественными кругами и начал печатать в правительственном органе «Молодая Турция» прекрасные боевые статьи против всех проделок финансового капитала в Турции…
  Эти его статьи обратили на него внимание финансовых кругов, которые пытались купить этого глубокого знатока финансовых вопросов, который мог сделаться им опасным. Мы не имеем никаких оснований утверждать, что Парвус продался им тогда, но он вошел в тесные отношения с русскими, армянскими дельцами в Константинополе, которым служил советом, зарабатывая на этом крупные деньги. Имея всегда тягу к широкой жизни, он начал теперь жить широко, разбрасывая деньги направо и налево. В начале войны он заработал свои первые миллионы на поставках хлеба в Константинополь…
  Был еще один момент в его жизни, когда он думал, что спасется из грязного болота, в котором тонул. Когда пришли известия об Октябрьской революции, он приехал от имени ЦК германской социал-демократии в Стокгольм и обратился к заграничному представительству большевиков, предлагая от имени пославших его организовать всеобщую забастовку в случае отказа германского правительства заключить мир. В личном разговоре он просил, чтобы после заключения мира ему было разрешено советским правительством приехать в Петроград… Приехав в Петроград с известиями о положении в Германии, я передал Ильичу и просьбу Парвуса. Ильич ее отклонил, заявив: нельзя браться за дело революции грязными руками. Как видно из брошюры Парвуса, изданной после брест-литовских переговоров, он думал, что большевики пойдут на сделку с германским империализмом и что ему, окруженному ореолом человека, который помог заключить компромиссный мир, удастся еще сыграть роль в русской революции. Это была уже мечта политического банкрота…
  Одному из товарищей он сказал несколько лет тому назад: «Я Мидас наоборот: золото, к которому я прикасаюсь, делается навозом». (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Для этого Гельфанд был слишком расчетливым и умным. Он не решился бы изменить самому себе, отказаться от своего прошлого. Он был скептиком и просто не мог питать иллюзии, что, принимая участие в строительстве Советского государства, может начать новую жизнь, образцовую с точки зрения социалистической морали. При этом маловероятно, что Гельфандом двигало желание вернуться в страну, где он родился.

Мысли его двигались в разных направлениях. В конце концов, он внес значительный вклад в победу большевиков: разумно ли ожидать, что теперь они признают в нем союзника? И даже без общественного признания, смогут ли большевики продолжать пользоваться его советами и талантом финансиста? Вероятно, у него были и политические соображения на этот счет. Он долгое время не верил в диктаторские наклонности Ленина в вопросе об организации партии и, возможно, считал, что в состоянии повлиять на развитие России в направлении рабочей демократии. Ясно одно, просьба Гельфанда о возвращении в Россию прежде всего была смелым политическим ходом, предназначенным для сохранения независимости, и средством защиты от обходных маневров германских дипломатов.

Наконец, 17 декабря Радек вернулся в Стокгольм. По словам Радека, ответ Ленина был не просто обидным, но оскорбительным для Гельфанда. Радек объяснил Парвусу, что вождь большевиков не позволил ему вернуться в Россию, поскольку, по словам Ленина, «дело революции не должно быть запятнано грязными руками». Пропала последняя надежда на помощь; политические планы Гельфанда рухнули. Следовало обдумать ответ Ленина, высказанный тоном уверенного в своем решении человека.

Гельфанд знал, что в большевистской партии есть сильная «прогерманская» группа, состоявшая из его друзей; Радек, Фюрстенберг, Раковский занимали видное положение в этой фракции. Но он не знал, и это смягчило удар, нанесенный решением Ленина, что в августе в Центральном комитете началась кампания против Фюрстенберга. В августе – сентябре 1917 года, когда Ленин еще скрывался в Финляндии, на заседаниях ЦК не менее восьми раз обсуждались «дела, вызвавшие острую полемику» Фюрстенберга и Козловского, а точнее, их связи с Гельфандом[288]288
  Протоколы Центрального комитета РСДРП(б), август 1917 – февраль 1918. М., 1958. С. 250.


[Закрыть].

В начале декабря, когда Радек ждал решение Ленина, в Центральном комитете опять вспыхнули споры в отношении Фюрстенберга. Ленин не мог присутствовать на заседании, где решался вопрос о снятии Фюрстенберга с поста советского дипломатического представителя в Скандинавии. 12 декабря Ленин написал письмо в ЦК партии, выразив несогласие с мнением товарищей. Он ясно дал понять, что некоторые руководители партии считают сомнительные отношения между Фюрстенбергом и Гельфандом достаточным основанием для того, чтобы не доверять общему другу Ленина и Парвуса.

В письме ЦК Ленин всячески старался доказать, что сотрудничество Фюрстенберга и Гельфанда носило исключительно деловой, а не политический характер, и отметал все обвинения как «болтовню безответственных сплетников. Какие доказательства имеются против Ганецкого? Ганецкий зарабатывает на хлеб с маслом, работая в компании, пайщиком которой является Гельфанд-Парвус. Это я узнал от Ганецкого. Разве нет среди нас тех, кто работает на русские, английские и другие капиталистические торговые компании? Такое отношение к товарищу, который работал для партии больше десяти лет, верх несправедливости».

Ленин не мог изменить решение, принятое Центральным комитетом; для Фюрстенберга требовалось найти работу, соответствующую его прежнему уровню. (Он был вознагражден за политические заслуги, получив должность управляющего Народным банком.) Однако этого дела Ленину хватило, чтобы понять степень риска, связанную с возвращением Парвуса в Россию. Ленину не нравился Гельфанд, не устраивала его политика, и он не собирался испытывать терпение ЦК. Ленину не составило труда отделаться и от самого Гельфанда, и от его политики.

Отказ Ленина произвел сильное впечатление на Парвуса. Он в общем-то прекрасно понимал, что Ленин не способен на благодарность, но поведение друзей-большевиков вызвало у него чувство острой обиды. Он считал, что они пожертвовали дружбой ради политической карьеры. Особое презрение у него вызвал Радек. С этого момента, когда Парвус был вынужден упоминать о нем, он называл Радека не иначе как «политический шут».

Оставшись без поддержки большевиков, без социалистической конференции, Гельфанд был вынужден сдаться министерству иностранных дел. Германские дипломаты были еще в деле, и он мог попытаться оказывать на них влияние, консультируя по «русскому вопросу».

В 1917 году в сочельник Гельфанд сообщил дипломатической миссии в Стокгольме, что готов выполнить поступившую ранее просьбу министерства иностранных дел и выехать в Берлин. Дипломаты не испытывали к нему злобы. В письме Бергену Курт Рицлер сообщил о скором прибытии Гельфанда в Берлин:

«В этот момент, когда его и наши интересы опять совпадают, он может очень пригодиться, и я настоятельно советую вам приглаить его для консультаций в Берлин… Он действительно очень дельный человек, и у него есть превосходные идеи. Это может в скором времени нам пригодиться, когда мы станем опираться на более широкие круги в России, а не только на окружение Ленина. В этом случае он будет нам крайне необходим.

Он не должен заподозрить, что мы хотим отправить его отсюда.

Я ничего не имею против его возвращения, особенно если дела в Бресте пойдут хорошо. Думаю, что мы сможем использовать его где-нибудь в другом месте, поскольку Стокгольм скоро утратит свое значение из-за слабой связи с Петроградом – то есть если в Бресте все пойдет как надо. Давайте надеяться, что все идет хорошо»[289]289
  Земан 3. Германия и революция в России. Документ № 111.


[Закрыть].

Казалось, Гельфанд остался прежним; он действительно отличался удивительной жизнестойкостью. Он держался так, словно ничего не случилось. Но в последующие месяцы его действия свидетельствовали о глубоком чувстве личной потери, о неизгладимом следе, оставленном в его душе событиями середины декабря 1917 года. 22 декабря он вернулся в министерство иностранных дел, а спустя два дня посетил старого товарища, Брокдорфа-Ранцау, в Копенгагене.

Он дал низкую оценку стабильности советского режима и заверил Ранцау, что в России установятся нормальные условия только спустя несколько лет после заключения мира. Он расценивал большевизм как аномальный переходный период, на смену которому придет более демократическая форма правления. Оскорбление, нанесенное Лениным, сказалось на его отношении к заключению мирного договора; теперь он с одобрением относился к аннексионным планам.

Гельфанд отчаянно пытался восстановить прежние отношения с дипломатами и делал все, чтобы доставить им удовольствие. Хотя он считал, что начавшиеся русско-германские переговоры открывают хорошие перспективы, но согласился с Ранцау, что если в Брест-Литовске большевики поведут себя непозволительным образом, то против них следует использовать военное давление. Гельфанд считал, что против России достаточно бросить полумиллионную армию, и ей придет конец. А если Германия добьется крупной победы на Западе? В этом случае, сказал Гельфанд Ранцау, не должно быть и речи о договорном мире с Россией. Если Россия уничтожена, а Франция потерпит поражение, то Германия может «собрать гигантскую армию… которая подчинит всю Европу»[290]290
  Секретная записка. 1917. 30 декабря. Архив Брокдорфа-Ранцау.


[Закрыть] и не будет предела территориальным притязаниям Германии.

В последующие месяцы Гельфанд развил свое видение военной и политической гегемонии Германии в Европе. Его позиция точно соответствовала позиции Адольфа Гитлера в 1941 году после нападения на Советский Союз. Однако 30 декабря 1917 года во время беседы с Ранцау Гельфанд, возможно, решил, что зашел слишком далеко. Он предупредил Ранцау, что у России вполне может возникнуть желание взять реванш, и свернул беседу к другой проблеме. Независимые государства, такие как Финляндия, Польша и Украина, заявил Гельфанд, будут всегда тяготеть к России и для Германии будут представлять ограниченную защиту. Как и прежде, он вновь высказал мнение, что Германии намного важнее принять участие в индустриальном развитии России, чем аннексировать несколько областей. «Русский рынок и участие в индустриализации России для нас важнее, чем любые территориальные приобретения», – не уставал повторять Гельфанд.

Описание Гельфандом отношений между Германией и Россией звучало для германских дипломатов как музыка. Они не чинили ему препятствий, когда в начале января он решил вернуться в Стокгольм.

Гельфанд убедился во враждебном отношении Ленина и заключил мир с дипломатами. Теперь он был готов принять вызов большевистского вождя. Гельфанд никогда высоко не оценивал умственные способности своих товарищей-большевиков и наивно считал себя одним из их основных наставников. За несколько недель новое правительство в Петрограде наделало столько ошибок, что, по мнению Гельфанда, они могли стать фатальными для положения правительства и на родине, и за границей.

20 декабря 1917 года Центральный комитет партии издал Декрет о создании Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК). 26 декабря советское правительство выделило два миллиона рублей на поддержку революции в Западной Европе. На следующий день появился Декрет о национализации банков. Гельфанд был убежден, что эти меры не найдут поддержки большинства русского народа, и счел своим долгом подвергнуть большевиков ожесточенным нападкам за их ошибки и поддержать группы социалистов, находившихся в оппозиции существующему режиму.

Он планировал провести кампанию в прессе в России и за рубежом, в результате чего партия большевиков оказалась бы отрезанной от большинства народа. Он собирался убедить местные партийные организации и средние ряды партийной иерархии, что большевики заводят Россию в непроходимые дебри. Он хотел воспользоваться настроем оппозиции, существовавшей в то время в России, стремился подстрекать врагов большевиков, чтобы оказать сильное давление на большевистское правительство.