Текст книги "Кредит на революцию. План Парвуса"

Спустя несколько дней Боргбьерг сообщил, что идея международной социалистической конференции по вопросу о заключении мира встречена с одобрением, но Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов хочет стать инициатором созыва этой конференции. Это заявление сильно осложнило ситуацию. С конца апреля голландские и скандинавские социалисты занимались подготовкой конференции, которая должна была состояться летом в Стокгольме. Боргбьергу не удалось получить согласие большевиков на участие в этом мероприятии. Во время пребывания датского социалиста в Петрограде Всероссийская конференция большевиков[255]255
  VII (Апрельская) Всероссийская конференция партии большевиков, проходившая 24–29 апреля (7—12 мая) 1917 г., была первой общепартийной большевистской конференцией, собравшейся в России в легальных условиях. На конференции присутствовало 133 делегата с решающим и18с совещательным голосом. Они представляли 80 тысяч большевиков. (Примеч. пер.)


[Закрыть] решительно высказалась против участия в Стокгольмской конференции; в принятой конференцией резолюции говорилось об «агенте» немецкого империализма Боргбьерге и германских и скандинавских «социалистах-шовинистах». Ленин категорически высказался против услуг «датских Плехановых», сказав, что за всей этой комедией якобы социалистического съезда кроется политический шаг германского империализма[256]256
  См.: Авдеев Н. Революция 1917 года. Т. 2. С. 258.


[Закрыть].

10 мая Боргбьерг вернулся в Копенгаген и вскоре после приезда встретился с Гельфандом. Хотя датчанин пребывал в более оптимистичном настроении, чем позволяли результаты его поездки в Петроград, на Гельфанда не произвел впечатления и не заинтересовал его рассказ. Он твердо придерживался линии, принятой большевиками, и с возрастающим недовольством наблюдал за подготовкой комитета по организации международной социалистической конференции в Стокгольме. К 21 мая организационному комитету удалось провести несколько предварительных совещаний; организаторы надеялись, что им удастся добиться согласия Петроградского Совета принять участие в социалистической конференции. После обсуждений с болгарской, финской, австрийской, чешской и венгерской делегациями организационный комитет должен был 4 июня встретиться с представителями немецкой партии.

Гельфанд держался в стороне от деятельности комитета. Он не делал ничего, чтобы оказать публичную поддержку конференции. «Колокол», который обычно содержал комментарии издателя по важным вопросам развития социалистического движения, хранил молчание. Провал миссии Боргбьерга вызвал серьезные разногласия внутри Совета; Гельфанду было хорошо известно, что многие русские социалисты поддерживали политику продолжения войны. Не социалистическая конференция, а захват большевиками власти революционным путем должен был привести к выполнению намеченного Гельфандом, и он не делал ничего, что могло поставить под угрозу его политику максимальной поддержки большевиков.

Именно поэтому он с нехорошими предчувствиями отнесся к приезду немецкой делегации, состоявшей из таких столпов партии, как Эберт, Шейдеман, Давид, Герман Мюллер, Густав Байер, в Стокгольм. 30 мая делегаты приехали в Копенгаген, где провели беседы с председателем датской партии Стаунингом и социалистом Боргбьергом. Вечером Гельфанд устроил для товарищей прием, который продолжался до глубокой ночи. Но когда через два дня делегаты выехали в Стокгольм, Гельфанд не проявил никакого желания ехать вместе с ними. Вместо Стокгольма Гельфанд на несколько недель отправился в Мариенбад лечиться от ревматизма.

Его интерес к конференции проявился только после объявления о прибытии в Стокгольм представителей Совета. В состав делегации входили: И. Гольденберг, бывший большевик, А. Смирнов и Г. Эрлих, меньшевики правого крыла, и Н. Русанов, социалист-революционер. В начале июля делегация прибыла в Швецию; приблизительно в то же время Гельфанд вернулся в Данию из Мариенбада, а затем поехал в Стокгольм, где 13 и 14 июля у него состоялись личные переговоры с русскими. Спустя два дня Гельфанд сообщил о результатах переговоров руководству партии. Русские, доверительно сообщил он товарищам, высказывались «очень разумно» и настроены не допустить любых «бессмысленных обсуждений о виновниках войны». Однако они подчеркивали, что решение предстоящей конферении должно быть обязательным для всех партий, включая Социал-демократическую партию Германии[257]257
  См.: Давид Э. Дневник. Запись от 16 июля 1917 г. Архив Кобленца.


[Закрыть].

Гельфанд знал, что немцы не склонны соглашаться с этим условием, и, возможно, хотел предупредить их о бесполезности проведения конференции. Но на тот момент интересы руководства партии и Гельфанда не совпадали. Большинство социалистов имели смутные представления относительно будущей мирной конференции. Принятая рейхстагом резолюция, опубликованная на следующий день после переговоров с Гельфандом, явилась достаточным доказательством отношения немецкой партии к Стокгольмской конференции и своему участию в ней. Гельфанд знал, что немецкие товарищи не поймут практического значения его политики поддержки большевиков, и даже не стал обсуждать с ними этот вопрос.

Вместо этого 17 июля Гельфанд посетил министерство иностранных дел. Дипломаты понимали его лучше, чем товарищи-социалисты, и в ответ Гельфанд был с ними более откровенен. Влияние Ленина, сказал Гельфанд, растет; русские продолжают наступление под давлением англичан и американцев, поскольку это связано с дальнейшей поставкой продовольствия, медикаментов и денег. Однако, по словам Гельфанда, «наступило разочарование, которое ведет к ослаблению армии». Оно уже достигло такой степени, что Брусилов заявил, что только немедленное наступление может спасти армию от разложения. Кроме того, в России неурожайный год. Русские, живущие в Стокгольме, утверждают, что перед войной было засеяно только 30 процентов площадей. Гельфанд считал подобное заявление преувеличением, но полагал, что едва ли засеяно более 50 процентов площадей[258]258
  См.: 3еман 3. Германия и революция в России. Документ № 66.


[Закрыть].

У Гельфанда были серьезные основания для оптимизма. Растущая анархия и лишения в России шли рука об руку; на фронте, где параллельно действовала немецкая и большевистская пропаганда, – этот факт отмечали независимые наблюдатели, посетившие летом 1917 года Восточный фронт, – армия таяла на глазах командующих. Гельфанд был убежден, что власти Петрограда не смогут помешать большевикам в их подрывной работе. Теперь он стал намного осмотрительнее, чем в 1915 году, и уже не называл никаких точных дат, однако прекрасно знал, что рано или поздно большевики захватят власть в стране.

После совещаний в министерстве иностранных дел Гельфанд сделал непредсказуемый ход. 22 июля, вместо того чтобы вернуться в Скандинавию, он поехал в Швейцарию, заявив, что у него там есть дела и, кроме того, по состоянию здоровья ему больше подходит климат этой страны, а в Скандинавии слишком много шпионов, агентов, которые будут докучать социалистам, собравшимся в Стокгольме на мирную конференцию. У Гельфанда, конечно, были более веские причины для поездки в Швейцарию. В последние дни над его головой сгустились тучи.

Когда 16 и 17 июля Гельфанд уверял дипломатов в Берлине о скорой победе большевиков, Ленин организовал восстание против Временного правительства в Петрограде. Восстание удалось подавить, и правительство Керенского решило раз и навсегда свести счеты с большевиками. 18 июля Министерство юстиции с санкции Керенского предало огласке документы, из которых явствовало, что Ленин и большевистская партия получают деньги от немецкого правительства, а значит, виновны в государственной измене. Акция была нацелена на то, чтобы дискредитировать большевиков в глазах народа. Была опубликована деловая переписка Фюрстенберга, Козловского и Суменсон, телеграммы Ленина Фюрстенбергу и Коллонтай[259]259
  Коллонтай Александра Михайловна – в революционном движении с конца 1890-х; в 1908 г. эмигрировала. Жила в Германии, вступила в Германскую социал-демократическую партию, сотрудничала в печати и выступала с лекциями в ряде стран Европы. После начала Первой мировой войны арестована в августе 1914 г. в Берлине, вскоре освобождена. Уехала сначала в Копенгаген, затем в Стокгольм. В ноябре 1914 г. арестована в Швеции за антивоенную пропаганду и выслана из страны. В феврале 1915 г. переехала в Норвегию. После Февральской революции вернулась в Петроград в марте 1917 г. С 1923 г. – полномочный и торговый представитель СССР в Норвегии, в 1926 г. – в Мексике, в 1930–1945 гг. – посланник, затем посол СССР в Швеции. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Разгорелся страшный скандал.

На следующий день патриотическая пресса объявила Ленина в предательстве народа. Кампания в прессе, организованная журналистами Алексинским и Бурцевым, обвиняла большевиков в измене еще в 1914 году. Бурцев уже давно ненавидел Гельфанда, а теперь Гельфанд стал центральной фигурой разгоревшегося скандала, человеком, способствовавшим сотрудничеству большевиков с германским правительством. Он был представлен в роли зловещей, теневой фигуры, использовавшей деловые отношенияс Яковом Фюрстенбергом для пополнения партийной кассы большевистской партии.

«Парвус не агент-провокатор, – писал Бурцев 20 июля в милюковской газете «Речь», – он агент Вильгельма II». По понятным причинам Ленин всегда пытался избегать подобных определений в публичных заявлениях о Гельфанде.

Кампания в прессе сопровождалась судебным процессом против большевиков. Рассматривался вопрос о переводе денег, полученных от Гельфанда из банка в Стокгольме Фюрстенбергом и Коллонтай, на специальный счет Суменсон в банк Петрограда, к которому большевики имели доступ[260]260
  См.: Временное правительство 1917. Стэнфорд, 1962. Т. 3. С. 1464–1465.


[Закрыть].

В ходе процесса рассматривались следующие основные пункты обвинения:

«В результате следствия было установлено, что Яков Фюрстенберг-Ганецкий (псевдоним Куба), проживавший во время войны в Копенгагене, имел тесные финансовые отношения с Парвусом, агентом германского правительства.

Деятельность Парвуса, германского и австрийского агента, была направлена на поражение России и отделение Украины. На основании многочисленных телеграмм установлено, что постоянно велась активная переписка между Суменсон, Ульяновым (Лениным), Коллонтай и Козловским, с одной стороны, и Фюрстенбергом (Ганецким) и Гельфандом (Парвусом) – с другой. Хотя эта переписка относится к коммерческим делам, поставке товаров и переводу денег, она дает достаточно оснований сделать выводы, что данная переписка служила прикрытием шпионской деятельности.

На основании имевшихся доказательств прокурор посчитал обвинение в сотрудничестве с Германией с целью ослабления военной мощи России доказанным.

С помощью немецких денег обвиняемые организовывали агитацию среди гражданского населения и в армии, призывая немедленно прекратить военные действия против врага. Кроме того, в период с 16 по 18 июля 1917 года они организовали вооруженное восстание против существующего режима».

Благодаря утечке информации из Министерства юстиции Ленину и Зиновьеву удалось вовремя скрыться. Козловский, Суменсон, а позже Троцкий были арестованы. Большевистская партия ушла в подполье. Само ее существование оказалось под угрозой, и требовалось время и определенные усилия, чтобы очистить ее доброе имя. В «Листке «Правды», вышедшем вместо газеты «Правда» 19 июля, ЦК большевиков отбивался от «неслыханных обвинений» в адрес Ленина и «чудовищной клеветы» контрреволюционеров. Центральный комитет потребовал, чтобы Временное правительство и Совет немедленно провели расследование для выяснения «всех обстоятельств грязного заговора погромщиков и наемных клеветников» против вождей рабочего класса[261]261
  См.: Временное правительство 1917. Т. 3. С. 1366.


[Закрыть].

Троцкий, попавший под подозрение из-за дружбы с Гельфандом, отмежевался от бывшего друга в статье, напечатанной 21 июля в газете «Новая жизнь». Его прежние нападки на Парвуса – «некролог» в газете «Наше слово» и статья о Копенгагенском институте в «Юманите» – теперь могли послужить в качестве веского оправдания. Но самое любопытное опровержение поступило из Стокгольма. Оно было напечатано 31 июля в бюллетене «Корреспонденция «Правды» и наверняка принадлежало Радеку. Обвинения против большевиков были представлены как заговор, «состряпанный» из документов царской охранки и выдумок «канальи Алексинского».

Радек подчеркнул, что во время войны между Гельфандом, социалистом-шовинистом, и большевиками существовали политические разногласия. Большевики держались в стороне от Копенгагенского института Гельфанда, поскольку не хотели бросать на себя тень. Но в социалистических кругах было хорошо известно о близких отношениях Гельфанда и Фюрстенберга, и этому надо было найти оправдание.

Даже для Радека это было трудной задачей. Когда Фюрстенберг приехал в Копенгаген, написал Радек, то по политическим причинам хотел избежать работы в институте и ухватился за возможность работать в экспортно-импортной компании Гельфанда. По какой причине? Во-первых, потому, что тогда считал Парвуса честным человеком. Во-вторых, поскольку в то время мог не только помочь своей семье, но и оказать мощную финансовую поддержку польской партийной организации. Ганецкий поддерживал отношения с Гельфандом не по политическим соображениям, а ради оказания помощи польской партийной печати и организации, которые вели борьбу против немецких оккупантов. Ганецкий фактически действовал против политики Гельфанда-Парвуса.

Несмотря на явную попытку внести путаницу, Радек сказал главное: деньги, полученные в результате коммерческой деятельности Гельфанда, направлялись на политические цели. Радек, конечно, не стал добавлять, что польская партия была детищем Ленина и так тесно связана с партией большевиков, что их было трудно отделить друг от друга.

Члены заграничного бюро относились к Гельфанду более доброжелательно, чем было принято среди их товарищей. «Корреспонденция «Правды» выступила с заявлением, что Гельфанда нельзя считать австрийским или немецким агентом, и выразила несогласие с мнением Ленина, что Парвус социалист-шовинист. Ленин, говорилось в статье, убежден, что военная политика Гельфанда создала условия для его коммерческой деятельности. Однако многие большевики считают, что это не тот человек, который будет торговать собой. В частности, Фюрстенберг, говорилось в статье, считает, что отношение Гельфанда к войне базируется на его социалистической идеологии, и революционная теория, которую он разработал до 1914 года, является ключом к пониманию его взглядов. Только история рассудит, писал Радек, «кто был прав, высказывая мнение о Парвусе как о человеке: Ленин или Ганецкий».

Риторический вопрос! Ни Ленин, ни члены заграничного бюро не собирались обнародовать истинные факты. Большевикам требовалось защитить себя от обвинений Временного правительства, и они должны были решить, до какой степени, без риска для себя, могут оправдывать Гельфанда. Они боролись за жизнь партии. Из Финляндии Ленин предостерегал большевиков от необдуманных действий. Его заявление, напечатанное в Стокгольме, не содержало никаких комментарий относительно личности Гельфанда¹.

Вождь большевиков с удовольствием сослался на свой отзыв по поводу выхода первого номера «Колокола» в 1915 году и отверг обвинение в получении денег от Гельфанда. Но он еще не был готов вынести окончательный приговор. Слишком неподходящим был момент как для восстановления Гельфанда в качестве социалиста и революционера, так и для обвинений в том, что он агент германского правительства. Между Лениным и Гельфандом существовала сиюминутная общность интересов, и Ленин решил на время отложить окончательное сведение счетов.

Когда на большевистскую организацию обрушился удар, Гельфанда никак не удавалось найти в Швейцарии. Его искали многие. 25 июля, воспользовавшись немецкой дипломатической линией, Фюрстенберг и Воровский направили ему телеграмму с просьбой немедленно вернуться в Стокгольм и прислать показание под присягой, что он не передавал никаких денег большевикам ни через Фюрстенберга, ни через кого-либо другого. Ромберг, немецкий посол в Берне, был вынужден сообщить, что не может найти Гельфанда. Лишь спустя два дня, 27 июля, Парвуса обнаружили в номере люкс одного из отелей и вручили телеграмму из Стокгольма.

Ответ Гельфанда не проходил по дипломатическим каналам, но нет причин считать, что он не выполнил просьбу друзей. Он знал, что большевистская партия готовится к судебному процессу в Петрограде, и сделал все от него за-1 См.: Вестник русской революции. 1917. 22 сентября. № 2.

висящее. Уже 8 августа его издательство в Берлине опубликовало брошюру Парвуса «Мой ответ Керенскому и компании». В брошюре автор писал: «Я всегда, всеми имеющимися в моем распоряжении средствами поддерживал и буду поддерживать российское социалистическое революционное движение. Скажите вы, безумцы, почему вас беспокоит, давал ли я деньги Ленину? Ни Ленин, ни другие большевики, чьи имена вы называете, никогда не просили и не получали от меня никаких денег ни в виде займа, ни в подарок Но я дал им и многим другим нечто более эффективное, чем деньги или динамит. Я один из тех, кто придал революционную решимость русскому пролетариату, который вы теперь пытаетесь, но тщетно, уничтожить».

В сложившейся ситуации большевикам и Гельфанду не оставалось ничего другого, как опубликовывать опровержения в ответ на обвинения Временного правительства. Страсти разгорелись не на шутку, и ни Ленин, ни Гельфанд не могли ожидать, что следствие будет дотошно разбираться в ситуации: что Ленин использовал немецкие деньги для своих целей, что не существовало соглашения между ним и немецким правительством и что каждый из них, Ленин и Гельфанд, преследовали собственную политику. В конце концов, в Лондоне Роджер Кейсмент[262]262
  Кейсмент Роджер – дипломат и гуманист, лидер ирландских повстанцев. Обвинен в измене и повешен. Обвинительный смертный приговор за шпионаж в деле Кейсмента не был неожиданностью, и обвиняемый был готов сделать решительное заявление о неправомочности британского суда. Его единственной виной, доказывал Кейсмент, было то, что он превыше всего ставил интересы Ирландии. «К народу моей страны относились настолько бесчеловечно, что даже первобытное племя не стало бы безропотно сносить это. Если борьба против подобной чудовищной участи – измена, то я горжусь тем, что вхожу в ряды повстанцев», – закончил он свое выступление. Не без оснований опасаясь, что смертный приговор в отношении обвиняемого – известного дипломата и правозащитника – будет воспринят общественностью как месть за справедливую критику жестокой и бездарной колониальной политики и не будет приведен в исполнение, британские власти предприняли целую кампанию по дискредитации Кейсмента. В ход пошли его личные дневники, датированные 1903 и 1910 гг. В них имелись подробности личной жизни, разоблачавшие его как гомосексуалиста. Как только в чопорной Великобритании появились эти сенсационные разоблачения, известные государственные и церковные деятели в Британии и Соединенных Штатах отказались поддержать его просьбу о помиловании.
  Кейсмент был повешен. Были ли так называемые грязные дневники настоящими? Те, для кого Кейсмент предатель Британии, полагают, что дневники подлинные; те, для кого он патриот Ирландии, объявляют их сфабрикованными. Согласно второй точке зрения Кейсмент был казнен не за измену, а за свои убеждения. Даже последние исследования дневников в 2000 г. не дали ответа на вопрос об их подлинности. Лишь в 1949 г. Ирландия получила полную независимость от Британии, хотя шесть из девяти графств Ольстера остались в составе Соединенного Королевства как Северная Ирландия. Спустя годы ходатайства Ирландии о том, чтобы британцы разрешили перевезти останки сэра Роджера Кейсмента на родную землю для перезахоронения, были удовлетворены. 23 февраля 1965 г. гроб был доставлен в Дублин, на улицы которого вышли тысячи людей, чтобы отдать дань уважения этому человеку. Врачи предостерегали 88-летнего президента Ирландии Эмона де Валера от участия в церемонии похорон, но тот настоял на этом. После чего его уговаривали хотя бы надеть шляпу ввиду ненастной погоды. «Кейсмент заслуживает лучшего отношения», – ответил де Валера и произнес надгробную речь, которая во многом перекликалась с последним словом Кейсмента (информация с сайта «Ирландский доброволец»). (Примеч. пер.)


[Закрыть] был приговорен к смертной казни при наличии гораздо менее веских доказательств.

При этом Временное правительство не могло знать о сообщениях, которыми обменивались немецкие дипломаты. 29 сентября барон Рихард фон Кюльман, сменивший в августе Циммермана на посту государственного секретаря по иностранным делам, направил телеграмму в Генеральный штаб по вопросу подрывных действий в России. «Наша первоочередная задача, – говорилось в телеграмме, – оказать максимально возможную поддержку революционным элементам. Какое-то время мы занимались этой деятельностью, достигнув полной договоренности с политическим отделом Генерального штаба (капитан фон Хольсен). Наша совместная работа принесла конкретные результаты. Большевистское движение никогда не смогло бы достигнуть такого влияния, которое имеет сегодня, без нашей постоянной поддержки. Все доказывает, что движение продолжает расти, и то же происходит с финским и украинским движениями за независимость»[263]263
  3еман 3. Германия и революция в России. Документ № 71.


[Закрыть].

Спустя два месяца Кюльман более подробно изложил Генеральному штабу результаты проводимой политики: «Россия оказалась самым слабым звеном в цепи наших противников. Перед нами стояла задача постепенно ослабить ее и, когда это окажется возможным, изъять из цепи. Это и было целью подрывной деятельности, которую мы вели за линией русского фронта – прежде всего стимулирование сепаратистских тенденций и поддержка большевиков. Только тогда, когда большевики начали получать от нас через различные каналы и под различным видом постоянный поток денежных средств, они оказались в состоянии создать свой собственный орган – «Правду», проводить энергичную пропаганду и расширить значительно свою прежде узкую партийную базу»[264]264
  3еман 3. Германия и революция в России. Документ № 94.


[Закрыть].

Кюльман был абсолютно прав, заявляя, что влияние большевиков будет расти. Временное правительство доказало полную неспособность уничтожить нелегальную сеть партии. Опубликованные доказательства измены большевиков были слишком поверхностными, и расследование велось небрежно. Хотя Гельфанд выступал в качестве основного связующего звена между большевиками и имперским правительством Германии, но это была не единственная связь, имевшаяся в распоряжении Берлина в 1917 году. Часть средств, предназначенных для подрывной деятельности в России – по словам Эдуарда Бернштейна, речь шла о 50 миллионах марок золотом[265]265
  14 января 1921 г. в берлинском Vorwarts Бернштейн опубликовал статью, в которой заявил следующее: «Ленин и его товарищи действительно получили от императорской Германии огромные суммы. Я узнал об этом уже в конце декабря 1917 года. Не узнал я лишь, как велика была сумма и кто являлся посредниками. Теперь из источников, заслуживающих безусловного доверия, я узнал, что речь шла о невероятных суммах, наверное 50 миллионов марок золотом, так что для Ленина и его товарищей не могло остаться места сомнениям, откуда притекали эти суммы». (Примеч. пер.)


[Закрыть], хотя ближе к истине сумма в 30 миллионов, – возможно, напрямую поступали в заграничное бюро от немецкой дипломатической миссии в Стокгольме.

Швейцарский социалист Карл Моор, работавший на германское правительство под псевдонимом Байер и имевший свои контакты с большевиками в России, вполне могслужить передаточным звеном между большевиками и германским правительством.

Единственным человеком, знавшим все об этой истории, был Диего фон Берген, работавший в политическом отделе министерства иностранных дел. Берген был надежным, проверенным служакой, в отличие от подверженного политическим страстям Брокдорфа-Ранцау. После войны Берген служил и Веймарской республике, и гитлеровскому режиму; в 1919 году был прусским послом при Святом престоле, а в 1920 году послом Германии. Он был одним из самых влиятельных руководителей зарубежных миссий. В Бергене удачно сочетались деловитость, высокая работоспособность и сдержанность. Вышеупомянутая телеграмма Кюльмана в адрес Генерального штаба, за которую отвечал Берген, была единственной допущенной им неосторожностью.

Несмотря на то что план Временного правительства по обвинению большевиков в измене провалился, его последствия были губительны для политики России. Усилился конфликт между большевиками и умеренными социалистами, отношения между большевиками и Временным правительством сделались откровенно враждебными. В начале 1918 года опять появились поддельные документы, собранные Эдгаром Сиссоном, представителем в Петрограде от Комитета США по общественной информации, обвиняющие большевиков в измене; этот случай сильно испортил отношения между Вашингтоном и Советами[266]266
  Купленные в Петрограде Сиссоном документы якобы доказывали, что Троцкий, Ленин и другие большевики-революционеры не только были на содержании германского правительства, но и являлись его агентами. Эти документы, впоследствии названные «документами Сиссона», были отправлены в США в большой спешке и секретности и были опубликованы Комитетом США по общественной информации. Американская пресса в целом восприняла документы как подлинные. Заметным исключением была газета «Нью-Йорк ивнинг пост». Уже после публикации первых текстов эта газета оспорила подлинность всех документов. То, что эти документы – подделки, выяснилось в результате обширного исследования Джорджа Кеннана и экспертиз, проведенных в 1920-х гг. британским правительством. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Летом 1917 года Гельфанд был единственным внешним источником, оказывавшим помощь большевикам; логика событий требовала от него поддержать Ленина и его партию. Он отвечал на обвинения Керенского в манере, напоминавшей времена, когда он был редактором саксонской Arbeiterzeitung. Его критика была направлена в адрес большинства Советов и министров-социалистов Временного правительства, в особенности: они не созвали Учредительное собрание, доказали неспособность решить вопрос о земле, не достигли мира. «Вместо мира – новые жертвы, вместо земли – налоги, вместо демократии – самодержавие! Вместо царя – много маленьких царьков»[267]267
  Парвус. Мой ответ Керенскому и компании. Берлин, 1917. С. 3.


[Закрыть]. Теперь Парвус играл va banque[268]268
  Ва-банк (фр. va banque) – в азартной карточной игре ставка, равная всему банку. Идти ва-банк – идти на риск, действовать, рискуя всем. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

После многолетних сомнений в отношении Ленина он делал ставку на большевиков. Именно так понимали действия Гельфанда сами большевики. Они хотели, чтобы его ответ Керенскому получил широкую огласку, и Брокдорф-Ранцау, как всегда, был готов оказать помощь. 16 августа он обратился в министерство иностранных дел с просьбой предать гласности брошюру Гельфанда через государственное телеграфное агентство[269]269
  Телеграмма № 1060.


[Закрыть].

Однако министерство иностранных дел не собиралось оказывать помощь в распространении большевистской пропаганды. Правда, 14 августа Берген дал комментарий в Vorwarts и хотел разрекламировать брошюру Парвуса в Швейцарии и Швеции[270]270
  Телеграмма № 606 от 18 августа 1917 г.


[Закрыть].

Хотя в передовице Vorwarts подчеркивалось, что автор брошюры ударил по Временному правительству из его же орудий и «привлек к суду в качестве подсудимого», мнения по этому вопросу в германской партии разошлись. 20 августа в той же газете Реусс писал, что взгляды Парвуса «непонятны и опасны». Ответ Керенскому содержал, по мнению Реусса, «бессмысленные подозрения против ведущих личностей русской революции» и, следовательно, не внес никакого вклада во взаимопонимание между Россией и Германией. Германская партия, полагал Реусс, имеет причины не согласиться с автором, который предпринял «плохо замаскированную попытку широкого распространения большевистской пропаганды». Но Реусса никто не поддержал; ни один из немецких социалистов не упомянул о скрытом значении политики Парвуса.

В начале осени Гельфанд все еще находился в Швейцарии; для него было бы крайне неразумно появиться в Скандинавии. Его приезд только дал бы пищу слухам о тайных связях с большевиками. Кроме того, датские профсоюзы подверглись энергичным нападкам из-за «угольных дел» с Гельфандом. В результате в середине октября он вернулся в Швейцарию после недолгого пребывания в Берлине. Казалось, его не интересовал шум, поднимавшийся из-за него, и он терпеливо ждал своего часа. Для него было непривычным состояние временной отстраненности от дел. Но он понимал, что не должен делать ничего, чтобы и дальше не подвергать опасности большевиков. Имелась и еще одна причина, по которой он позволил событиям идти своим ходом.

Он сделал все возможное, чтобы повлиять на политику Германии в отношении России. Ему даже удалось добиться услуг от человека, занимавшего должность руководителя службы новостей в министерстве иностранных дел в Берлине, которому он мог доверять. Виктора Наумана в начале 1917 года представил Гельфанду Адольф Мюллер. Выходец из буржуазной протестантской семьи после учебы в Лейпциге и Фрайбурге, Науман пытался добиться успеха в качестве драматурга. На этом поприще его постигла неудача. Перейдя в начале века в католическую веру, он поселился в Мюнхене и занялся написанием статей в защиту католической церкви, благодаря чему получил доступ в придворные круги баварской столицы. Кроме того, он был близким другом графа Гертлинга, в скором времени ставшего рейхсканцлером, и имел на него большое влияние.

Гельфанд чрезвычайно высоко оценивал это знакомство и летом 1917 года стал оплачивать услуги Наумана как лоббиста и информатора.

В июне Науман приехал к Гельфанду в Мариенбад за получением инструкций, как сделать, чтобы политика Гельфанда в отношении России стала известна в соответствующих кругах. Науман переговорил с графом Чернином, австрийским министром иностранных дел, с немецким и баварским наследными принцами и генералом Людендорфом[271]271
  См.: Науман В. Документы и доказательства. Берлин, 1928. С. 257–260.


[Закрыть].

В конце октября Науман сопровождал своего работодателя в Вену, чтобы организовать ему встречу с графом Чернином. Известие об успешном большевистском перевороте достигло габсбургской столицы раньше, чем удалось договориться о дате аудиенции у Чернина.