Текст книги "Кредит на революцию. План Парвуса"

Глава 10
Революция в России

За несколько весенних недель 1917 года революция в России разрушила структуру царского государства. В начале марта голод и бешенство выгнали рабочих на улицы Петрограда. Следом появились политические лидеры, выдвигавшие требования от имени революции. Это получилось спонтанно, а потому неожиданно, и удивило русских эмигрантов даже больше, чем правительства воюющих держав.

Два с половиной года боев на линии фронта, протянувшейся на сотни километров от Балтийского до Черного моря, сопровождались нарушениями в экономической и административной сферах жизни; трудно себе представить более подходящую обстановку для краха царского режима. Открылись новые возможности для продолжения войны или заключения мира. Это оправдывало ожидания Гельфанда. «Ваша победа – наша победа, – писал он в «Колоколе» 24 марта 1917 года. – Демократическая Германия должна протянуть руку помощи демократической России для достижения мира и активного сотрудничества в сфере социального и культурного развития». Парвус связывал крах царизма с победой Германии в войне; «важнейшие события, начавшиеся в 1905 году», завершит революция. Теперь Россия могла заняться внутренним переустройством, и первой задачей революции, по его мнению, было немедленное заключение мира.

Все выступления в прессе были не более чем средством выразить свое отношение к революции. Более откровенно Парвус высказывал свои мысли в переписке с немецкими партийными лидерами. 22 марта он написал Адольфу Мюллеру, что хотел бы узнать о принятии следующих мер: вооружении русского пролетариата, общественном обвинении царя, перераспределении земельной собственности, введении восьмичасового рабочего дня на предприятиях, созыве Учредительного собрания и заключении мира. Его программа была близка идеям большевиков[236]236
  Парвус – Адольфу Мюллеру. Сборник документов дипломатической миссии в Копенгагене.


[Закрыть].

Гельфанд понимал, что теперь как никогда ему потребуется помощь со стороны немецких властей. Как только в Копенгагене появились первые сообщения о революции в России, он попросил Брокдорфа-Ранцау отправить в Берлин телеграмму следующего содержания: «Революция победила. Россия политически недееспособна. Учредительное собрание означает мир»[237]237
  Брокдорф-Ранцау – фон Циммерну. Телеграмма от 17 марта 1917 г. Сборник документов дипломатической миссии в Копенгагене.


[Закрыть].

На этот раз Ранцау отнесся к восторгам Гельфанда более сдержанно. Он считал, что тот выражает свое мнение с «неопровержимой уверенностью». Ранцау, конечно, не впервые выслушивал мнения Гельфанда о России, высказываемые весьма самоуверенным тоном. Однако Ранцау все же решил, что «эти события колоссальная удача для нас».

В очередной раз оказалось, что Ранцау готов принимать к сведению высказывания Гельфанда. 1 апреля между ним и Гельфандом произошел обстоятельный обмен мнениями[238]238
  Подробный стенографический отчет беседы. Архив Брокдорфа-Ранцау.


[Закрыть].

Гельфанд высказал мнение, что Россия устала от войны, и вскоре стремление к миру охватит всю страну. По этой причине Германия должна воздержаться от наступления: он опасался, что наступление может вызвать подъем патриотических чувств и желание защитить достижения революции. Русскую революцию надо оставить в покое, чтобы она могла «логично развить последствия созданного ею столкновения интересов». Это столкновение потрясет Россию до основания. Крестьяне силой захватят помещичьи земли. Солдаты покинут окопы и расстреляют офицеров. Украинцы, кавказцы и другие национальные меньшинства освободятся от власти царского правительства и разрушат централизованную систему Российского государства. Голод продолжит испытывать терпение народных масс, и, по словам Гельфанда, спустя два-три месяца начнется «страшная анархия». Он высказал убеждение, что возможны только два варианта отношений Германии с Россией: или германское правительство решается на широкую оккупацию России и разрушение имперской государственной системы, расчленение России на несколько зависимых от Германии государств, или оно заключает быстрый мир с Временным правительством.

Для реализации первого варианта Гельфанд советовал Германии перейти в наступление, начав его через три месяца на пике анархии в России. В этом случае правительство Германии сможет добиться победы в политической сфере. Это повлечет за собой разоружение русской армии, разрушение крепостей, уничтожение русского флота, запрещение производства оружия и боеприпасов и оккупацию России. Если этого не произойдет, то Российская империя, вне всякого сомнения, в скором времени превратится в агрессивную военную державу и «станет тем опаснее для Германии, чем больше ран она получит сейчас». Для подготовки такого радикального решения русского вопроса «необходимо поддержать революционное движение, чтобы усилить анархию».

Если же немецкое правительство не готово, по выражению Гельфанда, «к бою с Россией» или считает такой план невыполнимым, то следует предпринять усилия для «заключения мира с Россией, но мира, который не оставит горечи с обеих сторон». В противном случае Гельфанд опасался, что повторится история «с нашими отношениями с Францией в 1870 году, с тем лишь отличием, что Франция не опередила нас в экономическом и политическом развитии, а Россия, развиваясь в экономическом и политическом отношении, несомненно, превзойдет территориально ограниченную Германию». Для реализации второго варианта нет никакого смысла в попытке усиления анархии в России. Надо способствовать созданию стабильной ситуации, а затем начать переговоры с правительством, которое сможет гарантировать мир.

Для самого Гельфанда были равно неприемлемы оба варианта: первый был связан с риском могучего подъема патриотизма русского народа и соответственно боевого духа русской армии; второй – с замедлением выполнения революционной программы Гельфанда. Для того чтобы был возможен еще и третий вариант, устраивавший Гельфанда, ему был необходим Ленин с его большевистской партией.

Парвус оказался в ситуации, похожей на майскую ситуацию 1915 года. Тогда, как вы помните, Ленин наотрез отказался от сотрудничества. Однако после Февральской революции в России возникли новые обстоятельства, которые, как рассчитывал Гельфанд, должны были заставить Ленина изменить отношение и к нему, и к имперскому правительству Германии.

Ситуация действительно изменилась. Находясь в Швейцарии, Ленин был отрезан от России и отчаянно искал выход из создавшегося положения. Ленин заявил, что готов пойти даже на сделку с дьяволом, только бы оказаться в Петрограде[239]239
  См.: Крупская Н. Воспоминания о Ленине. М., 1957. С. 273–276.


[Закрыть].

На самом деле Ленину не стоило так волноваться. Уже были подготовлены необходимые документы, разрешающие проезд через Германию, и ряд влиятельных лиц в Берлине были готовы оказать помощь. Уже не впервые немецкие власти рассматривали подобные вопросы: летом 1915 года русские эмигранты, согласившиеся работать в институте Гельфанда, проезжали через Германию в Копенгаген. Гельфанд не уставал объяснять немецким дипломатам, насколько эффективна в качестве подрывной силы большевистская партия во главе с Лениным. Канцлер Бетман-Гольвег осознал исключительное значение революции в России для Германии. В начале апреля он поручил послу в Берне установить контакты с русскими эмигрантами и предложить им транзитный проезд в Россию через Германию.

Гельфанд не стал дожидаться, когда политики в Берлине примут решение. Пока в министерстве иностранных дел только обсуждались технические и юридические стороны вопроса, он уже предпринял первые практические шаги. Поскольку сразу вывезти большое количество русских революционеров было довольно сложно, он решил, что в первую очередь необходимо отправить в Россию Ленина и Зиновьева. Связующим звеном между Гельфандом и Лениным должен был стать Фюрстенберг.

Парвус заручился поддержкой Генерального штаба (а не министерства иностранных дел!) и доверил Фюрстенбергу сообщить Ленину, что для него и Зиновьева в Германии устроен железнодорожный коридор, не уточняя, от кого исходит предложение. В Цюрих в качестве сопровождающего лица выехал Георг Скларц.

Парвус ошибался, предполагая, что Ленин сразу согласится с поступившим предложением. Переданный через Зиновьева ответ Ленина телеграммой Фюрстенбергу был скорее отрицательным, чем положительным: «Письмо отослано. Дядя (то есть Ленин) хочет знать больше. Официальный проезд для отдельных лиц неприемлем. Пишите экспресс-почтой Варшавскому, Клусвег, 8». Неаккуратные действия прибывшего в Швейцарию Скларца, предложившего оплатить проезд двух большевиков, побудили Ленина резко прервать переговоры.

Парвус допустил серьезную ошибку. Сам того не желая, он устроил западню двум большевистским лидерам. Если бы Ленин принял предложение, он скомпрометировал бы себя в глазах соотечественников и стал бы не нужен ни большевикам, ни немцам. Под стать этому было и бестактное поведение Скларца, обратившегося с предложением к большевикам. Временное правительство находилось в состоянии войны с Германией, и, несмотря на амнистию, недавно объявленную в отношении политических эмигрантов, Ленин понимал, что сильно рискует, соглашаясь на эту поездку.

Когда 1 апреля Гельфанд разговаривал с Брокдорфом-Ранцау, он уже знал, что Ленин отклонил его предложение. Гельфанд решил поехать в Берлин, чтобы обсудить события в России, которые теперь целиком поглощали его внимание, с дипломатами и социалистами. Его авторитет как эксперта по России заметно возрос; свидетельство тому действия Ранцау, предпринятые 2 апреля, когда Гельфанд был на пути к Берлину. В первую очередь посланник в Копенгагене составил телеграмму в министерство иностранных дел, подробно, со своими комментариями, изложив мнение Гельфанда:

«Если мы в военном и экономическом отношении способны продолжать войну до осени, то в таком случае мы должны искать пути для создания в России возможно большего хаоса. Следует избегать любого явного вмешательства в ход русской революции. Мы должны сделать все возможное для интенсификации разногласий между умеренной и экстремистской партиями – их возобладание в высшей степени соответствовало бы нашим интересам. Следует сделать все возможное, чтобы добиться процесса дезинтеграции в трехмесячный период, – тогда наше военное вмешательство обеспечит крах Российской державы. По всей вероятности, мы должны рассчитывать, что примерно в течение трех месяцев распад империи достигнет той стадии, на которой мы сможем сокрушить русских. Если мы сейчас перейдем в наступление, то лишь дадим повод объединиться всем сепаратистским силам и даже, возможно, сплотиться в борьбе против Германии»[240]240
  Земан 3. Германия и революция в России. Документ № 22.


[Закрыть].

В тот же день Брокдорф-Ранцау написал личное письмо Циммерману, преемнику Ягова на посту государственного секретаря министерства иностранных дел. Циммерман, человек, несомненно, более жесткий и решительный, чем прежний государственный секретарь, не задумываясь использовал любые методы ради достижения поставленных целей. Одной из таких целей был сепаратный мир с Россией, но мир со страной настолько ослабленной, чтобы она полностью зависела от Германии. Поэтому он был убежден в необходимости полного распада России в политическом и военном отношении. Он понимал, что распада России, как и заключения сепаратного мира, можно достигнуть только с помощью радикального крыла русского революционного движения.

Ранцау давно был в дружеских отношениях с Циммерманом и теперь в письме от 2 апреля попросил государственного секретаря «проявить любезность и лично принять доктора Гельфанда»[241]241
  Земан 3. Германия и революция в России. Документ № 23.


[Закрыть]:

«Я хорошо знаю, что его характер и репутация оцениваются неоднозначно, и ваш предшественник любил оттачивать на нем свой острый язык. В ответ на это могу только утверждать, что Гельфанд реализовал несколько чрезвычайно важных политических мероприятий, и в России он был одним из первых, кто работал на то, что составляет нашу цель… Теперь, конечно, что-то, а возможно, и все, изменилось, но два года назад даже Ягов не полностью отверг его предложения!

Связи, имеющиеся у Гельфанда в России, могут теперь, по моему мнению, стать решающими для дальнейшего развития событий. Кроме того, он находится в тесном контакте с социал-демократами Германии, Австрии и Скандинавии, так что может в любой момент оказать на них влияние.

Он искренне благодарен вашему превосходительству, поскольку знает, что благодаря вашему ходатайству получил немецкое гражданство в то время, когда его положение было более чем сомнительным, и теперь он чувствует себя немцем, а не русским, несмотря на русскую революцию, которая должна его реабилитировать. Поэтому я прошу выслушать его, поскольку убежден, что он был бы чрезвычайно полезен не только в решении вопросов международной политики, но и внутренней политики империи».

Когда министерство иностранных дел выдало приглашение на аудиенцию у государственного секретаря, Гельфанд уже уехал из Берлина, но ему удалось обсудить детали операции по переправке русских эмигрантов с фон Бергеном из министерства иностранных дел. Встречу организовал друг Гельфанда Вильгельм Янсон, профсоюзный лидер, который входил в число лиц, сопровождавших русских большевиков.

Гельфанд не дождался приглашения к государственному секретарю, поскольку у него были более важные дела. Для реализации планов требовалось склонить на свою сторону «большинство социалистов». Пока Шейдеман и Эберт, похоже, не могли осознать значение политических перемен в Петрограде. Они мало знали о России и были далеки от проблем восточной политики. Они весьма своеобразно отнеслись к известию о революции в России: несмотря на возражения Эберта, направили телеграммы, подписанные Шейдеманом, председателю Думы и Совета.

Вечером 4 апреля Гельфанд с Янсоном обратились к руководству партии. Они объявили, что в ближайшие дни в Петроград поедет датский социалист, редактор копенгагенской газеты «Социал-демократ» Боргбьерг. Он собирается встретиться с руководителями Совета и обсудить с ними возможности заключения мира. Гельфанд и Янсон считали, что представители руководства немецкой партии должны как можно скорее приехать в Копенгаген, чтобы проинструктировать Боргбьерга. Сделать это надо незамедлительно, настаивал Гельфанд, поскольку тот собирается уехать через несколько дней, чтобы оказаться в Петрограде раньше Брантинга, лидера шведских социалистов, который в целом симпатизирует Антанте.

Сообщение произвело нужное впечатление, и было решено направить в Копенгаген Шейдемана, Эберта и Густава Байера. Ни у одного из них не было паспорта на свое имя, и им пришлось обратиться в министерство иностранных дел. В своих воспоминаниях Шейдеман с гордостью пишет, что Циммерман приказал «немедленно» выдать необходимые документы[242]242
  См.: Шейдеман П. Воспоминания социал-демократа. Дрезден, 1928. Т. 1. С. 421.


[Закрыть].

Циммерман был доволен, что социалисты согласились с предложением Гельфанда, и попросил внушить Боргбьергу, что Германия стремится заключить мир с Россией, а Польша не должна явиться препятствием к урегулированию этого вопроса.

6 апреля немецкие партийные лидеры выехали в Копенгаген. Гельфанд взял на себя все заботы, связанные с поездкой. Он заказал билеты на поезд, забронировал номера в центральной гостинице Копенгагена, подготовил свой дом для приема партийных лидеров. Немецкие лидеры не привыкли к такому обращению и были приятно удивлены. Помимо политической значимости Гельфанда – в данном случае его контактов с датскими социалистами, – он был еще внимательным и щедрым хозяином. До поездки в Копенгаген он плохо знал Шейдемана и Эберта, и теперь ему удалось установить с ними дружеские, доверительные отношения.

В первый день по прибытии в Копенгаген Гельфанд, после обеда, представил Боргбьерга немецким товарищам. Они одобрительно отнеслись к датскому социалисту, узнав, что его симпатии на стороне Германии. В разговоре с Боргбьергом Шейдеман и Эберт четко следовали инструкциям Гельфанда и Циммермана. Они сказали, что Германия хочет заключить мир без аннексий и будет легко прийти к пониманию в отношении исправления некоторых границ. На Балканах формулировка «без аннексий», конечно, неприемлема, но даже эта проблема может быть улажена. Боргбьерг, пояснили немцы, может гарантировать русским, что Германия не начнет наступление на русском фронте[243]243
  Там же. С. 424.


[Закрыть].

Немецкие партийные лидеры настолько увлеклись новой для себя ролью участников высокой политики, что потеряли из виду интересы международного социализма. Они ни разу не упомянули о возможном сотрудничестве германской и русской партий. Эту миссию взял на себя Гельфанд. В разговоре с Боргбьергом он привлек внимание собравшихся к будущему развитию социализма в Европе.

Гельфанд объяснил Боргбьергу, что бессмысленно проводить аналогии между событиями в Петрограде и положением в Германии, и попросил, чтобы датский социалист объяснил русским партийным лидерам, что, пока идет война, в Германии не будет никакой революции. Перед революцией в Германии, в отличие от России, стоит другая задача: ей надо разрушать не устаревшую государственную систему, как в России, а капиталистическую систему в целом. Россия переживает буржуазную революцию, а в Германии будет социалистическая. Поэтому он просил передать русским, чтобы они волновались не относительно того, как «в Германии будет установлена свобода», а боролись за достижение мира, который даст возможность рабочим-социалистам выбраться из траншей и вернуться в партийную организацию[244]244
  См.: Шейдеман П. Воспоминания социал-демократа. Дрезден, 1928. Т. 1. С. 425.


[Закрыть].

Все это были не более чем слова, кроме гарантий, что Германия не перейдет в наступление на Восточном фронте. Это был единственный способ установить контакт с русскими революционерами.

9 апреля 1917 года Гельфанд узнал от Брокдорфа-Ранцау о дне отъезда русских эмигрантов из Цюриха. Он сразу же сообщил в министерство иностранных дел Германии, что собирается встречать русских в Мальме в Швеции. И только тогда он сказал немецким товарищам, что Ленин с Карлом Радеком и еще приблизительно сорока русскими эмигрантами направляются из Швейцарии в Стокгольм. Он пытался уговорить Эберта, Шейдемана и Байера, которые уже собирались вернуться в Берлин, остаться, по крайней мере одному из них, в Копенгагене. «Существует вероятность, – объяснял им Гельфанд, – что русские захотят обсудить с нами положение, и в этом случае нужно, чтобы хоть один представитель партии смог поехать в Мальме».

Заявление Гельфанда о приезде русских эмигрантов застало партийных лидеров врасплох. Они, конечно, ничего не знали ни о связях Гельфанда с министерством иностранных дел Германии, ни о его содействии в отношении усиления хаоса в России. В данном случае они сделали неправильные выводы: они считали переправку русских эмигрантов «договоренностью Гельфанда», который не поставил в известность немецких социалистов, чтобы в случае срыва плана освободить партию от ответственности[245]245
  См.: Шейдеман П. Воспоминания социал-демократа. Дрезден, 1928. Т. 1. С. 427.


[Закрыть].

На предложение Гельфанда остаться в Копенгагене каждый из них отреагировал по-своему, но достаточно наивно. Эберт заявил, что у него совсем нет времени и в любом случае русские наверняка не захотят вступать в переговоры с немецкими товарищами. Шейдеман, который поначалу был склонен остаться, потом отказался. В итоге немцы сочли невозможным оставаться до приезда русских.

Но если попытки Гельфанда заполучить на встречу кого-то из руководителей Социал-демократической партии Германии – Эберта, Шейдемана или Байера – успехом не увенчались, зато он впервые в жизни получил от них мандат, удостоверявший его право вести переговоры от имени Исполнительного комитета немецкой социал-демократической партии. Главной целью Гельфанда был контакт с Лениным и большевиками, и он, вероятно, был даже доволен, что удастся встретиться с русскими революционерами без свидетелей.

Встречу должен был организовать Яков Фюрстенберг, который встречал Ленина и его спутников в Мальме и провожал их до Стокгольма. Во время поездки у них было достаточно времени, чтобы обсудить предложения товарища Гельфанда. Стоит ли Ленину лично с ним встречаться? Ответ, конечно, был – нет, не стоит. Ленин понимал, что после проезда через Германию следует действовать крайне осторожно и не делать ничего, что могло бы его скомпрометировать.

Когда 13 апреля русские эмигранты прибыли в Стокгольм, Гельфанд был уже там. Он понимал, что не исключен обмен мнениями через общего друга, Якова Фюрстенберга, поэтому попросил того поинтересоваться политическими планами Ленина: «Мир необходим, что собирается делать Ленин?» Ленин ответил, что его не интересует дипломатия; его задача – социал-революционная пропаганда[246]246
  См.: Парвус. В борьбе за справедливость. С. 51.


[Закрыть].

Ответ не удовлетворил Гельфанда. По его собственному утверждению, он попросил Фюрстенберга предупредить Ленина, что «…тот может продолжать агитацию, но если его не интересует управление государством, то он станет инструментом в моих руках».

Гельфанд очень гордился тем, что ему предоставлены полномочия вести переговоры от имени Исполнительного комитета немецкой социал-демократической партии, но, как выяснилось, ему от этого не было никакой пользы. Вероятно, он сильно расстроился, когда узнал, что Ленин, не собираясь рисковать, отказался от личной встречи. Ленин оказался более трезвым человеком, чем Гельфанд: в действительности не было никакого смысла во встрече на высшем уровне. Что бы ни думал Гельфанд, но эти двое были не в том положении, чтобы заключать мир между Германией и Россией, и мнение Ленина о необходимости мирного договора не является тайной. Лидер большевиков нуждался в помощи, но прежде всего ему следовало соблюдать осторожность. Все, что могли сделать для него Гельфанд и немцы, должно было делаться тайно, окольным путем. Отказываясь от встречи, Ленин тонко намекнул на это.

Хотя Фюрстенберг по-прежнему оставался посредником, на сцене появился новый персонаж, Карл Радек; следует помнить, австро-венгерский подданный. Он взял на себя роль главного переговорщика с Гельфандом со стороны большевиков. 13 апреля они целый день беседовали в обстановке полной секретности. Нам не дано узнать, о чем шел разговор. Маловероятно, что они потратили много времени на обсуждение марксистской теории. Видимо, Гельфанд напрямую предложил поддержку большевикам в предстоящей борьбе за власть в России, а они в лице Радека ее приняли. События последующих месяцев ясно свидетельствуют, что именно об этом шел разговор в Стокгольме 13 апреля.

После встречи с Гельфандом Радек, являясь подданным Австро-Венгрии, не мог продолжить поездку с большевиками в Петроград. Он остался в Стокгольме. Спустя три дня Гельфанд вернулся в Копенгаген и сразу же пошел к Брокдорфу-Ранцау. Телеграмма, отправленная посланником в Берлин, была короткой и лаконичной: Гельфанд вернулся из Стокгольма в Копенгаген, вел переговоры с русскими эмигрантами, приедет в Берлин 18 апреля, ждет приглашения на аудиенцию у Циммермана и явится в Исполнительный комитет социал-демократической партии[247]247
  См.: Земан 3. Германия и революция в России. Документ № 50.


[Закрыть].

Первая встреча Гельфанда с партийными лидерами произошла поздно вечером, через час после его приезда в Берлин; вторая встреча на следующий день, 19 апреля. Гельфанд не собирался рассказывать социалистам обо всем, что обсуждалось в Стокгольме. В первую очередь ему хотелось, чтобы товарищи поняли то, что он называл правильным отношением к революции в России, не забывали о международных социалистических связях и, в случае если не удастся достигнуть всеобщего мира, остановили бы свой выбор на сепаратном мире с Россией. Его усилия увенчались полным успехом.

Расширенный комитет партии принял резолюцию, подготовленную на встрече Гельфанда с партийными лидерами 19 апреля, которая была ответом на воззвание Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов к социалистам всех стран, опубликованное 14 апреля[248]248
  Имеется нестыковка в датах. «Воззвание Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов к социалистам всех стран» было от 2 (15) мая 1917 г. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Составленная Шейдеманом резолюция была принята единогласно; немецкие социалисты приняли русскую формулировку: мир без аннексий и контрибуций.

На следующий день партийная пресса опубликовала принятую резолюцию, особо подчеркнув сходство взглядов германской социал-демократической партии и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. «Мы горячо приветствуем победу русской революции, – говорилось в резолюции. – Революция пробудила стремление к миру во всем мире. Мы выражаем согласие с решением Совета рабочих и солдатских депутатов проложить путь к всеобщему миру, без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов»[249]249
  Протоколы заседания расширенного комитета партии от 18 и 19 апреля 1917 г.


[Закрыть].

В то время как немецкие социалисты агитировали за мир, который более или менее соответствовал представлениям русских, самая важная задача германской восточной политики заключалась в том, чтобы сделать невозможным для Временного правительства в Петрограде продолжение войны. Решение этой задачи требовало большой изобретательности от имперского правительства. После совещаний с социалистами Гельфанда приняли в министерстве иностранных дел. Ему организовали аудиенцию у государственного секретаря Циммермана. Соблюдался высочайший уровень секретности; они встретились один на один, не велось записи их разговора.

Наверняка Гельфанд привлек внимание государственного секретаря к тем преимуществам, которые Германия получит в результате поддержки партии большевиков. Ленин был единственным лидером, занявшим твердую позицию в вопросе о мире и чья партия была организованной и действенной. Имелось несколько способов оказать поддержку этой партии. Большевики нуждались в деньгах для проведения активной пропаганды мира в России; им было необходимо усилить агитацию на фронте, которая велась уже в течение нескольких месяцев. Все еще существовала опасность сплочения патриотических сил в случае немецкого наступления на Восточном фронте, что свело бы на нет эффект от многомесячной агитации. Гельфанд, вероятно, упорно настаивал на том, что немцы не должны переходить в наступление в течение нескольких месяцев.

В этом же месяце министерство финансов Германии по распоряжению министерства иностранных дел выделило Гельфанду 5 миллионов марок на политические цели в России; видимо, Циммерман договаривался с Гельфандом об использовании этих огромных средств[250]250
  См.: Земан 3. Германия и революция в России. Редакционное примечание. С. 24.


[Закрыть].

Возможно, способы использования этих огромных средств стали еще одним предметом разговора Гельфанда с государственным секретарем. Гельфанд, единственный человек, связанный с министерством иностранных дел, имел дело с суммами такого порядка. Теперь он стал намного предусмотрительнее и уже не давал, как делал это раньше, никаких расписок в получении денег.

Из Берлина Гельфанд опять поехал в Копенгаген, а затем в Стокгольм; в течение нескольких недель он ездил между двумя скандинавскими столицами. В Стокгольме он большую часть времени проводил с членами заграничного бюро ЦК Радеком, Воровским и Фюрстенбергом; это выглядело так, словно он был одним из членов ЦК. Карл Радек, Яков Фюрстенберг и Вацлав Воровский (также известный как Орловский) организовали выпуск двух пропагандистских изданий – бюллетеня «Корреспонденция «Правды» и еженедельного журнала «Вестник русской революции» для информации западноевропейских социал-демократов о событиях в России.

В это трио заговорщиков входил человек, о котором впервые упоминается на страницах книги, – Вацлав Воровский. Родился он в семье инженера. В 1891–1897 годах учился в Московском высшем техническом училище, принимал участие в студенческом движении. «Политической работой начал заниматься с 1894 года, когда образовывал рабочие кружки, и в то же время вел работу среди студенчества», – писал в автобиографии Воровский. Он был одним из организаторов Южного бюро ЦК РСДРП в Одессе в 1904 году. Существенной частью общественно-революционной деятельности Воровского была его литературная работа в большевистских газетах. В 1916 году был направлен в Стокгольм. После Февральской революции в России начал работать с Фюрстенбергом; весьма вероятно, что они находились в контакте еще до революции[251]251
  В предисловии к собранию сочинений В. Воровского нет упоминаний о его деятельности на протяжении 1916 г.


[Закрыть].

С Гельфандом Воровский, возможно, познакомился еще в начале века в Мюнхене.

Из трех членов Русского заграничного бюро самым активным и влиятельным был Радек. Теперь он занимал положение, которое позволяло устанавливать отношения, за что его и ценили. Он знал Густава Байера, прибывшего в Копенгаген с официальной миссией, вездесущую личность по фамилии Гольдберг, действовавшую в качестве агента Эрцбергера[252]252
  Эрцбергер Маттиас – германский политический деятель. С 1903 г. депутат рейхстага, примыкал к левому крылу католической партии «Центр». В начале Первой мировой войны сторонник аннексий; после победы Февральской революции 1917 г. в России высказывался за поиски путей, ведущих к окончанию войны, был инициатором так называемой «мирной резолюции». В октябре 1918 г. вошел в правительство; возглавлял германскую делегацию на переговорах о перемирии с Антантой, 11 ноября 1918 г. подписал Компьенское перемирие. В 1919–1920 гг. вице-канцлер и министр финансов. (Примеч. пер.)


[Закрыть], и Карла Моора, шведского социалиста, одновременно работавшего на шведское, австрийское и германское правительства.

Через свои связи Радек дал знать правительству Германии, что победа большевиков над Временным правительством – вопрос времени. Он всем объяснял, что не подыскивает на зиму квартиру в Стокгольме, поскольку сразу же после победы большевиков хочет вернуться в Петроград.

Группа поляков-большевиков занималась не только пропагандистской работой, но выполняла еще одну функцию: переправляла деньги в большевистскую кассу в Россию. Гельфанд был основным, если не единственным, финансовым источником Если большевики все еще думали, что Гельфанд задолжал им за «дело Горького», то теперь он более чем щедро рассчитался с ними.

Все трое поляков, находившихся в Стокгольме, были опытными подпольщиками, продолжавшими бороться с Временным правительством тем же способом, что с царскиим режимом. Но теперь они находились в более привилегированном положении. Немцы предоставили в их распоряжение дипломатические каналы; иногда заграничное бюро использовало русскую дипломатическую почту для связи с Петроградом. Кроме того, существовали проверенные связи между Россией и Скандинавией, установленные экспортно-импортной компанией Гельфанда, управляющим которой был Фюрстенберг.

Ленин полностью доверял заграничному бюро ЦК в Стокгольме. Между Петроградом и Стокгольмом шла активная переписка; с самого начала в ней видное место занимал денежный вопрос. В первом письме Фюрстенбергу, написанном через несколько дней после приезда в Петроград, Ленин выражает недовольство: «Мы все еще не получили от вас денег» – и просит заграничное бюро соблюдать предельную осторожность. Во втором письме Ленин подтверждает получение двух тысяч рублей от поляка Мечислава Козловского, адвоката-социалиста, одного из связников Гельфанда[253]253
  См.: Пролетарская революция. М., 1923. № 9. С. 227–228.


[Закрыть].

В начале мая у Боргбьерга в Петрограде возникли проблемы. Гельфанд, организовавший его поездку, теперь вел себя так, словно жалел о содеянном.

Успешно справившись с некоторыми затруднениями, возникшими на границе, к концу апреля Боргбьерг приехал в Петроград… Он встретился с Чхеидзе, Керенским и Скобелевым, руководителями Петроградского Совета, и его пригласили на заседание Исполнительного комитета, состоявшееся 6 мая. Обсуждались два вопроса: послание немецкой партии и возможность проведения международной социалистической конференции[254]254
  См.: Авдеев Н. Революция 1917 года. М., 1923. Т. 2. С. 64.


[Закрыть].

Единственное, на что был способен Боргбьерг, так это подчеркивать доброжелательное отношение со стороны немецкой партии. Русские подняли вопрос о готовности Германии предоставить Эльзас-Лотарингии право на сомоопределение. Они спросили датского социалиста, действует ли он от имени большинства рейхстага или от себя лично. Боргбьерг не смог дать удовлетворительный ответ ни на один из заданных вопросов.