Текст книги "Кредит на революцию. План Парвуса"

После приезда в Стокгольм в начале января 1918 года Гельфанд, не теряя даром времени, начал антибольшевистскую кампанию. Еще в начале декабря он выпустил газету «Извне» и теперь мог использовать ее в этой кампании; несколько тысяч экземпляров газеты были направлены в Россию и раздавались бесплатно. Как 28 января Гельфанд объяснил князю Эмилю фон Фюрстенбергу, советнику австро-венгерской дипломатической миссии в Стокгольме, он хотел «с помощью этой газеты… оказать влияние на Советы рабочих и солдатских депутатов в городах и провинциях… чтобы преподать им уроки и ткнуть правительство носом в серьезные ошибки, которое оно совершило в последние недели, против собственных же интересов»[291]291
  Фюрстенберг – Чернину, 28 января 1918 г.


[Закрыть].

В «Извне» Гельфанд вкратце напомнил уроки, которые забыли его бывшие, к сожалению, довольно бестолковые ученики. Россия еще не готова к социализму; его можно достигнуть не с помощью «декретов», а только благодаря «социальным процессам». Национализация банков имеет смысл только в высокоразвитых в промышленном отношении странах. Социальная программа большевиков продемонстрировала их «кошмарное, беспредельное невежество и отсутствие понимания». Гельфанд подверг жесткой критике стремление большевиков к диктатуре: это недемократично, заявил он, Россия еще не готова к диктатуре пролетариата.

Теперь Гельфанд стоял по ту же сторону баррикад, что и его бывший друг Роза Люксембург. Их объединила неприязнь к партии Ленина; они яростно обсуждали притязание большевиков на роль революционной элиты, выступающей в качестве представителя рабочего класса в решении революционных вопросов. Меньшинство не может бесконечно принуждать большинство народа к подчинению. Правительство рабочих не сможет удержаться навечно с помощью пулеметов[292]292
  См.: Парвус. В борьбе за справедливость. С. 66.


[Закрыть].

То, что большевики сделали в России, писал Гельфанд, является «оскорблением великолепной истории европейских революций». Советы больше напоминали ему «кабальный» совет[293]293
  «Кабальный» совет – совет заговорщиков, название комитета по иностранным делам Тайного совета при короле Карле II. (Примеч. пер.)


[Закрыть], чем современную демократию.

Большевики удерживаются у власти только силой оружия; в Красной армии они создали отряды наемников для собственной защиты, как «мультимиллионеры в Америке».

Критика Гельфанда стала еще острее вскоре после окончания переговоров в Брест-Литовске. Только в личных беседах с германскими и австрийскими дипломатами Гельфанд распределял вину за договор между двумя договаривавшимися сторонами. Гельфанд сожалел, что из-за стремления к аннексиям Германия лишила себя возможности руководить экономикой Востока. «Недостатки» (Гельфанд высказывался крайне осторожно) договора, продиктованные германским правительством, губительным образом скажутся на будущих отношениях двух государств[294]294
  Фюрстенберг – Чернину, 23 апреля 1918 г.


[Закрыть].

Однако публично он возлагал всю вину за договор на большевиков. Своим отказом от социалистической конференции они дали возможность германским империалистам «завернуть гайки». Гельфанд считал, что компромисс был возможен при первоначальных требованиях со стороны Германии, которые, по его мнению, были вполне реальными. Но «революционизм» большевиков привел их к политике «все или ничего». Поведение большевиков стало причиной того, что в Германии возникло твердое убеждение о невозможности заключения с Россией договорного мира. По мнению Гельфанда, «делец» Троцкий и «болтун» Радек несли основную ответственность за «революционный шовинизм», который привел к Брест-Литовскому миру[295]295
  См.: Парвус. В борьбе за справедливость. С. 57.


[Закрыть].

После заключения Брест-Литовского мира в высказываниях Гельфанда зазвучал некий подтекст. Идеи, которые он считал собственными, повернулись против него. Бывший друг Троцкий позаимствовал теоретические основы его, Гельфанда, концепции рабочей демократии для подтверждения собственных взглядов, что Россия может отважиться шагнуть в социализм, когда рабочие составляют меньшую часть населения. В свою очередь правительство Германии превратило идею Гельфанда о сепаратном мире с большевиками в навязанный мир, для выполнения которого требовалась военная сила. Обе стороны использовали Гельфанда, а потом неожиданно порвали с ним. Он помог расчистить дорогу для важных исторических событий, не имея достаточно влияния, чтобы указывать им путь.

Гельфанд мог утешать себя мыслью, что и имперское правительство Германии, и режим большевиков вскоре рухнут. Революция в Германии могла уничтожить существующую систему. Что касается России, то Гельфанд считал, что ниспровержение правительства большевиков произойдет, в огромной степени, благодаря его личной миссии.

Гельфанд опять нуждался в организации, служащей прикрытием для нелегальной деятельности, но на этот раз для деятельности, направленной против большевиков. Организация должна была действовать в России, не создавая впечатления оппозиционного политического центра. Гельфанд имел опыт создания подобных организаций. Спустя несколько дней после возвращения Радека из Петрограда с отрицательным ответом Ленина у Гельфанда был уже готовый проект. Он в общих чертах изложил свой план создания «крупномасштабного агентства печати», которое будет распространять и собирать новости в России, Брокдорфу-Ранцау. Дипломаты проявили большой интерес, и в начале января 1918 года, вскоре после приезда Гельфанда в Стокгольм, он уже был уверен в финансовой поддержке своих планов[296]296
  Берген – Люциусу. Телеграмма № 27 от 2 января 1918 г.


[Закрыть].

Гельфанд абсолютно верно оценил сеть распространения «Извне» как ядро будущей организации, и, хотя он не сообщал дипломатам об антибольшевистских задачах новой организации, у них не было никаких возражений насчет его очередных планов. С момента открытия мирных переговоров в Брест-Литовске германское правительство было крайне обеспокоено результатами большевистской пропаганды в России; было бы совсем неплохо отплатить большевикам той же монетой.

Несмотря на революционную агитацию, которую вели большевики, Брест-Литовский мир предоставил Берлину большие возможности. Впервые за долгое время руководство Германии могло свободно вздохнуть; цель, которую германское правительство преследовало с ноября 1917 года, была достигнута. Теперь Германия вела войну только на Западном фронте, и 10 марта немцы перешли там в наступление. В Берлине царило приподнятое настроение; немцы оставались в состоянии эйфории до середины лета 1918 года. Учитывая это обстоятельство и под сильным нажимом германских магнатов, имперское правительство предпринимало энергичные попытки «удержать Россию под контролем и вторгнуться в ее экономику». Итог этой политики подвел государственный секретарь Хинтце, в июле 1918 года сменивший на этом посту фон Кюльмана. «Чего мы хотим на Востоке? Военного бессилия России. Большевики позаботятся об этом лучше, чем любая другая русская партия, без нашей помощи. Мы не можем требовать, чтобы они или другие русские любили нас за то, что мы выжимаем их страну словно апельсин… а именно это мы и делаем; мы не сотрудничаем с большевиками, мы используем их. Вот такой является наша политика».

Гельфанд прочувствовал эту политику в процессе ее развития и с его интуитивным пониманием изменяющихся целей германской дипломатии сумел подняться на волне новой политики. Он обладал уникальной способностью использовать желания правительства рейха в собственных политических и коммерческих планах.

К концу мая Гельфанд решил, что его деятельность в части ведения пропаганды в России малоэффективна. В начале следующего месяца он представил в министерство иностранных дел детальный план расширения сферы деятельности. Он хотел создать огромную империю пропаганды, которая «превзойдет достигнутое лордом Нордклифом»[297]297
  Лорд Нордклиф – один из самых крупных газетных магнатов, создатель желтой прессы. «Ллойд Джордж знал, что делал, когда благодарил лорда Нордклифа по окончании войны от лица Англии за его пропаганду. Это был художник в деле влияния на массы» (Аюдендорф Э. Мои военные воспоминания. 1914–1918 гг. С. 354). (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Гельфанд убедил дипломатов, что, проявив здравый смысл и имея достаточно средств, «мы сможем взять под контроль всю русскую прессу». Он наметил создать в России около двухсот новых ежедневных газет. Каждая из них будет формально независима, и связь будет осуществляться через центральную холдинговую компанию в Берлине, о которой ничего не будет известно общественности. Центр будет передавать указания через своих агентов. И на все это потребуется 200 миллионов марок.

Далее Гельфанд предложил, чтобы издательство в Берлине выпустило миллионным тиражом ежегодный календарь; стоимость номера он оценил в 4 марки[298]298
  Систематический выпуск ежегодных календарей начался с «Московского календаря» на 1709 г. В 1727 г. Академия наук получила исключительное право на издание календарей, выпускаемых с 1725 г. («Календарь, или Месяцеслов»; выходил до 1869 г.). Несмотря на то что академия ревниво охраняла привилегию на издание календарей, целый ряд месяцесловов выпустил в XVIII в. В. Рубан.
  Издавались «Календарь церковный» и «Астрономо-политический календарь» (в Киеве), «Морской месяцеслов» (на 1814–1855 гг.) и т. п. После разрешения в 1865 г. издавать календари всем желающим первыми частными издателями календарей были Г.Д. Гоппе и А.А. Гатцук (его популярный «Крестный календарь» выходил в 1866–1917 гг.). К XX столетию число календарей сильно возросло. Так, в 1910 г. выпущено 674 названия на двадцать одном языке. В развитии календарей большую роль сыграли издатели А.Д. Ступин, А.С. Суворин и И.Д. Сытин. В начале XX в. в издательстве последнего выходило 25 календарей – дешевых и ярко оформленных, в том числе настольные «Общеполезный календарь», «Всеобщий русский календарь» (с 1884 г.), отрывной календарь (при поддержке Л.Н. Толстого). В 1899–1915 гг. П.Н. Ариан издавала «Первый женский календарь». После 1917 г. основную массу универсальных календарей выпускало издательство Соцэкгиз, а с 1963 г. Политиздат, военные, сельские, театральные и другие – специализированные издательства. В республиканских и местных издательствах выходили календари для своих регионов. (Примеч. пер)


[Закрыть].

Для Германии продажа таких календарей выгодна вдвойне: во-первых, предоставляет возможность «создания постоянно действующей организации в России». В столичных и провинциальных городах будут созданы филиалы, в которых сначала займутся набором сотрудников, а затем выпуском газеты. В целом в филиалах будут работать тысяча постоянных сотрудников, а вместе с агентами и продавцами в общей сложности 10 тысяч человек. Во-вторых, Германия сможет использовать календари для размещения как политических, так и коммерческих объявлений. «Короче, мы в полной мере используем наши пропагандистские возможности», – объяснил Гельфанд.

17 июня министерство иностранных дел получило уведомление о предоставлении «дополнительно 40 миллионов марок», и Гельфанд приступил к выпуску календарей. То, что министерство иностранных дел поверило в фантастический проект Гельфанда, объясняется эйфорией, царившей в то время в Берлине и так хорошо подмеченной статс-секретарем Хинтце. Но все дело в том, что календари напечатаны были уже после поражения Германии. Чтобы спасти вложенные средства – было напечатано порядка 600 тысяч экземпляров, – требовалось доставить календари в Россию и продать их там. По специальному разрешению старых товарищей Эберта и Шейдемана (один из председателей и глава нового правительства, так называемого Совета народных уполномоченных, соответственно) календари повезли на военном транспорте в Россию. Они не добрались до советской границы. Берлинские оппозиционные газеты провели расследование; разгорелся серьезный политический скандал; Эберта и Шейдемана обвинили в фаворитизме, а Гельфанда во взяточничестве и коррупции[299]299
  См.: Die Zukunft. 1919. 6 декабря.


[Закрыть].

Но вернемся в начало лета 1918 года. Гельфанд тоже попал под влияние истеричного оптимизма, охватившего правительственные круги. Кроме того, он продолжал личную войну против большевиков, и огромное пропагандистское предприятие должно было выполнять ту же политическую функцию, что и более чем скромная газета «Извне». Гельфанд привык мыслить и действовать с размахом, и новое предприятие не должно было стать исключением; с его помощью он собирался решать и политические, и коммерческие вопросы. Он не видел причины, по которой борьба с большевиками могла помешать его коммерческим интересам; из этой ситуации вполне можно было извлечь выгоду. Поэтому неудивительно, что в конце июня, когда начались экономические переговоры между германским правительством и большевиками, Гельфанд приехал в Берлин. Он был очень расчетливым, но при всем том здравомыслящим коммерсантом. За свою помощь в доставке 100 тысяч тонн угля из Германии в Россию он запросил всего 5 процентов от общей суммы[300]300
  См.: Соломон Г.А. Среди красных вождей. Париж, 1930. Т. 1. С. 100.


[Закрыть].

Однако Гельфанд, казалось, стал утрачивать представление о реальности. Несмотря на свои пятьдесят с небольшим, он часто мучился ревматизмом и быстро старел. В его последнем проекте фантазия объединилась с былью; ему все труднее и труднее было отличить бизнес от политики. При этом он не понимал, что растущая критика в адрес его персоны и деятельности во время войны отрезала его от германской социал-демократической партии. Много писали о финансировании большевистской партии летом 1917 года. Затем впериод с 24 ноября 1917 по 5 января 1918 года в датской ежедневной газете Kobenhaven вышла серия критических статей; различные версии позже появились во многих европейских газетах. Во всех этих статьях Гельфанд представлялся как проходимец и военный спекулянт.

Он защищался как только мог. Его Apologia pro vita sua («Оправдание своей жизни»), выпущенная его же издательством в Берлине весной 1918 года, несмотря на страстный тон, была не слишком убедительна[301]301
  См.: Парвус. В борьбе за справедливость.


[Закрыть].

История с поставками угля в Данию, сделки во время войны, отношения с большевиками представляли такую безумную смесь правды, полуправды, умышленного искажения фактов, что брошюра только дала повод для новых слухов. Гневный тон Парвуса не произвел никакого впечатления.

«Клеветников выслушивали, им верили и поощряли, им даже помогли добиться определенной известности. И все же я принимал участие в общественной жизни в течение более чем тридцати лет, и мои труды охватывают более четверти столетия. Можно предположить, что я заработал право иметь собственное суждение. Мои работы – это вехи моей жизни; по ним можно проследить, что интересовало меня в то время, что заполняло мою жизнь… Когда я смотрю на ничтожных людишек, ползающих внизу и пытающихся облить меня грязью, я чувствую, что между мной и ними лежит вся история цивилизации… Я продолжаю свой путь – к новым, к старым задачам»[302]302
  Там же.


[Закрыть].

«Новые старые задачи» теперь заключались для Гельфанда в одном: в победе Германии в войне. В конечном итоге все его планы провалились, и он понимал, что судьба Германии станет и его судьбой. Победу Германии и ее союзников, писал он, больше нельзя откладывать[303]303
  Там же.


[Закрыть].

Ресурсы Украины, Румынии и Болгарии казались ему достаточными для того, чтобы удерживать Антанту на протяжении неограниченного времени. Он был убежден, что Германия способна диктовать мир на Западе, как она это сделала на Востоке. Он мечтал о единой Европе под военным и политическим руководством Берлина.

Гельфанд слишком переоценил силу и выносливость рейха. В значительной степени потому, что его личный опыт ограничивался континентальной Европой и Россией. Он единственный раз в жизни уехал из Европы, чтобы присутствовать на съезде Второго интернационала, проходившем в Лондоне в 1896 году. Несмотря на теоретические исследования мирового рынка и других глобальных явлений, его представление о мире ограничивалось Европой, а Америка была для него только названием, без какого-либо экономического и стратегического значения. Подобно многим европейским политикам, он не был настолько проницателен, чтобы рассматривать Америку применительно к развитию войны. События развивались слишком быстро, и он уже просто не успевал за ними.

В сентябре 1918 года Гельфанд был вынужден признать, что война проиграна. Это был тяжелый удар, но в каком-то смысле он произвел на Гельфанда отрезвляющий эффект. Он слишком долго был опьянен предвкушением победы Германии, но его быстро вернули в реальность. Теперь каждый день войны приносил, с его точки зрения, только бессмысленные жертвы. Упорство еще больше усугубит наступающий хаос, и Германию ждут те же события, которые развернулись в России в период прихода большевиков к власти.

Парвус тут же принял решение переключить собственные печатные органы на политику мира. Когда он не смог оторвать Эрнста Хайлмана, редактора «Международной корреспонденции», от политики слепого упорства, он просто ликвидировал газету и выплатил Хайлману 20 тысяч марок за нарушение контракта; для него было важно закончить войну, по крайней мере, в собственных газетах.

Хотя у Гельфанда были сомнения в отношении нового, послевоенного порядка, зато он ясно предвидел опасность, которую несет с собой ближайшее будущее. Еще до окончательного разгрома Германии в октябре 1918 года он предупреждал читателей «Колокола» об опасности «поражения демократии». Приводя в качестве примера монархическое правительство Макса Баденского, он показал, как руководство рейха решило уступить демократии только для того, чтобы улучшить собственную политическую позицию. Это была не более чем уступка Антанте ради договорного мира. Гельфанд призвал германских социалистов помочь становлению демократии, но не так, как это сделало существующее правительство, исходившее из сомнительных политических соображений[304]304
  См.: Колокол. 1918. С. 904.


[Закрыть].

Ссылка на поражение демократии содержала косвенный намек на рождение революции в связи с проигрышем в войне. Это была не его революция, и он делал все, чтобы не допустить такого конца. Он не уставал доказывать своим друзьям-большевикам в Стокгольме, что не только в настоящее время не стоит ждать революцию в Германии, но даже сразу после окончания войны. Когда в ноябре 1918 года Германия проиграла войну и произошла революция, Гельфанд не проявил интереса к новому повороту событий. Он просто стоял в стороне, одинокий и бездеятельный.

Вместо того чтобы остаться в Берлине и предложить свои услуги социал-демократической партии, Гельфанд оказался в Мюнхене, где вступил в переговоры с Отто Риттером фон Дандлом, баварским министром-президентом, о мерах по предотвращению гражданской войны. Гельфанд посоветовал немедленно приступить к выборам в Национальное собрание. Народу, доказывал Гельфанд, следует дать возможность выразить свое мнение и выбрать новых людей в парламент.

Вероятно, он понимал, что ему нет места среди этих людей. Во время войны о нем сложилось слишком неблагоприятное мнение, и он нередко подвергался общественному осуждению. Несмотря на политические взгляды, он нажил состояние на войне, и, естественно, предполагалось, что он точно так же воспользуется поражением. Он просто не мог поступить иначе, и действительно тут же начал скупать излишки военного имущества. Гельфанд экспортировал автотранспортные средства в Данию на завод «Аврора», где им меняли кузовы, а затем отправлял на скандинавский рынок. По собственному признанию Гельфанда, дело было «прибыльным».

Революция, начавшаяся 9 ноября в Берлине, отметила окончание еще одного этапа в жизни Гельфанда. Сотрудничество с министерством иностранных дел было для него, сознательно или нет, частью порядка, который теперь рухнул. Пока решалось будущее нового государства, Гельфанд уехал в Швейцарию, в добровольное изгнание.

В 1891 году, когда Парвус приехал в Германию из Швейцарии, он был воинствующим, радикальным социалистом. Спустя двадцать семь лет он вернулся назад, отошедший от дел и разочарованный, но достаточно богатый, чтобы пользоваться тем, что могла предложить Швейцария.

Глава 12
Шваненвердер

20 ноября, совершив поездку через побежденную, послевоенную Германию и Австрию, Гельфанд приехал в Цюрих. Из окна вагона первого класса он наблюдал мрачные картины из жизни побежденных стран: инвалиды войны, железнодорожные станции, на которых толпились грязные и оборванные солдаты, спешившие домой, возвращающиеся беженцы. Гельфанду были неприятны любые напоминания о бедности и лишениях, поэтому он ехал в Швейцарию, в которой мог чувствовать себя в безопасности и жить в полном достатке.

Он собирался навсегда обосноваться в Швейцарии. Он хотел устроиться там, где сможет спокойно жить до старости. Гельфанд купил дом в деревне Ваденсвиль на берегу Цюрихского озера. Вскоре он нанял шофера, горничных, повара и двух местных крестьян для ухода за домом.

Приезд «знаменитого товарища Парвуса» стал сенсацией. Но ажиотаж вскоре утих; дом и его владелец стали заметной примечательностью швейцарской деревни. Богатство Гельфанда произвело сильное впечатление на осмотрительных и практичных местных фермеров и владельцев магазинов; такой богатый человек вряд ли мог быть обычным авантюристом. Если бы они знали истинные размеры богатства Гельфанда, это произвело бы на них еще большее впечатление. В 1919–1920 годах его капитал, лежащий в Швейцарском банке, составлял 2 222 000 франков, принося ежегодный доход в размере 123 000 франков. И это была только часть капитала, вложенного практически во все европейские банки от Швеции до Турции.

Но спокойствие длилось недолго. Он был слишком одиозной фигурой, чтобы ему позволили незаметно уйти с политической арены. Уже в начале ноября появились сообщения о его участии во всеобщей забастовке в Швейцарии, а затем об агитации, проводимой им по просьбе Чичерина, первого министра иностранных дел Советской России, во время международной социалистической конференции, состоявшейся в Берне в конце января 1919 года[305]305
  См.: Дейли телеграф. 1919. 26 января.


[Закрыть].

Подозрение, что Гельфанд агент большевиков, появилось в связи с серьезной обеспокоенностью швейцарцев в отношении возможного большевистского заговора против их государства. В Гельфанде швейцарская пресса разглядела ловкого интригана, организатора быстро надвигающегося государственного переворота.

Прокурор Цюриха Биккель в ноябре начал собирать газетные вырезки о Гельфанде; швейцарские власти пристально следили за его финансовыми операциями, подозревая, что он задействован в распределении субсидий большевикам 30 января 1919 года Биккель решил, что у него есть все доказательства против предполагаемого большевистского агента, и приказал арестовать Гельфанда[306]306
  См.: Парвус. Meine Entfernung aus der Schweiz («Высылка из Швейцарии») // Колокол. 1920. С. 1484 и далее.


[Закрыть].

В ходе допроса стало очевидно, что дело против Гельфанда основывается главным образом на вырезках из газет. Гельфанд без особого труда разбил шаткие доводы прокурора и, чтобы полностью обезопасить себя, обратился к старому другу Адольфу Мюллеру, назначенному послом Германии в Берне. На следующий день после ареста Гельфанда Мюллер направил протест правительству Швейцарии. Доктор Гельфанд, подчеркнул посол, – член Германской социалистической партии большинства и политик, который «активно борется со спартаковцами[307]307
  «Союз Спартака» – организация германских левых социал-демократов. В 1918 г. участвовал в организации компартии Германии. (Примеч. пер.)


[Закрыть] и в особенности с большевиками»[308]308
  Телеграмма № 223 от 31 января 1919 г.


[Закрыть].

Гельфанда немедленно выпустили, правда, под залог в 20 тысяч франков. Но вскоре ему вернули залог, и швейцарские власти вежливо сообщили, что следствие против него прекращено. Кампания в прессе не утихала, но это его не слишком беспокоило. Пока он мог наслаждаться идиллической жизнью в Ваденсвиле, он легко переносил злобные выпады журналистов.

Но Гельфанд не мог надолго покинуть политику. В то время как его товарищи в Берлине защищали себя и свое правительство от нападок со стороны спартаковцев, Парвус написал свои «Письма германским рабочим». Задуманные как дидактический очерк, «Письма» были написаны с пониманием, но им не хватало страстности. Гельфанд объяснил, что в Германии, где существует парламентская традиция, нет места такому институту, как Советы. Он пробежался по проблемам и задачам, стоявшим перед германскими социалистами у себя в стране и за рубежом. Он в очередной раз подчеркнул, какую угрозу представляет Россия; Гельфанд считал, что большевики превратят страну в милитаристское государство. Он считал, что «с Чехословакией, Югославией и Польшей будет покончено».

При всем том он не мог освободиться от старых друзей. Летом 1919 года Филипп Шейдеман, глава правительства Веймарской республики, приехал к Гельфанду в Ваденсвиль. Шейдеман недавно вышел в отставку после отказа подписать мирное соглашение: он был озлоблен, выглядел подавленным и больным[309]309
  7 мая 1919 г. на мирной конференции союзные державы предъявили Германии ряд безоговорочных требований. В этих требованиях не было и следа от «Четырнадцати пунктов» президента Вильсона, на основе которых Германия согласилась на прекращение войны. «Пусть отсохнет рука, которая подпишет такой договор!» – заявил Шейдеман перед демонстрацией протеста против условий мира, выдвинутых Антантой. Канцлер Шейдеман отказался подписать такой мирный договор и 20 июня 1919 г. ушел в отставку. (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Шейдеман был воплощением германской революции 1918 года. Он подвергся атакам со стороны крайне правых, как саботажник победы Германии; крайне левые объявили его убийцей спартаковцев. В критический момент даже его партия согласилась с условиями мирного договора, оставив своего лидера в трудную минуту.

Шейдеман рассказал Гельфанду о непреодолимых политических препятствиях на пути Веймарской республики. Поселившись в Ваденсвиле, Гельфанд перестал следить за развитием событий в Германии. Он отнес пессимистические настроения друга за счет перенапряжения и постарался отвлечь его от грустных мыслей. Но в конце сентября, когда Гельфанд поехал вместе с Шейдеманом в Берлин, он смог лично убедиться, что Шейдеман абсолютно прав: положение было хуже некуда.

Ни левые, ни правые экстремисты не смирились с Веймарской республикой и доминирующим положением социал-демократов в правительстве. Социалисты были всерьез обеспокоены защитой республики: могли ли они доверять старому офицерскому корпусу? Высокий профессионализм офицерского корпуса мог быть очень полезен в борьбе со спартаковцами, но могло ли правительство положиться на него? Большое число случаев проявлений нелояльности показало, что ответ может быть только отрицательным. Острые разногласия в руководстве социалистической партии стали причиной серьезных столкновений между Эбертом и Шейдеманом. Гельфанд присутствовал на одной из их бесед, когда Шейдеман заявил, что офицерам нельзя доверять ни защиту государства, ни создание новой армии.

Никогда прежде Гельфанд не видел своего друга столь решительно настроенным в отношении офицерского корпуса, и он, как мог, постарался поддержать Шейдемана. Гельфанд издал большим тиражом речь Шейдемана «Враг справа!» и в «Колоколе» выразил свое согласие с мнением друга. Гельфанд понимал, что ему больше нечего делать в Берлине, и уехал так же незаметно, как приехал.

В Швейцарии дела Гельфанда все еще занимали журналистскую братию. В конце ноября кампания в прессе получила новый толчок. Максимилиан Харден[310]310
  Харден Максимилиан – публицист, издатель еженедельника Die Zukunft («Будущее»). (Примеч. пер.)


[Закрыть], известный поставщик политических сплетен, заинтересовался Георгом Скларцем, деловым партнером Гельфанда.

Шаг за шагом Харден в деталях познакомил читателей Die Zukunft с организацией Гельфандом издания календарей для России. Далее Харден разработал еще одну тему: ссору Гельфанда с бывшим другом Карлом Каутским[311]311
  Парвус. Падение Каутского // Колокол. 1919. С. 1213–1220. Ответ Каутского Welt am Montag, 22 декабря 1919 г. Статья Хардена появилась в Die Zukunft в январе 1920 г.


[Закрыть].

Каутский, воспользовавшись информацией, которой владел на правах старого близкого друга, выступил с критикой личных качеств Гельфанда. В ответ на критику Каутского Гельфанд привел огромное количество доводов в свою защиту. Он не скрывал ненависти к германским обывателям, к их образу мыслей и установленным ими законам. По его мнению, семья – это самый настоящий «разбойничий притон… который смотрит на остальную часть мира как на естественную добычу… Нет такой подлости, такого преступления, которое бы не совершалось ради семьи». «Может, я моральный выродок или просто безнравственный человек? Не знаю. Таким я был и такой я есть, судите меня как хотите, но я не знаю другого пути»[312]312
  Парвус. Philister uber mich («Филистимляне вокруг меня») // Колокол. 1919. Т. 2. С. 1339.


[Закрыть], – написал Гельфанд в свое оправдание.

Защищаясь, Гельфанд обнаружил свои самые тайные мысли. Немецкие товарищи отреагировали так, словно им удалось увидеть темную сторону луны. На защиту Гельфанда решительно встал только Конрад Хениш. Он написал о нем теплую статью; не пытаясь преуменьшить слабости и ошибки друга, он выразил уверенность в его честности и доброжелательности.

«Я уверен, что Парвус не стал бы почетным членом общества протестантских дев. Он необычайно сильная натура, и после десятилетий нищенского существования в качестве беженца его природная энергия нашла выход в чревоугодии и в любви… Церковь, вероятно, не одобрила бы некоторые подробности жизненного пути Парвуса»… «Что касается до операций Парвуса, может быть действительно несколько рискованных, я этого не знаю, то не забывайте, пожалуйста, что Парвус не корректный немецкий мещанин и, благодаря всему пройденному им пути, таковым стать не может. В его жилах, несомненно, очень своеобразно смешиваются еврейская, русская и татарская кровь. Такой человек имеет право, чтобы его судили по законам его собственного существа и прожитой жизни. Нельзя мерить его по современным стандартам, которые в Германии стали частью нашей плоти и крови»[313]313
  Выдержка из статьи в Preussische Zeitung, 5 декабря 1919 г.


[Закрыть].

Просьба Хениша отнестись с терпением и пониманием к Гельфанду не достигла цели. Занимаемое им высокое положение – Хениш был прусским министром просвещения (по делам культов) – и его тесные отношения с Гельфандом только еще больше разожгли страсти; оппозиционная печать с новой силой обрушилась на Гельфанда. Разве может прусский министр иметь такого друга? Не доказал ли Шейдеман свою зависимость от Гельфанда, пользуясь его гостеприимством? И разве не социалистическое правительство предприняло специальные меры для опубликования и отправки календарей Гельфанда?

Разрастающийся скандал вылился в кризис доверия к правительству. Максимилиан Харден выступил с требованием о немедленном сформировании парламентской комиссии для изучения фактов злоупотреблений властью министрами в связи с коммерческой деятельностью Гельфанда. Хотя предложение Хардена не было реализовано, бурные дебаты дали ценный пропагандистский материал врагам Веймарской республики. В частности, нацисты продолжали делать на деле Гельфанда политический капитал до января 1933 года. В соответствии с их пропагандой, Гельфанд был одним из ведущих «ноябрьских преступников», людей, ответственных за разные преступления: поражение в войне, создание республики, оскорбительный мирный договор и многое другое. Альфред Розенберг, один из наиболее влиятельных членов нацистской партии (НСДАП) с момента ее основания и ее идеолог, не уставал приводить Гельфанда в качестве примера отвратительного, деструктивного воздействия восточных евреев на жизнь Германии. Гельфанд стал пропагандистским символом «разрушительного влияния еврейского капитала».

Буря, начавшаяся в Берлине, достигла Швейцарии и разрушила мирную сельскую идиллию на Цюрихском озере.

Первые новости о предполагаемых тесных отношениях Гельфанда с начальником полиции Цюриха сопровождались описанием «гарема» Гельфанда в Ваденсвиле. Подробности диких оргий в его доме с участием молодых девушек перемежались с обвинениями в политической коррупции, превратив Гельфанда в «le roi de Zurich»[314]314
  Король Цюриха (фр.). (Примеч. пер.)


[Закрыть].

Естественно, встал вопрос о высылке Гельфанда из Швейцарии. Швейцарская дипломатическая миссия в Берлине получила приказ собрать против него новые доказательства. Адольфу Мюллеру, германскому послу в Берне, было все труднее защищать друга от швейцарских властей. Наконец, 3 января весьма уважаемая цюрихская газета Neue Zeitung отыскала сомнительные страницы в личной жизни Гельфанда. В конце месяца его официально уведомили, что разрешение на жительство в Швейцарии не будет продлено. Он попросил разрешить ему уехать из страны накануне 11 февраля 1920 года.

Швейцарские журналисты преуспели в травле Гельфанда; им удалось заставить его покинуть страну. Хотя, возможно, он и искал утешение в удовольствиях в качестве компенсации за глубокие политические разочарования, постигшие его в недавнем прошлом, выдвинутые против него обвинения были безосновательны. Приказ о высылке стал жесточайшим ударом. В своей газете Парвус яростно оспаривал решение правительства Швейцарии[315]315
  См.: Парвус. Meine Entfernung aus der Schweiz («Высылка из Швейцарии») // Колокол. 1919. С. 1482.


[Закрыть].

Его вере в защитную силу денег был нанесен сильный удар. Теперь он говорил о своембогатстве с презрением. «Богатство преследует меня как проклятие», – писал Гельфанд. «Я Мидас наоборот: золото, к которому я прикасаюсь, делается навозом», – сказал он одному из своих товарищей.

Постаревший и усталый Мидас вернулся в Берлин в феврале 1920 года. Он поселился в отеле «Кайзерхоф». Гельфанд не был уверен, что хочет остаться в Берлине. Он играл с мыслью поселиться где-нибудь на юге Германии или в окрестностях Бодензее, но это было очень непросто. В конечном итоге он решил устроиться на вилле на острове Шваненвердер недалеко от Берлина. Озеро Ванзее, речка Гавел были жалкой заменой Швейцарии, Италии, моря.

Гельфанд никогда не любил Берлин, а теперь это чувство еще усилилось; слишком много воспоминаний вызывал у него этот город. Из письма Бруно Шенланку-младшему, сыну редактора Leipziger Volkszeitung, под началом которого в свое время работал Парвус, становится ясно, каким одиноким чувствовал он себя в Германии.