Текст книги "Кредит на революцию. План Парвуса"

Гельфанд не верил ни в неизбежность внутреннего распада капитализма, ни в обязательную победу социал-демократии. Он был категорически не согласен с этими заявлениями. Не буржуазия под прикрытием государственной власти, а пролетариат достиг предела своих возможностей. Пролетариат, по мнению Гельфанда, должен разработать новую революционную тактику. Он был убежден, что эта новая тактика должна строиться с использованием «комбинированных средств»[142]142
  Там же. С. 109.


[Закрыть].

XIX век был периодом отдельных сражений: пролетариат использовал разные средства борьбы. Но в новом столетии необходима революционная стратегия, включающая все средства, используемые ранее; эта стратегия приведет в действие все составляющие классовой борьбы. «Нет конкретных средств классовой борьбы. Революция использует все доступные политические средства… поскольку революция это не способ борьбы, а исторический процесс»[143]143
  Парвус. Русская революция // Leipziger Volkszeitung. 1908. 13 ноября.


[Закрыть].

Гельфанд, говоря о необходимости объединить все доступные средства борьбы, дал своевременную подсказку своим товарищам. Но как применять имеющиеся в их распоряжении средства? В ответе на этот вопрос Гельфанд задел за живое немецкий социализм. В течение 1908 года среди лидеров партии шли ожесточенные споры. Суть проблемы сводилась к следующему: пришло или нет время выводить пролетариат на улицы и с помощью массовой забастовки заставить реакцию отступить? Поступившие предложения привели к тройному расколу в партии. Группа умеренных предостерегала социалистов от любого рода авантюр. Левое крыло, представленное Розой Люксембург и Карлом Либкнехтом, сыном Вильгельма Либкнехта, одного из основателей германской социал-демократической партии, настаивала на революционных действиях; рабочие были готовы вступить в решительную борьбу. Особую активность проявляла Роза Люксембург. После одной из ее речей на партийном съезде Август Бебель был настолько потрясен ее видением революции, что сам ввязался в спор. Обратившись к Каутскому, с которым после многих лет дружбы она теперь непрерывно ссорилась, Роза сказала: «Мы не нуждаемся в вас, товарищ Каутский».

Однако решающее слово оставалось за третьей группой, возглавляемой Каутским и Бебелем. Каутский не раз подчеркивал, что руководство партии готово, но пролетариат еще недостаточно силен, чтобы перейти в решающее наступление.

Вот таким было положение в партии, когда Гельфанд взялся за разработку новой стратегии. Понятно, что он не испытывал симпатии к группе умеренных социалистов, но и к другим он относился с подозрением. Он считал политику, проводимую Розой Люксембург, обычным «революционизмом», безрассудной попыткой ломиться вперед, не разбирая дороги. Опасно подхлестывать массы и направлять энергию в одном направлении. «Революция, – писал Гельфанд в письме Каутскому, – превратится в массовую забастовку, и борьба за политическую власть сведется к борьбе за прусское избирательное право»[144]144
  Гельфанд – Каутскому, 14 июня 1910 г. Архив Каутского.


[Закрыть].

По мнению Гельфанда, это было серьезной ошибкой. Роза Люксембург сконцентрировала все внимание на одной цели, совершенно не интересуясь политическим и экономическим аспектами проблемы. Гельфанд предложил определить приоритетность поставленных задач, чтобы по мере их выполнения естественным путем подойти к революционной борьбе.

Но Гельфанд не испытывал желания оказывать поддержку оппонентам Розы Люксембург. Она шла к верной цели неверным путем, в то время как Каутский был не прав во всем. Фактически он призывал к сохранению мира и проявлению сдержанности; он боялся поражения партии. По мнению Гельфанда, политика Каутского вела к застою. Каутский, высчитывая время, когда можно будет перейти к активным действиям, страшно боялся ошибиться в расчетах, считая, что подобная ошибка может «перевернуть» ход истории[145]145
  См.: Парвус. Классовая борьба пролетариата. С. 137.


[Закрыть].

У Гельфанда были все основания, чтобы высказать собственное мнение по этому вопросу. Революцию, не уставал он повторять, невозможно ограничить временными рамками так, как, к примеру, сражение. Революцию следует рассматривать как диалектический процесс, как длительный процесс побед и поражений. Альтернатива – быстрая победа или катастрофическое поражение – не что иное, как отрицание политической реальности. По Гельфанду, революционный процесс аналогичен циклу экономических кризисов. Социальные взрывы нарушают мирное развитие, наступает революционный период, который развивается по своим законам, то есть в наличии исторический процесс, а не единичное действие[146]146
  См.: Парвус. Классовая борьба пролетариата. С. 137.


[Закрыть].

Революционный период требует наступательной стратегии. Гельфанд предлагал динамичную, диалектическую методику борьбы, с использованием всех имеющихся в наличии средств.

Его чрезвычайно оригинальное мнение отличалось от взглядов современников-социалистов. Большинство партийных теоретиков с их узким подходом к марксизму не сумели понять того, кто, по словам Троцкого, «свободно владел методом Маркса, глядел широко, следил за всем существенным на мировой арене». Гельфанд не был ни радикалом, ни ревизионистом, однако имел точки соприкосновения и с теми, и с другими. Он был трудным для понимания, но логичным теоретиком революционной деятельности, который объединил разные направления, существовавшие в партии, в единый план действий. Он был парвусистом, единственным и неповторимым.

Гельфанд упорно работал, чтобы протолкнуть позиции идеологического развития. Он зашел так далеко, что большинство его современников стали считать его мечтателем, погруженным в фантазии и утратившим всякую связь с реальностью. Ходили разговоры, что его мать страдала психическим расстройством: отсюда, мол, его революционные бредни. Европейские социалисты, желая защитить себя от его представлений, решили относиться к нему как к душевнобольному. В январе 1905 года идея Гельфанда о временном рабочем правительстве потрясла русских товарищей; это был первый шаг к утопии. Спустя пять лет немецкие товарищи вынесли такой же приговор. Публикация работы «Государство, промышленность и социализм» вызвала сомнение в здравомыслии Гельфанда. На самом деле не было никаких причин для беспокойства.

Интерес к торговым циклам, монополиям и профсоюзам убедил Гельфанда, что недостаточно исследовать прошлое и настоящее. Капитализм подвергали тщательному анализу; рабочие понимали, какие средства находятся в их распоряжении и каким образом следует взяться за разрушение существующего режима. Но ничего не было сказано о будущих задачах, о тех политических и экономических проблемах, которые встанут перед социал-демократами на следующий день после революции. Каков социализм на практике? Где и как его создавать? Как будет функционировать система?

Для Гельфанда это была неисследованная территория. Маркс и Энгельс в общих чертах обрисовали модель будущего социалистического общества, а немецкие идеологи отнесли решение этого вопроса на будущее. Любой, кто излишне интересовался будущим государством, подвергался насмешкам и обвинялся в утопических, ненаучных фантазиях. До 1910 года немецкие авторы-социалисты ограничивались простым описанием этого общества без детального рассмотрения его структуры. Их вера в неизбежность исторического развития позволяла игнорировать проблемы, которые, они в этом не сомневались, будут автоматически решены в ближайшие годы.

Когда на Ганноверском съезде партии в 1899 году Бернштейн обратил внимание собравшихся на трудности, которые возникнут у партии после революции, Бебель назвал позицию Берншейна «боязнью победы» и добавил, что, обрисовывая надуманные проблемы, Бернштейн уничтожает веру в возможную победу. В партии было достаточно интеллигентов, умевших создавать проблемы, на которые Бебель, расчетливый политик и опытный парламентарий, мог позволить себе не обращать внимания. На съезде в Ганновере он спросил товарищей: «Вы считаете, что служащие, инженеры и прочие захотят бастовать, что не будут цепляться за нас, если мы пообещаем им улучшение режима и оплаты? (Смех, аплодисменты.) Хочу вам сказать, что к нам придут многие, вероятно даже министры»[147]147
  Протокол Ганноверского съезда. 1899. С. 127.


[Закрыть].

Гельфанд категорически не разделял эту точку зрения. Он не верил, что правительство, в которое будут входить министры, захочет работать под чьим-либо контролем. Он упорно утверждал, что концепция социалистического государства «наиболее важная теоретическая проблема современного поколения»[148]148
  Парвус. Классовая борьба пролетариата. С. 4.


[Закрыть].

Несмотря на отношение со стороны партии, Гельфанд разработал программу социалистического преобразования экономики. За отправную точку он принял национализацию банков. Если социалистическое правительство контролирует денежный рынок, то может управлять всей экономикой. В связи с этим заявлением Гельфанд процитировал фразу из статьи Вальтера Ратенау, опубликованной в 1909 году: «Триста человек, которые знают друг друга, вершат экономические судьбы континента и ищут себе преемников среди своих последователей». Эта фраза, по мнению Гельфанда, говорила о готовности Европы к социальной революции и что именно Европа станет отправной точкой этой революции. Он не видел никакой необходимости в немедленной отмене частной собственности на средства производства. Строительство социализма – это постепенный процесс, и национализация банков послужит движущей силой этого процесса. Затем с позиции власти социалистическое государство будет задвигать частный экономический сектор все глубже и глубже.

Программа была, конечно, слишком упрощенной. Гельфанд не рассматривал вопросы государственного планирования и обошел вниманием неуправляемый бюрократический аппарат, необходимый для осуществления его программы. В то время эти проблемы не вызывали у него интереса. Он не подменял свое исследование идиллическим повествованием о земле обетованной. В процессе работы он столкнулся с рядом проблем. Ему пришло в голову, что национализация средств производства изменит «только форму капиталистического господства». Государство обретет больше власти, чем прежде, и, хотя государство станет орудием пролетариата, то есть большинства населения, появится опасность, что государство будет неправильно использовать эту власть.

По этому вопросу Гельфанд обнаружил решающий аргумент в поддержку своих старых тезисов о том, что пролетарские организации не самоцель. Они, безусловно, необходимы для захвата власти и установления социалистического строя. Только им можно доверить задачу защиты человека. Только они, и это особенно справедливо в отношении профсоюзов, смогут уравновесить мощный государственный аппарат. Следовательно, социализм означает не только преобразование капитализма, но и дальнейшее развитие рабочих организаций.

Гельфанд затронул ключевой вопрос теории и практики социалистического развития. Перед нами пример Советского государства, в котором первым шагом к диктатуре был роспуск оппозиционных партий и нейтрализация власти профсоюзов. Кроме того, сосредоточение экономической власти в руках государства отрицательно отразилось на правах человека. Однако предложения Гельфанда по поводу контроля и сбалансированности, которые должны работать в условиях социалистического государства, не следует рассматривать как заблаговременное предупреждение относительно большевистской диктатуры. В 1910 году социалисты не могли вообразить себе ситуацию, в которой партия, захватившая власть с помощью революции, сможет использовать эту власть против большей части населения. Однако это факт, что уже в 1910 году Гельфанд предвидел опасность, таящуюся в социалистическом государстве, захватившем всю полноту власти. В своей работе он указал на ту возможность, которая ускользала от внимания людей, опиравшихся на традиции демократического социализма, возможность, воплощенную в жизнь в России в 1917 году.

Немецкие товарищи отнеслись к его книге так, словно это было послание из другого мира. Критик из Neue Zeit даже не понял, что Гельфанд написал о социалистическом государстве. Он решил, что автор книги «Государство, промышленность и социализм» просто советует нынешнему царскому правительству национализировать банки. В этой оценке Роза Люксембург превзошла всех. «Толстяк написал прекрасную книгу, но думаю, что он постепенно сходит с ума».

Хотя Роза Люксембург многое знала о жизни Гельфанда, в данном случае она не проявила ни понимания, ни доброжелательности. Гельфанд столкнулся с трудностями, которые бы сломали более слабого человека, и он ясно понимал, в каком сложном положении оказался.

Вероятно, он чувствовал, что напрасно написал две последние книги. Никто их не понял, никто не воспринял всерьез. Он впустую потратил два года и получил две тысячи марок за рукописи. К моменту, когда он написал последнее предложение, весь гонорар был истрачен. Идеи, которые он пытался объяснить, оказались слишком сложными для понимания, излишне «заумными» и совершенно неподходящими для массовой агитации. Партийные лидеры по большей части враждебно отнеслись к предложениям Гельфанда. Он потерпел полную неудачу в попытке добиться понимания у существующей партии.

Группа преданных последователей могла бы придать значение проводимой им политике. Но он никогда не задумывался о создании группы поддержки; его равнодушие к прозаическим делам граничило с высокомерием. Он мог обратиться к своему другу и преданному поклоннику Конраду Хенишу. Роза Люксембург оказывала ему поддержку и была внимательна, но только в тех случаях, когда видела в нем абсолютно беспомощного человека. Он сумел настроить против себя большинство товарищей, занимавших видное положение. Все они, от Бернштейна до Бебеля, в то или иное время испытали на себе его острый язык. Против него были настроены Шенланк и Мархлевский. Он слишком отличался от немецких товарищей и манерой поведения, и мыслями, и они обрекли его на политическую изоляцию, даже на одиночество. К нему относились как к природному катаклизму, внезапному и разрушительному.

Поэтому неудивительно, что немецкие социалисты держались от него на почтительном расстоянии, пытаясь ограничить его влияние. За девятнадцать, с небольшими перерывами, лет, проведенных в Германии, ему никогда не давали конкретных партийных заданий. Его не делегировали с правом голоса на ежегодные партийные съезды. Он был иностранцем, и даже не вставал вопрос о мандате рейхстага. Оставалось лишь несколько газет и журналов, через которые он мог давать выход гневу. Немецкая партия, как он надеялся в молодости, не стала для него родной.

Он не знал, что следует предпринять. В 1905 году во время революции в России он понял, что не способен руководить политическим движением; как лидер он потерпел полное фиаско. Он не пытался занять место в русской партии и теперь не имел никаких контактов с Россией. Только сейчас он понял, что, несмотря на писательский талант, у него нет ни власти, ни влияния.

Он получил известность, но не власть. Он был честолюбив и талантлив, его статьи и книги пользовались успехом, но и только. Ему предстояло предпринять какие-то решительные шаги, чтобы выбраться из тупика, но он пока не знал, в каком направлении надо двигаться. Он понимал, что надо действовать, и действовать быстро.

Грозовые тучи стали собираться над его головой в декабре 1905 года, а он упорно делал вид, что ничего не происходит. В Москве большевики под руководством Ленина добивались превосходства и, как и Совет в Петербурге, столкнулись с финансовыми проблемами. Следовало ожидать, что они вспомнят о том, что Гельфанд не сделал отчисления за пьесу Горького, и потребуют с него причитающиеся им деньги. Именно так они и сделали.

В то время в Берлине находился Иван Павлович Ладыжников[149]149
  Ладыжников И.П. – издательский работник, в 1921–1930 гг. руководитель акционерных обществ «Книга» и «Международная книга»; на протяжении многих лет был секретарем Горького. (Примеч. пер.)


[Закрыть], близкий друг Горького.

Ладыжников приехал в Берлин, чтобы организовать издательство, специализирующееся на публикации марксистской литературы, а также художественных произведений близких к Горькому писателей, но прежде всего – самого пролетарского классика. Доходы от издательства должны были пополнять партийную кассу большевиков[150]150
  См.: Архив Горького. М., 1959. Т. 7. С. 292.


[Закрыть].

Однако в первую очередь Ладыжников должен был вырвать из рук Гельфанда переданные ему в 1902 году Горьким авторские права. В конце декабря 1905 года Ладыжников писал Горькому: «Я уже передал документы в арбитражный суд. Советовался с Никитичем и Ильичем, и они должны были обо всем рассказать тебе. Конечно, нам не следует рассказывать об этом деле кому попало, чтобы не дать козыри в руки буржуазии. Или я, или Ильич должны были увидеться с Парвусом – но пока не вышло. Мы хотим потребовать от него немедленной передачи нам всех прав, на которых он до сих пор здорово наживается»[151]151
  Там же. С. 131–132.


[Закрыть].

По подсчетам большевиков, Гельфанд незаконно присвоил около 130 тысяч марок, которые по соглашению между ним и Горьким должны были отойти большевистской партии[152]152
  Там же. С. 294.


[Закрыть].

Однако дело было не столь очевидным. Горький заключил договор с Гельфандом в 1902 году, за год до раскола партии на большевиков и меньшевиков, то есть доходы с договора должны были поступать в кассу социал-демократической партии, а не одной из ее фракций. По первоначальной оценке доход от постановки пьесы должен был составить порядка 180 тысяч марок, хотя это были явно завышенные цифры. В любом случае законным владельцем прав было мюнхенское издательство. Когда Ладыжников писал Горькому, издательство было объявлено банкротом. Ладыжников не упоминал в письме о каких-либо переговорах с Мархлевским.

Назревал скандал… В 1907 году в дело вмешался сам Горький: во время пребывания в Германии он подал на Гельфанда жалобу в Исполнительный комитет СДПГ. По словам Горького, Гельфанд-Парвус прикарманил всю огромную сумму, а в ответ на недоуменное письмо к нему Горького «вежливо» сообщил, что деньги израсходованы им на путешествие в Италию. Донельзя раздосадованный писатель посоветовал Исполкому СДПГ «надрать уши» Гельфанду.

Гельфанд защищался изо всех сил. Он упорно повторял, что Мархлевский, пока шла ликвидация издательства, уладил вопрос с Горьким. Это не более чем клеветническая кампания. Во время Первой мировой войны эта темная история вновь всплыла: ее вытащили на свет Бурцев и Алексинскиий, чтобы еще раз охаять Гельфанда. Тот пообещал постепенно выплатить все долги, а Горький упрекнул журналистов в искажении фактов, но не посчитал нужным их опровергнуть и прояснить суть конфликта интересов[153]153
  См.: Биржевые ведомости. 1915. 20 октября.


[Закрыть].

История на этом не закончилась. Обида сидела в Горьком настолько глубоко, что он вспомнил о мошенничестве Гельфанда даже в связи со смертью Ленина.

Эта история причинила Гельфанду большой вред. Все, что он говорил в свою защиту, звучало слишком неубедительно. Как написал в своих воспоминаниях большой поклонник Гельфанда Хениш, во всем, что касалось финансовых вопросов, Гельфанд действовал с размахом.

Небрежность в финансовых делах была слабым оправданием в деле, в которое были вовлечены Горький, Ленин и партийная касса большевиков. Финансовая беспечность была петлей, в которую Гельфанд по собственной воле сунул голову. Он поставил себя под удар, а немецкие товарищи не допускали никаких шуток в вопросах, связанных с финансами. В их глазах непорядочность и посягательство на частную собственность были гораздо более серьезными проступками, чем, скажем, политическая недальновидность. Дело Гельфанда разбирала в обстановке совершенной секретности созданная Исполкомом специальная следственная комиссия в составе А. Бебеля, К. Каутского и К. Цеткин. Решение комиссии не было обнародовано.

Гельфанду нечего было сказать в свое оправдание; все было против него. Лидеры немецких социал-демократов ничего не знали о скандалах в русской партии и не понимали, как им следует себя вести. Вскоре появились слухи, что Гельфанда предупредили, что он не может претендовать на редакционные должности ни в одной немецкой социалистической газете.

Трудно сказать, что было правдой, а что вымыслом в этой истории с Горьким, но для Гельфанда она имела самые серьезные последствия. Он окончательно запутался и не видел никакого выхода из сложившейся ситуации. Одно ему было ясно: он не может больше оставаться в Германии. Гельфанд был полностью деморализован. Требовалось обдумать, казалось бы, неразрешимую ситуацию, и он решил покинуть Германию.

Летом 1910 года он уехал в Вену. Он считал, что поездка поможет ему развеяться и станет поворотным пунктом в его жизни.

Глава 6
Константинопольский период

В конце лета 1910 года Гельфанд, безусловно, нуждался в перемене мест. Габсбургская столица подходила для него как нельзя лучше. Вена с ее размеренным ритмом жизни и терпимостью помогла ему преодолеть кризис последних месяцев. Скорее всего, австрийских социалистов не слишком интересовали расследования, проведенные партией в Германии. Троцкий все еще жил в Вене, и от него у Гельфанда не было тайн.

Гельфанд вновь был готов все начать сначала; он утешал себя мыслью, что годы, проведенные в социалистическом движении, не потрачены даром. Он играл заметную роль в большинстве партийных дискуссий в Германии и стал известен благодаря участию в русской революции. Гельфанд многое узнал о себе и политике, и маловероятно, что теперь он стал бы повторять собственные ошибки и так откровенно вести себя, как делал это раньше. И самое главное, он стал невероятно восприимчив к политике, остро чувствовал нарушения и взрывы, которые могли прервать плавный ход европейской истории.

В данный момент политической жизни Германии и России не грозили никакие катаклизмы. В германском движении наблюдался полнейший застой. Россия удивительно легко отнеслась к поражению революции. Только теперь Гельфанд, на редкость энергичный и честолюбивый человек, понял, что ни он сам, ни дело революционного социализма не достигли больших успехов.

Из Вены положение юго-восточнее габсбургской столицы казалось более многообещающим. Ослабление влияния Турции на Балканах, революционные события в этой стране, зависимость от великих держав – все это были составляющие политического взрыва. Из Вены в письме своему другу Розе Люксембург Гельфанд сообщил, что предполагает на четыре-пять месяцев уехать в Константинополь. Однако все вышло по-другому: в Константинополе он прожил около пяти лет.

Гельфанд хорошо подготовился к поездке на Ближний Восток. Он знал, что его статьи из Турции заинтересуют редакторов нескольких газет в Германии и Австрии, а Троцкий договорился с «Киевской мыслью», и та заказала Парвусу цикл статей о Турции и Балканах. В Константинополе он получал корреспонденцию на имя Альбрехта Дворака.

Гельфанд приехал в Константинополь в начале ноября 1910 года. Поначалу его социалистическое прошлое получило свое продолжение. На бывшей турецкой территории на Балканах возникали рабочие партии, и имя Парвуса было известно многим сербским, румынским и болгарским социалистам, а столица Турции была удобным местом для встреч. Теперь роль, которую раньше играл Троцкий в жизни Гельфанда, взял на себя Христо Раковский.

Раковский, гражданин Румынии болгарского происхождения, из богатой семьи болгарских землевладельцев из Добруджи, изучал медицину и юриспруденцию во Франции и к тому времени был уже социалистом со стажем. В 1905 году после долгого отсутствия (из Франции он поехал в Германию, откуда был выслан в девяностых годах, вскоре после Гельфанда) он вернулся в Румынию. Товарищи относились к Раковскому с любовью, считая его знатоком марксизма, революционером, имевшим склонность к историческим исследованиям. Результатом его политической активности в Румынии стал ордер на высылку, и он много времени провел в поездках между Веной и Константинополем. Раковский подружился с Троцким, познакомился с Розой Люксембург и Гельфандом в Германии. По приезде в Константинополь Гельфанд через Раковского встретился со многими ведущими балканскими социалистами.

В то время некоторые из них носились с разнообразными планами создания балканской федерации, то есть союза независимых балканских государств. Из социалистов Гельфанд особо выделил молодого болгарина Влачова, чьи действия в защиту федерации заинтересовали австрийского посла в Константинополе. Кроме того, Влачов установил контакты с Объединением русских моряков. Гельфанд погрузился в изучение экономической и политической ситуации на Ближнем Востоке; его устраивала чрезвычайно нестабильная обстановка, и он не испытывал желания возвращаться в Западную Европу[154]154
  См.: Парвус – Каутскому, 3 апреля 1911 г. Архив Каутского.


[Закрыть].

Первые месяцы в Константинополе Гельфанд вел себя как умный, но бедный журналист. «Часто мне приходилось ступать крайне осторожно, – писал он об этом периоде своей жизни, – чтобы никто не заметил дыр на моих подметках». В первые месяцы Гельфанд довольно хорошо изучил район Константинополя, прилегающий к Галатскому мосту. Ему приходилось водить компанию с самыми простыми жителями этого прекрасного города и вместе с ними посещать самые дешевые столовые и кафе.

Тем не менее именно в Константинополе Гельфанд заложил основу своего состояния. Он и раньше пытался разбогатеть; первыми его коммерческими предприятиями были агентство, издававшее обозрение «Из мировой политики» (кстати, и в Турции он основал подобное, но более успешное предприятие), и издательство в Мюнхене. Оба предприятия потерпели крах. Немецкая социалистическая пресса не нуждалась в обилии международных новостей; защита прав русских писателей в Западной Европе оказалась совсем не таким выгодным финансовым предприятием, как это поначалу думалось Гельфанду. Но в Турции он наконец-то нашел ключ к сокровищнице.

О подробностях того, как Гельфанд разбогател, можно только строить догадки. Богатые турки занимали либо административные посты, либо были военными, которые с презрением относились к коммерции и оставляли ее на долю армян, греков и евреев, живших в Константинополе. Возможно, Гельфанду удалось привлечь внимание европейских деловых кругов, и он стал советником и представителем в Оттоманской (Османской) империи концерна Круппа и картеля вооружений «Виккерс» сэра Бэзила Захарова; возможно, он по собственной инициативе стал заниматься торговлей зерном. Он получил контракт на поставку зерна туркам во время Балканских войн в 1912–1913 годах и действовал весьма успешно.

Не менее уверенно Гельфанд руководил бизнесом под защитой местных политиков. Он установил отношения с лидерами начинающей приобретать влияние партией младотурок и в 1912 году стал редактором их газеты «Тюрк юрду» («Тюркское отечество»)[155]155
  См.: Хениш К Парвус. С. 50.


[Закрыть]; ходили слухи, что во время Балканских войн Гельфанд осуществлял поставки турецкой армии. Доподлинно известно, что в то время он установил тесные связи в официальных кругах Турции, в чем позднее признавался. Он много ездил по Балканам и мог снабжать правительство Турции полезной информацией. Его опыт в политике и компетентность в финансовой сфере наконец-то нашли благодарную аудиторию.

В течение двух лет до начала Первой мировой войны Гельфанду впервые удалось установить политические контакты, которые могли принести практическую пользу. Человек, который многие годы находился на периферии политической власти – в немецкой партии и, даже более того, в немецком государстве, – теперь постепенно приближался к самому центру. Здесь, в Османской империи, он понял, что власть можно приобрести с помощью денег, а деньги, в свою очередь, обладая политической властью.

Выстрелы в Сараеве 27 июня 1914 года нарушили покой Европы. Убийство прямого наследника династии Габсбургов вызвало подъем патриотизма; за приказом о мобилизации последовало объявление войны, получившее восторженную поддержку. Население европейских столиц приветствовало перспективу откровенного обмена мнениями; призывы проявить сдержанность потонули в шуме патриотических лозунгов. Социалистические партии – члены Второго интернационала – были среди тех, кто пытался предотвратить надвигающуюся катастрофу, и в конце июля выступили с призывом к мировому пролетариату вести борьбу с войной и ее виновниками. Но было уже слишком поздно.

Из Константинополя Гельфанд внимательно следил за разворачивающимися событиями. Он с удовольствием сообщил читателям в статье, опубликованной в турецкой газете за две недели до начала войны, что их страна получит наибольшую выгоду из победы Германии в грядущей борьбе, и высказал предположение, что Турция сможет избавить себя от соглашений о капитуляции. Он не предпринимал ни малейших попыток поддержать кампанию в защиту мира, проводимую Вторым интернационалом.

Его друзья-социалисты в Европе отметили, что Гельфанд покинул их ряды. Троцкий раздраженно заметил, что Гельфанд выжидает, когда сможет вернуться в Санкт-Петербург «на все готовое».

Но Троцкий глубоко ошибался. Да, Гельфанд разбогател, но не изменился в главном. Он по-прежнему считал себя социалистом и больше чем когда-либо был готов помогать делу социализма. Но делал это по-своему, на собственных условиях. Он, не утративший самоуверенности, был близок к достижению одной из самых заветных целей. Как состоятельный человек с полезными политическими связями, он понимал, что в нужный час сможет помочь товарищам. Он был готов действовать.

В последние мирные дни Гельфанд наблюдал крах Второго интернационала, крах довоенного социализма, для которого так много пытался сделать. Теперь должна была начаться война, которую он давно предсказал. Это была война, к которой он был готов, и он рисовал себе довольно радужные перспективы. Путь к социализму, по Гельфанду, пролегал скорее по руинам буржуазных государств, чем по чистым улицам существующего строя.

За несколько недель до и сразу после начала войны Гельфанд развил бурную деятельность. Пропаганда от имени центральных держав, экономическая мобилизация Османской империи и первые подрывные действия против России отнимали у него все время.

Из Турции Гельфанд распространил прогерманскую пропаганду на Болгарию и Румынию. Эти страны пока сохраняли нейтралитет, и каждый из враждебных лагерей надеялся, что они примут участие в войне на его стороне. Гельфанд использовал для агитации местную социалистическую прессу. Уже через несколько дней после начала войны румынская газета Zapta и болгарская «Работнически вестник» поместили статью Парвуса с красноречивым названием «За демократию – против царизма»[156]156
  Колокол. 1915. С. 77–85.


[Закрыть].

Теперь ему весьма пригодился журналистский опыт и страсть к писательству. С началом войны социалисты разделились: ситуация, о которой они не задумывались перед войной, а именно что рабочие окажутся по разные стороны баррикад, стала реальностью. Новое положение дел заставило социалистов принять конкретное решение; это касалось и Гельфанда. В ходе выработки решения Гельфанд выдвинул несколько интересных аргументов, считая, что теперь не время заниматься чистой теорией, а следует приспосабливаться к суровым военным обстоятельствам.

В румынской и болгарской социалистических печатных органах Гельфанд заявил, что не надо ставить вопрос о виновниках войны и выискивать «кто напал первым». Это не важно. Кто-то должен был напасть, поскольку империализм десятилетиями готовил мировую бойню. Не следует терять время на поиски никому не нужных причин, надо учиться мыслить социалистически: как мировому пролетариату использовать войну и определить, на чьей стороне сражаться. Всем известно, что самая мощная в мире социал-демократия – это социал-демократия Германии. Если социализм будет разбит в Германии – он будет разбит везде. Путь к победе мирового социализма – это всесторонняя поддержка военных усилий Германии. А то, что русский царизм дерется на стороне Антанты, яснее ясного показывает, кто истинный враг социализма. Итак, рабочие всего мира должны воевать против русского царизма. Задача мирового пролетариата – уничтожающий разгром России и революция в ней! Если Россия не будет децентрализована и демократизирована – опасность грозит всему миру. А поскольку Германия несет главную тяжесть борьбы против московского империализма, то легко сделать единственно верный вывод: победа Германии – победа социализма!