Текст книги "Хобо"

Картина была странной, слишком странной, чтобы меня удивить. Эта комната предназначалась не для того, чтобы жить в ней, а для того, чтобы проспать ночь, это было пространство для переодевания и вынужденного спанья. Келья, где проводят ночь, никому не принадлежащая кубатура, по которой гуляет сквозняк. Окно было открыто, жалюзи подняты. Хорошо, эта комната не была моей, я не воспринимал ее таковой, но беспорядок в ней был только моим. Поэтому мне мешало присутствие отца, а он здесь присутствовал как никогда раньше. В бархатном домашнем халате и отороченных кожей тапочках из китайского шелка, с безукоризненно постриженными волосами с проседью он выглядел как герой-любовник. Густые брови нахмурены и образуют сплошную мохнатую дугу, из-под которой смотрят глубоко посаженные глаза. Он взял пистолет, положил его на ладонь, словно взвешивая тяжесть вины. Чьей? «Откуда у тебя это?», он весь сделался красным.

Мускулы его лица двигались в панической лихорадке, кожа сжималась и натягивалась, так что морщины становились похожими на швы, которые в любой момент могут полопаться. Глядя на пистолет, я молчал, не отвечая на заданный вопрос. Хорошо, что он был на предохранителе. Это было в характере отца. Он, тяжело дыша, встал. Его дыхание пахло ментолом. Я делал вид, что самым естественным образом просто пялюсь на пистолет, и что никто мне не мешает. Ни на что больше нельзя было посмотреть, чтобы не наткнуться взглядом на силуэт отца. Он и его тень возносились надо мной как два грозных близнеца. Моя лампа освещала комнату светом так, как будто была воронкой, через которую с потолка льется масло. Лампе тоже было не по себе. Куда бы я ни встал, я чувствовал себя издерганным, задавленным, загнанным в угол, хотя мне было плевать на отцовское беспокойство. Потом началась литания.

«Думаешь, я не знаю, чем ты занимаешься?», завелся он. На самом деле, я не был уверен, что знаю, чем занимаюсь, но, видимо, это совершенно точно знал мой отец. Да-да! У него повсюду были «свои люди».

«Думаешь, я не знаю, что отчет полиции о смерти Бокана это фальшивка? Не знаю, кто устроил так, что там официально констатируется, что это было убийство?». Он выговаривал слова очень медленно, как будто держал между зубами пулю. «Думаешь, ты стал самостоятельным человеком оттого, что снюхался с этим бандитом?».

Я ничего не думал и ничего не говорил. У меня не было впечатления, что ко мне обращаются как к взрослому бандиту. Но какой же отец всю жизнь не считает своего сына первоклассником?

«Хочешь узнать, почему я не настаивал на продолжении расследования?». Воцарилась тишина, заполненная победоносным ожиданием отца. Я продолжал неподвижно пялиться на пистолет. Моя реакция была такой же, как у стоявшего рядом комода, я и после этого вопроса промолчал. И дал ему возможность оттянуться по полной программе. Это было ему жизненно необходимо.

«Более тщательного расследования не было потому, что главным подозреваемым был ты». Наверняка, он в молодости посмотрел слишком много фильмов с Хамфри Богартом. Я вспомнил, что в детстве он иногда водил в кино и меня, но, должно быть, я забыл ключевые сцены. Помнил только стрельбу, потасовки и несущиеся машины.

«А ты никогда не задавался вопросом, почему у тебя ни разу не взяли отпечатки пальцев?». Он хорошо освоился с ролью циничного детектива. Даже его голос звучал спокойно, без строгости и злобы. «И ты, и я хорошо знаем, чьи отпечатки были на этом пистолете», тут он театральным жестом поднял руку, на ладони которой лежал главный реквизит всего этого спектакля. Не знаю насчет отца, но я очень, очень хорошо понимал – то, что происходило сейчас, не было фильмом. Тем не менее, когда он принялся размахивать ТТ, я сыграл свою роль. Роль грубого отрицательного героя. Я ударил его по лицу и вырвал у него пистолет. Хороший способ добиться драматического эффекта и избавиться от смертельно серьезной скуки. Не знаю, разделял ли отец мое мнение, но он замолчал. Его лицо омрачилось, но уголки губ тронула грустная улыбка. Как будто ему было жалко, что я исполнил и последнее его тайное желание.

«Ты рылся в моих чистых трусах», сказал я ему, засовывая пистолет за пояс. Чужую невоспитанность учтивостью не лечат. Я повернулся и вышел вон.

Пока я быстрым шагом удалялся от дома, в голове у меня стучала только одна мысль: этот человек, с которым я только что был рядом, в пятьдесят восьмом смотрел игру «Манчестер Юнайтед» на белградском стадионе «Маракана»[30]30
  «Маракана» – неофициальное название стадиона «Црвена Звезда» в Белграде.


[Закрыть]. Невероятно, но это неопровержимый факт. Он часто показывал и Бокану, и мне билет на матч, который хранил как самый дорогой сувенир. Он в мельчайших деталях описывал нам давку на стадионе, дриблинги Бобби Чарльтона, его глаза сияли, когда он заводил рассказ о том, какой феноменальный гол забил со свободного удара Бора Костич, сравняв счет на 3:3, и какая борьба кипела на поле в оставшиеся три минуты. Кончилось все тем, что англичане сохранили результат, который повел их дальше – с мюнхенского аэродрома прямо на тот свет. Отец никогда не забывал рассказать, как он плакал, когда услышал, что случилось. У этого человека были слезы, но его вовремя научили приберегать их для себя самого.

Город был призрачно пуст, очищен от остатков ночных развлечений. Асфальт охлаждался от шагов одиноких прохожих. Адреналин перетек в дома и сны. Что ж, никогда не поздно совершить еще одну прогулку. Я вернулся к Йоби. Виновник торжества все еще праздновал.

Увидев меня, он нисколько не удивился. «Где тебя носило?», пробормотал он и направился в сторону сортира. «Ну, хорошо, что ты пришел. Может я, все-таки, найду этот кусок шита», слышал я его ворчание и звук струи. Он накурился как кусок копченой свинины. Двигался примерно как качающаяся люстра: то приклеиваясь к стенам своей загаженной квартиры, то отталкиваясь от них. Выкопал откуда-то бутылку красного вина: «Все, что осталось». Косовский «гаме». Йоби называл его косовский «гейм». В этом была своя логика. Ведь вино это игрушка, суррогат крепости. Вино требовало пить его и пить. Нужно много времени и много места в животе, чтобы поймать кайф. Правда, мы с ним уже были под кайфом.

Йоби был не из «типов с прибежищем до утра», но он был «типом со своей норой», поэтому я спокойно попивал это дежурное вино, ни тяжелое, ни терпкое, с нейтральным вкусом, «справа от полусладкого». Редкие слова, которые сползали с наших языков, отскакивали от одного к другому, распадаясь на не менее бессмысленные слоги. Усталость накрыла нас как прозрачная штора, через которую проступал тусклый свет фонаря. Мы утопали в пуховой тишине, насыщенной видениями и мыслями.

Где-то перед рассветом я вспомнил, почему сюда вернулся. Тот кусок шита так и не появился. Я спросил его, можно ли осесть на некоторое время у него. Йоби с усилием прозевался и заохал от раздумий, на которые был неспособен. Он обхватил рукам лопающуюся по швам голову и оставался в этой мученической позе долгое время, а потом опять явил мне свое истощенное, длинное лицо.

«Какие-то проблемы?», спросил он у выпитой бутылки «гейма».

«Нет, сейчас все в порядке», ответил я за нее.

«А-а, это хорошо… Хорошо, что ничего… потому что, знаешь», он остановился, чтобы выдохнуть воздух из легких, но, похоже, в них ничего больше не осталось, «мне не нужна полиция в доме».

«Я понял», сказал я и поприветствовал его так, как делают это подвыпившие члены дружины по охране общественного порядка, находясь при исполнении обязанностей.

Вялое шипение было адресовано мне, так же как и поднятый указательный палец: «Я тебя предупреждал, Зокс. Ты не можешь сказать, что не предупреждал».

«Ты чего, все нормально», завопил я самым дружеским тоном, на какой был способен. В тот момент, думаю, я был готов обнять его обеими руками и поцеловать в губы, только бы он не продолжал оправдываться, меля поучительные истории про Барона и его людей, которые всегда кончают тем, что становятся ничьими. Вот насколько мне было жалко, что я спросил у него то, что спросил. «Йоби, на самом деле, все нормально», я не давал ему не только заговорить, но даже поднести к губам сигарету. «Клянусь тебе, все нормально, и давай забудем об этом». Я заставил его смотреть мне в глаза, хотя его веки, отекшие и отяжелевшие, сами закрывались от всей употребленной в эту ночь дури. «Ты мне не крыша, ты мне друг. Ясно?». Пока я произносил эти великие слова, сознание у меня прояснилось, и до меня дошло, что моя жизнь вовсе не зависит от этого разговора. Мне показалось, что и Йоби понял, что я понял, по крайней мере, его вздох производил такое впечатление. Это был вздох человека, который напоролся на собственный принцип – людям нельзя верить, но их нужно принимать всерьез. Сейчас он убедился, что этот принцип действует и в отношении друзей. Особенно друзей. А я убедился, что мой тощий болтун постарел, причем именно в свой день рождения.

Я ушел раньше, чем он заснул. Казалось, я крадусь из чужой незнакомой квартиры. Тупое утреннее солнце стерло предыдущую картину. Она исчезла в сияющей пустоте, в глубине шпалеры накренившихся зданий. На ватных ногах я направился к Кинки.

Она была более проспавшейся, чем я. Я присоединился к ней, и мы вместе маленькими глотками стали медленно пить благословенный, горячий, черный кофе. Она ни о чем меня не спрашивала. У нее была своя ночь. А еще у нее была комната для меня. И сок из свеклы и лимона, чтобы промыть бронхи и кишки. Она его сама делала. Без лимонной кислоты, так она сказала. Натурально витаминизированный, цвета розового вина, смешанного с гибискусом.

«Если есть на свете здоровая кровь, она должна быть такого цвета», сказал я и выпил не поморщившись, а потом улегся, чтобы лучше почувствовать его действие. Разгорался новый день.

«Тебе не помешает, если я его куда-нибудь положу? Давит». Я вытащил пистолет и сунул его под кровать.

«Придет момент, когда ты им воспользуешься. Рано или поздно». Значит, все-таки ей мешает, просто не признается.

«А кто сказал, что я этого еще не делал?». Я вернулся в расслабленное лежачее положение.

«Сначала все выглядит легко», резюмировала она заботливо-иронично.

«Тогда постарайся сделать так, чтобы и дальше было не трудно», сказал я без иронии.

«Тебе придется научиться с этим жить», она продолжила борьбу с трепыханием бабочек в своем животе.

«Не беспокойся. С этой игрушкой я обращаться умею». Я поерзал, стараясь найти самое удобное для сна положение. «Я с ней познакомился раньше, чем с тобой. Можешь такое представить?»

«Никогда тебя не видела с пистолетом и не помню, чтобы ты ими интересовался». Кинки тоже почувствовала, что наша болтовня соскользнула в тупик. Но она считала, что у нее есть право на любопытство в этом вопросе: «Мальчик, кто тебя приучил к опасным игрушкам?»

«Мой дядя», мальчик гордо выпятил грудь.

«А дядя у тебя кто? Какой-нибудь генерал-минерал?» Она нежно потерла ладони одну о другую.

«Да что ты», я взял под защиту очень, очень близкого родственника. «Дядя был машинистом. Но с пистолетами он управлялся еще ловчее, чем с локомотивами». Когда он не удирал из дома на охоту со своими несчастливо женатыми дружками, он часто водил меня на городской пустырь или на поляну за болгарской братской могилой. Там он палил, отводя душу. Сначала я только смотрел, как он это делает, и устанавливал бутылки, которые служили мишенями. Но конечно, скоро стал канючить, чтоб он дал мне пострелять. Судя по всему, он только и ждал, когда будет случай открыть мне тайны своего мастерства. С этого началось наше тесное общение. Я, блин, конечно, был с ним одной крови. Он повторял это все время, пока командовал мне, как держать тело, как держать пистолет, как целиться, как дышать, как задерживать дыхание».

«Какой странный машинист», она с удивлением затянулась.

«Не без того. Он за свою карьеру умудрился троих задавить», я продолжал стирать пыль с семейной легенды.

«Да ладно», воскликнула она со смесью недоверия и изумления, «и что с ним после этого было, с твоим дядей?»

«Ничего», я лежа пожал плечами, и казалось, этого движения было достаточно, чтобы наша болтовня вернулась в правильное русло. «Он так и катался до самой пенсии. Все три случая были доказанными самоубийствами».

«Доказанными самоубийствами?», с еще большим любопытством повторила ошеломленная Кинки.

«Да. Это обычная криминалистическая практика. Несчастный случай должен быть изучен. Если он произошел». Я зевнул и заложил руки под голову. «Компетентные органы проводят расследование, проверяют все обстоятельства, допрашивают свидетелей, если они имеются, и так далее, с целью установить, имел ли место чистый несчастный случай или же несчастный случай с заранее обдуманным намерением, и если это так, то чье это было намерение. Так вот, что касается моего дяди, во всех трех случаях люди добровольно бросились под поезд».

«Добровольно бросились под поезд», Кинки улыбнулась в знак того, что сдается. «Это официальная формулировка?»

«Нет. Это дядина формулировка». Я закрыл глаза. «Для закона достаточно одного слова: самоубийство».

«У твоего дяди довольно черный юмор», сказала она тоном близкого человека, обнаружившего еще одного близкого человека, о котором до сегодняшнего утра и представления не имела.

«Был», я скорректировал ее впечатление.

«В каком смысле – был?», спросила она, не успевая ориентироваться в необыкновенной жизни моего дяди.

«Два года назад он свалился с дерева, прямо в кому. Так и не пришел в сознание». Я открыл глаза, люстра висела на своем месте. «Он залез поесть черешни и потерял бдительность», закончил я семейную исповедь.

«Что, он погиб из-за детской проделки?», Кинки продолжала удивляться.

«Ага», подтвердил я, «но он не очень мучился».

«Ну и семья», она загасила сигарету, ошеломленная чем-то, во что я не въезжал.

«Тебе виднее», я постучал себя кулаком по голове. Потом снова закрыл глаза. Она ничего больше не сказала. Послышалось звяканье чашек. Потом Кинки набросила на меня махровую простыню. Потом все стихло. Она оставила меня спать на своей небольшой территории.

* * *

В парикмахерской «Затылок» пахло вареньем. Я решил, что это запах засахарившегося варенья из инжира, хотя на самом деле понятия не имел, как пахнет варенье из инжира. Короче, воздух был приторно сладким, скорее всего, из-за сахарной воды с яичным белком, применявшейся для фиксации прически. Людьми не пахло, да их здесь и не было, кроме троих мастеров в видавших виды халатах, на которых кое-где проглядывал исконный белый цвет. Они сидели на скамье для ожидающих клиентов и листали газеты.

Самый старший из них, ссохшийся человечек с морщинистым лицом, вскочил и подошел к нам, спотыкаясь на невидимых неровностях пола, выложенного синей и белой плиткой. Когда он заговорил, из его рта тонкой струйкой брызнула слюна. «Здравствуй, Петр. Какими судьбами?». До этого я не слышал, чтобы к Пене так кто-нибудь обращался. Значит, его звали Петр.

«Я по делу», угрюмо сказал Петр Пеня. «И чем скорее мы с ним покончим, тем лучше будет мне, и полезнее для здоровья тебе».

«А что за дело?», спросил человечек, уставший от старения и не надеющийся, что найдется дело, от которого он сможет помолодеть.

«Тебе надо подписать эти документы», Пеня сунул ему под нос бумаги. В его жесте было что-то полицейское.

«Какие документы?», человечек сник.

«Договор на рекламу твоей клиники парикмахерских услуг». Несмотря на то, что голос его звучал как у Святого Петра, Пеня не выдумывал: над витриной была вывеска на кириллице «Клиника парикмахерских услуг», пыльные неоновые буквы высотой сантиметров в десять, красного цвета на синем фоне.

«А на что мне это?», удивился человечек, разглядывая бумаги с обеих сторон.

«Нужно». Пеня был неумолим. «Такие времена. Барон хочет рекламировать тебя на своем радио».

«О-о-о», простонал пожилой мастер, увидев цифру, проставленную в договоре. «Откуда у меня такие деньги?», он машинально вытянул руку, чтобы вернуть Пене документы, но тот крепко схватил его за запястье.

«Значит так», рявкнул Святой Петр. В порыве неожиданного вдохновения он потащил поблекшего сухопарого человечка к парикмахерскому креслу. «Садись, сейчас я тебя брить буду», пророкотал Пеня, глянул на себя в зеркало и остался доволен. Он весь был как бритва, с тупым лезвием.

«Да ты чего это?», только и успел сказать человечек. Пеня схватил его за волосы и принялся таскать как мать – дочку, которая в переходном возрасте стала вести себя вразрез с нормами морали. У пожилого брадобрея волос было немного, может быть, поэтому ему было особенно больно. Старческая прическа быстро превратилась в редкие торчащие кустики волос.

«Что же ты делаешь, Петр, побойся Бога», заскулил он, сжавшись в комок. «Ты что забыл, я знал мать Барона, мы были соседями».

Пеня помрачнел, он вскипел от бешенства, потом вдруг побледнел так, словно наступил на свежее, дымящееся паром говно. «Чью это ты мать вспомнил, кобель старый?» Он толкнул человечка в кресло и несколько раз треснул его по голове, прочно стоя над ним с расставленными ногами. «Может быть, ты ее знал так же, как знал и мою мать?», Пенин рык заглушил стариковские вопли о помощи.

Сказать, что Пеня впал в ярость, – это ничего не сказать. Ярость показалась бы милостью и кротостью по сравнению с тем, что сейчас накатило на Пеню. Мешать ему было бы безумием, и я просто сделал знак тем двоим, что сидели на скамейке, чтобы они продолжали читать газеты.

Старый мастер рыдал, умолял и заклинал Пеню остановиться. Парикмахерское кресло тряслось от ударов вместе с ним.

А я-то поначалу не мог понять, с чего нас занесло в этот занюханный салон, где стригут, укладывают, сушат феном, ухаживают за бородами и усами… Оказывается, вот оно что. Пеня захотел, чтобы зазвучала реклама его отчима, или кем он там ему приходится, чтобы его мастерство, обогащенное жизненным опытом и подтвержденное взятым в рамку дипломом, стало общим достоянием. Похоже, у великих мастеров старость всегда несчастливая.

Короче, я мог бы поклясться, что этого человечка вообще не было в списке Барона. И все же в конце концов ему пришлось умыться под краном, чтобы на договор не попало ни капли крови. Едва держащаяся на шее разбитая голова почти коснулась бумаги, когда он дрожащей рукой сжал ручку. После этого, я был уверен, он не подпишет и собственного завещания. Впрочем, вряд ли у него останется, что завещать.

«Я всегда знал, что ебешь большим пальцем», сказал Пеня несколько более спокойным тоном. На этот раз он обошелся без ухмылки.

Старикан скомкал свой экземпляр, бросил его в корзину для мусора и проковылял за коричневую занавеску, за деньгами.

Неудачный ход, он может навести на размышления, а я знал, чем кончится дело, если Пеня пустится в размышления. Поэтому я решил, что самое время обратить внимание на двоих, продолжавших сидеть. Хотя смотреть на них было противно. «Что пишут газеты?», спросил я у них. Две пары глаз с ужасом взглянули на меня, нагнетая мучительную тишину. «Неужели все так плохо?», продолжил я. «Без паники, парни. Газеты всегда врут. Но ведь люди должны чем-то заниматься, правда?». Без толку, они не знали, куда им деваться, что делать со своими газетами и своими глазами.

Пеня вернул их в колею. «Что? Чего вылупились?». Рявкнул так, что у них снова заработала система кровоснабжения. «Как вам моя прическа?» Бритая голова ослепительно блеснула, и они тут же уткнулись носами в газеты, очень, очень стараясь стать невидимыми.

«Видите, мужики», я помогал им сидеть тихо. «Одно хорошее бритье может изменить вашу жизнь». Они опять ничего не сказали, парализованные ужасом.

Тут приполз старый парикмахер с довольно большой пачкой денег в руке. Казалось, в любой момент он может их выронить. К счастью, все кончилось быстро. Обошлось без пересчета, без таскания за уши, без единого произнесенного слова. Ни у одной из сторон не было желания мучить другую.

После нашего визита «Затылок» стал действительно похож на «клинику парикмахерских услуг». Неон никогда не лжет, даже когда не светится.

Следующим пунктом назначения был итальянский ресторан «Аванти». Он считался элитным местом – так говорили и гости, и персонал. Я не переваривал рестораны, куда идешь пожрать, а вместо этого приходится выполнять трудное задание, потому что там важно, чтобы твой желудок разбирался в столовых приборах и знал, из каких бокалов пьют белое, а из каких красное вино. Здесь продавали не вкусные блюда, а вкус, и продавали его людям, страдающим отсутствием вкуса.

Пеня листал роскошно оформленное меню в кожаном переплете, на котором вычурными золотыми буквами было вытиснено имя ресторана Мы ждали, когда придет хозяин, мы явились без предупреждения, чтобы не упустить его. Ввиду того, что он был человек «светский», ему приходилось иметь кое-какие дела с Бароном. В частности, некоторое время назад Барон втюхал ему впечатляющее количество трески и консервированного тунца, а когда тот запротестовал, то ему пришлось купить у Барона еще и целый рефрижератор мясного фарша и муки из запасов гуманитарной помощи – на случай, если захочет расширить дело и открыть «итальянскую кебабницу» и «итальянскую блинную». После этого между ними установились отношения взаимной настороженности.

Мы терпеливо ждали, развалившись в креслах среди мрамора, бронзы, матового стекла, картинок с флорой и фауной – это место было так отполировано и стерилизовано, что напоминало «вечное пристанище» своего хозяина. Я бы не возражал, если бы так оно и было.

Когда мы в третий раз заказали по порции «чиваса», заставив лощеного официанта принести бутылку и наливать у нас на глазах, появился и сеньор Пепи, похоже, мы нарушили все принятые здесь нормы хорошего тона. Казалось, что когда он учился манерам, то немного перестарался – в его теле как будто не было ни одной кости. Пидерски элегантный, он приветствовал нас наиграно утомленным тоном. Ёб твою мать, ведь лето существует для того, чтобы люди потели, и даже самый тонкий батист не мог защитить его от летнего выделения влаги. А мы пришли предложить ему не кондиционеры и ледогенераторы, а кое-что погорячее. Самую горячую новинку в городе. Ясное дело, он прекрасно знал о причине нашего визита. Рассказы о «Радио Барон» кружили по всему городу. Это было смягчающим обстоятельством для всех и для всего, включая дорогостоящий инвентарь «Аванти». Натянутый разговор быстро оживился, по принципу «шутка догоняет шутку».

Пеня с большим шармом прокомментировал, что Пепи больше не придется тратить деньги на диски и плееры. «И должен сказать, музыка у тебя – дрянь. Заснуть можно. Диджей, я прав?»

Я принял пас: «Абсолютно», и вернул ему мяч. «Если только ты не собираешься организовать здесь поминки. Но нет проблем, мы и это можем вставить в джингл».

«Это коктейль-кассеты со специально подобранной музыкой», Пепи сообщил нам об этом утомленным тоном, считая, что людям с пистолетами за поясом нет смысла говорить о пространстве, которое всегда ин. Люди с пистолетами всегда аут.

«Радио Барон» – вот настоящий коктейль», произнес я тоном эксперта. «Башню сносит тут же. Бывают и такие гости, которые заказывают именно то, что ты им подаешь». Он посмотрел на меня так, словно я говорю о коктейле Молотова. Ничего удивительного: он был стреляный воробей и знал, что в конечном счете все сведется к стрельбе и разборкам.

«Ага. Под музыку «Радио Барон» в качестве основного напитка им придется пить виски даже со спагетти». Пеня перечислял ресторанные козыри, которые остаются в силе даже в вегетарианских столовых. «Можно подавать им омаров из свиной рульки и кетчупа, они и не заметят. Ты как успешный ресторатор и сам знаешь, главное это уровень обслуживания».

Мы все трое улыбались и действовали друг на друга благотворно, буквально тая от позитивности наших деловых отношений. «Чивас» нас тотально окультурил.

В какой-то момент полного релакса Пепи упомянул о компенсации. Пеня сказал, что это неплохая идея и сообщил, что Барон получил почти половину грузовика «колгейта», и что весь этот груз мы можем предложить ему в качестве «компенсации за деньги», потому что «колгейт» гораздо лучше любой «итальянской пасты».

Услышав об этом экстравагантном плане, Пепи стал несколько мудрее и слегка севшим голосом начал расспрашивать о нашем «медиачуде». Он понял, что мы слишком далеко отошли от главной темы. В отличие от людей, вооруженных пистолетами, деловые люди всегда стараются быть ин. Дело не дело, если оно не сделано. Но, боже мой, есть дела и дела. Впрочем, кто это может знать лучше, чем «светский» человек?

Мы позволили ему выторговать себе как раз ту сумму налом, которая была заранее определена в договоре. В аккуратности педантичного сеньора Пепи у нас сомнений не было.

* * *

В летних испарениях, пропитанных солнцем и бензином, «Радио Барон» расширяло круг своих слушателей и спонсоров, они же распространяли слухи о нем, хоть и шепотом, но через мегафон. Что было совершенно логично, ведь «Радио Барон» заначило их заначки и не скрывало намерения делать это дальше, снова и снова.

Это довольно сильно отличалось от серьезных «гоп-доп» схем. Я имею в виду, что когда оборот «геры» идет на килограммы, настоящий покупатель и настоящий продавец никогда не видят друг друга. А продажа радиоминут сводилась к «общественной жизни» плюс немного бухгалтерского учета, статьи которого были из крови и мяса. Мы с Пеней наслаждались, наблюдая за усилиями наших клиентов всеми возможными способами избежать встречи с нами. Поскольку и они, и мы относились к кругу людей, которых следует избегать, наша встреча, как ни крути, была неизбежна. Вопрос был только в тайминге.

Мы настигали их, желтых и раздувшихся, затаившихся в ловушках для крыс, при этом с достойно поджатыми хвостами. Околдованных нашим маркетингом. Окаменевших как фигуры на фасаде мэрии. Их лица были как на детских рисунках – перекосившимися, с остекленевшими глазами и темными кругами под ними. Пустой взгляд, зубастая улыбка. Сначала вычисляли, загибая пальцы за спиной, на заднице, потом стоически сдавались. Имелась причина более реальная и убедительная, чем любая сила и любое утешение: они платили налог для избранных.

Я равнодушно смотрел, как они потными ладонями поглаживают свои бумажники из мягкой кожи, как, скованные стремлением держаться беззаботно, достают свернутые трубкой пачки денег из жестяных коробок от халвы «Витоша», как снова и снова, будто перебирая четки, расправляют мятые купюры, пока их желудки сводит судорога невысказанных проклятий. Публика их сорта никогда не перестает плакать из-за пролитого молока и никогда не разбирается в том, где основная сумма, а где проценты. При этом они искренне убеждены в собственной дальновидности. Они патологически верят в то, что являются «приближенными лицами», надежными и защищенными, крепко связанными с системой, которая экономит их время и силы, расправляясь с теми, кто к «приближенным лицам» не относится. А раз так, то они притворяются, что им самим хотелось, чтоб их обчистили, стыдясь признаться в том, что им нравится, когда их выебывают. Они не желали опускать себе цену. Хотели напоследок продаться за пристойные деньги. Чтобы их купили, чтобы быть купленными. Разве это не достаточно фэнси для типов в пестрых металлик-прикидах, залоснившихся до блеска в поисках потерянной молодости?

Ну, какие-то вещи происходят даже и тогда, когда они не происходят, настолько они предсказуемы. Типа одного единственного будущего, которое существует. И не нужна никакая фантазия, чтобы догадаться, каково это будущее. Нет шансов, что оно когда-нибудь зайдет слишком далеко, что бы ни означало слово «далеко». Так что мы с Пеней продолжали работать с именами из списка Барона. Одни мы помечали галочкой, другие вычеркивали, а некоторые обводили красным карандашом, например, имя владельца мясного магазинчика «Стейко». Владете, хозяину забитых животных и их потрохов, холодильников и охлаждаемых витрин, мы нанесли визит как раз в день Святого Ильи. И если именно Святой Илья был его небесным покровителем, то отпраздновал он этот день довольно необычно. То есть, я хочу сказать, он встретил нас с обрезом. Не человек, а бифштекс, совершенно непрожаренный. Мы удалились под градом его ругательств. Дальше я в детали входить не буду, ну, насчет того, что было, когда мы вернулись. Лучше бы ему было ограничиться топориком для рубки мяса и ножом, хотя и это бы ему мало помогло. Нет, крови не было, но было больно. И ему, и его сыну. Пене пришла в голову идея взять подкрепление – Летучего Ёбаря, профессионала, который по заказу трахал и через передний, и через задний проход. «Би-жиголо», как он сам себя называл, предлагаясь тем, кто придерживался заднепроходного тренда. Он разбивал в пух и прах их стыд и прокладывал пути в жопах нишвилских сливок. Разумеется, без «разрешения на работу» от Барона ему пришлось бы осуществлять прием только в общественных туалетах и парках, потому он сразу согласился выполнить поставленную «задачу». И не стал снобистски привередничать. Тем более что Летучий Ёбарь особенно разборчивым не был. Удовольствие должно быть удовольствием, правда? И строптивый мясник Владета смог лично убедиться в том, что громила лучше педрилы. Его сын, у него на глазах, потерял невинность, а он, на наших глазах, потерял рекламу. Хотя и отслюнил налом взнос за полгода. В качестве аванса, за лучшие времена. Вероятно, религиозные люди сказали бы, что в таком несчастном случае повинен святой Илья. Пусть будет так. Я не был знаком со святыми, но возможно, что нрав у них крутой.

* * *

В один из тех раскаленных дней, когда мы потели в «Ямбо Даке», Пеня пристал ко мне с разговором. Ему вступило, и мне ничего не оставалось делать, кроме как не закрывать рта. Хотел я того или нет, но я уже находился в сюжете этой истории.

Когда он сказал: «Я слышал, ты переселился к той телке?», я очень, очень внимательно посмотрел на него и увидел, что нахожусь там, где-то за его приподнятыми бровями.

«К какой телке?», спросил я равнодушно, между двумя глотками.

«Той самой, положительной», пояснил он, остановив на мне взгляд своих похожих на шарики маслянисто-желтых глаз.

«А, эта», сказал я протяжно, как будто только что понял, кого он имеет в виду, и как будто мне от этого стало легче. «Да, я, понимаешь, люблю проверенных телок».

«Неужели ты настолько на нее запал», не отставал он, выпуская изо рта облачка голубоватого дыма.

«Тебе виднее». По натяжению кожи лица я почувствовал, что улыбка у меня получилась короче, чем обычно.

«Или ты захотел жить своей жизнью». Пеня не отставал, но его подзуживание плавилось в космической жаре этого летнего вечера.