Текст книги "Кофе-брейк с Его Величеством"

Горы в Бергамо

Бергамо. Альпы за окном иной раз и не вызвали бы удивления своей на первый взгляд серой и монотонной картиной. Но я задумался: как символичен все же мир, на который смотришь.

Я смотрю на них, на эти горы, и вижу, вернее, думаю, что нет в мире ничего важнее, ничего существеннее, чем… любовь. На сегодняшний день я прошел немалый жизненный путь, но надеюсь, мой опыт на этом не закончится.

Любовь – это всегда то, что источаешь именно ты, а не к тебе. Причем любовь может быть и чувством, и действием. Чувство – это твой порыв, влюбленность, увлечение. Оно несет новизну, потому что, как правило, возникает к новому человеку: тебя еще не ранят его недостатки, ты ими умиляешься как маленькими слабостями, на которые хочется закрыть глаза. Тебе неведомы его угнетенные состояния, ибо перед тобой он всегда герой, которому море по колено, и ты вдруг хочешь все бросить и бежать за ним на край света. Ты еще не знаешь – все, что он шепчет тебе на ушко, на проверку окажется пустыми словами, чтобы поддержать этот непонятный в тебе огонек и поднять твою самооценку…

Гроза в горах

Всегда легче любить мечту, миф, образ, рожденный твоим собственным воображением. Писать стихи об одиночестве и неразделенной любви, всматриваясь в попутчиков в троллейбусе, и пытаясь найти схожие с ним черты. Дозваниваться ночи напролет – как непередаваемо начинает биться сердце, когда ты вдруг, наконец, дозвонишься! Голос на том конце провода тебе кажется особенно сладким. Этот шепот на грани приличия, на грани брутальности под покровом ночи возбуждает твои нервы. Все это приправлено соусом особой тайны, тайны вас двоих. Пока весь мир спит…

Но есть другая любовь. Любовь как труд, любовь как подвиг. Когда ты день за днем, год за годом носишь в одно и то же место камешек за камешком и смотришь, как постепенно из них вырастает гора. С годами она становится выше, сквозь камни прорастают деревья, растения, связывая каждый твой поступок прочными невидимыми сплетениям из корней.

Любовь бесполезно ждать. Бесполезно надеяться, что ты ее заслужил, что она вот-вот свалится на тебя невесть откуда в один прекрасный день. Такого не будет. Разорвав свое сердце, в минуты крайнего отчаяния, ты ее просишь у Бога. И если созрел – получишь. Ты получишь что-то такое, что необъяснимо тебе самому: оно больше размеров твоего сердца и приносит покой и желание кого-то сделать счастливым. Может, одного человека, а может, и целый мир.

Поэтому самое мерзкое состояние, когда у тебя сели батарейки. Ты беспомощен, а черпать любовь от окружающих часто бесполезно. Не потому, что у них ее нет – есть, но настолько мизерная, насколько изрешечены сосуды их душ, самим бы хватило продержаться!

Вот тут начинается самое опасное – на ум приходит страшная мысль: ты себя исчерпал, иссяк, нужно искать новые источники. Сколько людей по слабости душевной поддалось на эту уловку! Сколько судеб из-за этой одной только мысли перекалечено!

…Я смотрю, как густые серые облака покрывают Альпы. Облака тягучие, липкие: то поднимутся выше к вершинам, то, извиваясь, мягко стелются у подножия. Иногда они полностью укрывают горы, и можно только догадываться, что они, горы, никуда не исчезли…

Так и любовь. Если она есть, она неколебима, как гора. И вечна, как гора. Тучи рассеются, снега растают, солнце сменит луну – это все преходящее. Горы не замечают этого – у них другое времяисчисление.

Но порой ночь может затянуться, и ты, как слепой, ищешь свою гору, созданную твоими руками: как бы на нее подняться? На что бы опереться? Ночь не проходит. И ты понимаешь, что и твое время тоже не вечно. Ты всматриваешься в темноту и кричишь: «Сторож! Сторож! Сколько ночи?! Сколько ночи?!» В ответ – тишина…

И только когда ты отчаянный, обессиленный, потеряв последнюю надежду, почти разуверился в себе и окружающих, вдруг, словно тихое пение отовсюду: «Приближается утро!» В рассветной дымке ты снова начинаешь различать очертания знакомых гор…

Бывает так, что вроде и день на дворе, вроде и мирно на сердце, вроде и близкие твои рядом, но назойливая дымка – то ли туман, то ли наваждение – обволакивает горы медленно и незаметно. Ты видишь уже только одну вершину, она как бы захлебывается, тонет в этом сером холодном мраке житейских будней, чужих наветов, да и просто тех, кто облюбовал твою гору для себя. Ведь охотников много. Натаскать камни – уходит жизнь. Каждый камешек – поступок, когда ты оторвал что-то от себя. Желающих воспользоваться чужим добром много больше…

И вот ты снова в отчаянии. Смотришь – поздно. Твоя гора только что была перед глазами, но ее уже нет: густой туман из непониманий, недомолвок, недосказанности окутал ее холодом, перекрыв последнюю надежду напитаться солнечным светом.

И как ты собираешься воевать с этой промозглой действительностью? Кто был в горах, знает: ты можешь войти в облако, но ты никак не можешь его потрогать. Тем более рассеять. Эта мгла приходит и уходит по своим, неизвестным тебе законам – она может погубить твою любовь, а может и вовремя отступить.

В этот момент важно другое. Ты должен знать, помнить, что камни, тобой собранные и сложенные, и облака, которые их окутывают, разной природы. Твоя задача – не потерять надежду, не поверить самому в то, что перед тобой, кроме серой мглы, никогда ничего не было.

Иначе, ты и вправду можешь все потерять, а если даже и не успеешь потерять, тебе станет стыдно за твое малодушие, когда наступит ясный день.

Сколько вокруг суеты. Сколько низменного и сиюминутного, прикрывающегося высокими словами. Превращая тем самым действительно святые вещи в фарс, в шоу, в китч. Теперешняя жизнь делится на два шоу: трагедия и замкнутость в реальной жизни и «красивые чувства» по телевизору. Вот и получается у большинства: посмотришь телевизор и компенсируешь недостающее тебе внимание, ласку, уважение. Заодно и себя оправдаешь, почему другим дать ничего не можешь.

Любовь не надо нигде искать! Надо, чтобы любовь, как труд, стала нормой твоей повседневной жизни: не получил ласковое сообщение, напиши сам; не поцеловали, не прижались – прижмись и поцелуй сам. Зарази любовью того, кто остыл и охладел рядом с тобой!

Сказал грубое слово – заведи коробочку и положи туда червонец, чтобы второй раз неповадно было. Разве ты знаешь, когда придет твой час, и ты уже ничего не сможешь никому дать?!

А долгов-то у тебя, как и у каждого – ой, как много…

Так спеши, не останавливайся – не бойся показаться чудаковатым, не бойся вообще ничего! Потому что, искренность всегда обезоруживает. И когда твои мотивы чисты. Это растопит любое сердце, даже если оно сильно разочаровано, или устало и уже ничему не верит, а просто хочет покоя.

Если и не растопит, тогда ты отдашь свою любовь другим, может, в другой форме, другими поступками. Но зато ты будешь гордиться тем, что каждый свой день ты проживаешь заново, светло и воодушевленно, а не депрессивно смотришь в календарь, приближая свой последний час.

Ну, придет он – дальше что? Тогда ты в этом хмуром состоянии и уйдешь в вечность… И будешь подвешенным своими мыслями в таком состоянии сотни, а то и тысячи лет, пока не начнешь проделывать над собой ту же работу, на которую при жизни потребовалось бы гораздо меньше времени…

Поэтому, просыпайся душа, не спи! Оглянись, как прекрасны горы, у подножия которых лежит Бергамо, маленький итальянский городок. Научи себя ничего не ждать, не просить, не требовать! Когда же наступит утро, ты сам увидишь плоды своей любви. Близкие, до боли родные и преданные глаза любимого человека. Светлые, чистые, благодарные глаза твоих детей. Добродушные, улыбающиеся лица всех тех, кого ты вдохновил, сделал более счастливым. Ни один из тех, мимо кого ты не прошел равнодушно, тебя не забудет, а возможно – и не предаст.

И когда ты заметишь в себе новые качества, мерзкая слизь окружающего цинизма и леденящего холода к тебе перестанет приставать. Но главное – она послушно отползет прочь, как только ты сам того пожелаешь. И тогда ничто не помешает тебе всегда наслаждаться прекрасным видом вокруг себя: будь то твой собственный маленький сад из камней, или же величественные горы, такие точно, как сейчас у меня за окном в Бергамо.

Венеция

Впервые в жизни я садился самолет с таким тяжелым сердцем. Много часов оно ныло тихой болью и не давало глубоко набрать в легкие воздух. Я в шутку спросил в переписке своего читателя и друга из Уфы: интересно, самолет сможет взлететь с такой тяжестью на борту?

Как прошел полет – не помню. Помню только, как народ, словно с цепи сорвался и побежал к переднему трапу, чтобы успеть занять лучшие места – рейс был эконом-класса без посадочного талона. А я спокойно поднялся по второму, хвостовому трапу, выбрал местечко у окошка и мгновенно уснул.

Человек так устроен, что ему кажется, будь он смелее, быстрее и шустрее других, то сможет снять сливки в каждом эпизоде своей скромной биографии. Может, и вправду в носовой части самолета он чувствует, что летит быстрее остальных, и его не так укачивает, как в хвостовой части, по аналогии с автобусом?

Венеция. На Гранд канале.

Аэропорт «Тревизо» в Венеции. Очередь к единственному пограничнику для не граждан ЕС необозрима и унизительна. Туалета нет. Ненавижу очереди, стал последним, чуть поодаль. Когда я подошел к окошку, офицер посмотрел на подобие моего билета и удивился: что это?

– Это такой у меня билет, – я пытался улыбнуться.

– Впервые вижу, – ответил тот.

– Странно, что вы это заметили только на последнем пассажире рейса, – я оглянулся, чтобы еще раз удостовериться, что за мной никого нет.

Итальянец оценил мою шутку, и, широко улыбнувшись, поставил штамп в паспорт: «Добро пожаловать в Италию!»

Нигде, даже на табло с расписанием движения самолетов не было часов. Я с большим трудом выяснил, который вообще час и какая разница во времени.

Италия встретила дождем. Побродив вокруг терминала, я вернулся внутрь, чтобы заказать чашечку американо в единственном кафе аэропорта. Американо оказался по размеру нашего эспрессо, но был невероятно вкусным и бодрящим, компании Segafredo.

Спасибо итальянцам, что за считанные дни привили мне вкус к хорошему кофе, но главное – к его порциям. Мы-то привыкли его пить лоханями, а итальянцы – мензурками, смакуя каждый глоток.

Железнодорожных станций с названиями «Венеция» несколько. Последняя из них, Санта Лючия, находится уже непосредственно на острове. Последняя станция на материке, Венеция Местре – крупный железнодорожный узел. Первое знакомство с ней – два часа не мог попасть на остров, в старый город. Поездов туда масса, ехать восемь минут, но их все отменяли один за другим. Причем делали это своеобразным способом: вначале все пассажиры бежали через одиннадцать платформ в тот поезд, который должен был идти по расписанию, затем по поезду пробегал кондуктор, сообщавший о том, что именно этот поезд остров не принимает. Народ бежал на следующий – и история повторялась. Как-то пробегая мимо вокзальных часов, боковым зрением заметил, что часы отстают на двадцать минут. Проверил – точно отстают.

Наверное, город меня дразнил. Потому что, окунувшись в него, я сразу забыл все неурядицы – даже усталость прошла.

Венеция – это город-игра. Город, в котором хочется потеряться. Когда ты идешь по каким-то на первый взгляд тупиковым улочкам, они вдруг сворачивают в низенькие подворотни, затем туннели, проходы, и – упираются в канал. А мост только в соседнем квартале. Не угадал, приходится возвращаться. Иногда с одной стороны огибаешь здание, оказываешься на одном острове, с другой – уже совершенно на другом, и соединения в виде моста или перехода между ними нет. Какая-то увлекательная детская игра…

Недаром совмещенный образ солнца и луны является одним из символов города. Венеция – это целая эпоха. Этот город не нуждается в сравнениях, ему невозможно подражать, он уникален и неповторим, хоть и многие дома в нем обшарпанные и давно не ремонтировались.

Город производит впечатление невероятного уюта, очень компактный – но за день его не обойдешь, мне трех дней было мало. Вообще нет автомобильного транспорта. Вместо автобусов и троллейбусов – вапоретто, речные трамвайчики, всегда переполненные и останавливающиеся чуть не у каждого причала. Правда, совсем недешево – часовой проезд стоит семь евро. Плохо понимаю, для местных жителей, в основном, пожилых, тоже действует этот тариф?

Сильно бросается в глаза: часто обслуживают люди преклонного возраста. Официанты в ресторанах – пожилые, билетерам и кассирам на железной дороге – далеко за шестьдесят. Но и детей в городе много. Разговаривают все громко, криком, даже если находятся одни на пустой площади.

Я теперь понимаю, почему это город называют, кроме прочего, городом влюбленных. Многочисленным парочкам всегда есть где затеряться, да хоть свернуть в любой боковой переулок – и целоваться, целоваться…

Обедал в ресторанчике на Гранд канале. Традиционно перед едой принесли домашний хлеб, хлебные палочки, соль, оливковое масло и бальзамический уксус. Пока таким образом разжег аппетит – заодно и пообедал. Просто и вкусно.

Итальянцы любят вкусно поесть и быстро, как русские, на скорую руку. Пицца, паста, ризотто, овощи гриль в ресторанах готовятся мгновенно, ты даже не успеваешь насладиться сухим домашним вином, которое здесь любят и ценят.

В воскресенье по всему городу проходят богослужения. Иногда – весьма современно. В одном из соборов мессу, кроме органа, сопровождала в дуэте с ним гитара, поддерживающая мелодию современным ритмом. И под этот необычный аккомпанемент полный собор опять-таки пожилых в основном людей прекрасно распевал знакомые им мотивы. Вторая служба была возле храма – на площади. Священник стоял на возвышении, его голос усиливал микрофон. Прихожан ничуть не смущали проходящие мимо туристы с фотоаппаратами и громкими разговорами.

Гондола – это особый символ Венеции. Ее не вытеснили моторные катера. По-прежнему в некоторых особо узких каналах могут разминуться только гондольеры, ногой упираясь в стены зданий, управляя единственным веслом своей узкой и длинной лодки.

На мостах и в укромных уголках жители соседнего континента приторговывают контрафактом. Смешно было видеть, как они все быстро прижались к земле, побросав недоеденные бутерброды, когда из-за угла появился полицейский патрульный катер, – за полутораметровыми каменными бортиками моста их не было видно с воды.

В воду всюду вбиты огромные деревянные сваи, чтобы любое судно можно было пришвартовать. К некоторым домам вообще невозможно подобраться по суше. Поэтому парадные подъезды, обрамленные такими сваями, спускаются прямо к воде.

Вначале, я старался не впускать их в кадр, но потом ощутил особый вкус в этом нестандартном городском пейзаже, они, как что-то жизненно необходимое, пусть и грубое, на фоне изысканной помпезности площадей и соборов.

Все дороги туристов ведут на Сан-Марко – площадь рядом с Дворцом дожей. Здесь по всему ее прямоугольному периметру играют ансамбли живой музыки: иногда джаз, иногда классику. Тут поют бельканто, тут звучит спиричуэлс.

Дальше – набережная. Это еще не открытое море, но чувствуется его присутствие во всем: другой воздух, другой простор. После тесных улочек старых кварталов будто вырываешься на свободу. Перед тобой уже не только катера и гондолы, но и небольшие лайнеры. Справа, на соседнем острове порт – отсюда уходят корабли по всему Средиземноморью.

В многочисленных ресторанчиках к вечеру найти столик непросто. Итальянцы выходят иногда даже не столько поужинать, сколько насладиться чудесным вечером и съесть чего-нибудь сладенького, как здесь говорят – дольче: тирамису или панакоту. Дольче вита – сладкая жизнь – один из их жизненных принципов. Они небогаты, иногда скромно одеты, но вкус «дольче вита» не сходит с их лиц, очень открытых, общительных, доброжелательных. Никому в очереди не придет в голову начать возмущаться, если кому-нибудь захочется, уже все купив, просто так, минутку-другую поговорить с продавцом или кассиром.

Масса впечатлений от этого прекрасного доброго города, среди прочего – и вынужденная прогулка с ветерком и включенной сиреной на катере скорой помощи. Самолет, несмотря на мои опасения, смог принять мою боль на борт, смог перенести ее со мной по воздуху за тысячи километров, но этот безудержный город не дал мне ее удержать в себе…

Анна Каренина

Моя жена позвала меня в театр. Сто лет не был в театре! То ли кинематограф делает свое дело, то ли обычная лень? Закрытие театрального сезона отмечалось постановкой «Анны Карениной» по роману Льва Толстого. Даже не ожидал, что получу столько удовольствия от спектакля! Блестящая постановка режиссера Виталия Селезнева, прекрасная игра актеров, умело написанный сценарий: весь спектр переживаний героев драматург точными акцентами расставил в двух актах эффектного действа.

Совсем недавно, месяца два назад, я смотрел английскую экранизацию этого романа, поставленную режиссером Джо Райтом. Хороша исполнительница главной роли Кира Найтли. Но… как по мне, скучно: ничего, кроме колоритной картинки. Ну что поделаешь, если не получается у иностранцев снимать по нашей классике. Лично мне, из двух просмотренных мною версий – кинематографической английской и театральной нашей – последняя понравилась больше. Может быть, режиссер-постановщик, он же сценарист, уловил задумку Толстого и довольно метко сместил акценты?

Семья на прогулке в порту

Образ мужа – Алексея Александровича Каренина смотрелся со сцены апофеозом мужской добродетели. Его слова были взвешены, метки, а красный цвет парадного мундира на фоне затемненной глубины сцены смотрелся одновременно и торжественно, и жертвенно-скорбно.

А ведь мало кому придет в голову мысль: как случилось так, что находившаяся при смерти Анна, вдруг чудодейственно встала на ноги? Режиссер показал, что секрет был в милосердном сердце ее мужа, простившего ее. И Анна получила второй шанс. Смогла ли она использовать его? Увы, вся трагедия Карениной заключалась именно в этом: Вронский, предмет ее страсти, никогда не смог бы дотянуться до той, заданной ее мужем, высокой планки настоящего мужчины.

Но человек привыкает к тому, что рядом, и пренебрегает этим до тех пор, пока не потеряет…

Что ей дало исцеление?! Только новые душевные муки, смятение, и, как итог метаний, она бросается под поезд…

Алексей Александрович, как бы он ни страдал, остался при своих добродетелях. Сереженька, их сын, остался без матери – полусиротой. А Вронский давно и открыто тяготился Анной, навязчивостью ее чувств…

В чем же заключалась трагедия такой прекрасной и искренней в своих порывах женщины?! Каренина оказалась на разрыве между любовником и сыном. Но в адрес мужа, который на протяжении всей пьесы ни одного плохого слова не сказал в ее адрес, она всем твердила только одно: надоел… опротивел… ненавижу…

И что она сделала со своим неиспользованным большим, переполняющим ее, чувством?! Просто пролила на землю – на недостойного красавчика-однодневку. И оно, это чувство, ушло, словно в песок, опустошив ее сердце, не оставив в нем ни тепла, ни света…

Даже для нее самой…

Нет, совсем неоднозначен был Толстой в описании своих героев…

Разве этот роман о нравах времени, как отмечал Лесков?! Или о трагической любви?! (Кстати, я видел подобную постановку в Большом театре в Москве). Нет. Это роман о глупости, пренебрегающей добродетелью даже тогда, когда больную мятущуюся женщину не бросают на произвол судьбы, а до последнего протягивают ей руку помощи. Но женщина сама себя «накрутит». Как никто извне. Она рвется к «свободе». Ну что ж – она ее получает. Но может ли она, имеет ли зрелость, чтобы правильно этой свободой распорядиться?!Оказывается – нет…

P. S. Влюбленность зла и прекрасна одновременно. Человек теряет рассудок, вновь чувствует себя молодым – жизнь расцветает яркими красками, и каждый день наполняется особым, иным смыслом. Все это прекрасно, когда ты свободен.

А когда несвободен – тут уж меру своей свободы и ответственности каждый для себя определяет сам. Кто-то может переступить через боль близких, кто-то – нет. Один ради собственной страсти может перекалечить судьбы детей, другой – нет: связывает свои чувства в узел и продолжает беречь и лелеять семью.

Семья – это самое святое на земле. Потому что остальной мир вокруг равнодушен к тебе или откровенно враждебен. Семья – это то место, где ты априори свободен – снимаешь с себя и галстук и любые маски, садишься в кресло, укрываешься пледом и с любовью наблюдаешь, как потрескивает огонь в камине твоего домашнего очага. Это дает тебе силы завтра построить заново этот мир ради своей семьи. Ради будущего детей. Ради любви.