Текст книги "Кофе-брейк с Его Величеством"

Я не совсем согласен с Довлатовым в том, что «туризм – это жизнедеятельность праздных». Для меня – это поиск себя. Безусловно, для этого может никуда и не стоит ехать. И, вероятно, можно обойти весь мир, а себя так и не обрести. Но в новых условиях ты видишь неожиданную реакцию души на происходящее. И можешь сделать вывод о ее состоянии или наборе ценностей на сегодня. Если на ситуацию посмотреть иначе – более честно – в путешествиях ты отдыхаешь от самого себя. В тот миг, когда душа впитывает окружающий мир – она выходит за рамки собственного мещанства. Становится, что ли, шире, и на время обосабливается от бесконечных внутренних переживаний и «подключений».

Стокгольм. Отплытие

Паром «Романтика» – весьма комфортабельный. Рядом с верхней палубой двенадцатого этажа – сауна. Всего за 4,5 евро в час я и согрелся, и высушил одежду. Можно конечно добавить, что когда лежишь в джакузи, то из окон можно любоваться открытым морем, но это не принципиально.

В концерт-холле играла музыка, в основном старые добрые хиты. Я сделал пометку в дневнике:

«На палубе проливной дождь, септет неплохо играет джаз вживую, сауна отогрела от ледяного ветра и высушила единственную куртку, стакан сидра со льдом позволил спокойно воспринимать окружающий китч: видимость „сливок“ общества на фоне чудовищной нищеты страны отплытия. До слез, серьезно…»

Ночь прошла беспокойно. В маленькой каюте нас было четверо, из троих соседей-литовцев по-русски говорил только самый старший, и то в его речи русская составляющая в основном состояла из мата. Его сыну и еще одному парню на вид было не больше двадцати. Меня удивило то, что они, кроме литовского, не понимали никакой другой язык. Отец объяснил это тем, что в детстве парни вроде бы изучали русский язык в школе, и, кажется, даже английский, но потом резко сменилась власть, и школа стала «чисто» литовской. Еще он рассказывал, какая у них прекрасная страна, хорошие зарплаты, ровные, не чета Латвии, дороги… Сами же они ехали в Осло по объявлению работать на стройку.

Утром они угостили меня кипятком, и, выпив чай с булочкой, я почувствовал себя человеком. Я вышел на палубу. Семь утра, резкое солнце и сильный порывистый ветер, но пропустить утренние фиорды было нельзя. Редкой красоты зрелище – они кажутся бесконечными, слоями наступая на залив. Старинный город викингов построен на 14 островах, которые прячутся между другими островами, граничащими с морем, и собственно полуостровом – именно это делало его в давние времена неуязвимым для любых пришельцев с моря.

Порт Фрихамнен, если смотреть сверху на карту, можно сказать, что находится недалеко от центра города. На самом деле пешком идти пришлось долго: вначале через парковую зону мимо знаменитой стокгольмской телевышки, потом через квартал посольств и диппредставительств. Город «вынырнул» неожиданно – с бесконечными каналами, набережными, велодорожками и спокойными приветливыми лицами. Это был настоящий город-парк, он утопал в зелени, а причудливая архитектура зданий повторяла все изгибы пролегающих перед этими зданиями каналов.

Я перешел мостик и оказался на одном из островков архипелага – Юргордене. Здесь, рядом с поднятым со дна морского старинным кораблем, ныне музеем Васа, в прекрасном готическом здании находится еще один музей – Nordiskamuseet, Музей северных стран. Вначале я подумал, что в нем раньше находился собор, что само по себе удивительно: разве для шведов свойственно было передавать культовые здания под светские заведения? Оказалось, здание изначально в конце XIX века строилось как музей. Его заложил Артур Хазелиус – известный этнограф и коллекционер. Здание строилось почти двадцать лет, и сам вдохновитель не дожил до его торжественного открытия в 1907 году всего несколько лет.

На первом этаже, кроме гигантской статуи самого мореплавателя Васы, расположились ткачихи, которые на ткацких станках создавали изысканные гобеленовые ковры. Второй этаж – интерьерный: здесь в отдельных залах собраны игрушки, утварь, посуда, некоторые комнаты полностью отображают интерьер и быт того или иного сословия прошлого. Разглядывать каждую такую «комнату» можно часами – человеку во все времена свойственно было продумывать свой быт до мелочей, создавая уют неприметными на первый взгляд деталями.

Но времени оставалось не так много, и я решил его полностью посвятить прогулке по старому городу Гамла Стану. Он был построен в ХIII веке на острове Стадсхолмен недалеко от того места, где озеро Меларен соединяется оттоком с Балтикой.

Такое ощущение, что большинство местных жителей живет на воде – всевозможные катера разных размеров со стоящей на палубе какой-то древней мебелью и иногда проржавевшими стульями служат и местом отдыха, и местом встреч, и просто средством для передвижения. Может, это от того, что в центр Стокгольма автомобили с местными номерами могут въехать только за плату?

Люди без комплексов – обедать могут расположиться прямо на брусчатке. Запомнился один кадр: между островами пролетала электричка наперегонки со стаей птиц. Девушка, сидя прямо у воды, приправляла еду в пластиковой посуде – кадр я назвал «Время обеда». Невзирая на условности и сумасшедшие скорости большого города, девушка мирно обедала под мостом…

Случайно попал на интересное зрелище – смену караула у королевского дворца. Почетная конная варта в сопровождении духового оркестра шла издалека, откуда-то из центра города. Солдаты караула, те, кого предстояло сменить (а в основном это были девушки) наряду с туристами бросились к парапету выглядывать шествие. Они приподняли свои начищенные металлические шлемы, до этого нахлобученные прямо на глаза, и выставили на всеобщее обозрение довольно милые юные мордашки.

На центральной площади перед дворцом, окруженные плотным кольцом зрителей, новые наездники взнуздали коней, поменявшись со старыми местами не столько посредством военно-парадных действий, сколько фигурами, похожими на ритуальные танцы у костра: с сильными размахиваниями руками и большими шагами вприпрыжку на полусогнутых коленях.

Публика была в восторге. Я протиснулся дальше и уже через несколько минут разглядывал портреты Нобелевских лауреатов в Королевской Шведской академии наук. На первом этаже академии организован музей: современный, интерактивный. К подвесному конвейеру, меняющему траекторию движения, специальными прищепками подвешены портреты всех лауреатов. Портреты двигаются синхронно, один за другим, как бутылки на пивоваренной фабрике. В какой-то момент каждый портрет попадает в зону освещения центрального фонаря. Возникает пауза в движении – в этот момент освещается соседний стенд, на котором можно увидеть информацию: за какие заслуги и в какой сфере этому лауреату была присуждена премия Нобеля.

В следующем зале – другие портреты, на которых лауреаты изображены в рост со своими научными трудами в руках и в весьма комичных позах. Трудно понять замысел организаторов экспозиции, таким образом популяризирующих деятельность Нобелевского комитета для многочисленных туристов, или они отсылают зрителя к известному портрету Альберта Эйнштейна с высунутым языком, соединившему гениальность мысли и детскую непосредственность?!

На площади Сторторйет, как и в XVI веке, много кафешек и лавочек со сладостями. А в самом узком – шириной всего 90 сантиметров – переулке МортенаТротцига прилично одетый попрошайка что-то пытался выловить коротенькой удочкой прямо из сточного люка. Рядом с ним была установлена табличка, он охотно общался с прохожими – может, это была какая-то акция или форма самовыражения? Я не умею читать по-шведски…

Заглянул в лавочку, заваленную антиквариатом. Захламленную так, что сам продавец и несколько посетителей бочком протискивались между грудами советских знамен, бюстами советских вождей и стопками советских книг.

В порт возвращался с хорошим настроением. На лицах одиноких прохожих я не заметил ни тени одиночества. Много детей. Надо отметить, что родители с колясками мне встречались гораздо более зрелого возраста, чем это принято у нас. Но как раз одна молодая пара с малышом меня и удивила, и ввела в ступор одновременно. Они играли с ребенком, заглядывали в коляску, иногда доставали и целовали малыша и, беззаботно беседуя, поправляли друг другу одежду. Настоящая здоровая жизнерадостная семья: ребенок, папа и… папа…

Капитан парома «Серенада» пожал мне руку и, взяв под козырек, улыбнулся, жестом приглашая на корабль. Я не совсем уловил, улыбнулся он или ухмыльнулся, увидев мой разинутый рот и квадратные глаза.

Передо мной была длинная улица с выходящими на обе стороны его пяти этажей окнами! Внизу – витрины магазинов и кафе, многие товары были вынесены прямо на … хочется сказать – «проезжую часть». Это и был известный променад круизного лайнера 1990 года постройки на почти три тысячи пассажиров – улица, удивляющая своей роскошью и убранством. Перекусив в ближайшем кафе куриным салатом со свежевыжатым соком, я побрел искать свою каюту. Она оказалась чистенькой, хоть и немного устарелой по интерьеру, особенно в ванной комнате. Но самое неприятное было то, что она находилась намного ниже ватерлинии, прямо над моторным отделением.

В десять вечера судно стало кидать из стороны в сторону. Прямо над моей каютой, на втором и третьем этажах стояли фуры и легковушки. У меня возникло ощущение, что их начало носить по трюму и бить во все борта. Чудовищный грохот усиливался и сопровождался зловещим металлическим лязгом. Я пытался спрятать голову поглубже в подушку, внутренне подбадривая себя тем, что Балтийское море у опытных моряков считается мелкой лужей. Даже вспомнил историю, которую мне рассказала моя спутница Лена в Риге о своих знакомых. Они вышли воскресным днем на небольшой яхте в открытое море. И вдруг, когда берега уже давно было не видать, сели на мель! Пришлось вызывать помощь. Без лоцмана здесь не обойтись!

Я быстро оделся и поднялся наверх. По борту били волны, ветер с дождем хлестал в лицо, жуткий холод. Внутри же парома, на всех его двенадцати этажах, царило буйное веселье. Вспомнился «Титаник». Я подошел к девушке на ресепшн:

– У нас шторм? Моя каюта ниже ватерлинии. Мне страшно – там все кидает.

– Что вы! – улыбнулась она, глянув куда-то в сторону. – Это всего лишь сентябрьский ветерок.

Раз так, то я через силу заставил себя спуститься и лечь спать. Естественно, нижние каюты, если что – зальет мгновенно. Так в 1994-м погибли 852 пассажира и члены экипажа. Пусть это будет на ее совести, может, и вправду, нас, …, «на этот корабль двадцать лет собирали»?!Я включил диктофон и как в черный ящик самолета медленно проговорил: «Восьмое сентября 2012 года. Грохот усиливается, дрожат стены, отовсюду страшные дикие стуки. Прямо надо мной. Такое чувство, будто кто-то огромный просится на корабль, а его не пускают»…

Интересно, куда подевались мои сообразительные попутчики, два молодых человека? Один из Германии, из какой-то глухой деревеньки ехал навестить друзей. Второй – из Уругвая, с двумя огромными чемоданами… Не представляю, как он сюда добрался?! Уругваец еще до шторма собрал маленький рюкзачок… Наверное, с самым ценным, с ним он сможет прыгнуть за борт в случае чего…

Воскресное утро в Хельсинки было ясным и чистым. Белоснежный Кафедральный собор, возвышающийся в центре Сенатской площади, был виден с корабля еще задолго до того, как лайнер начал маневрировать между многочисленными островками архипелага. В ослепительном море, словно дерзкие мазки не пожалевшего краски импрессиониста, выделялись белые паруса яхт.

Обе сим-карты, включая тревел-сим с эстонским номером, почему-то ни здесь, ни в Стокгольме не работали.

Выйдя в город, я остановился и вдохнул разлитый в воздухе покой. Дома темного кирпича утопали в зелени, воскресное солнце отовсюду играло бликами, душа зажмурилась и не хотела делать никаких движений! Я с удовольствием прошелся по улочкам района Улланлинна до католического кафедрального собора Св. Иоанна (Johanneksenkirkko). Сам собор представлял собой шедевр готической архитектуры эпохи Возрождения.

В соборе шла служба. Я тихонько присел на заднюю скамейку и записал в дневнике:

«Утренняя служба в кафедральном соборе Хельсинки сняла усталость и развеяла остатки тревоги, оставшиеся от ночного шторма в открытом море. Тихие звуки органа, льющиеся отовсюду, яркий солнечный свет из высоких готических окон, а над всем этим парят чистые голоса хора мальчиков. Невольно задумаешься о том, что такая простота и величие просто необходимы душе для восстановления ее целостности»…

И вспомнил, как был здесь лет десять назад на концерте классической музыки.

Хельсинки. Кафедральный собор св. Иоанна

Музей дизайна был апофеозом моих впечатлений о балтийском регионе. Особенно поразили изделия из стекла: причудливой формы вазы и статуэтки были подобраны и расставлены с изяществом и вкусом! Недаром Хельсинки в этом году был признан столицей мирового дизайна.

«Вот бы домой такое», – была моя первая реакция на эти шедевры. Позже, уже выйдя из музея и пройдя три квартала, я увидел в витрине магазина копии многих экспонатов. Вот только цены на эти изделия были очень уж «авторские», начиная от 300 евро…

Хочу особо отметить одну деталь: финны заинтересованы в пропаганде своего искусства и ремесел, в отличие от наших музеев, запрещающих всякую съемку. За вход в музеи с меня, как с журналиста, естественно, платы не брали, но когда я спросил разрешения поснимать внутри, попросили заполнить анкету с указанием интернет-ресурса, где можно будет увидеть размещенными эти фотографии. Правильный подход!

Цены на недвижимость в Хельсинки за последние десять-двенадцать лет выросли существенно. Если в 2000-м году, когда Хельсинки был признан культурной столицей Европы, цена за маленькую квартирку площадью 60 квадратных метров была 80 тысяч евро, то сейчас цена выросла до 350 тысяч евро. Наверное, поэтому и бутерброд в Макдональдсе стоит 8 евро…

У входа в большой палаточный павильон книжной ярмарки светловолосый парень играл на причудливом тазике. Тазик издавал диатонические звуки и, при желании, на нем можно было сыграть даже нехитрую мелодию. Разговорились. Инструмент он назвал «купала». Он представлял из себя две соединенные выпуклые поверхности – как у летающих тарелок – со сделанным для резонанса круглым отверстием в нижней. Поверхность внешней, ударной, состояла из впадин и выступов, рассчитанных таким образом, что резонировали только необходимые гармоники. Купил у парня диск за 10 евро, и тот мне охотно его подписал на память. Позже, пересматривая фотографии поездки, я обнаружил, что и в Стокгольме уличный музыкант играл на подобной кастрюле, но тогда я не придал этому особого значения.

Снова чуть не попал под трамвай. Современные европейские трамваи бесшумные и быстрые. А я люблю их фотографировать. Однажды уже такое было, на Авеню де ла Коронне в Брюсселе, лет пятнадцать назад, когда я поставил штатив прямо на рельсы перед трамваем, и водитель лишь случайно меня заметил в самый последний момент.

Я иногда задаюсь вопросом: почему в моих городских зарисовках особое место занимают трамваи? Может, потому, что в них есть что-то уютное, домашнее? В сумраке холодного города – это передвижной комочек света и тепла. А еще, с точки зрения «картинки», его путь «прорисован». Иными словами, зрительно в кадре «прогнозируем». Работа с таким материалом всегда благодарна. Даже интереснее, чем с поездами или рельсами.

Впрочем, не забрести на железнодорожный вокзал я не мог. Когда-то я встречал здесь своего босса, приезжающего из Москвы на лекции, которые я помогал ему организовывать в здешнем университете. Оказалось, вокзалу нынче 150 лет. И к этой дате здесь устроили передвижную выставку, посвященную его истории. Музыкальным сопровождением были прекрасные джазовые импровизации на немного странных ксилофонах, исполняемые у входа двумя южноамериканскими музыкантами.

Еще одна деталь в экстерьере города: всего десять лет назад вся наружная реклама состояла из монстров и телепузиков в темной перенасыщенной гамме, а сейчас, в основном, социальная, в светлых тонах. Приятно.

Ни в Хельсинки, ни в Стокгольме я не встретил бомжей. Почему нам навязывают стереотип, что бомжи – это обязательная атрибутика большого города и любой столицы?!

«И Александр, царь российский, стоит с протянутой рукой…» – именно в таком ракурсе я сделал снимок на Сенатской площади. Загаженный голубями памятник императору Александру II и пара индусов, жующих гамбургеры у его подножия. Как написано на табличке на одном из домов находящейся тут же Софийской улице: «Финляндия вечно была под чужим гнетом и наконец, обрела Независимость в 1918 году». Написано по-русски и наверняка – для русских. И откуда взялся застывший в камне ужас на лице апостола, благословляющего поднятой рукой с вершины главного лютеранского собора страны?

Вечером застрял в жуткой промзоне Хельсинки. Добираться пришлось по каким-то стройкам, буеракам и бездорожью. Отсюда уходит паром на Таллинн. Хорошо хоть вай-фай есть! Цивилизация.

До Таллинна плыть меньше трех часов. Прибыл в половине первого ночи 10 сентября.

С Днем Варенья, дорогой друг! Вот и исполнилась мечта идиота – встретить свой сороковник самым нетривиальным образом!

Ни души. Куда идти?! Какие-то парни махнули рукой по направлению к центру. Так и пошел.

Во дворе небольшого отеля копошились рабочие. Местный охранник оказался русским – разговорились. У охранника два высших образования, включая авиационный институт. Жена его родом из нашей Вапнярки. Редкость.

В мои планы не входило так рано искать гостиницу, и я побрел в Старый город поискать сюжеты для ночной съемки. Уже часа через полтора, обойдя его весь вдоль и поперек, я понял, что затея эта бессмысленная. Основные здания были либо не освещены, либо освещены только внизу. Редкие фонари служили в основном для того, чтобы в темноте не натолкнуться на средневековые стены в причудливых улочках. И, конечно же, ни души, чтобы хоть что-то у кого-то спросить…

Около четырех утра я понял, что пора искать гостиницу. Обошел несколько в центре. Везде было либо заняты все номера, либо мне попросту не открывали дверь. Ориентируясь по карте, полученной еще в рижском порту, начал искать хостелы. Один оказался в прямом смысле заколоченным в покосившемся двухэтажном деревянном доме. Когда я нашел предположительное место второго, мне просто стало страшно продолжать поиски: такие развалины и трущобы я видел только в кинофильмах, события которых разворачивались во времена Второй мировой войны.

Маленький железнодорожный вокзал был тоже закрыт, единственный утренний поезд прибудет сюда из Петербурга только в семь утра. На скамейке, закутавшись в одеяло, спал человек. Я невольно поежился. Может быть, хоть здание морского порта открыто круглосуточно?!

Увы. Порт открывался в шесть утра. На часах – половина пятого. На градуснике – плюс три…

И смех и слезы… Это ж нужно было так бродить первые сорок лет жизни по пустыне этого мира, чтобы потом, когда придет время родиться, не суметь найти себе даже места в гостинице?

Таллинн

Утром город выглядел прекрасно: сказочные башенки домов и величие соборов впечатляли. Почему все это не освещается ночью? С моря был бы прекрасный сказочный вид!

Пришло СМС от Тани, моей тетки, с поздравлениями. Пора празднично завтракать!

Еще ночью у вокзала я присмотрел одну круглосуточную забегаловку. Все в ней было из той эпохи, которой уже нет. И цены измерялись больше в центах, чем в евро. Уже с утра мужики заказывали здесь сидр и пиво. Невероятная беднота. Объявление на стене гласило по-русски и вызывало улыбку: «Еду и спиртные напитки в кофе разливать запрещено».

В левом крыле русские женщины замешивали тесто для пирожков, жалуясь на свое житье и заливая в тесто воду прямо из-под крана. В витрине холодильника выставлены по каждой разновидности имеющегося супа. Разогретый супчик стоит 1,6 евро. Два явно питерских парня в роскошной полуспортивной одежде брезгливо взглянули на большую загаженную летнюю террасу и громко назвали место «гадюшником». Интересно, что они планировали увидеть, сойдя с поезда на ближайшей крупной станции заповедной шенгенской зоны?!

Одних только пончиков и пирожков было до десяти разновидностей. Очередь не убавляется. Много интеллигентных лиц. Я не брезгую подобными заведениями – наоборот, люблю поприсутствовать среди этих людей. Меня не смущают обшарпанные стены и застиранные салфетки. У меня чутье на такие забегаловки, где честная цена. Люди довольны. Блюда свежие и нарасхват.

Ночью я пил кофе на какой-то остановке, усталое лицо русской женщины под пятьдесят, с печатью советской эпохи, помню до сих пор. Как смогли такие изменения укорениться за столь короткое время пребывания в этой стране советской власти?

Город бедный, много бомжей, они всюду: на лавках и под лавками, во всех старинных щелях и выступах внутри городских стен.

Вход на башню Домского Собора стоит пять евро, для детей – три. Надев очки, пожилая эстонка даже не взглянула в мое удостоверение: «У на-а-с э-это не прохо-о-дит». Я говорю: «Как так? Во всей Европе проходит, а у вас – нет? Не позорьте страну». Оба пошли на компромисс, и я купил детский билет.

Не пожалел ни капли! Сто сорок крутых винтовых ступеней, сто шестнадцать метров в высоту плюс шпиль еще шестьдесят девять. Эта высота почти совпадает со шпилем Ратуши и даже чуть выше, чем обзорная галерея на церкви Оливести!

Интересно, что освященный в 1240-м году изначально лютеранский собор, тем не менее, был посвящен Святой Деве Марии (PuhaNeitsiMaarja), что само по себе удивительно для любого из протестантских течений, считающих Деву Марию обычной земной женщиной. А еще в стенах собора похоронен Иван Федорович Крузенштерн, русский мореплаватель, организовавший первую русскую кругосветную экспедицию.

Но, спускаясь с башни, я думал как раз об обратном – что не увлекаюсь историей и мне не интересны какие-то программные сюжеты, заложенные в архитектуре или скульптурных композициях. Конечно же, для осмысления и авторского воплощения они намного упрощают задачу – изображение, как и любое другое произведение искусства легко можно сделать программным, и конечное восприятие тогда будет нести заложенный в эту программу символизм. Жаль, что многие авторы поддаются этому соблазну.

Неприятно было встретиться с лохотроном. Длинная улица, выставлена живопись, все по 20 евро. Девушка зазывает: «Ручная работа – акварель и тушь-перо!» – «Девушка, какой же это оригинал? Вот следы от принтера!» Она презрительно процедила: «Надо же, какой умный нашелся». В художественном салоне я начал расспрашивать продавщицу:

– Почему в Париже холст 40х50 стоит около 50 евро, а у вас – 200? Ведь художникам вряд ли здесь платят высокие гонорары. Я многих из них с утра встретил, похмеляющихся гурьбой!

– С тех пор, как мы перешли на евро, у нас вообще жизни нет, мы обнищали. Культура разрушена. Вы не представляете, как мы страдаем!

От здания парламента отъехало несколько дорогих машин с опознавательными знаками государственной власти. Ничего нового – у нас так же: нищета в стране еще не повод не ездить чиновникам на многомиллионных автомобилях…

Подняться на смотровую площадку собора Оливести оказалось дешевле – всего один евро. Правда, разминуться на узкой винтовой лестнице из 265 ступенек цельного камня было весьма непросто. Поднимаясь на высоту шестьдесят метров, я размышлял: такие огромные соборы и колокольни, весь этот титанический труд тысяч беднейших в то время горожан, отнюдь не для «славы Божией». Думаю, Ему такая непосильная, кровью и потом политая «слава» ни к чему. Это цинизм по отношению к согражданам, и цель во все века была только одна – устрашение и, как следствие, повиновение. Маленький средневековый человечек, свято верящий, что вселенная движется вокруг его убогого городка, терял рассудок при виде непомерной громадины-собора – «дома, в котором живет Бог». Дома, несравненно большего, чем его собственная жалкая лачуга. Его наполнял одновременно и трепет – ему разрешили «войти» в этот дом, и ужас от внушительного размера постройки.

Когда шло строительство этого гиганта, даже по современным меркам невероятного размера, для людей, живущих в нищете, это было непосильным оброком, повинной, которую они были вынуждены нести под страхом вечного наказания. Ну и дальше мы знаем, те, кто побогаче, умудрялись откупиться за индульгенцию.

Среди прочего на улочках Таллинна поразили две вещи – магазин-музей граммофонных пластинок и выставленный в какой-то витрине огромный паровой механизм: с пиратами на кораблях, животными, все это виляло хвостами, подмигивало, плыло и размахивало саблями, приводимое в движение рычажками и маховиками от общей паровой трубы.

Три часа дня. Оба телефона молчат. Никто обо мне и не вспомнил: с глаз долой – из сердца вон. Ну и ладно. Впереди еще долгий путь домой…