Текст книги "Кофе-брейк с Его Величеством"

Крымский поход

…Мастер Бокудзю жил в пещере и часто говорил вслух: «Бокудзю?», а затем сам отвечал: «Я здесь!» Ученики тихонько посмеивались над ним. Но в последние годы своей жизни он уже не звал себя по имени. Ученики как-то спросили его: «Почему ты перестал это делать?«И он ответил: «Раньше я терял себя, поэтому спрашивал, но теперь в этом нет необходимости. Бокудзю всегда здесь».

Из притч мастеров Дзена

Многократно в эти дни я спрашивал себя: «Бокудзю?»… И не получал ответа.

Сегодня попытался примоститься с лаптопом на скамейке возле башни. Но подвыпившая молодежь, собиратели окурков, развеселенькийаккордеончик, из-за которого протягивалась девичья рука, просящая отцу на операцию, – весь этот ринувшийся теплым вечером в сквер «бомонд» быстро загнал меня обратно в авто, где скачанный давеча концерт КейкоМатсуи снова стал моим единственным лекарством.

Завтра едем во Львов. Мы усядемся с огромными рюкзаками в тесный автобусик – нас уже предупредили о весьма стесненных условиях.

Туристы – это другой народ… Несмотря ни на какие блага цивилизованного отдыха, из года в год я надеваю стоптанные кроссовки, складываю увесистую аппаратуру в 100-литровый рюкзак – и в дорогу… Наша компания разношерстная, но я люблю ее живой огонек, открытые лица, жажду приключений, суровый палаточный быт. Бывает, проводник с пути собьется, вот и кружим часами с неподъемными ношами по горам, а если еще туман или дождь…

Помню, прошагали однажды тридцать километров без воды и отдыха по кажущемуся лунным пейзажу горного Крыма – плато Караби-Яйла, где в небольших расщелинах только талый снег, где нет места для стоянки, а до ущелья Чигинитры – день пути. Показывает тебе провожатый на маленькую возвышенность на горизонте и уходит вперед. И ты из последних сил заставляешь себя дойти, а впереди, буквально на линии горизонта, новая возвышенность. И никуда не деться. За ней еще… и еще… Когда я подошел к Чигинитре, то увидел, что с другой стороны по тропе вышли люди искать меня. Я так был снова рад встретить друзей в этой жуткой продуваемой насквозь безлюдной местности! Но рюкзак им не отдал. Я должен был дойти сам. «Бокудзю?! – Я здесь!»

Как-то мы спускались по лесной тропе после дождя. Кроссовки «плыли» по несусветной грязи, увлекая за собой. Если мог, цеплялся за ветки. Наступили сумерки, группа ушла далеко вперед, и сколько я ни вслушивался, снизу не доносился ни один звук, подтверждающий близкую уже стоянку. Сгорела лампочка в фонарике. Ветки хлестали по лицу, сбивали с носа очки. Пришлось засунуть оба фотоаппарата поглубже в рюкзак, чтобы случайный удар о дерево не оказался для них фатальным. Ныло колено. Спасибо Кириллу – он отдал мне свою эластичную повязку и напоил чудесной маминой настойкой на бузине и орехах. И вспомнил я, как года три назад, в Партизанском ущелье это же колено впервые дало о себе знать. Тогда Маша отдала мне свою повязку, несмотря на то, что ей после сложной операции без этой повязки нельзя было и шагу ступить!

Крым. Вид на гору Аю-Даг из лагеря «Артек»

Туристы – это особые люди. Все идеализированные человеческие качества, которые воспеваются в песнях и практически невозможны в повседневной жизни, проявляются в походе и становятся единственным способом выживания. Потому и песни у костра такие живые, про тебя самого. И водка как лекарство от изнурительного перехода, как панацея от уныния, когда искры костра и песни затухают, и сырость наступившей ночи пытается забраться к тебе под одежду… Тогда я плотно задраиваю свою палатку, раздеваюсь догола и – в спальник, дешевый китайский спальник. И наплевать, что снаружи около нуля, и оставленный чай наутро покрывается корочкой изо льда… «Бокудзю?! – Я здесь!»

А с утра – дождь… И в обед – дождь… Лагерь остается на стоянке на второй день… Можно не вставать… Капель навевает грусть… Грызу карандаш:

 
Второй день затянувшийся дождь
Не дает нам выйти из леса.
От промокшей одежды – дрожь,
От ясного неба – завеса…
Я закутаюсь в спальник свой,
Догола обнажив тело,
И взгрустну – жаль, что ты не со мной! —
Ты, прижавшись, меня согрела б…
Ты в далекой чужой стране,
Где жара, где дышать нечем.
А я плачу листвой о тебе,
Каждой капелькой жду встречи!
 

…Годом раньше, выйдя уже в сумерки из Балаклавы в сторону мыса Айя, провожатая махнула мне рукой и свернула на ближайший луг, где наши уже начали разбивать палатки. А я прошел мимо луга и пошел дальше по тропе. Прямо на скалу.

Я шел долго. Практически на ощупь. Ветер рвал бандану, а парусность рюкзака была такая, что меня постоянно сносило с тропы вправо. Слева была гора. Включив фонарик, я с ужасом увидел справа от себя, в полутора метрах, пропасть. Где-то внизу поблескивало лунным светом море. Мобильной связи не было. Встречные сказали, что ближайшую группу видели в трех часах пути. Значит, надо поворачивать назад…

Помню, в тот вечер, со скалы я сделал несколько фотографий со штатива на длинной выдержке, подсвечивая фонариками передний план кадра, старинной Генуэзской крепости Чембало, и наутро вновь вернулся, чтобы посмотреть, как выглядит это зловещее место при свете солнца.

…Я люблю эти походы. В них я сильный, как лев – мне ничего не стоит встать под водопад и простоять так минут десять, изумляя туристов, всегда собирающихся у таких значительных мест. Всегда – хоть среди ночи – я могу крикнуть громко: «Бокудзю!!!» И всегда, как по команде, отдавая честь под козырек, душа вторит: «Я здесь!»

И сколько еще башмаков нам надо истоптать, сколько смыть с себя грязи под чудовищно тяжелыми струями беспощадных водопадов, чтобы внутренний наш голос – не передернутый от резкой встряски, а сам, от малейшего шепота, от тихого дыхания, спокойно отвечал: «Не бойся… Я здесь…»

И ты уже не знаешь, чей голос слышишь – свой ли?! Или чувствуешь себя ребенком на теплых заботливых ладонях… Всхлипывающим сквозь сон, с покрасневшими от недавнего плача веками… Но все позади: сильные руки не отдадут тебя никому, и дождь, шелестя по мокрым листьям, каждой капелькой шепчет: «Я здесь… я здесь…»

Дождь в городе

…И никуда не спрячешься от него… Посеревшая ратуша через выпуклую очковую линзу, приставленную вместо объектива к фотоаппарату, напоминает вечно затуманенный лондонский Биг-Бен… Только красный огонек от повернувшего в подворотню между соборами то ли трамвая, то ли автомобиля говорит о том, что время все-таки не останавливается…

Как велики эти соборы, какой благоговейный трепет они внушают всякому входящему… Девизом готического стиля было показать величие божественного, чтобы душа маленького человечка попав в такое необъятное пространство, воочию увидела, прочувствовала те просторы, к которым она при жизни равнодушна. Тихая музыка органа в соборах западного обряда, как бы льющаяся отовсюду, только помогает душе настроиться на созерцательный лад.

Службу правят на польском. Жаль, что в восточном обряде нет такого тонкого акта покаяния, когда прежде чем просить милости у Бога, верующие трижды бьют себя в грудь со словами «Моя вина…» И тем самым напоминают себе, что между жизнью вне храма и трепетом внутри храма лежит пропасть…

…Зато сколько тепла и уюта в маленькой православной церквушке. Ты даже не подозреваешь, юркнув в подворотню, что слева за углом тебя встретит чудная, освещенная лампадами, спрятанная под козырьком жилого дома, Богоматерь. Запах ладана и раскаты находящегося под самым куполом хора…

Но, к сожалению, я не услышал тихого пения – пел агрессивный ансамбль неслаженных эгоистов, где каждый, перекрикивая другого, выпячивал свое усердие перед священником.

На секунду задумавшись, я понял, что на самом деле слаженный хор, как инструмент, должен превосходить по своим качествам орган, в трубы которого воздух подается механическим способом: в Средневековье рабочие надували меха, позже их заменили моторы. Поэтому хор, состоящий из множества голосов, где дыхание каждого сливается в общее, где первое правило: ты должен слышать рядом стоящего лучше, чем себя, – весь этот совокупный человеческий организм несравненно выше одного органа, тем более управляемого одним человеком.

Но это в идеале. На практике – легче механизировать процесс, чем объединить под одной крышей единомышленников…

Львов

…Мы спустились в тесный подвальчик кофейни «Золотой дукат», чтобы отведать чашечку знаменитого львовского фреш-кофе. Естественно, из всего многообразия предложенных вариантов, я остановился на «Горячей смоле», в описании которого сказано, что этот кофе – само «дыхание ада»… Вспомнил своего старинного друга, профессора Алабамского университета Чарльза М., родившегося на Мальте и воспитанного в стенах строгого иезуитского ордена, он любил часто повторять, что за свою долгую жизнь познал языки и Бога и дьявола, и теперь прекрасно понимает и того и другого… Я не смог отказаться от этого горького, посыпанного горящими синим пламенем орехами, напитка…

Через час, сидя под куполом оперного театра во время веселого трепака из «Щелкунчика», я буквально физически почувствовал, что пришел мой последний час… Поднялось давление, лицо побагровело, купленный в аптеке валидол и спазмалгон ни на йоту не утихомирили хлынувшую в голову кровь. Дыхание останавливалось…

Собрав остатки сил, я аплодировал замечательным артистам, размышляя о том, что недаром я всегда любил Чайковского – красочность его музыки, выраженная доступными средствами, право, восхищает! Например, танцы востока… Он ведь мог использовать лидийские, фригийские лады, но нет. Натуральный минор – томный виолончельный микс с гобоем, и только как мазок – не более того! – одноименный мажор светлым проблеском развеивал монотонную метрику восточного, вневременного образа…

На следующий день мы снова были здесь. В пяти метрах от входа в оперу, как всегда повернутая задней частью к вечным ценностям, ревя первобытными ударами палок о пивные бочки, стояла гигантская сцена. Здесь транслировали футбольный матч между Украиной и Великобританией. Мы всей дружной туристической толпой просились на «Аиду». Билетов в кассе уже не было, и невозмутимый, подтянутый пожилой швейцар в берете слегка набекрень с явным удовольствием от порученной ему высокой миссии, захлопнул перед нами и даже закрыл на засов стеклянную дверь театра.

Значит, не судьба, и мы пошли бродить по вечернему Львову. Через какое-то время на бульваре Шевченко к нам присоединилась толпа с матча, и мы с облегчением вздохнули: вандализма не будет – наши выиграли со счетом 1:0. Болельщики шли, гордо размахивая национальными флагами, дули в свои омерзительные свистульки, но на их одурманенных от пива лицах была гордость за свою страну. Кстати, нигде «не рекламируемая» пивная торговая марка и была организатором этого шоу вокруг матча. Я подумал, что, наверное, это чуть ли ни единственный способ развить у них патриотизм. Я стал их фотографировать, а моя компания дружно аплодировала им, стоя за моей спиной. Таким интуитивным действием, друзья защитили мою аппаратуру от непредсказуемости толпы…

…В армянском квартале, сразу за старинной армянской церковью, пройдя через маленький ресторанчик, попадаешь в тупик, где размещена небольшая галерея современного искусства. Я помалкивал, глядя на эту убогую и жалкую попытку самовыражения. Легче себя чувствовать непонятым, отверженным и невинно обиженным, ждущим признания через 100 лет после смерти, когда кто-нибудь сдует пыль со спрятанных на чердаке шедевров, вместо того, чтобы пойти и учиться хотя бы в художественную школу, чтобы зритель во всех этих безвкусных и бездарных, аляповатых сочетаниях красок смог хотя бы интуитивно уловить какую-то форму! Я недавно на лекции студентам долго пытался объяснить, что законы композиции, в частности, золотого сечения, не выдумка и не прихоть, а существуют потому, что являются своеобразным мостом, азбукой понимания между зрителем и автором. Зритель подсознательно воспринимает любое художественное произведение по строго определенной психологической схеме, и если автор не владеет ее законами, он обречен на непонимание. Если взять, например, картину, ограниченную плоскостью полотна, как передать на ней объем? А движение? А конфликт? Для всего этого есть теория и техника, определенный набор художественных инструментов. Но это уже другая тема.

…Кто-то из наших, не выдержав, назвал все это мазней и проявлением шизофрении… Я с ужасом оглянулся, и мои догадки оправдались: рядом на кушетке сидел автор… Милый добродушный, он только улыбнулся смущенной улыбкой… Художника ведь может обидеть каждый…

Война и мир

…Нет никакого смысла быть праведником после смерти. Потому что твой пример, весь жизненный опыт, даже если и останется для потомков, будет не больше, чем обычная хрестоматия. Только редкие, особо настроенные люди смогут черпать вдохновение в опыте ушедшего человека.

Гораздо более весомо, если твоя праведность, является живым примером для окружающих тебя современников. Это не значит, что уделом твоего творчества или идеологии становится понятный и принимаемый всеми китч. Речь идет о единицах последователей, которые, несмотря на уникальность и неповторимость твоего личного пути, усмотрели для себя саму возможность прожить жизнь иначе, чем принято. За саму эту возможность, которую ты не упустил, они уважают тебя и ценят твою исключительную позицию, удивляясь одновременно, что подобная практика вообще возможна в таком противоречивом мире.

Один из важных моментов – умение видеть. Не видеть вытекающее из поступков человека зло – принципиально. Частые встречи с лицемерием, на грани прожженного цинизма, безусловно, отнимают последнюю веру в человека.

Такой человек не понимает, что конец его пути вполне тривиален, и я бы сказал, печален. Потому что сильных личностей, умеющих в ответ на неприятность или откровенно творимое в их адрес зло, улыбнуться, погасив в себе и лавину гнева и отстранив желание поставить подпись под приговором одним росчерком пера, таких в его жизни встретится очень мало.

Однако тех, кто все-таки в хрестоматию попадут, причешут, отмоют, сделают паиньками с детства и законсервируют для потомков или даже для пришельцев…

Дождь в Кракове

…Так я рассуждал, прогуливаясь по ночному Львову. Неделю назад похожим образом я проделал многочасовой марш-бросок по ночной Москве, и когда в 5.30 открылась ближайшая станция метро «Савеловская», я был равный среди жаворонков и отличался от них, разве что, горящими и отекшими ногами. Здесь же, во Львове, путь от вокзала до находящейся в самом центре площади Рынок, гораздо короче, всего минут сорок. Но проделать его, как ни странно, было страшнее.

Москва светилась вся вдоль и поперек, ночные рабочие с удивлением разглядывали одинокого прохожего, разговаривающего с собою в рукав ветровки. На самом деле я держал в руке диктофон, и воспользовался моментом наговорить текст пока все спали. Раза два подъехала патрульная полицейская машина – поинтересовались, не нужна ли помощь? Служащие «Макдональдса» вежливо прекратили мыть столики из брандспойта, пока я дожевывал свои бутерброды. Так я прошагал все Дмитровское шоссе от самых от окраин. Можно, конечно было сесть в такси, но рублевая наличка у меня закончилась, а принимают ли таксисты в Москве к оплате кредитные карточки, я не знал.

Во Львове меня все раздражало: у того же «Макдональдса», в начале проспекта Шевченко, сложенные в горку столики – присесть негде, и куча мусора, через которую трудно было пробраться к окошку. В принципе, до «Евро-2012» оставалась почти неделя, может, потом скопом все расчистят?

Город неприветлив. Я сорвал со столба, стоящего рядом со скульптурой Пресвятой Девы, себе на память плакат, изображающий наказание за двуязычие: вырезанный ножницами изо рта окровавленный язык. Плакатов было так много, что можно было бы обклеить ими несколько микрорайонов. Те, кто их клеили, наверняка уже спали, а те, кому их предстояло срывать – еще не проснулись.

Образ Богоматери натолкнул меня на мысль, что Ее Непорочность, принятая как догмат еще при Папе Пие IX, постепенно смывается с лиц даже посвященных, – мы все незаметно лишаемся чистоты… Нормой становится нечистоплотность, особенно мотивов. Происходит на глазах странное размежевание на полярные круги – либо рясу надень, либо бери от жизни все. Среднее – это, как правило, неудачник, социально не проявленный. Высмеиваются добродетели простых граждан, элементарные проявления человеческих чувств вызывают в лучшем случае улыбку с оттенком упрека в старомодности.

Продвижением товаров занимается реклама, которая всегда ориентирована на наши удовольствия. А их «включить» можно простыми символами: еда-питье-секс. Женские тела на билбордах можно встретить и в малярных робах, и с банковской карточкой на ладони. Вот такая внешне безобидная подача и «выбивает» платформу чистоты из детей уже к подростковому возрасту…

Ночной Львов… Вокруг красивейшие готические и романские соборы, в отличие от соборов, предположим, Брюсселя, выглядят весьма зловеще – неосвещенные громадины неожиданно появляются из-за углов.

В редких кафешках, правда, были люди: не только запоздалые парочки, но и те, кому уже пора было завтракать. В наушниках звучит львовская группа «ManSound», одна из моих любимых. Наконец-то я раздобыл их выступление «вживую» с Оксаной Билозир. Лет семь назад я проводил фотосъемку их совместного концерта во дворце «Украина», и каждый из участников, лично обещал мне прислать фонограмму. Но этого так и не случилось.

Через сорок минут я был у памятника Шевченко. Светало. Еще одна ночь раздумий уходила. Я примостился у единственного столика, возле какой-то пивнушки. Столик был завален коробочками от соседствующего «Мак-экспресса». Кофе обжигал, было сыро. Пьяная, на вид тридцатипятилетняя женщина протянула ко мне руку с не зажженной сигаретой. У меня не было ничего, чтобы дать ей прикурить. Тогда она возмутилась: «Между прочим, я – еврейская жена!» И с этой фразой направилась к толпе у окошка. Получив огоньку, она вернулась и, посмотрев на меня в упор, сказала: «Господин грузин! А грузины очень гостеприимные люди! Я чувствую теплоту!»

Мне ничего не оставалось, как быстро глотнуть остатки кофе, взвалить свой предательски выдающий дороговизну вложенной в него фототехники огромный ловепровский рюкзак и уйти. Да что там рюкзак, я как-то удивился, увидев, как американский репортер Ассошиэйтед-пресс заклеил черным скотчем название бренда на своем фотоаппарате, «ноу нейм» – хоть какая-то надежда не остаться без оборудования в мире воров.

Начинался дождь. До назначенной встречи – часа полтора-два. У отеля «Жорж» двое парней о чем-то оживленно беседовали с прилично одетой молодой женщиной. Я сначала заинтересовался этим разговором, просто как сюжетом, но очень быстро он мне стал неинтересен. Мои бесконечные командировки в разные уголки света, дорогие отели, как правило, сети «Хилтон» или «Рэдиссон», научили смотреть на такие сцены проще. Последний из них, в Москве, особенно удивил. Предупредительный персонал, ведерко красной икры на утреннем шведском столе, даже в Эмиратах внутри сети было скромнее, русские всегда умели удивить, и бесконечные интрижки вокруг постоянных посетителей…

Нас поселили в уютном особнячке, девчонки, с трудом выбрав себе комнаты, распаковали девайсы и с головой ушли в привычный для них виртуальный мир. Я же порадовался своей новой привычке – «не приносить свои домашние тапочки в новое место», лишь впитывать то, что меня окружает. Ноутбука с собой я не брал, а мобильная связь будет только до завтрашнего утра, до польской границы.

Через несколько часов я сидел во дворе дворца Потоцкого на концерте Джаз Феста. Играла немецко-белорусская группа. Все фамилии музыкантов были специфические и совсем не немецкие. Много экзальтированной молодежи. И таких же молодящихся людей в возрасте. Люблю джаз, но терпеть не могу культ джаза. Я сидел весь концерт на краешке клумбы, так как стулья были не предусмотрены, многие зрители заблаговременно захватили маленькие табуреточки. Прямо передо мной, на земле, расстелив коврик, полулежа хлебали пиво парни с девушками. Глядя на них, я пытался понять, что слышат они: тему, импровизацию, очередность участников? Вряд ли. Скорее всего, архаический размеренный ритм ударника «вгонял» их тела в привычные, вторящие заданному ритму бессознательные колебания, и они, как принято говорить, «расслаблялись» и «отдавались музыке». Ну еще и «тусовались».

Интересно было наблюдать за фотографами. Они подходили вплотную к сцене и целились длиннофокусными объективами кому-то из музыкантов в глаза. Потом отходили в сторону и общались друг другом. Музыка им была до фени.

На площади Яворского в маленькой кафешке подали пирожное с шариком мороженного, и все это было полито подожженной самбукой. Хотел «услышать голоса» – ждать пришлось недолго: из-за угла главную сцену фестиваля перекрикивали призывами к молитве капелланы из ближайшего собора.

На следующий день мы уже были в Польше. Поместье графа Ластовецкого расположилось в небольшом парке. Самого графа убили в конце XIX века на террасе собственного дома, и кровавые следы на кафеле, даже если и смывались после тщательной уборки, вскоре проступали вновь. Новый хозяин дома пан Ян до ночи рассказывал, что никто не может справиться с привидением, в нижних покоях есть небольшая каплица, но экзорциста так и не приглашали. Надеются, что граф сам успокоится. В номере восемь на втором этаже однажды грохнулся шкаф среди ночи, после того, как поселившаяся там женщина попросила убрать со стены небольшое распятие. Именно эту, восьмую, комнату заселили самые мужественные наши девчонки-журналистки, у нас с ними была общая ванная на два входа – если что, зовите! В восемь утра я спустился в холл. Старинное пианино с вечера не успели закрыть на ключ. Мне захотелось сыграть что-то светлое и возвышенное, сообразно заведению и утреннему настрою в нем. Сразу за стеной была домашняя часовня, у входа – барельеф Папы Иоанна Павла II. Я заиграл католические гимны и песнопения, которые еще немного помнил. На музыку начал сходиться народ, пришлось прекратить. Накануне вечером мы устроили многочасовой праздничный концерт – до хрипоты перепели все советские, украинские, одесские и детские песни, шестилетний Миша, взятый в поездку родителями-журналистами, был главным запевалой.

В приюте для людей, как теперь говорят, с ограниченными возможностями, нам подарили картины, нарисованные этими людьми. Картины очень яркие, наполненные смыслом. Теперь одна из них, с пестрым красочным букетом с черными пятнами ягод висит у меня в кабинете.

Везде образы Папы Иоанна Павла II. В образцовой сельской школе меня нечто осенило. Отчасти, думал я, КарольВойтыла – это его мирское имя – единственный поляк, наш современник, достигший одновременно высот и на престоле апостола Петра, и в призвании апостола Иоанна. В аккуратно подстриженном сквере, на бронзовом памятнике мне бросилась в глаза его цитата: «Иисус нуждается в тебе». Это было обращено к детям, собирающимся здесь на линейки. В общем-то ничего необычного в этой фразе, кроме одного. Традиционные институты веры навязывают стандарты, согласно которым, мы должны нуждаться в Боге, но мысль о том, что Бог нуждается в нас – принципиально иная!

Браво полякам, воспитывающим детей в таком благочестивом и благородном образе!

В католической Хорватии и православной Черногории, куда я попал через две недели, набожность выеденного яйца не стоит. Меджугорский образ Богоматери, такой же, как и на ограде в центре Львова, где она слезно просила о мире на Балканах накануне войны, размножили в Китае на пятиевровые сувенирчики. А ведь Она, Богоматерь Меджугорская, в своих откровениях предупреждала о предстоящей войне и просила молиться о мире. Не послушались…

Может, пролилось бы меньше крови. Ведь доказан факт, что французских солдат, носивших парижский медальон с Ее изображением, никакая пуля не брала.

Поляки горды и своей историей, и своим чистым образом веры. Может, оттого страну и не узнать?! Я был здесь пятнадцать лет назад – замухрыженные кочевники с баулами вывозили от нас все, что было можно. А сейчас – цветник, шляхта. С прозрачно работающей экономикой, где распределением средств занимается маленькая гмина, а не министры в Варшаве.

Сколько молодежи на улицах Кракова! В основном студенты. Лица спокойные, на девушках мало косметики. Вежливы. У автобуса английской сборной по футболу фотографируются с гиканьем только русские. Полиция и городские стражи не вмешиваются, и только отутюженный сотрудник британских спецслужб неспокоен – пытается оправдаться в рукав пиджака о ситуации на площади.

Не совсем, правда, понятно, почему англичан поселили именно в Кракове, не участвующем в текущих матчах чемпионата? Очевидно, отсюда лететь им на стадионы Донецка или Киева будет ближе… А вот Макдональдс удивил: булочки для сандвичей были выпечены в форме вдавленных шестиугольников футбольного мяча.

Мы жили в самом центре, на улице Коханивского. Навигатор давал сбой, и мы трижды проезжали нужное нам место. Наконец, все собрались, и как принято, за 15 минут до боя курантов начали разливать бренди в честь Дня журналиста. С праздником, коллеги! Дальше, естественно, потянуло на подвиги.

Ночной Королевский замок на холме Вавель мне, как по закону подлости, снова пришлось снимать в проливной дождь. Расставшись с удивленными коллегами, я двинул на мост через Вислу.

Друзья махали мне вслед. Некоторые мысленно крутили пальцем у виска. Однако никто не стал меня отговаривать. Все пошли греться, а я – мокнуть. Пришлось даже снять куртку и держать ее над фотоаппаратом, чтобы ураганный ветер не шатал штатив.

Наутро, как обычно, я застрял в книжном магазине, прикупив книг, а в обед была назначена съемка маленькой шоколадной мастерской и кафе. Подробностей не помню, так как шоколадом меня, сладкоежку, не угостили.

Через две недели, на горе Срдж над Дубровником, в Хорватии, в таком же «висящем» положении я безмерно благодарил Диму, своего брата – именно его тяжелый штатив с плавной манфроттовской головой «держал» на ветру 350-миллиметровый телевик. Как на ладони были заливы, яхты и старинный, словно игрушечный, город, обнесенный крепостной стеной, с его йогуртовым мороженным вкуса детства и великолепным пивом «Ожушко».

Здесь же, наверху, находится верхняя станция канатной дороги, уютные столики с зажженными свечами стоят на краю четырехсотметрового обрыва – волей-неволей парочки прижимаются друг к другу, так как от самого вида моментально кружится голова и без всякого вина. Чуть поодаль, на вершине, стоит освещенный мощным прожектором белый крест. Снизу его разглядеть непросто, но, думаю, с моря он должен быть виден хорошо. Еще днем я купил иллюстрированный путеводитель, но как часто бывает, фотографий именно с этой точки в нем не оказалось.

Прогуляться по крепостной стене – особое удовольствие. Уже на выходе вдруг обнаружилось, что у меня должен был быть входной билет. В храмах – интересные вещички: отлитые из серебра кисти рук, голеностопы, женские груди. Оказалось, у кого что болело, а потом вылечивалось, традиция обязывала одарить серебряной копией храм. За века собралась целая коллекция с огромными запасами серебра!

Особое внимание привлекли держатели лестничных перил в атриуме княжеского дворца – они имели форму сомкнутых рук. Лестница была крутая и уходила ввысь.

Каждый, наверное, ожидает, чтобы ему подали лестницу в небо. Только далеко не каждый понимает, что пройти по ней без опаски редко кто сможет. А все потому, что некому сопровождать, или хотя бы предложить перила, опору. Если они есть, тогда путь становится иным и главное – наполненным смыслом…

Я возвращался в старый город несколько раз, по мере освобождения от основных съемок. Но очень пожалел, что однажды заказал билет вместо круизного автобуса на шатл-боат от Сан Гардена. Маленькая утлая лодчонка на тридцать человек не справлялась с волной, как бы парнишка-рулевой ни пытался ее выровнять поперек волны. Все пассажиры были облиты с ног до головы и дружно держались за руки, парни прижимали к себе любимых, и всеобщая смесь ужаса и трогательного геройства весьма забавно сочетались на лицах пассажиров. Я же еще умудрялся при этом снимать в две камеры. Еще на причале, какая-то женщина с двумя маленькими детьми, завидев нешуточный шторм, сказала, что сдаст билет и поедет на такси. Теперь я ее вспоминал. Когда-то моя мама тоже в последнюю минуту отказалась от круиза на теплоходе «Адмирал Нахимов». Его последнего круиза.

Вечером мы с этой женщиной с детьми встретились снова, вместе возвращаясь в «Рэдиссон» на последнем шатл-бусе. Как же я рад был ее снова видеть, совершенно незнакомого человека!

Один день в Монтенегро (по-славянски Црна Гора) произвел неизгладимое впечатление. В этой стране нет ни своих денег (использовали по личной договоренности с Германией дойч-марки, а теперь их сменившие евро, но без права эмиссии), ни своих дорог, единственное вдоль побережья Адриатическое шоссе, проходящее через четыре страны из Италии в Албанию, через год северные соседи перекроют, вступив в Евросоюз.

Президент одной из самых молодых в мире республик (независимость провозглашена шесть лет назад) объявил строительство дорог национальным приоритетом страны. Две системы письменности – латиница и кириллица прекрасно сосуществуют, никому не мешая. Маленький город Пераст – типичный средневековый городок. Отсюда в центр Боко-Которского залива на два маленьких острова кораблики привозят толпы туристов. Вернее, на один – искусственный. Здесь есть церковь для молитв о мореплавателях. Второй же, природный, для сторонних глаз закрыт, строгий бенедиктинский монастырь издревле избрал это место в качестве летней резиденции и отдыха для уставших монахов.

Да, и еще… Несмотря на братоубийственную войну 1991—95 годов жители всех распавшихся стран бывшей Югославии живут в предельной вежливости и мире. Маленькая деревушка Меджугорье, затерянная где-то в горах Боснии и Герцеговины, с 1981 года принимает в год до миллиона паломников. Кроме того времени, когда шла война. Как Лурд или Фатима, где тоже были явления Божьей Матери. С одной лишь разницей – оба вселенских престола молчат и официально до сих пор не признают подлинность этих явлений. Или они просто не поняли слова Иоанна Павла II, напоминающего всем нам, что Бог, именно Бог, несмотря ни на что, всегда нуждается в нас…