Текст книги "Кофе-брейк с Его Величеством"

Baltic alien (Балтийский чужак)

На автостанции меня никто не встретил. Мой экспресс пришел на час раньше, и я долго не решался по-русски спросить у прохожих, какой телефонный код Латвии, чтоб набрать нужный мне номер. На перрон с завидной регулярностью подходили новые и новые лайнеры: большие и маленькие, и от скуки я разглядывал мелькающие лица, пытаясь угадать про себя – кто они, эти люди, откуда и какими судьбами?

Автобус Киев-Рига оказался весьма уютным. Когда-то наши страны соединяла железная дорога. В принципе, дорога осталась. Но прямого поезда Одесса—Рига уже давно нет. Стюардесса прекрасно варила кофе. Остановка на белорусской границе не удивила – туалетный домик был на отшибе и лишен электричества, как и некоторые служебные помещения. Добраться до него среди ночи можно было и по звездам, но вот внутри пройти аккуратно мимо умывальника в кабинку было непросто.

Даугавпилс, или Двинск по-нашему, – единственная остановка, кроме Риги. Сонный город, большая часть населения которого и сегодня говорит по-русски, населенный и в прошлом преимущественно русскими (в том числе старообрядцами) и евреями, разил нищетой и убожеством. Последних тут уже почти нет. Бедные, давно не ремонтируемые машины, большие семьи в серых и неприглядных одеждах, цыгане, предлагающие сигареты дешевле, чем в магазине (в коих они по четыре доллара за пачку), – все это венчалось надписью на одном из домов сталинской постройки на берегу величественной Даугавы – надписью лаконичной, на русском: «Участь бомжей».

Может, это социальная реклама такая? Позже в Риге я видел на многих домах выведенное под трафарет по-русски: «Пей, кури, рожай уродов!»

Кто-то из моего рейса оставил в мусорном контейнере недопитую бутылку минералки «Миргородской». Сдержанный бомж отпил несколько глотков и, вернув её на место, пошел дальше заглядывать в соседние урны. За ним еще двое аккуратно достали бутылку, также сделали по несколько глотков, но, не допивая до конца, закрутили обратно крышечку и – положили бутылку в бак.

Я поерзал на скамейке – неизвестно, сколько еще придется ждать, и начал оглядываться: как бы избавиться от палящего полуденного солнца? Тень была рядом, но дотянуться до нее было невозможно. Прямо за мной, через старинный городской канал – в средневековье он отделял Старый город от предместья – стояли огромные ангары для дирижаблей. И маленькие прогулочные катера то ныряли, то выныривали из их огромных теней прямо на яркое солнце, отчего девушки-пассажиры с легким визгом жмурились, а кавалеры картинно, изящно, приставляли руки к козырьку, словно перед ними было открытое море. Дирижаблей давно уже нет, а в ангарах разместился огромный Рижский рынок.

Я все ждал, что как двадцать лет назад, ко мне подойдет полицейский и с характерным акцентом попросит предъявить документы: «Ка-а-кая це-ель ва-а-шеговизи-и-та в Ла-а-твию?!»

Рига

Как же я был приятно удивлен, что так упорно вытравливаемая из страны русская речь, а заодно и культура, так и осталась родной в этой маленькой, теперь уже европейской стране. Никто не скандирует, как двадцать лет назад: «Чемодан – вокзал – Россия» и не ставит круглые штампы в паспортах, в дальнейшем означающие невозможность приватизировать квартиру, или получить новую прописку, если закрывалось общежитие.

Круглый штамп фактически являлся отказом в получении вида на жительство. Пусть ты и прожил здесь всю жизнь, история твоей жизни зависела от настроения мелкого чиновника, и множество людей прошло через это унижение. Одна девушка рассказывала, что получив такой круглый штамп, потеряв прописку и не получив вид на жительство, она два года жила на нелегальном положении в каком-то общежитии с такими же как она «меченными». Не имея прописки, она не могла сходить к врачу, только к частнику, благо у нее тогда не было детей, она не смогла бы их отдать в школу. На таких нелегалов устраивали облавы – девушке этой дважды приходилось бежать среди ночи. Кого ловили, депортировали. Депортация из страны, где ты очень долго прожил на законных основаниях! А речь шла, между прочим, о тысячах людей! Даже если русскоязычная пресса заикалась об подобной проблеме, отовсюду раздавалось шипение: молодой демократии не дают встать на ноги.

Были и те, кому при регистрации повезло – чиновник вдруг мог проникнуться: «Родилась в Германии?! Отец служил?! – и со вздохом: Кто из нас не служил?» – ставил квадратный штамп в паспорт. Это было равносильно путевке в жизнь. По крайней мере, тебе разрешали оставаться жить в этой стране.

Тогда, в начале 90-х, люди не знали, что это только первый этап унижения. Потом им выдадут особые паспорта, действующие и поныне, не изменившиеся даже со вступлением Латвии в ЕС: паспорта «негражданина». Причем прямо в паспорте черным по белому написано: «ALIENS PASSPORT», что буквально означает «паспорт чужака», «пришельца»». И цвета они не такого, как у граждан. У граждан паспорта синие, у неграждан – фиолетовые. Не из Прибалтики ли пошла поговорка: «А мне фиолетово»?

«Да, такой паспорт – нарушение прав человека, но это и один из вариантов отстаивания права нации», – так ответил на мой вопрос в ходе подготовки материала один из высокопоставленных дипломатов, почетный член АН Латвии.

Но речь шла не только об отсутствии права голоса – многие еще и остались просто на улице без крыши над головой, выселенные из своих собственных квартир новыми хозяевами, когда правительство приняло решение вернуть собственность владельцам времен первой республики.

Сейчас редко вспоминают, что свой основной экономический подъем у Латвии был в составе Российской империи. В 1861 г. была проложена первая железная дорога между Ригой и Даугавпилсом, в 1862 г. основан Рижский политехникум. Рига постепенно превращалась в индустриальный центр, строились заводы (например, «Руссо-Балт»). И уж совсем не вспоминают о том, что именно Ленин дал дорогу независимости Прибалтике в первую очередь для того, чтобы дипломатически установить прецедент: признание Прибалтийскими странами – первыми, заметьте! – молодой советской республики и ее новой власти, от которой еще годы и годы после Октябрьского переворота отмежевывался весь мир.

Возвращаясь к домовладельцам. Часто доходило до серьезных разборок. В одном из домов на улице Элизабетес многие его жильцы знали: старушка, живущая в полуподвале – бывшая хозяйка всего здания. К ней относились с уважением, памятуя, что когда-то ей принадлежал весь дом. Старушку похоронили тихо, она была одинока. Как же были удивлены все жильцы, когда спустя много лет после ее смерти несколько наследников вдруг стали претендовать на владение зданием. Людей, по истечении установленного срока, могли выселить прямо на улицы. А могло и повезти. Как в этом доме, что на Элизабетес: назначенный от нового хозяина управляющий предлагал жильцам небольшие денежные компенсации, со словами: «Берите что дают, потом и этого не будет».

Одна семья рассказывает, как им повезло: за роскошную квартиру в центре им заплатили шесть тысяч долларов, и они, доложив еще три своих кровных, смогли купить двухкомнатную квартиру в далеком спальном районе. Большинство же, как например, один переехавший из Москвы в Ригу журналист, обменявший маленькую квартиру в Москве на семикомнатную в Риге, был просто вынужден съехать из этой квартиры, так как хозяйка дома установила за аренду немыслимо высокую для него плату.

Очень многие тогда уехали из страны – одна женщина, переехавшая в Канаду, объясняла свое решение так: «Во-первых, у каждого человека есть предел унижения, которое он может вынести. А во-вторых, чем начинать все с нуля там, где правительству неизвестно что еще взбредет в голову, так лучше это сделать в цивилизованной стране».

Пару слов об экономике. Здесь теперь не воруют. Незачем. Огромные суммы сами льются из Евросоюза, и по документам все сходится до копейки. Например, недавно Евросоюз выказал озабоченность положением проживающих в Латвии цыган (их почти девять тысяч) и выделил полтора миллиона евро на их «интеграцию». В числе прочих проектов по плану было даже создание сайта и сообщества в фейсбуке. Думаю, дальше можно не продолжать…

При такой заботе о цыганах мне было странно смотреть на простую девушку в маршрутке: чистенькую, опрятную, но в настолько застиранной серой кофточке, что резинка воротничка «играла волнами». У нас в Украине девушка никогда бы не позволила себе выйти из дома в такой кофточке. Но когда эта же девушка достала из сумочки мобильный черно-белый телефон «Нокиа 3310», я начал всматриваться в окружающие меня лица особо пристально.

Молодежь и люди в возрасте в целом одеты бедно, если не считать туристов в Старой Риге – их видно издалека и именно они завсегдатаи бесконечных кафе. Лица горожан неспокойны и озабочены. Разваливающиеся «Мерседесы-Спринтеры», выполняющие, как и у нас когда-то роли маршрутных такси, переполнены – ты едешь в них, согбенный в три погибели. И не удивительно, в маршрутке проезд стоит один доллар, а в городском автобусе – доллар сорок. Конечно, можно заранее купить в киоске талон, заплатив тоже доллар. Но автобусы почему-то по-прежнему ездят полупустые. Водители маршруток, в основном, русские: мужикам всем глубоко за сорок, в похожих серых свитерах и жилетках китайского производства.

Я задался вопросом: почему же лица жителей Стокгольма преисполнены спокойствием, и на них нет ни тени страха или стресса, а здесь – глубокое напоминание о советском строе? Который, в общем-то, и присутствовал в Латвии всего полвека?!

Удивляет, как в одних и тех же сферах экономики агрессия и нетерпимость к «оккупационным властям» переродились в покорность Евросоюзу.

Судите сами – по директиве Евросоюза закрыты все сахарные заводы. А их было в стране три. Один мой друг, журналист, писал об этом, но он был уверен, что заводы закрыли самовольно новые хозяева. Я уточнил, и оказалось – нет, заводы были закрыты по указанию ЕС. Значит, сознательно оставили страну без целой отрасли?!

А если к этому прибавить такие легендарные в СССР предприятия, как ВЭФ, РАФ, Рижский вагоностроительный… Сейчас на территории каждого из них – запустение. В маленькой, но гордой стране практически не осталось рабочих мест. Минимальная зарплата – 220 лат (400 долларов), но предприниматели всячески обходят эту цифру, проводя по бухгалтерии, предположим, почасовую оплату труда. Да и как иначе, если с каждого заработанного лата предприниматель должен заплатить налог за нанятого работника до девяноста сантимов!

Разве удивительно, что население из двух с половиной миллионов человек сократилось до одного и девять десятых?!

Квартплата очень высокая. К примеру, 100 киловатт электричества стоит 12—15 евро. Если три месяца жилец не платит за квартиру, по закону на него можно подать в суд – и квартира продается с молотка. До кризиса эта схема была настолько четко отлажена, как немецкий часовой механизм, который можно купить на Бривибас втридорога. Естественно, квартира уходила своим…

Сейчас рынок недвижимости стоит. На каждом углу, в том числе и на русском языке, расклеены рекламные плакаты банков с предложениями взять кредит. Кредиты очень доступные, под 1,5% годовых ипотечные, под 2,5% потребительские и под 3% лизинг, условия такие же, как и в других частях Европы. Только здесь их, увы, берут очень редко.

Еще один факт: за работу на предприятиях и в учреждениях бывшего союзного подчинения пенсию не начисляют. Это за то, что работали на предприятиях «оккупационных властей». Властей, которые с царских времен поднимали экономику страны и создавали на ее территории только образцовые предприятия. Властей, которые создали единую мощную систему гражданского общества и регулирования в нем цен от западных до восточных границ. А сейчас – увольте! И оказывается, что Евросоюз – это не Советский Союз: помощь помощью, а проблемы населения – проблемы самих суверенных государств.

И только некоторые торговые центры, такие как «Альфа», цинично напоминают, что когда-то на их месте стояли высокотехнологические советские предприятия оборонной промышленности с теми же названиями.

В последних интервью ГунтисаУлманиса, президента Латвии в 1993—99 гг., все чаще звучат нотки разочарования вступлением его страны в Евросоюз.

Зашел я как-то на Матвейчик (Матвеевский рынок) купить мяса. Цена – как в Европе: четыре евро за кило свинины, но дешевле, чем у нас. В мясном павильоне я был один. Торговки с завистью смотрели на пожилого мясника, отмеряющего мне порцию. Он успел пять раз меня поблагодарить, рассказать пару рецептов, как это мясо лучше всего приготовить, и, было такое ощущение, если попросить – он бы и до дому мне его донес. Рынок завален брусникой и черникой, только бабушки уныло сидят у своих корзин, не надеясь дождаться покупателя.

Я не понимал, зачем создавался латвийский лат с таким высоким курсом конвертации: даже выше, чем фунт стерлингов. Ответ пришел неожиданно: если вещь стоила 100 рублей, а стала 200 – все кричат: «Инфляция! Инфляция!» А если вещь стоила, к примеру, 2,40, а стала 2,47, никто и не заметит – это ж копеечки, сантимы! Ничего, что эти сантимы в два раза дороже долларовых центов.

Внешне Рига сильно изменилась – много лоска, стекла и рекламы! Перестроенный центр идеально воплощает вкусы и претензии общества потребления. Представленные бренды дороже, чем в Париже. Культурное наследие – больше галочка для иностранцев. Например, за 40-минутный органный концерт в Домском соборе я заплатил 10 долларов. Правда, пришедших послушать орган было так мало, что я спокойно смог найти место в центре зала, рядом с немцами, их билеты стоили по 20. Концерт был безвкусным, с плохо подобранной программой. Могу сказать, что в таком гулком зале органные переложения Сен-Санса звучали просто кашей.

Я разместил на полу диктофон с двумя кардиоидными направленными микрофонами, чтобы иметь возможность привезти жене запись звуков Домского органа, который мы слушали с ней еще студентами. После концерта одна пожилая немка поинтересовалась: «Вы записывали для господина органиста?» – «Нет, – ответил я. – Впрочем, господину органисту тоже весьма полезным было бы послушать себя со стороны». Уверен, она меня не поняла.

В центре города нищих нет. Закон запрещает попрошайничество. И все любят цитировать молодого русского мэра: «Всех наших пятьдесят нищих мы знаем в лицо». Мэр в свое время сдавал экзамены по языку и истории, чтобы сменить свой фиолетовый паспорт на синий.

На углу улиц Бривибас и Лачплеша, прямо напротив собора Александра Невского, какая-то бабушка вот уже много лет пытается продать прохожим неувядающий букетик цветов. Прохожие молча кладут монетку ей в руку, но цветы не берут. От этого на лице у старушки каждый раз возникает искреннее удивление. Вечерами, у памятника Свободы, седобородый аккордеонист затягивает мелодию из фильма «Долгая дорога в дюнах». Да так затягивает, что щемит сердце у каждого прохожего…

Многие дома югендстиля уже прошли реставрацию. Это роскошные особняки с вычурными гротескными фасадами. Некоторые из них, к примеру, на улице Элизабетес, строил выдающийся архитектор Михаил Эйзенштейн, отец великого режиссера Сергея Эйзенштейна. А перед некоторыми домами на улице Алберта, в которых, кажется, что каждый этаж – это отдельная зала – стоят «Бугатти» ручной сборки.

Но все это ни о чем не говорит: как бывало и раньше застраивалась Рига, когда за огородами и приземистыми деревянными постройками вдруг во двориках оказывались симпатичные каменные особнячки, так и теперь в обратном порядке – за выкрашенными фасадами во многих двориках спрятана нищета.

В Риге родился великий фотограф Филипп Халсман. Об этом поведал бесформенный барельеф с идиотской фразой в качестве подписи: «Остановись и скажи „cheese“ – тебя снимает Ф. Халсман».

Словно каналом, отделяющем средневековую часть города от более поздней, на котором вечером светятся мостики, оставленные на память о проводимом ежегодно световом шоу, общество разделено на два культурных пласта: латышский и русскоговорящий. Меня долго не покидало ощущение, что, когда латыши отвечают мне по-русски, они делают одолжение. К счастью, это ощущение исчезло, когда мне встретились несколько искренних латышей, для которых беседа со мной также приносила удовольствие.

…В апреле этого года, когда наш автобус подъехал к гостинице в центре Брюсселя, никто из моих коллег-журналистов не спешил выходить из него: почти на всех балконах здания стояли арабы и другие выходцы из Восточных стран. И несмотря на то, что они нас разглядывали мирно, чудились автоматы, спрятанные в складках их длинных одежд.

Мы тогда еще разводили руками – вот она, Европа, жертва колониальной системы… Все потянулись в метрополию со своей субкультурой. Результатом стало то, что новый уклад жизни породил страхи и неудобства. Если вспомнить Прибалтику при Союзе, это была советская заграница. Каждый цветочек, каждая деревяшечка вызывали умиление!

Только с тех пор ничего не изменилось. Вернувшись в Ригу через двадцать лет, я обнаружил тот же цветочек и ту же деревяшечку, только обшарпанную и с облезшей краской…

Два лета подряд, в 1991-м и 1992-м, мы с женой отдыхали в Юрмале. Я решил вновь приехать в те места, оставившие на всю жизнь только светлые яркие воспоминания. Выпив на Тейке утренний эспрессо с плетеным кренделем и пирожным «картошка», уплатив за все сладости 92 сантима, я отправился на вокзал.

Первое, что бросилось в глаза – за стеклянными галереями железнодорожного терминала, где распродан под торговые площади каждый квадратный сантиметр, выход на перрон через туннель был покрыт той же плиткой, что и когда-то, так и не был отреставрирован. Да и перроны, что здесь, что в Юрмале низкие, не поднятые до уровня площадки вагона: приходилось карабкаться по крутым ступенькам вверх. Но в старой допотопной электричке упомянутого Рижского завода, сиденья, надо сказать, заменили на новые, пластиковые.

Десять утра. В электричке полно пьяных. Прямо возле меня парень с мужиком постарше передавали друг другу пол-литровую бутылку водки, отхлебывая из горла и запивая «Тархуном». Говорили о жизни. Говорили горячо. Первая же станция от Риги сразу за Даугавой грязная, обшарпанная, видно, вокзал не ремонтировался со времен «оккупантов». Еще два-три километра от Риги… С поезда я сошел в Дзинтари, решив прогуляться до Майори по улице Йомас. Пока я изучал расписание обратных поездов, ко мне подошла красивая девушка и спросила очень вежливо по-русски, не найдется ли у меня 80 сантимов – ей не хватало на билет. Я дал ей монетку в 1 лат, она не знала, как и благодарить. С приподнятым настроением я затерялся в соснах по направлению к морю.

Моя любимая милая Юрмала! Нигде на земле я не встречал такого места, где воздух – это удивительное сочетание запаха сосен и морского бриза, этот почти физически осязаемый воздух можно хлебать ложками!

Никто не купался. Сентябрь. Ветрено. Люди прогуливались на взморье в осенних курточках. Я вспомнил Ниццу, горожане тоже смотрели на меня с недоумением, когда я в конце октября полез в воду. В Юрмале долгий вход в море – мелко довольно далеко. А на берегу мой рюкзак с аппаратурой. Жаль, что переживание за него не дали мне в полной мере окунуться и слиться со стихией. Однако я еще долго потом сидел на ветру, не вытираясь, без одежды, только закутавшись в полотенце, обожженный огнем ледяных волн я наблюдал, как это сладкое состояние медленно растворяется в теле.

Пляж простирается узкой песчаной полосой вдоль всего побережья. Резко начинаются сосны, в них город вдоль побережья, узкой полосой около тридцати километров. Оглядываясь, узнаю укромные местечки, где я мешал жене загорать, норовя поцеловать ее в те места, куда считалось при людях неприличным. За что получал по рукам, а иногда и по губам…

Я много фотографировал ее тогда купленным как раз накануне поездки новеньким фотоаппаратом «Смена-символ». Я даже притащил из Москвы сюда мольберт, но так ни разу его, кажется, и не открыл. Потому что после очень стесненных жилищных условий в Москве, здесь появилась возможность побыть вместе, в объятиях друг друга – и это было самым лучшим и творчеством и времяпрепровождением в целом.

Возле концертного зала «Дзинтари», где проходит конкурс «Новая волна», я улыбнулся: его деревянный фасад по-прежнему был желтого цвета, и, судя по состоянию краски, вряд ли перекрашивался с тех пор. Приятно порадовала бесплатная вай-фай зона прямо на взморье. И отдохнул, и с друзьями пообщался.

Улицу Йомас не узнать – на фоне огромного количества заколоченных домов, здесь идет стройка. В витринах агентств предлагаются фешенебельные особняки на взморье, а магнитики для приезжих из России продают втридорога. Рижане здесь не отдыхают, они предпочитают другую часть залива, к северу от Риги. Выпил чаю со слоеными пирожками. Неприятно, но пирожок с мясом оказался прокисшим.

Центральный универмаг в Майори отыскать оказалось непросто – его переделали в респектабельный ресторан. Но официанты подтвердили, что действительно, это – он. Я обрадовался, потому что сразу за ним в уютном палисаднике был дом, где мы у русской женщины снимали комнатку с отдельным входом. Дом так и стоял на месте – тот же двухэтажный деревянный и с мансардой. Только он был наглухо заколочен и вокруг непроходимо рос бурьян. А от нашей двери сзади – тропинка теперь была напрочь отрезана забором соседнего ухоженного особнячка. Жаль, что у меня не сохранился телефон той хозяйки – жива ли она еще? Тогда она так тепло приняла нас, студентов, и плату взяла вполне умеренную… Может, потому он и заколочен, что хозяйке влепили в паспорт круглый штамп?!

Тут я заметил, что много участков продается, много домов безлюдных – деревянные и без окон – последние отголоски советского времени.

Из какой-то кафешки звучала музыка и пели по-украински: «Вип»ємо по чарці».

В город я вернулся одновременно растроганным и в приподнятом настроении.

В католическом костеле, в углу, имитация Лурдского грота. Мне хотелось с кем-то поговорить о Лурде, но отец-настоятель давал интервью, вокруг него и журналиста временами вспыхивала видимость работы фотографа, и я решил пообщаться с другими служками. Но пожалел – мне тут же начали предлагать какие-то брошюрки, и на этом разговор был исчерпан. Скучно.

Моя спутница Лена посматривала на небо, и мы, спешно, перейдя Бривибас, направились к одному из торговых центров. Лена оказалась очень нужным мне человеком – она прожила в Риге всю свою жизнь и показала мне город с совершенно «нетуристической» стороны. Ее муж был талантливым фотографом. И она понимала, как много значит не упустить для съемки то особое время, совсем короткое, когда неприметная серость окружающей графики сможет вдруг ожить и расцвести интересными витиеватыми идеями.

Закат мы встретили на крыше галереи «Рига». Город как на ладони, но не так высоко, как с башни кафедрального собора, и такое чувство, что можно и пробежаться по этим крышам, а может, встретить кого? Двумя этажами ниже «застрял» в книжном магазине. По случаю 25-летнего юбилея издательства «Taschen» – книги по искусству в Европе продаются по специальной цене. По сравнению с ними, изданные в Латвии книги с запредельными ценами вообще не конкурентоспособны.

Программа моего официального визита подходила к концу, но возвращаться в Украину не хотелось. До 10-го сентября, моего Дня рождения, оставалось несколько дней, и я решил отплыть в Стокгольм и провести их в Скандинавии. В порту разобраться было непросто: ни слова по-русски, никто слушать ничего не хочет, латышки в окошках тычут мне в сторону табло. Сорок минут в очереди простоял зря. И только когда я достал банковскую Голд-карту, они резко изменились в лице: забегали, начали наперебой что-то рисовать на картах городов, которые я собирался посетить. Впоследствии, выяснилось, что они все-таки плохо справляются со своими прямыми обязанностями, не отметили, что порты прибытия и порты отбытия в Стокгольме и Хельсинки находятся в разных частях города.

Когда погрузка трейлеров, автобусов и легковушек закончилась, огромный многоэтажный паром «Tallink», наконец, отшвартовался от причала и начал стремительно двигаться по Даугаве в сторону открытой Балтики.

На 12-м этаже была открытая палуба, она находилась на корме судна. Поэтому с нее еще долго-долго было видно, как растворяются шпили соборов в голубой дымке. Начался ливень. Палуба опустела вмиг. Я порадовался своей догадливости захватить осеннюю курточку с капюшоном – ничто не могло мне помешать остановить съемку. Однако уже через десять минут я промок до нитки.

Наградой за мое упорство была полная круглая двойная радуга – такой я еще не видел.

Паром вышел из порта Риги в 17.30. Еще сорок минут ему потребовалось пройти через промзону и достичь устья Даугавы. С правой стороны остался знаменитый Мангальсальский маяк, когда-то островной, а теперь стоящий на полуострове, соединенном узким перешейком с Видземским побережьем.