Текст книги "Кофе-брейк с Его Величеством"

Пять утра. Плюс семь градусов. Белорусский пограничный пункт Новая Гута. Пятьдесят человек, поеживаясь, гуськом были выведены из теплого автобуса и построены перед окошком офицера.

– Я хочу видеть начальника смены, – заявил я.

– Зачем? – удивился пограничник.

– Пожаловаться на вашу бесчеловечность. Если вы уже вывели людей из автобуса, то почему только одно окошко работает?!

– Надо всех граждан проверить лично, а у нас не хватает сотрудников.

– Тогда почему бы лично вам не пройтись по автобусу?! Мы из Еврозоны выехали и к вам въехали, никто людей через строй не гонял! Ваши коллеги, как и латвийские, просто собрали паспорта и унесли проверять.

– У нас есть секретные списки. Вдруг кто-то по ним проходит? – парировал офицер.

– Удивительно! Значит, в страну нас впустили без секретных списков, а выпускать не хотят?! Уважаемый! У нас транзитный маршрут, и в Беларуси мы остановок вообще не делали! У нас даже туалет на борту! Что могло измениться между въездом и выездом?! Вы отдаете себе отчет в своих словах?!

Офицер был вежлив, но я почти довел его до белого каления, жаль только, что ко мне подошел наш водитель и попросил оставить этот разговор, чтобы скорее уехать.

Правда, пограничник вдогонку мне успел крикнуть фразу, довольно смелую для его страны: «У нас маленькая зарплата – я вот уже пятый год работаю, а получаю всего триста долларов. Напишите об этом, в том числе и на нашем сайте, а то действительно все только молчат! Никому нет дела…»

Нюрнберг: сказка и трагедия

Как и в прошлые путешествия, утро началось с нервотрепки. Я спал всего три часа и собирался второпях. Дорога до Житомира была заснеженная и покрыта льдом. Чем сильнее швыряло машину из стороны в сторону, тем больше меня клонило в сон. Пришлось несколько раз останавливаться для отдыха.

Навстречу мне из Харькова на таком же «Туксоне», как и у меня, ехал Алексей, мой старинный приятель и коллега. Сначала его дорога была безмятежной, но потом снежная буря не миновала и его. В результате встретились часа на полтора позже запланированного. Так долго – больше трех часов – я до Житомира из Винницы еще не добирался никогда. Оставив машину в центре города на парковке возле делового центра, где нам с Алексеем после визита в Германию предстояло провести тренинги для местных журналистов, я вызвал такси и поехал за город, на трассу, где Леша успел уже минут двадцать подремать.

Как же я удивился, когда достал кошелек расплатиться с таксистом: закрытый на молнию и дополнительную защелку кошелек был пуст…

Вернее, все кредитные карты, сертификаты и документы были на месте, а отсек, где положено лежать деньгам, и куда я их, уверен, что клал несколько часов назад, был пуст.

Это казалось совершенно невероятным по нескольким причинам! Во-первых, я упаковывал вещи в час ночи и выехал в шесть. Семья спала. Да и вообще, я готов признать последним растяпой себя, но только не подумать на своих домашних.

Во-вторых, я нигде не оставлял машину без присмотра. Даже когда я останавливался на трассе, я запирался изнутри.

Был, правда, один момент, в Житомире, когда припарковав машину по распоряжению директора бизнес-центра у самой его входной двери – тут же за стеклом сидел охранник – я вошел в здание на пятнадцать минут выпить чаю. Когда я вернулся, брелок показывал, что двери открыты, но на самом деле я не смог открыть машину и с десятого раза.

Трудно поверить, что в этот момент кто-то, перехватив код сигнализации, на глазах у охранника открыл машину, нашел кошелек и достал из него всю наличку. А потом вернул кошелек на прежнее место и даже молнию в рюкзаке застегнул? При этом не взял ни дорогой ноутбук, ни не менее дорогой фотоаппарат, находящиеся тут же!

И последнее, что привело меня в сплошное замешательство: я верю и постоянно получаю подтверждение действия закона причинно-следственных связей. Образно говоря: «Поступай с другими так же, как хочешь, чтобы поступали с тобой».

Исходя из этого, за всю мою жизнь у меня никто никогда ничего не крал. Я всегда это объясняю тем, что мне чуждо само понятие «взять чужое». Вплоть до того, что если я одалживаю деньги или беру кредит, то не могу успокоиться, пока до конца не рассчитаюсь.

У меня не раз выпадал на дороге кошелек. Было так, что я оставил сумку с фотоаппаратом на подоконнике и вспомнил об этом, уже проехав двести километров. Но всегда, если я возвращался, неизменно находил вещи там, где их потерял.

Был, правда, один случай лет тринадцать назад. Мы отдыхали семьей в деревне – арендовали домик. Однажды у меня из этого домика пропал маленький фотоаппаратик, в те времена еще пленочный. Все взрослые были уверены, что дети, еще маленькие тогда, заигрались и не вернули на место. А вот я буквально почувствовал, что его украли.

Так и оказалось: местные хулиганы аккуратно вынули замок вместе с щеколдой и украли фотоаппарат. Я их вычислил, пришел к родителям и сказал: «Ваши дети – воры». Фотоаппарат вернули.

Но сейчас речь идет о крупной сумме, отложенной для оплаты гостиницы, проживания и покупки рождественских подарков семье. И все это в такие времена, когда деньги стали зарабатываться большим трудом. Мой клиент обеднел, и, понятно, что если ему не хватает на хлеб, то уж явно ему не до зрелищ, к которым относится и фотоискусство.

Ну что ж, начнем эксперимент под условным названием «Неделя в Европе без наличных денег и с минимумом средств на кредитной карте». Первым делом я должен был наказать себя за разгильдяйство, и, отменив бронь в приличной гостинице, заказал самый дешевый хостел.

Интересный этот 2012-й год… После семизвездочных «Хилтона» в Москве и «Редиссон-блю» в Дубровнике, каково это пожить в Германии, в девятиместном номере за 16 евро в сутки?!

Нюрнберг ночью

Понял я это сразу, как только мне в хостеле указали на вторую полку из трех. Казарменная металлическая трехуровневая кровать была с высокой страховочной боковиной, очевидно, чтобы не выпасть из нее во сне. Поэтому влезть и слезть с нее можно было только протиснувшись в узкий проем рядом с лестницей. Но протиснуться в нее – это было еще полдела. Дальше предстояло самое акробатическое: нужно было развернуться на 180 градусов в сторону подушки. На узкой кровати с низкой полкой над головой.

Но нет худа без добра. OldCityHostel находился в самом центре исторического Нюрнберга, на Кларагассе, 12, внутри крепостной стены. Это дало мне возможность бродить вечерами с фотоаппаратом «до самых чертиков», не думая об обратном пути домой. Однако все великолепное освещение этого красивейшего баварского города ровно в полночь выключалось, и тогда снимать уже было нечего.

Говоря «до чертиков», я имею в виду то, что обнаруживал промокшие насквозь ботинки и цепенеющие от избыточной влажности пальцы только тогда, когда поднимался по лестнице своего пристанища. Батареи в нем были холодные, ботинки и носки сушить было негде.

…Познакомился с одной семьей. Прекрасная молодая семья. Из эмигрантов. Чудный мальчуган лет пяти. Муж весьма успешно работает в автопроме, на хорошей должности, жена учится в местной Академии графики и дизайна, мечтает стать социальным фотографом. Германия – страна социальная, и съемки пожилых людей в домах престарелых весьма востребованы. Девушка талантливая: интуитивно «чувствует» картинку, и, уверен, у нее большое будущее. Мне же было интересно, как у них построено преподавание фотографии? Техника в Академии, рассказала она, очень дорогая, профессиональная. И простенький фотоаппарат без проблем можно взять напрокат, и заработать, снимая свадьбы или вечеринки. Но меня интересовало другое.

Оказалось, что о форме кадра, расположении предметов в пространстве, элементарных правилах композиции она… как-то не задумывается. Равно как и не знает, зачем в принципе нужна диафрагма, и какая художественная составляющая ею регулируется.

– Что же от вас требуют профессора?!

– Свободы! Полной свободы творчества и фантазии! Например, нам дали тему «фейк» (фальшь). Нужно как можно более неординарно ее раскрыть. Одна из моих сокурсниц приложила к портрету реального человека нарисованные губы, глаза и пересняла. Получилось очень необычно и оригинально. Я же пока ищу что-то свое, неповторимое.

Я вспомнил институтские годы, когда в Москву к нам приезжали молодые выпускники американской консерватории по классу композиции. Во время их выступления профессор шепнул мне, что с такими произведениями у нас даже на первый курс не приняли бы. И вопрос не в свободе творческого волеизъявления, а в полном отсутствии базового языка, понятного зрителю или слушателю. Развивая творческое начало у студентов, западные преподаватели совершенно не дают элементарные знания о форме и содержании произведения. Ведь если взглянуть на любое мало-мальски известное произведение, которое осталось в истории, из тех, что не умерли как эффектная однодневка, – везде соблюдены законы гармонии, формы и программного наполнения содержания. Нигилизм в искусстве – признак мальчишества и плохого вкуса.

Музыки в городе звучит много. Музыкантов слушать скучно, лабухов – интересно. Отличить их легко: музыканты играют по нотам, лабухи – на слух. Одинаково скучно играла и одинокая студентка-арфистка, пытающаяся наполнить звуками аскетические своды собора святой Клары, и уличный духовой квартет из Санкт-Петербурга. Последние исполняли фрагменты старинных немецких концертов, и их ящичек для сбора денег был пуст.

В общем-то не удивительно: немцы – люди культурные: своя собственная музыка в не лучшем уличном исполнении их не вдохновляла. А ребята, похоже, репетировали на ходу, и солист иногда, нахмурившись, посматривал на товарищей – часто звучала фальшь.

А вот одинокому саксофонисту, щемяще исполняющему известные мелодии из кинофильмов, бросали много денег, несмотря на то, что он появлялся только после восьми вечера, когда людей становилось меньше. Я вспомнил еще одного петербуржца, трубача. Мы познакомились с ним лет двенадцать назад в Хельсинки, и он на улицах зарабатывал столько, что вполне прилично мог содержать дома семью.

Иногда и не поймешь – уровень музыканта таков, что он мог бы играть в государственном симфоническом оркестре, а он находит себя в роли уличного музыканта: это судьба или акт драмы? И если даже это акт драмы, возможно ли его превратить в источник вдохновения, чтобы годы прошли не с оскоминой, а как знак свыше, как призвание? Или все-таки не должно быть так, чтобы человек был блестящим трубачом, учился лет пятнадцать, окончил консерваторию, а его судьба в том, чтобы стать уличным музыкантом? И как можно ожидать еще и радости от такого?

Алексей, мой коллега, рассказал мне печальную историю этого уличного духового квартета из Петербурга – ему поведали ее местные журналисты. Иммигрировав из России полным составом, они так и не смогли найти своего места на Западе. Им помогли выпустить свой альбом, но, судя по всему, успеха он не принес…

В один из дней мы с друзьями поехали в соседний Фюрт – городок неподалеку от Нюрберга. В него можно проехать в метро по линии U1. Интересно, что первый в Германии поезд отправился по железной дороге также по этому маршруту 8 декабря 1835 года. А сейчас на линиях U2 и U3 нюрнбергского метрополитена используются полностью автоматические поезда, тоже первые в Германии. Средневековый город Фюрт известен своей еврейской общиной и тем, что практически не пострадал при бомбежке во время Второй мировой войны. Шел снегопад, и мы укрылись в деревянном шатре на рождественской ярмарке, согреваясь горячим глинтвейном с баварскими колбасками.

Кстати, сам Нюрнберг был разрушен на 90% во время бомбежки в 1945 году. И только благодаря неимоверным усилиям местных жителей город был полностью восстановлен. До бомбежки на многих домах красовались резные деревянные балконы. Их горожане успели снять, спрятать в подвалах, и таким образом сохранить. Рассказывают, что от одной церкви камня на камне не осталось, но местные жители оградили территорию (а это около двух квадратных километров) и восстановили церковь заново.

Вообще-то, Нюрнберг – еще и столица европейского Рождества. По традиции, которая берет свое начало с 1626 года, одна из местных девушек, облаченная в ангела с золотыми крыльями, каждый год 1 декабря выходит на балкон церкви Богоматери и открывает Рождественскую ярмарку.

На остановке я прочитал информацию о подорожании стоимости проезда в автобусе. Поэтому, водителю, вместо 4,80 дал 5,10 евро. На что водитель вежливо объяснил, что подорожание будет с Нового года. Разговаривая с водителем, я впервые в жизни произнес фразу по-немецки: «Битте, тагестикет соло». «ГрюссГотт», – мягко и полушепотом выговорил он баварское приветствие, что буквально означает: «Подарок (тебе благословение) от Бога».

Я наблюдал за ним еще какое-то время. В автобус вошел темнокожий парень. Замешкался у кабины. Вначале я думал, что он просит провезти его бесплатно. Оказалось, нет, купюра, которую он дал водителю, была очень крупной – аж 50 евро. Водитель достал из внутреннего кармана маленькую книжечку, прикрыл ее ладонью и, оглянувшись на пассажиров, отсчитал сдачу.

Подъезжая к вокзалу, водитель вынул свой персональный кассовый ящик и уложил в черный кожаный портфель. На остановке ему приветливо улыбался мужчина с точно таким же портфелем в руках. Они сменили друг друга в автобусе, двигатель которого продолжал работать.

Рассказали историю. Подвыпивший немец сетует собеседнику, не зная, что перед ним эмигрант: для нас работа – это святое, а славянам нужно прежде устроить себя, а работа для них – потом, и то только для того, чтобы поддерживать свое комфортное существование.

У самой крепостной стены, возле площади Тиргертнерторплатц, в 1509 году за 265 гульденов купил себе особняк великий художник эпохи Ренессанса Альбрехт Дюрер, уроженец Нюрнберга. Здесь он прожил до самой смерти. Дюрер оставил огромное наследие в полотнах, рисунках и особенно – в гравюрах на дереве и меди, в чем он был новатором и непревзойденным мастером, намного опередившим свою эпоху. Жена и мать продавали на рынке оттиски его известнейших рисунков с изображением белок и зайцев, пока мэтр с учениками выполняли сложные заказы, в том числе и императорские.

Интересный факт, плохо вписывающийся в нашу систему ценностей. Император Максимилиан I, испытывая финансовые трудности, не смог до конца расплатиться с Дюрером за работу над монументальной ксилографией «Триумфальная арка» и предложил автору освобождение от уплаты городских налогов. На что Совет Нюрнберга отреагировал протестом, несмотря на почет и уважение к художнику. Тогда император назначил ему пожизненную пенсию в размере 100 гульденов в год из средств города. Эти деньги город тут же прекратил выплачивать, как только император умер.

Слава Дюрера была настолько велика, что новый император Карл V, как только взошел на престол, подтвердил право Дюрера на пенсию.

В 1826 году город выкупил дом Дюрера, а с 1871-го года здесь открыт дом-музей художника. Трехэтажный особняк удобен и аскетичен одновременно. По центру второго этажа – огромный закопченный очаг. Наверху, в мастерской – станки. Они работают и поныне– среди современных художников есть много последователей техники Дюрера.

Пройдя через исторический центр можно попасть в Германский национальный музей, где хранятся некоторые оригиналы работ Дюрера. Правда, самые знаковые из них я видел в галерее Альбертина в Вене.

Германский национальный музей поражает своим размахом! Одних клавесинов я насчитал больше сотни, не говоря уже о некоторых диковинных клавишных инструментах, названий которых даже я, композитор, не знаю. Много деревянной скульптуры, фарфора, часов, дверных замков. Но изумило меня другое: группе младших школьников позволили прямо на глазах у посетителей разобрать рыцарские доспехи буквально до последнего винтика. Интересно, кто их потом собирал?

Однако история Нюрнберга на рыцарях и благородных императорах, увы, не закончилась. Ему и в ХХ веке суждено было дважды сыграть выдающуюся и одновременно горькую роль. Именно здесь зародилась немецкая национал-социалистическая партия. В местном оперном театре Гитлер слушал своего любимого Вагнера. Здесь же построен нацистами огромный стадион для парадов и недостроенным остался Конгресс-холл, возведенный по типу римского Колизея, символизирующий славу и величие Третьего рейха.

Огромную территорию в городе занимает Дворец правосудия – в нем проходил исторический Нюрнбергский процесс. Впервые в истории человечества проводился суд над высшими должностными лицами страны, в данном случае – нацистской Германии. Процесс был длительным, он позволял обвиняемым иметь адвокатов, и на нем применялась практика перекрестных допросов.

Один из таких допросов – допрос рейхсмаршала Геринга, который до последнего возражал, что не было никакой депортации и геноцида евреев: «Я бы назвал это… переселением, эмиграцией». Это не смягчило участь обвиняемого, разве что, он не предоставил возможности привести приговор к смертной казни через повешение в действие: за несколько часов до исполнения приговора он принял цианистый калий. Как яд попал к нему в камеру, до сих пор загадка.

Сегодня музей истории Нюрнбергского процесса состоит из основного зала, где проходили заседания: зала №600 и интерактивных экспозиционных залов. Зал заседаний на момент процесса был изменен: разобрана задняя стена – там были оборудованы специальные помещения для многочисленных репортеров из двадцати стран мира. Американская армия по всей стране собирала документы, доказывающие агрессию нацистского режима. Роберт Джексон, обвинитель от США, добивался, чтобы обвинение опиралось в первую очередь на внутренние документы руководства страны и партии.

Кстати, одним из журналистов на процессе был и будущий федеральный канцлер Германии, лауреат Нобелевской премии мира Вилли Брандт, который в 1970 году встал на колени перед памятником героям восстания в Варшавском гетто.

В Гостевой книге музея я оставил большую запись, почти на страницу. Я написал, что Нюрнбергский процесс – чуть ли не последний в истории человечества, где, хотя бы формально, шла речь о верховенстве закона применительно к первым лицам государства, где были заслуженно, не из политических соображений, а на основании документов и фактов, изложенных свидетелями, осуждены высокопоставленные чиновники за преступления против человечества и развязывание агрессивной войны.

Последующие шестьдесят лет стало усиленно формироваться другое общество – общество потребления. И преимущественная власть – власть денег. И все политические механизмы работают в зависимости от денежных потоков.

…Гигантское поле Цеппелина, огромный плац для парадов и страшная трибуна, именно она показана во всех документальных фильмах Лени Рифеншталь (рекомендую к просмотру как учебный материал для операторов и фотографов: многокамерная съемка, смена планов, низкие точки съемки и прочее) – трибуна фюрера. Перед этой трибуной в 1938 году, освещенный сотнями прожекторов, в шеренгах стоял миллион нацистов. По периметру – множество развевающихся на ветру знамен со свастикой. Гитлер лично отдал распоряжение архитекторам: «Вы должны сделать видимым ветер!»

Сейчас я стою на этой заброшенной трибуне, и перед глазами проплывает вся новейшая история государства: падение империи, экономический спад, голод, депрессия, попытки коммунистов во главе с Эрнстом Тельманом совершить переворот, приход национал-социалистов, поджог Рейхстага, и, наконец, лидер, объединивший нацию, сумевший возжечь и возвести в культ национальную идею, которая стремительно, подобно полету вагнеровских Валькирий, взмывала в небо самолетами люфтваффе.

Электронный гид в Центре документалистики наглядно демонстрировал становление Третьего рейха и планов его лидера, подчеркивая неоднократно, что у Гитлера была мания величия, однако и утаивая, что его мать приходилась племянницей его же отцу. Кстати, слово «фашизм» тоже ни разу не прозвучало…

Вот так небольшой городок в Франконии, второй по величине в Баварии после Мюнхена и четырнадцатый по размеру в Германии, расположенный на тихих извилистых берегах речки Пегниц, с великолепными замками и подвесными мостами стал плацдармом для таких противоречивых и неоднозначных событий мировой истории: от средневековых рыцарей и пребывания императора до идеологического центра нацизма.

И именно здесь, в Нюрнберге, Петер Хенляйн запустил первые в мире карманные часы, и именно здесь Мартин Бехайм создал первый глобус. По ироническому стечению обстоятельств, после Второй мировой войны именно здесь поменялось время, а земной шар стал становиться другим. Совсем другим…

Мог ли предположить Рихард Вагнер, посвятивший городу комическую оперу «Нюрнбергские мейстерзингеры», что его нескрываемый антисемитизм сыграет более весомую роль в ХХ веке, нежели его гениальные оперы, которыми одинаково заслушивались и самый романтичный король Баварии Людвиг II и самый жестокий рейхсканцлер Германии Адольф Гитлер? Первый, восхищаясь «Парсифалем» и «Лоэнгрином», возводил прекрасные замки по всему королевству, включая несравненный, сказочный лебединый Нойшванштайн, второй строил концлагеря по всей Европе – свинцом по сердцу выжженными названиями: Дахау, Освенцим, Треблинка…

Вот она история человечества – фраза, произнесенная еще Цицероном как символ высшей справедливости, в ХХ веке появилась на воротах Бухенвальда: «Jedem das Seine», «Каждому свое»…