Текст книги "Cтарый царь Махабхараты. Свобода выбора и судьбa в индийском эпосe"

4. Предназначение Дурьйодханы: пророчество

Продолжим рассмотрение общефольклорных мотивов, связанных с рождением Дурьйодханы.

4. Пророчество; (тщетные) предосторожности. Сразу по рождении Дурьйодханы, уже понимая, что старшим царевичем оказался сын Панду, Дхритараштра спрашивает мудрецов и брахманов, может ли и его первенец рассчитывать на трон. В этот момент происходят зловещие знамения (хищники поднимают вой), и «брахманы и премудрый Видура сказали: „Очевидно, этот твой сын будет истребителем рода. Спокойствие может наступить только при его удалении; если же ты его вырастишь, случится великое бедствие… (Удалением) одного создай благополучие мира и своего рода“.»

Предсказание мудрого Видуры о том, что Дурьйодхана погубит царство Кауравов, имеет множество параллелей в сказаниях разных народов, и может быть отнесено к общефольклорным мотивам. Аргосскому царю Акрисию предсказано, что он падёт от руки собственного внука, и Акрисий принимает меры предосторожности: запирает свою дочь Данаю в башне (по другой версии – в медной комнате под землёй). Предосторожность оказывается тщетной: к красавице в покой проникает любвеобильный Зевс в виде золотого дождя, от связи с богом у Данаи рождается герой Персей, и Акрисий велит бросить мать с ребёнком в ящике в море (Аполлодор II, 4, 1).

Фиванскому царю Лаию оракул Аполлона предсказал гибель от руки сына, он старается избежать рождения детей, а когда ребёнок всё-таки появляется, его бросают на горе Киферон (Аполлодор III, 5, 7). В японской теогонии божественная пара (бог Идзанаги и богиня Идзанами) порождает уродливого ребёнка, даже в три года не способного стоять. Оказывается, это дитя-кровопийца, и чтобы избавиться от него, родители в тростниковой корзине пускают его по течению. Напомним, что по подсказке оракула Аполлона Фиест хочет зачать сына от собственной дочери, чтобы тот расправился с ненавистными царю Микен родичами. Когда его несчастная дочь Пелопия узнаёт, кто совершил над ней насилие, она бросает сына (Эгисфа) в лесу [Гигин «Мифы» (далее – Гигин), 88]. Аналогично, враждующий со своим братом Салмонеем Сизиф узнаёт от Аполлона, что если ему удастся зачать сыновей от дочери Салмонея Тиро, юношам суждено будет убить своего деда (то есть Салмонея). Следуя оракулу, Сизиф совершил насилие над племянницей (Гигин, 60).

Помимо угрозы жизни индивида, сказания знают и героев, способных принести несчастье целому царству. Беременной царице Трои Гекубе снится сон, что она рождает пылающий факел, от которого сгорит город (Аполлодор II, 12, 5) либо расползутся многочисленные змеи (Гигин, 91). Старший сын царя Приама провидец Эсак объясняет, по вине рождённого царицей Париса начнётся война, которая погубит Трою, и уговаривает царскую чету бросить сына на горе Иде. Сходным образом, мидийскому царю «Астиагу приснился сон, что дочь его испустила столь огромное количество мочи, что затопила его столицу и всю Азию. Царь вопросил снотолкователей-магов [о смысле] сновидения» (Геродот «История» I, 107). Узнав, что его дочь Мандана родит сына, который захватит его царство, Астиаг решает выдать девушку замуж не за мидийца, а за перса (не может же отпрыск перса стать царём Мидии!). Мандана вышла замуж за знатного перса Камбиса и забеременела, когда Астиаг увидел второй сон: из её лона выросли побеги, распространившиеся на всю страну. После этого предзнаменования старый царь поручает родичу унести новорождённого Кира (будущий основатель династии Ахеменидов Кир II Великий, ок. 593–530 г. до н. э.) в лес и убить.

5. Спасение младенца. В большинстве случаев планы по избавлению от опасного младенца оказываются расстроены: Париса выкармливает медведица, Эгисфа – коза, Кира – собака, Рема с Ромулом – волчица и дятел, а затем всех пятерых воспитывают вездесущие пастухи; Персея с Данаей вылавливает сетью Дикт, когда море приносит их ящик к острову Серифу (Аполлодор II, 4, 1). Правда, спасение приходит не всегда: Гарпалика действительно убивает ребёнка, рождённого от кровосмесительной связи с собственным отцом, а Тиро – своих сыновей от Сизифа, которым предсказано стать истребителями рода (Гигин, 239). Как видим, во всех сказаниях для избавления от опасного или нежеланного младенца предпринимаются усилия, причём, если младенец представляет опасность для общины, родители избавляются от него добровольно, хотя это и требует уговоров (Приам и Гекуба). Таким образом, смертные, вмешиваясь в предначертанное небом, как правило, терпят неудачу, но подобные попытки (вплоть до убийства собственного ребёнка) всегда предпринимаются, идёт ли речь о личной безопасности (Акрисий, Лаий) или власти (Астиаг, Амулий), безопасности родича или рода (Тиро), избавления от позора (Пелопия, Гарпалика), или спасении целого народа (Гекуба и Приам). И только Дхритараштра оказывается исключением из этого правила, и игнорирует рекомендацию советников.

Мотив принесения сына в жертву

Желание Дхритараштры избавить своего первенца от страшной участи по-человечески понятно, но не будем забывать, что на другой чаше весов – предсказание об истреблении всего царского рода и разорении страны. Может быть, Видура преувеличивает масштаб неприятностей, которые суждено устроить Дурьйодхане? Скорее всего – нет, и предсказанию можно доверять. Во-первых, решение это коллегиальное: заодно с Видурой высказываются «лучшие из дваждырождённых». Кроме того, и святой провидец Вьяса знает о грядущих несчастьях, и предупреждает свою мать, старую царицу Сатьявати (Мбх I, 119, 7–8): «Наступает время страшное, полное всяких обманов, разных пороков… Удались в изгнание… чтобы не увидеть ужасной гибели своего собственного рода». Слова отшельника звучат несколько абстрактно, но никакого сомнения в личности виновника грядущих бед у старой царицы нет. После разговора с сыном Сатьявати «вошла к своей невестке и сказала ей: „О Амбика, благодаря дурной политике твоего сына (Дхритараштры – А. И.) потомки Бхараты… погибнут, а также и горожане – так нам стало известно“». Очевидно, предсказание Вьясы настолько ужасно, что старая царица с двумя невестками удалились в лес, где «предались суровому покаянию и, покинув своё тело… отправились тогда в желанный путь». То же самое предсказание Дхритараштру не напугало, во всяком случае, не напугало настолько, чтобы он пожертвовал своим первенцем. Это примечательное обстоятельство: Дхритараштра откажется от власти и решится на отшельничество только древним старцем, на пятнадцать лет пережив всех сыновей и внуков.

Насколько естественно выбор Дхритараштры выглядит в контексте эпоса? По преданию, древний афинский герой-эпоним Леонт (именем его была названа одна из десяти аттических фил) «согласно прорицанию бога… отдал для общего спасения (на жертву) своих дочерей» (Павсаний «Описание Эллады» I, V, 2). Судя по многочисленным примерам из ВЗ, в древней Палестине принесение в жертву первенца (или ребёнка вообще, чаще мальчика) было распространено среди разных этнических и религиозных групп. Так, моавитский царь Меса принёс своего сына и наследника в жертву, чтобы отвратить военное поражение: «И взял он сына своего первенца, которому следовало царствовать вместо него, и вознёс его во всесожжение на стене» (4 Цар 3, 27). Так же поступали арамеи из ассирийского Сефарваима [«…Сефарваимцы сожигали сыновей своих в огне Адрамелеху и Анамелеху, богам сефарваимском» (4 Цар 18, 31)], и даже древние евреи. Иудейский царь Ахаз «сына своего провёл через огонь, подражая мерзости народов, которых прогнал Господь от лица сынов Израилевых» (4 Цар 16, 3). Если в данном примере можно усмотреть осуждение человеческих жертвоприношений, то в других случаях подобные сообщения выглядят более нейтрально: иудейский царь Манассия также «провёл сына своего через огонь» (4 Цар 21, 6), и первый царь евреев Саул пытался принести в жертву своего сына Ионафана, чтобы прекратить военные поражения в войне с филистимлянами, но народ заступился за принца (1 Цар 14, 43–45). За несколько поколений до этого свою единственную дочь принёс по обету в жертву Господу победоносный полководец евреев девятый из судей израильских Иеффай (Суд 11, 29–39).

Помимо принесения первенца в жертву во время бедствий, были и другие, не менее веские побуждения: «Ахиил Вефилянин построил Иерихон: на первенце своём Авираме он положил основание его и на младшем своём сыне Сегубе поставил ворота его…» (3 Цар 16, 36). Язычники Иерусалима [«…Построил Соломон капище Хамосу, мерзости Моавитской, на горе, которая перед Иерусалимом, и Молоху, мерзости Аммонитской» (3 Цар 11, 7)] приносили такие жертвы в долине Хинном; из ханаанейского названия «ге Хинном» (долина Хинном) произошёл термин геенна. Само жертвоприношение детей по-финикийски называлось «молх», что ещё в древности породило ошибочное представление о жестоком боге Молохе.

Дело не ограничивалось Хамосом, Молохом и прочими «мерзостями». Самая известная история о принесении героем сказания в жертву собственного ребёнка это, разумеется, сюжет о том, как Бог повелел Аврааму принести в жертву своего первенца Исаака на горе Мориа (там впоследствии будут возведены первый и второй храмы). В последний момент выяснилось, что это была только проверка на лояльность, и Исаак был земенён бараном, но мотив принесения ребёнка в жертву ради «высшего» блага нам очень интересен, и мы рассмотрим сюжет о едва-не-принесении Исаака в жертву подробно. «…И устроил Авраам там жертвенник, и разложил дрова, и связал сына своего, Исаака, и положил его на жертвенник, поверх дров. И простер Авраам руку свою, и взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но ангел Господень воззвал к нему с неба и… (Господь через ангела) сказал: не поднимай руки своей на отрока и не делай над ним ничего; ибо теперь я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня» (Быт 22, 9-13). Здесь сказание подчёркивает покорное следование несчастного отца установленному порядку, оформленному в данном случае как приказание Бога.

Отметим, что требование Бога не вызвало у Авраама удивления. Чтобы убедиться, что ничего неожиданного в таком требовании действительно не было, достаточно обратиться к заповедям, которые Бог через Моисея передаёт избранному народу: «Отдавай Мне первенца сынов твоих; то же делай с волом твоим и с овцою твоею…» (Исх 22, 29–30). Только через много столетий кардинальная реформа религии, оcущecтвлённая пророками (и принятая в штыки народом Израиля и Иудеи, жрецами и царями династии Давида), приводит к сознанию, что Господу неугодны не только человеческие, но и любые кровавые жертвы и вообще обряды: «Ненавижу, отвергаю праздники ваши и не обоняю жертв во время торжественных собраний ваших. Если вознесёте Мне всесожжение и хлебное приношение, Я не приму их и не призрю на благодарственную жертву из тучных тельцов ваших» (Ам 5:21–22). Сказания более древней части ВЗ (книги Бытия, Исход, Судей, Царств) отражают, очевидно, историческую реальность. В ханаанейско-финикийской и пунийской среде (т. е. у западно-семитских народов) по свидетельствам было широко распространено жертвоприношение детей, в основном мальчиков, при угрозе военного поражения. Когда армия Сицилийского союза городов под командованием Агафокла подошла в 311 г. до н. э. к стенам Карфагена, там было сожжено 500 детей: 200 сыновей знатных семейств были отобраны властями, 300 были пожертвованы добровольно (Диодор Сицилийский «Историческая библиотека» ХХ, 14).

Примеры принесения младенца в жертву находим и в Мбх: во вставном сказании жёны престарелого царя Сомаки, принеся в жертву его единственного сына и вдыхая горящий жир несчастного младенца, сумели зачать сто сыновей (Мбх III, 128, 2–8). В основном сюжете Арджуна при выполнении ритуала ашвамедха (жертвоприношение коня, с целью компенсации собственного тяжкого греха – убийства деда в битве) вызывает Бабхрувахану, своего сына от Читрангады, царевны Манипуры, на ритуальный поединок: великий воин не принимает от сына изъявлений покорности и заставляет его сражаться до гибели одного из поединщиков (Мбх XIV, 78). В Мбх есть необычный пример принесения сына в жертву отцом, причём, не ради блага общины, а ради своих эгоистических интересов. Далёкий предок Кауравов царь «Яяти достиг очень глубокой старости», но хотел продолжать «развлекаться с молодыми женщинами». Для этого царь предложил одному из пяти сыновей поменяться с ним телами, чтобы помолодевший отец мог предаваться наслаждениям, а постаревший сын правил бы царством. Только младший принц Пуру согласился на эту жертву, и «благодаря юности Пуру царь достиг молодости, а Пуру в возрасте Яяти управлял царством» (Мбх I, 70, 43). Отметим в связи со странной историей Яяти, что «немотивированные», то есть не связанные с военной угрозой или закладкой стен жертвоприношения мальчиков царями Древней Палестины (в т. ч. Соломоном) ряд исследователей считает «заместительными», то есть предназначенными продлить жизнь и правление царя, который по древним установлениям сам при одряхлении подлежал принесению в жертву. Эта гипотеза подтверждается интересным эпизодом скандинавского сказания: «…Аун конунг вернулся в Уппсалу. Ему было тогда шестьдесят лет. Он совершил большое жертвоприношение, прося о долголетии, и принёс в жертву Одину своего сына. Один обещал Ауну конунгу, что тот проживёт ещё шестьдесят лет… Он снова совершил большое жертвоприношение и принёс в жертву своего второго сына. Тогда Один сказал Ауну, что, давая ему раз в десять лет по сыну, он будет жить вечно… После того, как он принёс в жертву седьмого сына, он прожил ещё десять лет, но уже не мог ходить… Он принёс в жертву восьмого сына и прожил ещё десять лет, лёжа в постели. Он принёс в жертву девятого сына и прожил ещё десять лет, и сосал рожок, как младенец. У Ауна оставался тогда ещё один сын, и он хотел принести его в жертву… Но шведы не позволили ему совершить жертвоприношение. Тут Аун конунг умер…» (Снорри Стурлусон. Круг Земной. «Сага об Инглингах» ХХV). Этот сюжет, приведённый Снорри Стурлусоном, показывает, что жертвоприношение детей было распространено далеко за пределами семитских народов и Древней Индии.

Итак, принесение детей в жертву ради блага правителя, рода, племени или страны является общим местом как в исторической реальности древних обществ, так и в отражающих эту реальность сказаниях древности. Можно видеть, что особое положение главы племени или правителя города налагает на него и особые обязательства: именно от такого правителя (патриарха, военного вождя), являющегося посредником между его народом и богами, в первую очередь требуется подобная жертва для успеха в сражении (вспомним классический сюжет: принесение Агамемноном в жертву собственной дочери Ифигении ради успеха предводительствуемого им Троянского похода) или в основании города. Конечно, не всякому отцу это по душе, но тогда предпринимаются попытки найти заместителя любимому сыну.

Так поступает царь Айодхьи Амбариша, приобретающий среднего сына мудреца Ричики за огромный выкуп:

 
«…За десять миллионов золотом,
За сто тысяч коров…
И множество драгоценных камней
Выменял для себя Шунахшепу
И остался весьма доволен».
 

(Рм I, 61, 22–23)

Тем удивительнее выглядит выбор Дхритараштры, который многое говорит о царе. Мягкий, вечно колеблющийся царь (в его нерешительности мы многократно убедимся) в данном случае демонстрирует несвойственную ему и неслыханную для эпического отца и правителя твёрдость. В результате Дхритараштрa даже не пытается избавиться от старшего (из ста!) сыновей, хотя его первенцу суждено принести несчастье династии и разорение стране. Так чувства Дхритараштры-отца становятся на пути исполнения обязанностей Дхритараштры-царя. Это предвещает несчастья царскому роду и всей стране в соответствии с пророчеством. Кроме того, аудитория впервые получает представление о безмерном чадолюбии Дхритараштры, способного нарушать советы и предписания ради блага первенца.

5. Начало вражды

Со смертью Панду вновь остро встаёт вопрос престолонаследия. Что можно узнать о его правилах из текста сказания? Прежде всего, в царских династиях Мбх, очевидно, преобладает право первородства. Когда далёкий предок Кауравов царь Яяти посвящает на царство своего младшего сына Пуру, народ проявляет недовольство (Мбх I, 80, 12–15). Отметим, кстати, что этот пример, как и события, которые нам предстоит рассмотреть, намекают на то, что для воцарения наследника, помимо желания старого царя, нужна санкция брахманов и старейшин. Через много поколений после Пуру правила престолонаследия нарушает Бхишма: старший сын царя Шантану сам отказывается от трона в пользу (ещё не зачатого!) младшего брата. Этот поступок Бхишмы также не раз отмечается сказанием, как необычный. Наконец, сказание устами Дхритараштры прямо сообщает о праве старшего сына на царство его отца (Мбх I, 107, 24–27). Исключения составляют «отклонения от нормы». Во-первых, как объяснено ранее, это физический изъян наследника, и примеры подобного рода можно найти в Мбх. У деда Бхишмы царя Пратипы было три сына. Старший из братьев «Девапи, наделённый великой мощью, был предан долгу, правдоречив и находил радость в послушании отцу своему. Но царь тот, превосходнейший из всех, страдал проказой» (Мбх V, 147). В результате, когда старый царь хотел сделать своего фаворита наследником, «брахманы и все старцы вместе с горожанами и сельскими жителями воспрепятствовали тому посвящению Девапи». Причина ясна: «Хранителя земли с телесным изъяном не одобряют божества», – как объясняет сыну сам Дхритараштра. История Девапи, кстати, в очередной раз подтверждает необходимость утверждения кандидатуры наследника представителями сословий, что неудивительно, так как царь несёт ответственность перед подданными [в своё время Бхишма скажет, что царь, который не защищает подданных, может быть безжалостно убит ими как бешеная собака (Мбх XIII, 60, 19–20)]. Кроме того, здесь мы видим пример того, как из-за слепой отеческой любви старый царь пытается нарушать установления. Оказывается, помимо телесного изъяна, препятствием для интронизации может быть и порочность наследника: царь Сагара по просьбе горожан изгнал своего сына Aсаманджаса, который ради развлечения «хватая за пятки слабых, плачущих детей горожан, сбрасывал их в воду» (Мбх III, 106, 10). Так принц-садист был лишён права на престол.

Мы уже знаем, что Панду стал царём, а Дхритараштре в троне было отказано. Кроме того, Гандхари явно проиграла «гонку деторождения»: Юдхиштхира появился на свет на год раньше Дурьйодханы. Тем не менее, Дхритараштра с самого начала (то есть при жизни Панду) задумывался о троне для своего потомства (Мбх I, 107): «…Дхритараштра, как только родился его сын, созвал многочисленных брахманов, Бхишму и Видуру и сказал так: „Юдхиштхира, старший царевич, продолжатель нашего рода, получил царство благодаря своим добродетелям (принцу всего год, и речь, разумеется, идёт не о моральных достоинствах младенца, а о его бесспорном праве на престол – А. И.). У нас нет возражений против этого. Но этот (мой сын), родившись непосредственно после него, должен ли также быть царём?“».

Кому принадлежала власть в царстве Кауравов во время отшельничества Панду? Сведения об этом несколько противоречивы. С первого взгляда может показаться, что, удалившись в лес с целью покаяния, Панду отрёкся от престола (Мбх I, 117, 1–2): «Предав сожжению (тело) Панду, великие риши, подобные богам и занятые покаянием, собрались и стали совещаться: „Оставив власть и царство, этот благородный и великий праведник пришёл под защиту отшельников… чтобы предаться покаянию“» (курсив наш – А. И.). Далее отшельники решают отвести юных Пандавов в столицу, «чтобы передать их Бхишме и Дхритараштре». В каком качестве упоминается здесь слепой Каурава – легитимного царя или просто дяди, то есть ближайшего мужского родственника (и опекуна) сирот? Ситуация, которую застают Пандавы и Кунти сразу по возвращении в столицу, говорит скорее в пользу того, что во время отшельничества Панду власть (в который раз!) была передана в надёжные руки Бхишмы. Ведь когда почтенные отшельники доставляют Кунти с царевичами ко двору, их там встречают все представители рода, но именно «Бхишма тогда поведал великим риши» (праведным мудрецам – А. И.) «о (состоянии) власти и царства». Итак, отчёт о состоянии державы даёт престарелый Бхишма. Можно думать, что регентство Бхишмы было мерой сугубо временной, и власть в своё время должна была быть передана законному наследнику последнего законного царя – Панду. В момент появления юных Пандавов при дворе их право на престол сомнению не подвергается: отшельник, повествующий о гибели Панду, в своей речи постоянно называет покойника наследником и продолжателем рода Куру, а о рождении его пятерых сыновей говорит как о возрождении царского рода. Во время погребального обряда все, включая Дхритараштру, о Панду действительно говорят не как об отрекшимся от престола, но как о покинувшем свой народ царе. Значит, его первенец Юдхиштхира является законным наследником.

Но что-то происходит не по правилам, и царская власть словно сама падает в руки Дхритараштры, а опекунство над Пандавами, включая законного наследника Юдхиштхиру, кажется, только укрепляет позицию слепого царя. Дхритараштра начинает утверждаться в царской власти de facto, сразу по прибытии вдовы и юных Пандавов из леса взяв на себя роль распорядителя похорон Панду и Мадри. Очевидно, это настолько важный этап узурпации Дхритараштрой престола, что сказание «забывает» о сожжении тел царя и его жены в лесу (см. выше), так что Дхритараштра получает шанс вновь устроить погребальный костёр для брата и невестки. В этот период он действует как глава рода, и сказание уже называет слепого Каураву царём.

Юные Пандавы «прошли очистительные обряды… и росли в доме отца» (т. е. Дхритараштры, заменившего сиротам отца – А. И.), «вкушая удовольствия». Начинается естественное мальчишеское соперничество, причём во всех играх с участием Кауравов и Пандавов в быстроте и силе всех превосходит могучий Бхимасена. Дурьйодхана тоже очень силён, и он особенно ревниво относится к спортивным успехам Пандавы (Мбх I, 119): «Видя ту необычайную силу Бхимасены, могучий сын Дхритараштры стал тогда выказывать к нему враждебность». Сказание подчёркивает асимметрию отношений юных силачей. Если Бхима «постоянно попадал в неприятность из-за своего ребячества, но отнюдь не по злому умыслу», то у Дурьйодханы «от жадности к господству зародилось преступное намерение» уничтожить Бхимасену, заключить в тюрьму Арджуну и Юдхиштхиру, чтобы «править землёю».

Итак, царевич с младых ногтей одержим мечтой о троне, и предпринимает три попытки убийства кузена: связанного во сне лианами, бросает Бхиму в реку; подпускает к нему, опять-таки сонному, ядовитых змей, которых проснувшийся герой задушил вместе с любимым возницей Дурьйодханы (очевидно, исполнителем преступления); насыпает ему в еду яд (могучий желудок жертвы переваривает отраву без вреда для здоровья). Оказывается, мальчики вовлечены в настоящие придворные интриги. С одной стороны, у Дурьйодханы есть подручные (незадачливый возница) и сообщники. Это его двоюродный брат и сводный брат Пандавов незаконнорождённый сын Кунти Карна, его дядя по матери принц (позже царь) гандхарвов Шакуни, и его младший брат Духшасана. С другой стороны, и у Пандавов есть лагерь сторонников. Это Юютсу, 101-й сын Дхритараштры от служанки, который тайно доносит Пандавам о планах своего сводного брата Дурьйодханы. Кроме того, это общий дядя Пандавов и Кауравов мудрый Видура, который даёт Пандавам полезные советы. Они не должны подавать виду, что знают о происках Дурьйодханы, и не должны проявлять к Кауравам враждебности. Последнее, видимо, важно, чтобы окончательно не лишиться благосклонности слепого царя. Дхритараштра постоянно именуется царём, но сказание подчёркивает, что о старшинстве Юдхиштхиры среди царевичей двор никогда не забывает. Когда военный наставник принцев Дрона устраивает показательное выступление Пандавов и Кауравов, список выступающих открывает первенец Панду: «Те доблестные царевичи, возглавляемые Юдхиштхирой, в порядке старшинства стали показывать удивительную ловкость во владении оружием».