Текст книги "Марадентро"

 
Имя ему было Омаоа,
а вокруг не было ничего.
Не существовало ни Земли,
ни неба, с которого свешиваются звезды.
 
 
Не было ни сельвы,
ни красивых рек с прозрачной водой.
Не было ни людей,
ни зверей, которые бы оставляли следы на песке.
 
 
Ему ответил собственный голос,
когда он крикнул в темноту,
и безграничное одиночество наполнило
его сердце печалью.
 

Он повернулся к Айзе, которая молча смотрела на него, и почти выдохнул:

– Омаоа ждет тебя.

– Уже пора?

– Да. Теперь тепуй свободен от чужих. Он тебя ждет.

– Наверху? – Туземец молча кивнул, и она добавила: – Как же я доберусь?

– Этуко тебя проводит, хотя только ты сможешь добраться туда, где живет Омаоа. – Он помолчал. – Ты готова?

– Да.

– Ты очень храбрая.

– Нет, я не храбрая. Просто я хочу каждую ночь спать спокойно, не просыпаясь в холодном поту. А если не получится, так пусть уж лучше я окажусь с твоей стороны, чем с этой.

– Нет, – возразил Ксанан. – На этой стороне ничего не чувствуешь, кроме зависти. Зависть даже к последней собаке, которая пока жива, даже к самому ничтожному человеку, который все еще дышит.

– Почему? Почему, если вы достигли полного умиротворения и абсолютного покоя?

– Это всего лишь слова, которые ничего не значат. Лучше уж быть горящей головешкой в костре, чем мертвецом. Лучше боль, чем ничто, лучше кричать от отчаяния, чем всегда хранить молчание. – Он медленно поднялся и посмотрел на нее так, как никогда не смотрел, словно хотел навсегда удержать ее образ в памяти. – Если бы меня не убили, я бы сейчас сражался за тебя с Омаоа, – сказал он. – Но там, где я нахожусь, даже любовь нам не позволена. Прощай! – добавил он. – Не ведаю, куда направляюсь, но знаю, что больше никогда тебя не увижу.

Айза проснулась и с удивлением увидела, что ее мать и братья смотрят на нее.

– Что происходит?

– Мы его слышали.

– Кого?

Аурелия обвела вокруг неопределенным жестом, показывая то ли на воздух, то ли в никуда:

– Его. Индейца. Его голос звучал настолько явственно, будто он сидел здесь, рядом с огнем. Боже! Боже праведный! – Она ломала руки и дрожала, словно в приступе малярии. – Мы ведь знали, что они вьются вокруг тебя, но они никогда не проявляли себя таким вот образом! Почему?

– Возможно, он так навсегда попрощался.

– Или ты.

У Себастьяна это вырвалось само собой, почти враждебно, но Айза не обиделась, потому что прочла по его лицу, какая глубокая боль его терзает. Она протянула руку, погладила его по голове, словно ребенка, и попыталась утешить.

– Не бойся, – проговорила она. – У меня и в мыслях не было вас покидать. Только смерть разлучила бы меня с вами, а уж кому-кому, а мне-то известно, что смерть – это не то освобождение, которое я ищу.

– Но ведь ты уходишь.

– Да, – согласилась она. – Но если вернусь, то всегда буду с вами, и не как сейчас, когда вы делите меня с чужими. – Она посмотрела на них, словно надеясь, что они ее поймут. – Я хочу сама – сама! – выбирать, полностью ли принадлежать тем, кого люблю, или же быть ничьей.

– А что будет с нами без тебя?

– То же, что и со мной. Вы должны вернуться на Лансароте, только там вы можете быть счастливы. Бесполезно строить какие-то другие иллюзии: там наши корни, и за пределами Лансароте мы ничего из себя не представляем.

– Но что будет с тобой?

– Не знаю! – сказала она, теряя терпение. – Не знаю! Я поднимусь на этот тепуй, и, если через неделю не вернусь, возвращайтесь домой.

– Но!

Она прикрыла ладонью рот Асдрубаля, который пытался возразить, и настойчиво повторила:

– Неделя! Ни дня больше. Если к тому времени я не вернусь, значит, не вернусь никогда… – Она показала на костер: – Ксанан ушел, а он был последним. Теперь я уверена, что от них освободилась. Я больше не приманиваю рыбу, не приношу облегчение страждущим, не усмиряю зверей и не успокаиваю мертвых. Я своего добилась, – заключила она. – Однако это имеет цену, и я должна ее заплатить.

Она встала и вышла из малоки, чтобы они не успели ничего сказать: ей не хотелось, чтобы прощание превратилось в трагическую сцену, – и направилась туда, где венгр повесил свой гамак.

– Я пришла попрощаться, – сказала она, как только он открыл глаза. – Этот день наступил.

Золтан Каррас взглянул на небо, с которого почти исчезли звезды, и прикинул, сколько времени осталось до рассвета.

– Откуда ты знаешь?

– Ксанан сказал. – Она взяла его за руку. – Пообещайте мне, что через неделю вы их отсюда уведете.

– Не могу же я их заставить!

– Должны заставить, – твердо сказала она. – Не знаю, что произойдет там, наверху, но не хочу, чтобы моя семья застряла здесь, питая несбыточные надежды. Они из-за меня уже хлебнули горя, и если я не вернусь, значит, со мной все в порядке.

– Ты уверена, что поступаешь как надо, малышка?

– Нет, не уверена, – чистосердечно призналась она. – Я абсолютно ни в чем не уверена, я лишь хочу стать обычным человеком, и это единственное, что для меня важно. – Она ласково погладила его по руке. – Так вы их уведете?

Венгр с улыбкой кивнул:

– Куда?

– На Лансароте.

– На Лансароте? – удивился он. – Далековато будет. Что я забыл на Лансароте?

На этот раз улыбнулась девушка.

– Все, – ответила она. – Вы сами знаете, что отныне вас будет волновать только моя семья, где бы она ни находилась, а моя семья должна находиться на Лансароте.

Он по-отечески погладил ее по голове и понимающе кивнул:

– И чем же, по-твоему, будет заниматься на Лансароте старый искатель алмазов? На Лансароте есть алмазы?

– Нет. На Лансароте алмазов нет, но ведь вы как-то сказали, что для вас это не имеет значения. Или все еще имеет?

– Не так, как раньше. В моем возрасте уже не так увлекательно сорить деньгами.

Начало светать, и Айза, по-видимому, почувствовала, что время поджимает, потому что внезапно наклонилась к Золтану Каррасу и поцеловала его в лоб.

– Прощайте! – сказала она. – Запомните: я хочу, чтобы вы их отсюда увели и не останавливались до тех пор, пока не окажетесь дома. – Уже перед самым уходом она обернулась и окинула его долгим взглядом. – Если бы я не знала своего отца, – сказала она, – мне бы хотелось, чтобы он был похож на вас.

И удалилась, не дав ему времени ответить. Она направилась туда, где спал Этуко, однако на этот раз шаман, вопреки обыкновению, не лежал в гамаке, а сидел на корточках у костра, сжимая в руке посох, украшенный перьями.

Они покинули шабоно, провожаемые молчаливыми взглядами индейцев: судя по всему, те были в курсе, что этот день выбран Омаоа. Айза и ее спутник оставили позади банановую плантацию и по крохотной тропинке, которая вела прямо к далекому тепую, все еще окутанному туманом, углубились в лес.

Это было долгое путешествие. Индеец, раскрашенный под ягуара, передвигался быстро и уверенно, как будто ему был знаком каждый метр дороги, которая вела их к жилищу бога его предков. Айза следовала за ним с рассеянным видом, погруженная в свои черные мысли, не обращая внимания на то, что творилось вокруг, словно деревья, звери и даже великолепные орхидеи, яркими пятнами загоравшиеся то тут, то там, вдруг перестали существовать.

Этуко ни разу не остановился, а она об этом и не просила, потому что, несмотря на быструю ходьбу, не чувствовала усталости. Когда спустя два часа она вдруг очутилась у подножия впечатляющей каменной громады, ее удивило, что они уже пришли: хотя солнце стояло высоко, казалось, что они отправились в поход всего несколько минут назад.

Шаман жестом приказал Айзе не двигаться с места, очень медленно приблизился к каменной стене – до нее уже было несколько метров, – прижался к ней лбом и простоял так долгое время, то ли молясь, то ли выражая свое почтение. Затем похлопал по ней рукой и пошел вдоль уходящей вверх стены, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. Было видно, что все его чувства настороже.

Айза то останавливалась, то двигалась дальше, следуя его указаниям. Тепуй поразил ее своей высотой и крутизной, он был похож на порождение прихотливой фантазии архитектора-модерниста. Наконец яноами раздвинул густые высокие заросли у подножия горы, и они проникли в пещеру – судя по всему, естественного происхождения, – внутри которой были выбиты широкие неотесанные ступени. Они были очень скользкими из-за воды, стекавшей крохотными каскадами.

Этуко и Айза осторожно поднялись метров на тридцать (дорогу им освещал слабый свет, падавший сверху), и, когда вновь вышли наружу, девушка не могла не восхититься красотой открывшейся ее взору картины: повсюду раскинулась сельва, теряясь из вида у далекой горной цепи, едва проглядывавшей на юге.

Тропа шириной два метра вела наверх, образуя крутой склон со старыми ступеньками, выбитым неизвестными мастерами много-много лет назад. Вот теперь Айза действительно почувствовала такую сильную усталость, что время от времени была вынуждена останавливаться, чтобы перевести дыхание и унять сильное сердцебиение.

Солнце было в зените, когда они достигли широкой площадки, на которой скопилась вода, образуя что-то наподобие прозрачного и не очень глубокого бассейна. Туземец вошел в него, чтобы напиться, склонившись к воде, как это принято у людей его расы; девушка зачерпывала воду сложенными вместе ладонями. Потом она рухнула рядом с камнем и заснула глубоким сном – как, наверное, не спала уже давно.

Яноами невозмутимо ждал, когда она откроет глаза, и вновь двинулся в путь быстрым шагом, хотя тропинка становилась все уже, круче и опасней. В некоторых местах на повороте приходилось держаться за выступы в стене. По мере приближения к вершине стали все чаще встречаться водопады, которые обрушивались на них, как гигантский душ. Несколькими метрами ниже вода испарялась, растворяясь в воздухе, как белый конский хвост, который по капризу природы превратился в неполную радугу, выделявшуюся на зеленом фоне сельвы.

Нельзя было ни в коем случае поддаваться головокружению. Когда до ближайших крон деревьев семьсот метров по вертикали, головокружение – недопустимая роскошь. Оставалось сосредоточенно смотреть перед собой и надеяться на то, что тропинка не станет еще круче, а камень – более скользким.

Спустя час, пройдя под двумя большими водопадами, мокрые и дрожащие, они неожиданно вышли на площадку, покрытую дубовой порослью и камнями. Здесь Этуко остановился, показывая Айзе, что дальше ей придется идти одной, а он будет ждать.

Солнце висело в небе почти на уровне ее глаз, когда она вновь отправилась в путь, и тридцатью метрами выше обернулась, чтобы взглянуть на яноами, который, сидя на корточках у каменной стены, в свою очередь смотрел на нее. Айза взмахнула на прощанье рукой, но он даже не пошевелился, и после очередного поворота она и вовсе потеряла его из виду.

Когда она достигла вершины, ее поразили пустынность и тишина. Плоская поверхность длиной не больше двух километров и одного – в ширину казалась гладкой и почти лишенной неровностей, словно крышка огромной обувной коробки, которую гиганту-циклопу вздумалось положить посреди равнины, а вода и ветер за столько веков вымели с нее все до последней пылинки.

Кое-где торчали, рождаясь из трещин на каменной поверхности, темно-зеленые, почти черные пучки травы; в воде, скопившейся в углублениях, росли полуувядшие водяные лилии с мясистыми красными цветами.

Лишь одинокий орел взмыл в воздух при ее появлении – и больше тебе никаких признаков жизни, а когда птица исчезла в пропасти в поисках своего гнезда, у Айзы возникло ощущение, будто она последний обитатель очень далекой и уже мертвой планеты.

Когда она пересекла плоскогорье, чтобы посмотреть вокруг с противоположного края, солнце уже касалось горизонта, а сельва была лишь широким и пышным ковром, на котором причудливым узором вилась далекая река; ее воды переливались всеми оттенками от золотого до охры.

Стоя почти на тысячеметровой высоте на краю черной каменной стены, будто срезанной бритвой, Айза наконец преисполнилась глубоким чувством покоя и уверенностью в том, что она достигла конца всех дорог. Сомнений не было: именно здесь Бог перерезал пуповину, соединявшую его с Землей, и отпустил ее, чтобы она начала вращаться, удаляясь в поисках своего места в бескрайних просторах Вселенной.

Наступила ночь: тихая, безмолвная – настоящая ночь, как никакая другая из предыдущих ночей, потому что не веял даже легкий ветерок, который бы донес хотя бы отдаленный шум. Ни жизни, ни света, ни движения, и, когда небо украсилось звездами и галактиками, пропасть сделалась глубже и сумрачнее, и у Айзы родилось ощущение, будто она парит в пустоте, на полпути между сельвой и бесконечностью.

Она находилась в «Затерянном мире» своих детских страхов; на вершине тепуя, где обитало чудовище, столько раз снившееся ей в кошмарах; одна, в темноте, уставшая и беззащитная, но уверенная и спокойная, потому что уже не боялась доисторических чудовищ, индейских богов, мертвецов, которые не оставляли ее в покое, и даже собственной смерти, которую она так настойчиво предчувствовала.

Она была здесь, ожидая Омаоа, но Омаоа не появлялся.

Она села на краю пропасти, прислонившись затылком к камню, и решила дождаться прихода бога, надеясь узнать его среди звезд, которые в детстве показывал ей дедушка. Они все были на месте – такие же верные, как и прежде, разве что появились миллионы новых, потому что здесь, наверху, воздух был таким чистым и видно было так отчетливо, что каждая звезда, как по волшебству, разделилась на тысячу.

У нее было время – много времени – перебрать воспоминания. Бог яноами заставлял себя ждать, и, пока она сидела здесь, на самой далекой и замечательной из смотровых площадок, ее жизнь протекла у нее перед глазами, словно каждая сцена рождалась в глубокой темной сельве и восходила к ней с единственной целью – заставить ее вновь пережить уже забытые моменты.

Затем она открыла глаза и, предчувствуя ее приход, жадно огляделась вокруг.

Она была словно тень, рожденная из теней, которая неторопливо передвигалась по краю тепуя, не боясь споткнуться и упасть в пропасть. Айза с трудом ее узнала, хотя та казалась ей удивительно знакомой, и, когда присела перед девушкой, она не сомневалась в том, кто это.

– Значит, я умерла? – хрипло спросила Айза.

– Отчасти. Это тебя удивляет?

– Меня уже ничего не может удивить. Только я пришла сюда к богу и не ожидала встретиться с тобой. – Она долго смотрела на нее, стараясь уловить мелкие и почти неуловимые черты, которые отличали их друг от друга и которые даже ей самой было непросто обнаружить. – Почему ты? – добавила она.

– Потому что ты сама убедилась, что в мире, который находится там, внизу, тебе нет места. Куда бы ты ни направлялась, ты повсюду приносишь с собой несчастье, так что тебе придется остаться здесь, с Омаоа.

– Думаешь, что у тебя получится лучше?

– Да.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и все тут. – Она помолчала и, протянув руку, добавила: – Погляди! Это алмаз. Здесь их полно; наверное, сотни. Что бы ты с ними сделала?

Айза взяла камень и рассмотрела его. Он был величиной с большой грецкий орех, и даже слабый свет звезд заставил его сверкать, когда она повертела его в руках. Затем вернула, пожав плечами.

– Ничего не сделала бы, – ответила она. – Меня не интересуют алмазы.

– В этом-то все и дело. Приглядись-ка получше: он большой, голубой и наверняка стоит целое состояние. Достаточно найти несколько таких камней, и мы навсегда разбогатеем.

– Я не хочу быть богатой. Единственное, чего я хочу, это вернуться на Лансароте.

– Нет! Ты не хочешь вернуться на тот Лансароте, где дедушка Езекиель рассказывал тебе замечательные истории, а отец сажал тебя на колени… Ведь дед умер. И отец умер. И тот Лансароте тоже умер. Тебе известно, что ничего из этого нельзя купить с помощью алмазов, вот они тебя и не интересуют. Поэтому ты должна навсегда остаться здесь, наверху.

– Это несправедливо.

– Нет, справедливо. Ты всегда хотела добраться до этого тепуя. Он был твоей целью, и вот ты здесь, но чтобы этого добиться, ты проделала путь, где было полным-полно смертей. Ну вот! Твоя мечта исполнилась, только теперь тебе некуда идти.

– Я это сделала не нарочно.

– Ты уверена? – Она сурово смотрела на нее; такой суровости в ней никогда не было, в этом и заключалось одно из отличий. – Ты уверена? – повторила она.

– Так получилось.

– Но ты никогда не удосужилась подумать, до какой степени ты способна спровоцировать события. Ты вообразила, что тебе суждено попасть на вершину этого тепуя, и в какой-то степени научилась подгонять к этому обстоятельства. А сейчас тебя пугает, сколько дров ты наломала ради того, чтобы это свершилось, разве не так?

– Я была ребенком.

– И остаешься им, а потому твое место здесь, где ты больше никогда не причинишь вреда. Будешь ждать здесь своего бога Омаоа, а я спущусь вниз без всякого Дара, но с пригоршнями алмазов. Уж я-то не буду сеять тревогу, а буду внушать уверенность и приносить не несчастья, а радость, и Асдрубалю и Себастьяну не придется вечно жертвовать собой, чтобы меня защитить.

– Тебе нравится эта роль?

– Дело не в том, нравится она мне или нет, а в том, что сейчас она мне соответствует. Твоя, возможно, красивее, только у нее уже не было будущего, и пришло время, когда это стало очевидно.

– Что я должна делать?

– То же, что я делала все это время: оставаться где-то невидимой, пока не наступит такой день – может быть, в старости, – когда нам будет позволено жить вместе. Но сейчас это невозможно.

Айза поняла, что она права: все закончилось, здесь конец ее пути. С трудом поднявшись, Айза, которая «приманивала рыбу, усмиряла зверей, приносила облегчение страждущим и утешала мертвых», удалилась по краю тепуя и постепенно растворилась в ночной темноте, отправившись на поиски бога, который ждал ее в каком-нибудь далеком уголке Вселенной.

Айза проводила ее взглядом, пока она окончательно не исчезла из виду, почувствовала себя глубоко опустошенной и переполненной горечью, но сжала кулак, в котором держала огромный алмаз, и проговорила, словно это могло возместить ей все утраченные мечты и иллюзии:

– Он будет называться «Марадентро» и станет знаменитым на весь мир.

И в последний раз беззвучно заплакала.

Лансароте, март 1985